Сорванный полевой цветок

Наконец-то солнце перевалило невидимую вершину, к которой неторопливо брело полдня, и стало также неспешно спускаться к горизонту. Жара медленно спадала. И она очнулась от дремы и огляделась.
На первый взгляд вокруг ничего не изменилось. Но к ней снова вернулась тревога. Странное томящее беспокойство появилось несколько дней назад. Она не знала, чем оно вызвано, и это незнание только усиливало тревогу, доводя ее до паники. И если бы она могла, она давно сбежала бы отсюда. Но она не могла. Она была привязана к земле тонким уже почти сухим стеблем. Вокруг нее плотной стеной стояли точно такие же стебли, заканчивающиеся колосками. Она не выдалась ростом, поэтому ничего особо больше не могла рассмотреть. Иногда прилетали какие-то мошки, жуки. Но больше всего она любила бабочек. Она каждый раз ждала от них чего-то неведомого и таинственного, чего-то, что раз и навсегда изменит ее судьбу, чего-то, что наконец напомнит ей то, что она силилась, но не могла вспомнить.
Но бабочки молчали, как молчал вокруг и весь остальной мир. Вернее нет, он не молчал. Он говорил, но говорил только с себе подобными. Жуки жужжали что-то свое, понятное только им. Муравьи обменивались информацией, прикасаясь друг к другу. Иногда она слышала писк и возню мышей. Ветер качал стебли и они одинаково шелестели. Где-то в вышине пели птицы. И никто не обращал на нее внимание. Словно ее здесь и не было.
А может так оно и есть и её нет? Она испуганно оглянулась. Да нет же, нет. Она есть, есть! Ей хотелось прокричать это всему миру что вокруг и всему тому миру что дальше, и еще дальше, и еще дальше… Она ведь знала, откуда-то знала, что мир огромен. И ей хотелось почувствовать и увидеть эту огромность, но она никуда не могла сдвинуться со своего места. Земля держала ее корни в себе, не отпускала их.
Она не понимала, кто она и как здесь очутилась. Впрочем, эти вопросы у нее даже не возникали.

Внизу совсем рядом была земля. И несмотря на то, что она ее поила и кормила, ей почему-то ближе и дороже было небо, что раскинулось над ней. Оно было всегда разным. Белесым, почти бесцветным, ранним утром, когда солнце только только подходило к горизонту событий. Но лишь краешек солнца выглядывал из-за него, небо стремительно менялось. Бледно-голубой, чуть грязноватый из-за слабых оттенков желтого и розового, стремительно набухал, разрастался вширь и вглубь, величественно холодел. И она вдруг ощущала прохладу и свежесть утра, словно они начинались только сейчас, а не тянулись из ночи. Холодная голубизна неба помогала ей переносить жару. Но только не в полдень. В полдень прямо у нее над головой появлялся жаркий диск солнца. Небо вокруг выцветало, она клонилась к земле и надолго впадала в сонное беспамятство. А когда просыпалась, солнце отползало к краю неба и она снова начинала вглядываться в него, пытаясь там что-то отыскать. Она не знала, что ищет там не ответы, а еще только вопросы, которые скрывались под ее томлением и никак не могли пробиться наружу.
К вечеру небо начинало с одной стороны темнеть, а с другой полыхать огнем, который, впрочем, уже не обжигал. Иногда на небе появлялись странные белые пушистые и какие-то очень неустойчивые создания, постоянно меняющие свою форму. И она думала, что и она такая же, но по чьей-то прихоти оказалась привязанной к земле и лишенной возможности свободно плавать там, в вышине, и любоваться красотой мира.
В начале своей жизни она нередко видело небо серым, темно-серым, хмурым. И оно плакало. Дождь ей не мешал, но она тосковала по небесной голубизне и, если непогода затягивалась, ей становилось особенно скучно и тоже хотелось плакать.
Но особенно притягивающим и пугающим было черное небо. Тогда на нем появлялись звезды, таинственные серебряные искры, которые не могла поглотить темнота, как ни старалась. Звезды были так же одиноки, как и она, но каждую ночь они появлялись на небе, сопротивляясь пустоте и темноте одиночества. Впрочем нет, не каждую. Иногда их не было. Она не понимала, почему темнота неба становилась вязкой и тяжелой, и часто в такие ночи небо плакало. И она плакала вместе с ним, боясь, что больше не увидит серебристые искры в глубине черной бездны. И когда на следующую ночь они все же возвращались, она была счастлива и почти смирялась со своей судьбой.

