Прекрасная Звезда. Ч. 22. Послесловие

Te Vega на Вовином камне.
Фотографировала, естественно, я.


Послесловие


Прошло почти тридцать лет.

Полгода назад Петрович вручил мне тонкую тетрадку: «Здесь немного записано про плавание. Создай что-нибудь, Елена. Это может кому-нибудь показаться интересным…»

Я не собиралась, честно говоря. Мне казалось, что если я запишу события, что-то более важное и тонкое уйдёт из души. Кроме того, люди всё время выкладывают свои заметки о путешествиях и впечатлениях, и они не всегда и не всем интересны.

Тетрадка пролежала несколько месяцев на видном месте, я читала его записи и снова возвращала их на видное место, не прятала.

– А можно я напишу не хронику, а рассказ? – спросила я у Петровича с Иркой. – Пропущу через себя? Обещаю, что не буду врать ни слова, но это будет моё личное восприятие всего, что было…

Юрий Рост поддержал: «Давай пиши, Ленок. У тебя получится. Я тебе даже свой дневник дам…»

Мэри Шей, услышав о задумке, прислала мне некоторые записи Эла Нейджмы: «Почитай, может пригодиться…»

Коля Французов каждую неделю что-нибудь диктовал мне по телефону: то про Советский комитет защиты мира с Совкомфлотом, то про сечение медного провода для жука, то про компрессор…

Оля Азанчевская, с которой нас тридцать лет назад и на всю жизнь связал Деннис Питтс, уже несколько месяцев плачет и радуется вместе со мной, вспоминая все те события. Она не была в плавании, но мне кажется, что была...

Артём Соловейчик, как и все остальные, дал разрешение называть нас настоящими именами: «Если пишешь про настоящее, и имена должны быть настоящими… Ты мне напомни, Лена, мы разве тогда дошли до Америки?..» Уже сколько лет профессор, а всё шутит.

Ирка с Петровичем, читая каждую главу, выискивают моих яхтенных «блох»:
«Нельзя ванты на ходу набивать, Елена! Исправляй!»
«Не с пробоиной в борту Жанетта поправляла такелаж, а с какао на борту! Зачем такелаж-то поправлять, если пробоина в борту?! Сама подумай…»

Ох и втянул ты меня, Петрович...

Меня отбросило на тридцать лет назад. Уже два месяца мне снова двадцать девять лет. Иногда я просыпаюсь с мыслью, не проспала ли я вахту.
Все у меня снова живы. Все, которых уже нет.

Доктор Эдик ушёл первым, он был самым старшим из нас. Эдик сначала умер не по-настоящему, но прошла информация о его смерти, и мы, не проверив, два дня поминали его. Верите, весело поминали… Через много лет, во второй раз, он умер по-настоящему, но мы не поверили. «С этого балбеса станется, что и во второй раз надурит», – сказал Вова.

Доктор приезжал к нам с Вовой в гости. Узнав, что мне подарили серьги, а уши мои без дырок, потребовал у Вовы полстакана водки и яхтенную иглу. Продезинфицировал иглу в стакане, потом влил в меня содержимое и проткнул. Волков, присутствующий при этом, спросил, нет ли валидола для него…


Алберт Нейджма… Не могу.
Алберт Нейджма, он же Эл, погиб, находясь при исполнении, на пожаре в 2013 году, в возрасте шестидесяти лет. У него не выдержало сердце. Он привык спасать людей, и всем казалось, что его сердце тоже привыкло... Но оно не выдержало. Когда его хоронили, все поняли, что хоронят одного из лучших людей не только Америки, но и всей планеты Земля. Он был рождён, чтобы помогать, уважать, учить и любить.

За несколько лет до своей смерти Эл построил себе дом. Дом был окружён вековыми деревьями, и когда он его строил, ни одно дерево не пострадало. Дом был построен вокруг дерева. В середине комнаты был ствол.

Эл собирал дождевую воду – в доме не планировался водопровод. Он установил солнечную батарею – в доме не планировалось электричество. Во дворе на дереве висело зеркало, под ним – умывальник. Эл, служивший в пожарной охране двенадцать лет и отказавшийся поэтому от своей бармалеевской бороды, брился во дворе в любую погоду.

Песни, которые он пел, вдохновляли не только нас и всех остальных, поднимающих паруса, но и его друзей-пожарных… Эл дружил со всеми стихиями: и с морем, и с огнём, и с землёй, и с ветром… Он доказал это всей своей жизнью.

Его дом до сих пор содержится друзьями в том виде, что и при жизни хозяина. Его сайт, поддерживаемый Джошем Гордоном, полон друзей до сих пор. И до сих пор Эла поздравляют с днём рождения. Он совершенно живой, Алберт Нейджма. Только его нет…

Серёга Волков. Волчара.
Когда мы намучились со съёмной комнатой в коммуналке, и нам с Вовой негде стало жить, он отдал, не думая, ключи от своей квартиры на Ленинском проспекте, и мы стали с Олей и Витей Азанчевскими не только друзьями, но и соседями. Серёга жил со своей семьёй в другом месте, а эту квартиру безвозмездно отдал нам, в нашу пользу отказавшись её сдавать кому-либо.

Мы всегда ждали его из плаванья и провожали в плаванье. Мы появлялись в его доме в первый же день его возвращения из моря, не думая, что он вдруг захочет без нас побыть с семьёй... Он бы не простил, если бы мы не пришли.

