Великий Никто Глава Вторая

Очнувшись на больничной койке, с первых же секунд пробуждения я почувствовал мучительное недомогание — голова пульсировала так сильно, словно её сдавливало в тесках, а на лбу по ощущениям можно было бы увидеть вздувшиеся от давления вены. И в эту раскалённую от мучительной боли голову поступали дикие мысли, смешивающиеся в неподъёмную громаду парадоксов. Бардак и неразбериха, творящиеся в моём сознании, вводили меня в транс. Слабость, сонливость, заряд бешенства, нетерпимость, раздражённость — всё это было частью единого транса бреда и абсурда.

Я сорвал с себя капельницу. И избавившись наконец-то от медицинских побрякушек, мне мгновенно стало лучше. Неприятное недомогание (будто бы я размяк и опух) уже не казалось таким всепоглощающим как несколько секунд назад. По коже невольно побежали мурашки. То ли от холода, то ли от того, что я начал осматриваться вокруг. Вид пустой палаты в аварийном состоянии. Голые обшарпанные стены болотистого цвета, напоминающие кожу престарелого умирающего человека, который давно уже лишился надежд на счастливую жизнь. Ссыпающаяся с потолка штукатурка, превращая палату в заснеженную халупу каждый раз, как неизвестные мне неадекватные «соседи» сверху начинают ругаться, кричать и топать ногами. Кроме койки, на которой я проснулся, больше никакой мебели. Я будто герой фильма ужасов. Главный герой приходит в себя с амнезией в заброшенной психиатрической клинике. На нём ничего, кроме больничной пижамы. Ему ещё предстоит выяснить, кто он, где находится и что ждёт его впереди.

Чувствуя неловкость из-за собственных домыслов, я на цыпочках подошёл к двери и аккуратно открыл перед собой вид больничного отделения с кишащими внутри людьми. В основном медицинский персонал, в панике бегающий из одной палаты в другую, и парочка или тройка пациентов, словно в тумане блуждавшие из стороны в сторону в стиле дедушки Али с тяжёлой формой Альцгеймера вперемешку с лёгкой формой Паркинсона. Услышав шум больничной суеты, увидев живых людей, я наконец-то успокоился. Облегчение позволило мне почувствовать и себя живым. Я перестал казаться самому себе призраком, блуждающим бродягой по тоннелям подсознания. Даже обычно противный мне больничный воздух (примесь фармацевтики, фекалий, рвоты и горелой плоти) казался мне спасительным.

Наивно наслаждаясь объявшее меня освобождение, я не заметил проходившую мимо меня молоденькую медсестру с металлическим подносом в руках, на котором были различные шприцы, мензурки и колбочки. Стоило ей только уловить меня боковым зрением, как она тут же переменилась. Из невозмутимой особы с безэмоциональным выражением лица она в мгновенье превратилась в напуганную до чёртиков малышку. Обронив поднос, она, надрывая горло, заверещала и побежала прочь.

Нырнув обратно в палату, я закрыл за собой дверь и сделал вид, будто ничего не произошло. Я здесь ни причём, — подумал я сначала, а потом решил, что это всё детский сад.

Что такого ужасного произошло, из-за чего я одним своим видом смог вернуть в шок сотрудника медицинского учреждения, явно повидавшего такое, что отвращает последние оттенки брезгливости?

Вскоре в палату бесцеремонно вломился молодой доктор лет тридцати. За белым халатом старательно пытались скрыться лакированные ботинки в качестве начищенной до блеска сменной обуви, элитный элегантный деловой костюм тройка синего цвета от очередного модного бренда и едко-красный галстук идеально сочетающийся с едко-красными носками. На голове стильная зализанная причёска, лишь недавно появившаяся во всех престижных парикмахерских города, следуя тенденциям европейской моды. И поверх всей это элегантной изысканности белый халат казался балахоном, подобно дождевику как средство устранения временного неудобства.

А может этот прилиза и не старался ничего скрывать? Может, вся эта форменная надменность, хорошо сочетающаяся с напыщенностью, которая легко прочитывалась по высоко поднятому подбородку и высокомерному взгляду, была не случайной, а намеренной? Попытка показаться самым главным? Метросексуал, стремящийся к доминированию. Детская игра взрослого мужчины, из головы которого всё ещё не выветрился юношеский максимализм. Да, точно. Похоже, я его раскусил. Это всё фальшь. Он даже не подозревает, что его наигранное доминирование в одночасье развалится как карточный домик, стоит ему оказаться в неудобном положении. Люди думающие только о власти, но совершенно не подходящие для неё, выдают себя тем, что слишком сильно думают об имидже, что заставляет их нюхать себя несколько раз к ряду. Мысль, что изо рта может доноситься неприятный запах, заставляет ладонь беспрестанно чесаться.

Удивлению врача не было предела. Он побледнел. Черты лица обомлели, словно у него инсульт. Кажется, он целую вечность молча стоял передо мной, поражённый изумлением. Похоже, что теперь я буду сниться ему в страшных ночных кошмарах.

— Простите?