Первые приступы тревоги начались где-то неделю назад. В общий привычный звуковой фон стали вклиниваться неясные, невнятные, но очень пугающие звуки. Сначала лишь изредка их доносил ветер. Она вздрагивала, прислушивалась, но ничего не могла разобрать и ненадолго успокаивалась.
Но однажды ранним утром, когда солнышко приветливо улыбалось ей, она услышала зловещее: вжиг-вжиг, вжиг-вжиг… Звук был далекий, негромкий, но его ритмичность напугала ее до обморока. В ясную безветренную погоду на тихом спокойном поле один колосок трепетал и дрожал, словно пытался убежать, спрятаться от преследуемого его страха.
С каждым днем звук становился все отчетливей и вот сегодня он уже пошел к ней огромной широкой волной с той стороны, откуда всходило солнце. Она различала голоса, шаги, что-то мягко и тихо падало. И все это подступало все ближе и ближе. В полдень разморенная зноем и обессиленная тревогой она отключилась. И вот сейчас, очнувшись от недолгого тревожного сна, она прислушалась. Сонная тишина стояла вокруг, обманчивая тишина. Каждый раз она надеялась, что тишину больше не нарушат пугающие ее звуки. И каждый раз надежда её не сбывалась.
Совсем близко она услышала какое-то движение, голоса, … вжиг-вжиг, … что-то нестерпимо сверкнуло на солнце, … вжиг, … блеск молнии, … вжиг, … блеск, … вжиг … Стало светлее, еще светлее… Вокруг нее падали колосья, плотный строй тонких стеблей редел. “Это конец, – с ужасом подумала она, – конец”.
Вжиг, … стальная молния сверкнула совсем рядом. Вжиг, … блеск, … короткий удар … Тонкая нить лопнула. Она поняла, что свободна. На миг взлетела вверх, к небу, к облакам и … стала падать….

Она очнулась в неизвестном месте. И место это ей не понравилось. Серые стены, крыши, крытые соломой, вытоптанная твердая земля и самое страшное, длинное металлическое уже не блестящее лезвие косы перед ней. Ей захотелось зажмуриться. Но у нее не было глаз и она продолжала смотреть, смотреть в суровое и отрешенное лицо своего освободителя или … убийцы. Это он, взмахнув косой, перерезал тонкую нить, что привязывала ее к земле. Его хмурое лицо было последнее, что она увидела, прежде чем потеряла сознание.
Сейчас она чувствовала невероятную легкость и слабость. Но легкость ее не радовала, а слабость пугала. Она растворялась, исчезала. Ей хотелось за что-то уцепиться, собрать все силы, сконцентрировать себя вокруг опоры. Но стержня не было, не на что было опереться, не за что было уцепиться. И она медленно рассеивалась в прохладных сумерках последнего ее вечера.
“Это конец”, – поняла она.
Отчаяние придало ей силы. На какое-то мгновение она собралась, сжалась, вновь ощутила себя.

Прямо перед ней сидела молодая женщина с младенцем на руках и что-то страстно и настойчиво говорила хозяину, который медленно считал деньги и недовольно отрывисто бурчал что-то в ответ. Чуть дальше стояли еще люди, но они ее не заинтересовали. Младенец притягивал ее внимание. Ей очень захотелось взглянуть на него.
Легкий порыв ветра оторвал ее от стебля и понес в его сторону.
Малыш спал. “Я тоже сейчас усну, так же спокойно и тихо”, – решила она.
Малыш глубоко вздохнул во сне. И стремительный сильный поток воздуха засосал ее в темный влажный туннель. Она в ужасе заметалась по узким проходам. Было жутко. Влажная тесная темнота была живой. Она не ожидала этого и металась, чувствуя, что пространство становится всё уже и уже. Она забилась в какую-то щель. Обратный поток воздуха сжал гибкие стены ее щели и протолкнул ее дальше, выше. Она уперлась во что-то твердое и вдруг затихла и успокоилась.
Она ощутила опору, которую так искала. Она почувствовала, что у нее есть руки, ноги. И слабо шевельнула ими. И ей это очень понравилось. Она еще раз глубоко вздохнула и открыла глаза. И поймала радостный улыбающийся взгляд, полный счастья и изумления. И улыбнулась в ответ. Ей так много захотелось рассказать этому взгляду. Из крохотного горла вырвались первые звуки. Она обрела голос.

* * *
Анна не узнавала себя. Она, робкая и застенчивая, спорит с хозяином из-за оплаты ее труда. Где-то там, внутри, прежняя робкая Анна с уважением посматривала на новую Анну, которая негромко, но смело и настойчиво требовала, чтобы хозяин выплатил ей ту же сумму что и другим женщинам, вязавшим снопы. Он угрюмо ворчал, утверждая, что она с младенцем не могла работать наравне со всеми.
Но Габриэлла не обычный ребенок. Она больна. Ее первенец, ее Габи, словно сорванный полевой цветок. Она не двигается, не держит голову. Взгляд ее бесцельно блуждал, ничего не замечая. Сельский врач только развел руками. “Не жилец”, – сказал.
“Нет, Габи будет жить”, – решила Анна.
Её красивая нежная крошка должна жить. Она поедет в Лурд. Она упросит Деву Марию исцелить ее дочку. Но на поездку нужны деньги. И Анна бралась за любую работу. Дочка ей никогда не мешала. Она молча и неподвижно лежала там, где ее оставляла Анна. В короткие перерывы на отдых Анна ее кормила и снова шла работать.
Все это и рассказывала Анна хозяину, доказывая, что она сделала не меньше остальных. И он, недовольно ворча, нехотя добавлял ей монеты.
Вдруг Анна насторожилась. Тело ребенка дернулось. Показалось? Нет! Слегка дернулись ножки, а потом зашевелились маленькие ручки. Анна с изумленной радостью взглянула в лицо ребенка. Габриэлла глубоко вздохнула и открыла глаза.
Небесно-голубой взгляд был внимательный и осмысленный. Габриэлла смотрела на неё, смотрела, не отрываясь. Она ее видела, поняла Анна, видела первый раз в своей маленькой еще жизни.
– Боже мой! Дева Мария, благодарю тебя, – прошептала Анна, склоняясь над дочкой и нежно улыбаясь ей.
Девочка улыбнулась в ответ и залепетала.