Малая родина

 

    Не так давно прочёл я объяснение названия "Малороссия". По аналогии с Малой и Великой Грецией, Малороссия понимается как та часть России, которая была её колыбелью, откуда распространилась Россия и на другие земли, став Великой.

У человека должна быть Родина, и она у нас есть. Но есть и своя Малая Россия, то место, откуда началась великая.

 Хотя я москвич, но родился в Старой Рязани. (Точнее в городе Спасске на противоположном берегу Оки.) Само сочетание этих слов - Старая Рязань - имеет не только пространственное, но и временное измерение, уводя в глубь истории.

Современный город Рязань был раньше Переславлем. А столица княжества древняя Рязань стояла ниже по Оке, возвышаясь на краю крутого обрыва. В ХШ веке город вместе с героически сопротивлявшимся населением был уничтожен войском Батыя. Тогда Переславль стал вместо него и столицей и Рязанью.

Но уцелевший народ, спрятавшийся в окрестных лесах, собрался потом и поселился на старом месте. Так появилась Старая Рязань. Городом она уже не стала. Стала деревней. И невысоко над обрывом, а у самой реки смиренно пробежала домами вдоль подножия древнего городища.

Там я и родился во время войны, когда бабушку, по паспорту - немку, вместе с дочерью - моей будущей матерью, выселили из Москвы. Мать вышла замуж и через два месяца после моего рождения вернулась в Москву, а бабушка долго еще оставалась в Старой Рязани. Каждое лето мы с младшим братом приезжали к ней.

Кругом были овраги и валы. Валы, как нам говорили, насыпали вручную для обороны от татар. Они казались нам огромными. И дело обороны Рязани - тоже огромным. С валов вниз на татар лили кипяток в смолу . Но все же татары взяли город, сожгли, отомстили. Взбираясь на валы на четвереньках, цепляясь за траву, мы не только представляли, но и чувствовали, в какой - то мере, что здесь творилось.

Рядом, внизу - Ока. Сидя над обрывом, представляешь, как зимой прямо здесь, а не на льду Берендеева болота, рязанский богатырь Евпатий Коловрат с дружиной оборонялся от волчиц татар. Убить его в рукопашном бою татарам было не под силу. Сокрушили камнем из метательной машины.

Батый был так поражен его силой и мужеством, что отдал тело оставшимся в живых дружинникам и отпустил их. Сам жалел, наверное, что такого богатыря убил. Так выходило по рассказам деревенских ребят, А рассказывали они, как будто сами видели.

В этом удивительном и прекрасном мире Старой Рязани существовали ворота в миры иные.

Первые - пристань. По Оке шли пароходы со шлепающими по воде колесами. Иногда на пароходе приезжала мама. Конечно, нетерпение, с которым мы ждали ее и всматривались, едет ли, не поддается описанию.

Другое место соприкосновения с миром иным, совсем уже иным - кладбище. Никогда с тех пор кладбища не производили на меня угнетающего впечатления. Здесь оно располагалось на холме (или валу?), на самой высоте. Какие дали открывались с этого кладбищенского холма! Заливные луга за рекой, Спасск в дымке, деревни и леса уже почти на горизонте!

Более того, когда после номинальных дней на могилках оставались следы трапезы, особенно пасхальные яйца или разноцветные скорлупки, кладбище производило едва ли не праздничное впечатление.

Больше всего я любил рисовать надгробные памятники - символы связи ж с прошлым, и с вечностью. Бакены на реке, памятники на кладбище: дороги, указатели... На кладбище было ясно, что все люди - родные: три-четыре фамилии на всех.

Но главное в Старой Рязани - церковь, похожая на ту, которая изображена на картине Саврасова "Грачи прилетели". Церковь была разорена. Внутри - пусто, гулко. На полу - мусор. Свод в колокольне обрушен, стекол в окнах нет. Иконостас

смотрел пустыми отверстиями от растащенных икон. И только На самом верху, куда и забраться невозможно, оставалось небольшое Распятие.

Храм напоминал о Боге. Но воспитывали нас в безбожии. А храм свидетельствовал: Бог есть! Кому верить? Мы думали об этом, обсуждали и чувствовали беспокойство от нерешённости вопроса. И однажды я плюнул в небо, чтобы проверить, убедиться. Если Бог есть, казалось мне, Он должен меня покарать. Бог не покарал. Он меня миловал, глядя на душевные конвульсии задавленного безбожием мальчишки, которого Он ждал и звал. Ничего я не доказал себе. Храм, а значит Бога, выбросить из сердца, из памяти было невозможно, хотя бы и считал себя тогда неверующим.

Этот старорязанский храм жил во мне всегда. Хотя и разорённый. Ведь "храм поруганный - всё храм".

Самое дорогое для меня теперь - Православие и Россия - были уже тогда, в Старой Рязани. Каким бы я был теперь, не будь тогда, в детстве у меня этой Малой Родины? Представить себе невозможно.

И вот, уже прошедший через сознательное обращение к Богу, крещёный, отец семейства, обсуждаю вопрос: где купить дом, чтобы жить с детьми летом. Ясное дело, близко к Москве - не по зубам. Значит - в Старой Рязани!

И через тридцать лет еду туда, даже подумываю: не умру ли, снова побывав там? Никогда так не волновался перед свиданием!

Приехал. Иду к Оке, что бы перебраться на пароме на другую сторону. Начало октября, золотая осень. Солнце заходит и светит со спины. А передо мной, напротив, за синей рекой - Старая Рязань, вся в сияющем живом золоте. Ну, что тут сказать? Это был подарок Божий.

Дома я не купил. Думаю, что получилось по слову апостола: "жительство наше на небесах". Стало быть, земной отрадой сердца не томи, не пристращайся ни к жене, ни к дому", - как писала Анна Ахматова. Не сотворить бы кумира. Или наоборот? Не заслонить ту Старую Рязань моего детства и эту - в золотом видении обыденщиной, суетой.

Тогда я поехал в другое место, купил дом. Тоже в Рязанской области. Рядом, на холме монастырь, построенный по повелению Димитрия Донского после Куликовского сражения. Монастырь разрушен, но недавно его начали восстанавливать. Уже идут богослужения.

Мои дети не будут жить в Старой Рязани. Но у них - своя Малая Родина.