Наконец-то придя в себя, он заговорил, но так, будто потерял контроль над нижней челюстью и она свободно болталась, а язык онемел, словно распух рот. Я не понял ни слова из сказанного им, так как он каждое сжёвывал и перемалывал как твёрдые и сухие кофейные зёрна. О, кофе. Вот что мне сейчас не помешало бы. Потому что, возможно, такое восприятие всей ситуации могло было быть вызвано в том числе и неспособностью с моей стороны твёрдо и чётко отразить ситуацию. Что легко решается чашечкой кофе. Видимо, мой мозг лучше меня понимал, что ему нужно, поэтому я никак не могу думать о чём-то ещё, помимо кофейных зёрен.

— Что?

Позади врача за открытой дверью, вцепившись в неё обеими руками, стояла та самая ужаснувшаяся мне медсестра, боясь войти внутрь. Заметив, что я то и делаю, что поглядываю на напуганную девушку в белом халате, врач подошёл к ней, шепнул что-то на ушко и закрыл дверь.

Когда мы остались наедине, он завёл диалог:

— Здравствуйте, меня зовут (вставьте сюда удобное для Вас имя)

Собственно, хотя он мне и представился, я совершенно не помню его имя. У меня нет проблем с памятью. Мне просто было наплевать на него и его имя.

— Я заведующий отделением, — продолжил он. — Простите, что Вас потревожили. И за поведение медсестры приношу свои отдельные извинения. Подобная реакция недопустима для больничного персонала. Я лично прослежу, чтобы никто подобного больше себе не позволял. Однако и Вы поймите нас. Ещё вчера Вы находились в коме. Ваше состояние было крайне тяжёлым. Извиняюсь за прямоту, но мы даже и не думали о выздоровлении. Ведь Вы находитесь в отделении реанимации и интенсивной терапии, если Вам это ещё неизвестно. Мы могли только гадать о том, как скоро Вы умрёте. Большинство не давало всем и двое суток.

Вот это прямота так прямота. Несовершеннолетнему ребёнку сказали, что он вообще-то должен был сдохнуть. И будто бы этим испортил день местному персоналу. Так что нечего тут удивляться бешеной реакции людей, чья профессия призвана спасать жизни. Они бы ещё ставки начали делать, умру я или нет. Чтобы тот, кто ставил на смерть, помог мне в этом. В такие моменты у меня исчезают сомнения, что клятва Гиппократа способна остановить людей, привыкших к материальному цинизму, от её нарушений. Сколько подобных случаев уже происходило, о которых мы просто ничего не знаем, просто потому что больничное учреждение настолько же закрытое, как и какая-нибудь армия, тюрьма или детские дома?

— Ещё вчера Вы были весь в кровоподтёках, ссадинах, ушибах и переломах, — продолжил заведующий, — а сейчас у меня складывается впечатление, что Вы абсолютно здоровы. Но мне, конечно, нужно будет ещё Вас осмотреть и заполнить документы. А то, уж простите, всё это кажется слишком странным и даже невероятным.

— Я и сам до конца не понимаю, что происходит.

— И ещё, поймите меня тоже правильно, Вам лучше стоит выписаться как можно быстрее. Поэтому, если Вы не против, мы приступим к этому как можно быстрее, хорошо? Просто, как Вы уже могли понять, эта аномалия, случившаяся с Вами, не знаю, как это ещё по другому назвать, в том смысле, что ладно я, у меня к ней есть чисто профессиональный интерес, но остальной персонал, преимущественно медсёстры, они же в большинстве своём достаточно эмоциональные и суеверные люди. Поэтому для Вашего же блага, чтобы не пугать народ, стоит выписаться как можно раньше.

«Чисто профессиональный интерес» — новый термин для определения побледневшего от страха доктора-метросексуала.

— Нет проблем. Если Вы говорите, что надо, значит, так надо, я только за. Кто же из пациентов против как можно быстрее вернуться домой?

— Хорошо. Тогда я пойду подготовлю документы, а затем Вы зайдёте на окончательный осмотр ко мне в кабинет.

Направляясь уже на выход, врач, вдруг вспомнив что-то, вновь обратился ко мне:

— Да, кстати, ещё вчера к Вам пытались пробиться родители той девочки, которую Вам удалось спасти. Знаете, должен признаться, я счёл их слишком бесцеремонными. Но, полагаю, в виду последних событий... короче, я их вчера не пустил. Как Вы понимаете, по причине больничных правил. Собственно, и сейчас нельзя. Посещения в отделении реанимации и интенсивной терапии запрещены. Если уж я Ваших родителей не пустил, могу ли пустить кого-то ещё? Но раз Вам уже явно лучше и с учётом нестандартной ситуации, полагаю, я могу их пустить?

— Вы что? Советуетесь со мной?

— Вовсе нет. Мне просто интересно, не против ли Вы?

— Поступайте как считаете нужным. Вы здесь главный.

Напоследок доктор обвёл меня взглядом и, ничего не сказав, покинул палату.

Я хотел спросить, можно ли мне выходить из палаты, — терпеть не могу подолгу находиться в одном месте, — но решил оставить вопрос при себе, особенно когда вспомнил про суеверность медперсонала.