Приграничная территория

Иногда я открываю в Интернете карту, чтобы найти город на юге страны, в котором прошло детство, и нахожу улицу с названием Промышленная протяженностью не меньше полутора километров, прямую, как стрела, которая разделила два некогда шахтерских поселка, Новую Азовку и Гавриловку, на два противоборствующих лагеря. Почему – некогда шахтерских? По очень простой причине: после развала страны Советов шахты, существовавшие с дореволюционных времен и принадлежавшие в то время, если не ошибаюсь, неким английским промышленникам, стали нерентабельными и были закрыты. Я в то время жил с родителями в домике, построенном ими на рубеже пятидесятых-шестидесятых годов, на Новой Азовке в начале поселка, а, может быть, в конце. Это – с какой стороны посмотреть. Смысл лишь в том, что дом наш находился в конце улицы, упирающейся в ту самую Промышленную, которая – так сложилось исторически, – пролегла в «прифронтовой полосе». Таким образом, мое раннее детство и школьные годы проходили практически на передовой, или на «передке», как выражались фронтовики – наши отцы и деды, бывшие в то время еще в добром здравии, и для детворы, родившейся в послевоенное время служившие в качестве первоисточников в познаниях о прошедшей войне.

Не надо думать, что наши поселки находились постоянно в состоянии войны. Нет, жизнь текла своим чередом. Будни сменялись выходными днями и наоборот; в назначенное время наступали праздники, в том числе государственные, которые и на Новой Азовке, и в Гавриловке жители встречали, как и вся страна, высокими показателями, достигнутыми в социалистическом соревновании на благо советского народа и родной коммунистической партии. На границе, как и надлежало в мирное время, стояла тишина, лишь изредка нарушаемая незначительными эпизодами локального характера, заканчивавшимися чьим-то разбитым носом или фингалом под глазом, но не получавшими дальнейшего развития. Мы спокойно в этот период перемещались в обоих направлениях, совершенно не думая о том, где находились – на своей территории или сопредельной. Да это и понятно – невзирая ни на какие противоречия, о сути которых лично я, к примеру, не имел представления, и, думаю, не только я, считая, что соблюдаются лишь вековые русские традиции, мы общались с друзьями и знакомыми, имеющимися на обеих сторонах, играли летом в футбол, зимой в хоккей.

Но вот однажды происходит нечто, причем, никто точно не знает, что именно, и почему-то не в какое-то произвольное время суток, а в вечернее, с наступлением темноты, и ни где попало, а обязательно на каком-то массовом мероприятии при достаточно большом скоплении молодежи. И вслед за этим «нечто» звучит истошный крик: «Пацаны, наших бьют!». Один из таких вечеров отложился в моей памяти, когда в шахтерском клубе я с друзьями во время вечернего сеанса смотрел какое-то жутко интересное кино. Там и прозвучал этот клич. Хорошо помню, как всколыхнулся зал, затем не меньше половины зрителей встали со своих мест и двинулись к выходу. Естественно, стадный инстинкт, свойственный мальчишкам в подростковом и юношеском возрасте – а было мне в ту пору лет пятнадцать-шестнадцать, – не обошел и меня с друзьями.

Дальнейший сбор был осуществлен прямо возле клуба. Со всех сторон, неизвестно, по какой связи – до массового появления мобильных телефонов оставалось еще лет тридцать, – к месту сбора стекался народ в лице местных пацанов различного возрастного калибра. Поскольку, как вскоре выяснилось, никто точно не знал, что и где произошло, сформировавшаяся толпа численностью человек около ста, которую возглавили два-три шалопая из любителей острых ощущений, двинулась всей своей массой в направлении неприятельской стороны, то есть к улице Промышленной, причем, именно в то место, где заканчивалась моя улица, потому что в силу невыясненных исторических обстоятельств там существовал довольно обширный, лишенный каких-либо застроек, пустырь. Лишь импровизированное футбольное поле находилось на этом пустыре, где мы и сражались в футбол и хоккей в мирное время.
По пути толпа приросла желающими восстановить справедливость, хотя все еще не было ясности в том, кем и при каких обстоятельствах она была попрана. Но самым удивительным в этой истории было то, что в конечном пункте намеченного маршрута нас ожидала такая же толпа гавриловских. Но как? Что это означало? Кто тот неизвестный режиссер, пытавшийся поставить плохую драму на подмостках ночной сцены театра абсурдов? То еще было зрелище! Ночь, яркая луна и две разъяренные толпы, готовые сцепиться в жестокой бойне при первом неосторожном движении.

