Весёлые слёзы войны

 

Многое мы слышали о войне и разное. Некоторые, побывав в этом аду и каким-то только, наверное, Богу известным образом выжившие, вспоминая о фронте, постоянно говорили: «Вот я!». Часто в рассказе звучало: «Я командую, я приказываю, я говорю, я делаю». Другие молчали и даже на вопросы, за что получил награды, отвечали: «Дали приказ, выполнил, просто, наверное, повезло». А некоторые молчали и пили, заглушая только им известную боль.
 А, в общем, много душ война выковала на свой лад. Иные, а их было очень и очень мало, попросту их было единицы, рассказывали о войне по-своему, так, как только они могли и никто другой. Это уж был особый талант.
 ...Он появился в нашем посёлке не сразу после войны. Привёз с собой жену и детей. Устроился в школу преподавать военное дело и физкультуру, а потом гражданскую оборону. Фамилия его была очень звучная - Мацкевич. Был он по характеру незлой, невредный, незлопамятный, в общем, как говорят, мужик нормальный. Геннадий Иванович - так звали учителя. Чуть выше среднего роста. Крепкого телосложения. В фигуре просматривалась военная выправка. Продолговатое лицо с немного выступающей вперёд нижней челюстью, чуть длинноватый прямой нос, припухлые губы, пышная шевелюра тёмных слегка вьющихся седеющих волос, тёмные густые брови, а под ними спокойные, ясные, невинные глаза, обращённые хитроватым взглядом немного в себя. В то время было не совсем принято надевать по торжественным случаям все свои боевые награды, но мы знали, что Геннадий Иванович - фронтовик, защитник Родины.
 Говорил он с явным акцентом, подчёркивая твёрдое «эр». Иногда выдавал интересную тираду: «Возьмём мокрую трапку и мокрой трапкой проведём по голому бруху». И становилось ясно, что он точно «берорус», как он говорил. Правда, в других случаях, наоборот, менял твёрдое «эр» на мягкое. Вообще трудно было понять, из каких он мест. Стоило кому-то заговорить о каком-то городе, посёлке, о какой-то местности, он сразу перехватывал инициативу и начинал рассказывать, что он там был, жил или воевал, или, по крайней мере, проезжал, и приводил такие факты и подробности, что приходилось вежливо улыбаться, скромно и понимающе молчать или растерянно поддакивать.
 Живой походкой он передвигался по школе, и многие ученики успевали пообщаться с ним ещё до урока, в коридоре. Он вдруг резко останавливался перед каким-то старшеклассником, вольготно стоявшим с засунутыми в карманы брюк руками. Вначале он молча протягивал руку, как бы прося чего-то. Ученик непонимающе смотрел на учителя, затем начинал озираться по сторонам. Тогда, дождавшись нужного эффекта, Геннадий Иванович, говорил: «Дай!» Ученик непонимающе бормотал: «Чево?» - «Дай! Говорю!» - «Чево?» - «А что у тебя в карьманах?» - «Да нет у меня ничего!» - «Как нет?» - «Нет!» - «А что рюки в карьманах держишь?»
 Немая сцена. Военрук, что поделаешь. Геннадий Иванович, довольный проделанной воспитательной работой, шёл дальше. И вдруг видел компанию старшеклассников в дали коридора - кто-то из них тоже держал руки в карманах. Он вновь останавливался и, сгибая палец, начинал подзывать компанию к себе. Те наперебой спрашивали: «Ково?», «Меня?..», «Меня?..», «Меня?» И когда отвечал нужный ученик, говорил: «Тебя, тебя!» Тот, вынув руки из карманов брюк, подходил к нему. Тем временем Геннадий Иванович, достав ключ, протягивал ученику. Тот с удивлением спрашивал: «Зачем?» - «Возьми!»  - «Зачем?» - «Возьми, карьмани закривать будешь!»