Мы планировали кругосветку под эгидой Игр доброй воли, и она случилась бы обязательно, если бы бал правили не бюрократы и разные московские лидеры… Мы ввязывались во всё, что придумывал Серёга.

Волковых, на самом деле, было два. Волкова, который оказывался даже ненадолго на земле, нужно было хвалить, уважать, слушать и восторгаться – на земле он без этого не мог... «Хвалите меня, хвалите», – мурлыкал… А в море он был совершенно другим человеком, серьёзно получающим кайф от своего профессионализма и обоснованной, объективной веры в самого себя. Там его не нужно было хвалить, он всё знал про себя сам. Без доказательств извне. Он ходил помощником на «Мире», – тот, кто понимает в парусах, оценит это.

Когда он потерял желудок на три четверти, его, естественно, списали. Отказавшись жить без моря, Серёга умер в 2014 году. Он завещал развеять свой прах над морем, но его похоронили. То, что изображено на его памятнике, совсем не похоже на Серёгу. Карикатура какая-то на Волкова. Потому что надо слушать, что просят, и делать, что говорят. Развеять – значит развеять...

Дэниел Айнбендер. Наш любимейший, нежный, талантливый друг… Музыкант. Просто взрослый ребёнок, просто очень настоящий… Немногим пережил своего учителя и друга Пита Сигера.

Однажды ночью, подскочив от идеи, – это было в Серёгиной квартире, – я разбудила Вову: «Я знаю, что нам делать. Мы должны поехать в Америку работать. Заработаем, и купим себе жильё!»
«Мы должны прямо сейчас ехать? – спросил Вова. – Может, идрит-ангидрит, поспим до утра?»
«Не смешно, – сказала я. – Ехать сейчас не надо, а вот звонить – самое время. У них сейчас день».

Через двадцать минут, связавшись с Дэном и договорившись о главном, мы уже точно знали, что у нас с Вовой будет работа в Америке. Дэн Айнбендер никогда не был рядом с бизнесменами и подобными, он был музыкантом и борцом за всё самое светлое на планете, но он нашёл нам работу. И об этом стоит написать отдельный рассказ. Когда-нибудь напишу.

Недавно мне позвонила Мэри и сообщила, что Дэна больше нет. Я к тому времени уже привыкла к потерям, но было ощущение, что умер ребёнок…

Хорошо, что Вова не дожил до этого.

Вова…
Много лет после нашего плавания мы всё равно оставались с ним в море... Хоть и жили на земле. Мы существовали как все, но не как все. И я горжусь этим.

Когда он потерял работу – а многие тогда потеряли работу и смирились, найдя другую, – Вова загрустил, не понимая, что творится.
 
Когда стало невозможно заниматься яхтой, как он привык – вольно, для души, с любимыми друзьями, которые его понимают, идрит-ангидрит… – он скис.

Когда один за другим стали умирать любимые друзья – он перестал общаться с миром.

Если кто-нибудь скажет, что это слабость – я не пойму.
Иногда неспособность прогнуться под изменчивый мир не означает слабость.

Когда Вова умер, мы с Олей придумали, что на его памятнике должна быть Te Vega. Вова не верил в других богов...


Сейчас, полностью погрузившись в тридцать лет назад, я многое поняла. Не могу сказать, что мне стало легче жить. Я прочла чужие воспоминания. Ответственно заявляю: 19 июля 1989 года вышли из Ленинграда и 3 сентября 1989 года пришли в Нью-Йорк ровно сорок три лодки по имени Te Vega. Сорок три лодки штормовали, любили, не понимали, сомневались, боялись, верили и надеялись. Каждая по-своему. 
Мою версию вы прочли.

Чуть-чуть вернусь туда, чуть-чуть…

Когда мы приехали в аэропорт имени Кеннеди, чтобы улететь домой, все наши американские друзья были рядом, провожая нас. Перед стойкой регистрации, встав в круг и достав инструменты, Эл, Дэн, Ворон, Кевин, Стив и Джош играли свою чудесную музыку, и Эл пел шанти, а Дэн – «Family Tree», и мы с Кевином – «Чайки за кормой…»

И мы сделали пять кругов, прощаясь, с каждым кругом слабея от любви…

Весь аэропорт, включая служащих, слушал и плакал, потому что видел, как плакали странные люди, которым целый час не оторваться друг от друга…

А когда мы, наконец, уселись в свои кресла и пристегнулись, и я даже с Вовой не могла разговаривать, и мы ждали взлёта, долго ждали взлёта… – из динамика вдруг запел Наутилус:

«Когда умолкнут все песни, которых я не знаю,
В терпком во-о-оздухе крикнет последний мой бумажный пароход…
Гудбай, Америка, о… где я не был никогда…
Проща-а-ай навсегда, возьми банджо, сыграй мне на прощанье…»

– Знаешь, Ленка, – сказал Вова, когда мы взлетели. – Я очень удивился тогда… ну, как ты врёшь мелодию. Мы вроде пели с тобой много, и ты вполне музыкальная… А как запела «гудбай, Америка…» – помнишь? когда стирала перед Нью-Йорком? – так хоть святых выноси... Какофония сплошная.  Я тогда подумал: беда со слухом у барышни… А сейчас я приношу извинения. Услышал оригинал. Очень хорошо у тебя со слухом. Умеешь даже какофонию чисто спеть… не плачь, идрит-ангидрит. Всё заканчивается. Но всё и начинается...