Пока вожаки пытались докричаться друг до друга, чтобы выяснить причины столь резкого изменения во взаимоотношениях двух поселков, толпа как с той, так и с нашей стороны рассредоточилась, вытянувшись во фронт. В руках у многих были камни, железные палки, собранные по мере продвижения к цели. Эти орудия пролетариата вскоре и были пущены в ход после того, как закончилась словесная перепалка вожаков, не приведшая к положительным результатам по мирному урегулированию возможных недоразумений. И, хотя ночь была лунная, не всем удалось увернуться от летящих «снарядов». Так что пришлось кое-кому зализывать раны, среди которых были и серьезные, полученные во время прямого попадания в голову. Я держался подальше от театра боевых действий, удовлетворившись ролью наблюдателя, поскольку к тому времени твердо уже решил поступать в летное училище, и понимал, что травмы головы и прочих членов моего тела – это не то, что могло быть необходимым в ближайшее время.

К счастью, в тот раз, как только боезапас обеих сторон иссяк, физического контакта между противниками не произошло. Как говорится, уставшие, но довольные, все разошлись по домам. Но я догадался, что период мирного сосуществования двух противоборствующих лагерей на неопределенное время закончился. Это не означало, что и впредь будут происходить подобные батальные сцены, но во время передвижений, главным образом – в ночное время, по неприятельской территории, – необходимо учитывать возможность возникновения определенных рисков. Поэтому каждый раз, провожая домой поздно вечером свою девчонку, которая, словно в насмешку, жила за линией разграничения, на подконтрольной неприятелю стороне, я ощущал себе в роли партизана в тылу врага. Недостатка в крови адреналина не испытывал. Одним словом, «нет повести печальнее на свете…».

И вот, как-то теплым сентябрьским вечером, когда улеглись и стали забываться боестолкновения, отчасти за давностью времени, отчасти оттого, что наступили школьные занятия, я вышел прогуляться перед сном, под влиянием недавно закончившихся каникул несколько утомленный сделанными уроками. Возле соседского дома на лавочке в свете тусклого фонаря, освещающего на стене название улицы и номер дома, я увидел мелких пацанов и девчонок, которых не загнали еще домой строгие родители. Воспользовавшись случаем, решил поговорить с мелюзгой за жизнь и покурить, пока мать с отцом заняты укладкой младшего брательника, заметившего, как я выходил из дома и упорно не желавшего без меня засыпать.

Но, удобно устроившись на лавочке, закурить я так и не успел. Внезапно из темноты бесшумно выступила орава серьезных парней постарше меня, и окружила нашу немногочисленную компанию. Я вскочил на ноги, инстинктивно почувствовав, что незваные гости пришли отнюдь не с добрыми намерениями. Но сразу же наткнулся на чей-то кулак из толпы, взявшей нас в кольцо, и плюхнулся обратно на лавочку. Не берусь предсказать, чем все могло закончиться, но один из пришельцев, внимательно вглядевшись в мою физиономию, произнес:
– Это не он.
– Извини! – похлопал меня по плечу, очевидно, тот, на чей кулак я наткнулся.
Так же бесшумно, как появилась, компания исчезла в темноте.
– Больно? – с сочувствием спросил кто-то из мелких участников инцидента.
Я махнул рукой и побрел к своему дому. Увидев непутевого сына, мать ахнула. И было, от чего – отсутствовал всего пять минут, а вернулся с фингалом под глазом. Не помню уже, что промямлил в ответ на ее расспросы. Но вывод для себя сделал: бдительность нельзя терять ни при каких обстоятельствах. Особенно на приграничной территории – враг не дремлет.