Бара

Бара ел молча. Оксана, подперев рукой подбородок, внимательно следила за каждым его движением: мужчина, сидящий напротив, до этого дня представлялся ей совсем другим. Они познакомились несколько лет назад по переписке и сегодня была их первая встреча. Судя по письмам, Бара был обычным человеком, который однажды оступился, она представляла его высоким и сильным с ничем не выдающейся внешностью. Но у Бары было такое лицо, что сразу и не поймешь: улыбается он или просто щурится от яркого света в окне – губы сомкнуты, на щеках ямочки, а глаза узкие-узкие, как два дефиса. Широкий лоб исполосован тонкими длинными морщинками, а от левого виска до краешка губ, как уральский хребет на карте, зиял красноватый с неровными краями шрам. Прическа смешная: короткая редкая челка дыбом, волосы над ушами торчат в разные стороны, затылок подстрижен коротко и неаккуратно, в общем, прямо как у невропатолога на медкомиссии. Так и ждешь, что он стукнет тебя своим резиновым молоточком в ту самую точку под коленом. Она знала о нем совсем немного: он неженат, без детей, после Афгана немного поработал в военкомате, но почти сразу уволился. На «гражданке» Бара был дальнобойщиком, а потом много лет сидел в тюрьме. О последнем она даже в письмах не спрашивала.

- Можно? – Оксана робко провела пальцем по шраму сверху вниз, - не болит?

- Давно уже не болит, - замешкался Бара, тут же встал из-за стола и почему-то принялся наливать себе чай, хотя совсем не хотел пить, - страшный, да?

- Нисколько. Настоящего мужчину шрамы только украшают, - Оксана виновато улыбнулась и придвинула сахарницу. Разговор что-то не ладился.



Неловкое молчание продлилось пару минут, пока Бара пил чай. Он тоже не знал, что делать: остаться или ехать к сестре. Вроде бы Оксана была расположена к нему, но с другой стороны, как-то неловко. Вообще Бара хотел пригласить её куда-нибудь в кафе, но откуда в этом богом забытом поселке приличное заведение? Оксана пригласила к себе, сказала, что специально приготовила свой «фирменный» плов и яблочный пирог по случаю первого свидания. Чего греха таить, Бара отсидел восемнадцать лет и таких яств уж точно давно не пробовал. К тому же Оксана довольно-таки симпатичная, относительно молодая и без особых претензий. Тишина прервалась металлическим лязгом.



- Ой, папа зовет, сейчас вернусь, - на бегу бросила Оксана и выскочила в коридор. Ее отец жил в том же полуособняке через стенку и когда ему была нужна помощь, он стучал по батарее. Оксана вернулась через минут десять, скинула куртку на стул и села рядом. – Тебе еще чаю налить?



- Нет, спасибо. Я покурить схожу.



Бара нащупал сигарету, накинул сандалии, взглянул на себя в зеркало и вышел на крыльцо. Он никак не мог решить, что делать дальше. К сестре тоже ехать неудобно: у нее муж, дети, а тут братец из тюрьмы вернулся. Да и поздно уже, автобус вряд ли едет в такой час. А Оксана-то давно знала, откуда он взялся, и сразу к себе позвала, накормила, в доме уютно. Он нащупал свой шрам и прикурил вторую сигарету. Действительно ли шрам украшает мужчину? Бара вошел.



- Оксан, ты это… я человек взрослый, ты лучше мне сразу скажи, что дальше? – Бара смущался и старался говорить помягче, без «наезда».



- Тебе не понравился ужин или, может, я не понравилась?



- Да ты что, ты мне очень нравишься! А ужин – давно так вкусно не кушал. Думал, я не подхожу тебе, чего ты во мне нашла?



- Ты это из-за шрама что ли? Вот дура, спросила, не подумав, - Оксана звонко рассмеялась и кротко обняла Бару, - оставайся у меня, если сам хочешь.





И Бара остался. Село было небольшое – дворов семьсот-восемьсот, но до города недалеко. Молодежи вообще не было – одни старики, бабы да дети. Мужиков почти не видать: либо пьют, либо на заработках где-то. Оксана работала в школе, домой возвращалась не слишком поздно, а Бара подрабатывал где попадется, но на жизнь было достаточно. Её сын учился в городе, приезжал редко, да и то все время проводил с дедом в другой половинке дома.