 Он был неповторимый, неподражаемый рассказчик, и многие произведения его «устного творчества», его шедевры ходили среди учеников и учителей. Многие выпуски, разные поколения, это уж точно, с улыбкой вспоминают этого учителя, его уроки и общение с ним. Знания во все времена, конечно, на первом месте - «учиться, учиться и учиться». Но ученика испокон века не интересовало и, я уверен, никогда не будет интересовать, по какой системе его будут учить, по какой методике, а вот если интересно, тогда да, и если свободно и на душе «не жмёт», то ради Бога.
 Рассказы Геннадия Ивановича живы в учениках того времени, хотя учителя давно нет. И если при встрече в группе солидных седоволосых людей, вспоминающих школьные годы, слышен громкий хохот, будьте уверены: они вспоминают истории, выданные военруком.
 - А помнишь его самое знаменитое? «Пошли мы в атаку. Кругом взрывы. Одному голову оторвало, а он ещё сто метров бежал и ура кричал!»
 - Ну как же. Разве такое забудешь.
 - А нам он рассказывал тоже: пошли в атаку, ворвались в окопы. Врукопашную. Геннадий Иванович говорит: «Схватился я с немцем. Здоровенный, рыжий. Я чем его только... Ни в какую. Потом потерял сознание. Очнулся, немец рядом мёртвый. А у меня в руках его пистолет. Хотел встать - не могу. Ранило. Стал звать на помощь - никого. Все ушли вперёд. Ну  что, думаю, надо ползти. А холодно, снег! Полз-полз, смотрю деревня. Подполз к крайнему дому, заполз на крыльцо, постучал в дверь. Потерял сознание и свалился в траву».
 - А вот ещё: «Бежим в атаку. А со мной рядом майор. Ну, как положено, кричим ура. Вокруг взрывы. Как рвануло. Очнулся. Глаза открываю. Рядом майор лежит. Совершенно голый. И ни одной царапины. Живой. Стонет. Контузило. Посмотрел вверх. Рядом дерево. А на нём его гимнастёрка, брюки, кальсоны, в общем, всё обмундирование. И всё в клочья. А на нём ни царапины».
 И вновь дружный гогот.
 - Про аэродром помните? «Идём мы, - говорит, - с другом по тропинке. Он впереди, я отстал. Рядом аэродром. Бомбардировщики там разные, и бомба лежит. Наверно, с тонну весом. Ну друг возьми и пинни её по стабилизатору. От друга ничего не осталось. И ров - три метра глубиной и триста длиной»
 Кто-то уже от смеха утирает слёзы.
 Слушайте ещё. «Зима, - говорит. - Снег. Мы в фуфайках, в валенках. Пошли в атаку. И вдруг пулемёт. Меня очередью подкосило. Короче, ранило. Лежу, кровью истекаю. Ползёт санитарка и прямо ко мне. Спрашивает: живой? Говорю: да. Она меня прямо поверх фуфайки забинтовала и потащила. А кругом пули, как пчёлы, рой. Ну ничего, вытащила. Меня - на машину и в город, в госпиталь. Сразу в операционную. Бинты и фуфайку разрезали. Поставили на ноги. Доктор говорит: вздохни. Я вздохнул, а у меня кровь из одной раны на два метра, а из другой - на три метра как сикнёт! А ранило-то в живот. Хирург говорит: на стол. Стали пули искать. Искали-искали, не найдут, и всё. Заштопали, забинтовали - и в палату. День лежу, другой, неделю. Легче стало. Есть начал. В туалет захотел. Встал и потихоньку дошёл. Сижу и никак не могу нужду справить. Вдруг слышу: «тук», потом, малость погодя, опять «тук, тук». И что вы думаете? Пули!».
 После этого воспоминания все уже задыхались от смеха.
 - Слушайте, - вдруг говорил кто-то, - а вот об этом написать бы.
 - Не поверит ведь никто. Да и не напечатают.
 - Жаль...