Оксана была не просто красавица, она была настоящей находкой для мужчины. В доме всегда чистота и порядок, еды наготовит на три дня вперед, одежду постирает и погладит. А вот с первым мужем ей не повезло. В молодости он был первым парнем на селе: красивый, высокий, сильный, к двадцати пяти стал прорабом и пользовался бешеной популярностью среди девчонок. Оксана только школу закончить успела, как он её заприметил и проходу не давал. Чуть увидит кого рядом с ней – отведет в сторонку, «поговорит» и все – нет ухажера. Сам к ней не клеился, молода еще слишком была, а как восемнадцать стукнуло, сразу засватал. Только после свадьбы его как будто подменили. Придет домой пьяный, ревновать начинает, грубит, словами нехорошими зовет, а потом ласки требует. Бил часто и не по лицу, чтоб другим видно не было. Но зато на людях он образцовый мужчина: «Моя красавица, любимая, ненаглядная!». Через год такой жизни Оксана его возненавидела всем сердцем, но тут родился Славик и она терпела, пока тот сам не нашел другую.



Её отцу было лет восемьдесят, но держался он неплохо для своего возраста. Иногда выгонял свой старенький рыжий «Москвич» из гаража, возился под капотом, кузов ветошью протирал. Удивительно, как у некоторых эти машины до сих пор на ходу? Правда, сам дед уже не ездил: глаза не те, да и сил не много осталось баранку крутить.



Оксана говорила, что отец раньше крепкий был, даже этой весной сам огород вскапывал, воду из колодца таскал, все сам в доме чинил, налаживал. А в последнее время стал все чаще хворать: простывает, кашляет тяжело. Старик особо не вмешивался в их жизнь, заглянет иногда чайку попить и к себе идет, а как заболеет – вообще из дома не выходит. Бара ему тоже не навязывался, но охотно помогал по хозяйству и иногда брал машину в город съездить.



Так прошла зима, а затем и весна. Вместо отпуска Оксану отправили на двухмесячные курсы повышения квалификации в Москву и Бара остался со стариком почти на все лето. Днем он работал в поле, а по вечерам ужинал с дедом в летней кухне.



- Шрам-то где заработал? Дрался, небось? – спросил дед как-то за ужином.



- А, - Отмахнулся Бара. - Неохота вспоминать. Устал я что-то. Может по пять капель, Степаныч?



- Оксанка не велела, хотя, немножко можно. Наливай, сынок, - дед улыбнулся и откашлялся.





Сынок. Так его никто не звал. Никогда. Отец умер от туберкулёза еще до его рождения, мамы не стало при родах. Старшую сестру удочерили, а он вырос в детдоме. Бара налил две рюмки.



- Ты, вроде, хороший человек, но так долго сидел... Ты ничего не рассказывал о себе.



- За убийство сидел… кхм, двойное (Бара откашлялся - в горле пересохло). Было и прошло, я эту чашу до дна испил, давай не будем об этом, ладно, отец? – это слово как-то само вырвалось. Отец. Так Бара тоже никого не называл.



- Не будем, - дед помолчал немного и продолжил. - Вижу, дочка тебя любит. Ты её не обижай только. Первый крепко бил ее по-пьяни. Уходила – возвращал, порой насильно. Хорошо, что всё закончилось. Новую жену тоже, наверно, колотит.



- Я её ни за что не обижу и другому в обиду не дам.



Они посидели немного и разошлись по своим половинкам. Той ночью Бара не сомкнул глаз. Почти двадцать лет назад он сделал то, о чем будет жалеть всю жизнь. За долгие годы он перебрал, наверное, все возможные варианты, поступи он тогда иначе. Два трупа на совести. Не каждому дано такое пережить и не свихнуться. Жалеет ли он о том, что сделал? Конечно, да. Но, если б можно было время отмотать назад, поступил бы он тогда иначе? Перед глазами поплыли бескрайнее степи, бесконечно синее небо. Ни одного облака и вдруг гром.



Бара проснулся от стука по батарее. Деду вдруг стало плохо, увезли на скорой в город. Утром он собрал еду, одежду и поехал в республиканскую больницу.



- Метастазы в легких. Видать, уже давно. Томографию сделали всюду, кроме головы. Получается, опухоль там, оперировать поздно, – доктор зевнул в ладошку и поправил головной убор.



- Что теперь, химия? Сколько ему еще?



- Ничего теперь. Неделю у нас полежит, потом выпишем. Районная поликлиника понаблюдает. Если б раньше выявили, было бы легче. Химия уже не поможет. Если укол будет нужен, звоните в скорую. А насчет срока не знаю: может хоть завтра умереть, а может и с полгода протянет, так-то мужик крепкий. Он в третьей палате, можете навестить, потом ко мне зайдите, нужно бумажки подписать кое-какие, Вы же сын? - доктор, не дождавшись ответа, пошел дальше.



Сын. Старик лежал в койке у окна без простыни и пододеяльника. Желтая, пропитанная потом подушка треугольником стояла у изголовья, отчего лежать на ней было неудобно. В огромное окно жарко светило солнце и в палате уже с утра было невыносимо душно. Бара присел на обшарпанный табурет, разложил банки с супом и макаронами, расправил постельное белье, застелил кровать поближе к двери. Старик не смог подняться и Бара перенес его на руках.



- Я умираю.



- Да ну, скоро оклемаетесь и через недельку домой вернетесь, все будет нормально, отец, с таким делами люди годами живут. Поешьте немного.- Бара вдруг перешел на Вы.



- Не хочу, спасибо, сынок. Сам-то кушал?



- Ага. Может, газет купить? Тут внизу продают.



- Не надо. Оксане сказал уже?



- Нет еще, звонил, трубку не взяла. Потом перезвонит.



- Не говори ей пока ничего. Пусть доучится, а то с работы еще выгонят. Домой езжай, за хозяйством последи, не дай Бог, алкаши последнюю птицу украдут. Ко мне не наведывайся, тут накормят, помоют. Ничего не надо.



- Вы, если что нужно, доктору говорите, он мне передаст.



Через неделю Бара привез деда домой. Оксане оставалось доучиваться чуть больше месяца и они ей пока ничего не говорили. А старику тем временем становилось все хуже: он уже еле дышал, почти перестал есть и даже от ложки воды его рвало. За две недели он весь высох, остались только круглые бесцветные глаза.



Бара долго не решался позвонить, но время идет, а дед может умереть в любой момент. Оксана выехала первым рейсом. Старик уже почти ничего не говорил и не слышал. Они писали ему записки, а он лишь кивал или покачивал головой – так было легче. Осенью Оксана вышла на работу и по ночам Бара дежурил возле кровати деда, чтобы она хоть немного высыпалась.



- Ночью он меня разбудил. Стал бредить, мол, приходили какие-то люди, продавали верблюда, а он денег не нашел. Просил догнать их и купить, плохо верблюду с ними, измучился он, еле на ногах держится. – Бара почти не сдерживал слёз. - Я сказал, что выкупил верблюда, сеном накормил. Дед вроде успокоился и заснул. А утром опять спрашивал, как верблюд, сыт ли он?



Каждый вечер до поздней ночи она сидела у кровати отца, гладила его жесткие седые волосы, боясь обронить слезу, а потом выплакивалась, лишь бы отец не видел. Старик почти все время спал и лишь глухой кашель означал, что он все еще жив. Так прошло два долгих месяца. Когда пошли невыносимые боли, начали колоть морфий, отчего дышать становилось еще труднее. Верблюд на заднем дворе. Неужели смерть предстала в таком обличье и надолго ли хватит сена?



Бара уговорил Оксану доучиться во время осенних каникул и она, скрепя сердце, отправилась в Москву.



Бара погружался во мрак. Измученный старик и он один на один в маленькой комнатушке.



- Что-то я долго не умираю, сынок, - тихо сказал старик, заглядывая Баре в глаза. Где-то в груди, между метастазами, теплилась надежда на скорую смерть. О легкой смерти думать было поздно. - Никак не умру почему-то. И земля скоро совсем твердая станет, холодно очень… Сынок, ты отпусти верблюда, он уже поправился и хочет уйти. Нельзя ему взаперти, ему свобода нужна, слышишь?



«Хорошо, отец». Бара закрыл глаза. Замелькали картинки из прошлого: степная дорога, он на «КамАЗе» и два пацана на «Волге» в лобовую. Легковушка в хлам, до ближайшего села километров сто, вокруг никого и ночь близится. Нужно что-то делать, да и сам весь в крови, еле живой. Помощи, по всей видимости, не будет. Ребята, раздавленные мотором, корчатся от боли в железном плену, шансов по всем прикидкам – ноль, они молят о смерти. «Сейчас, пацаны, потерпите». Набрался храбрости, вытер слезы рукавом и положил фуфайку водителю на лицо, чтобы глаз не видеть, прижал всем весом – полторы минуты судорог и парень обмяк. Второй стонет. Бара обошел машину: «Сейчас, братишка, потерпи немного… Господи! А-а-а!»



- Хорошо, отец. - Он вышел на крыльцо. Ветер погонял по двору ворох сухих листьев и вдруг затих, сверху посыпались редкие ноябрьские снежинки. Бара выкурил две сигареты подряд. Вернувшись в дом, Бара запер дверь, добавил угля в топку, туда же бросил ключ и задвинул заслонку дымохода. Едкий дым тонкой струйкой поплыл по потолку.

Бара сел на пол рядом с дедом и погладил его холодную руку.

- Я выпустил его, отец. Он свободен, засыпай...