Французский госпиталь ночью

Это было в одной из африканских стран.

Меня попросили подежурить ночью в реанимационном отделении французского госпиталя. С одним из наших летчиков случилась беда. Вместо этилового спирта, он выпил чего-то еще более вредного — какую-то присадку к топливу. У бедняги  отказали почки, и он был срочно госпитализирован  в госпиталь, где заправляли французы. Языка  бывших колонизаторов никто из рядовых сотрудников нашего посольства толком не знал, а состояние больного было таким, что…

Короче, вечером меня доставили на новую работу — в реанимацию.

Летчик, молодой парень могучего телосложения и баскетбольного роста, лежал на кровати, плоский, как камбала, весь опутанный проводами.

"Эх, дурак, дурак! Зачем же пить всякую гадость?!"

А может, это озоновая дыра виновата? Или враждебное к северянам местное магнитное поле? Или всему виной могучий рецидив недолеченного алкоголизма? Скорее всего, последнее…

Так или иначе, было очень видно, что парню   не до моих упреков и не до переговоров с французской медициной!

Мне стало совершенно ясно, что этой ночью не будет ни консилиумов, ни диспутов и  дискуссий; что позвали меня на "всякий пожарный случай" и что переводческий труд не будет востребован, по крайней мере, в ближайшие несколько часов.

Нужно было чем-то себя занять, чтобы не затосковать:    слишком остро и сильно переживал я новую для меня сугубо медицинскую реальность.

Что ж! Я   занялся привычным для меня делом: стал вести наблюдения за происходящим.

Кроме летчика, в отделении было еще несколько больных.  Смуглая молодая женщина, с обнаженной грудью, была подключена  к каким-то аппаратам и тяжело дышала.  Она страдала бронхиальной астмой.

Рядом с ней, на соседней кровати, весь в капельницах, лежал француз. Ему тоже не хватало воздуха. Из-за острой сердечной недостаточности, как мне потом  объяснили. 

Кроме  этих двоих, в палате находились несколько африканцев, также в тяжелом состоянии.

Веселый медбрат-француз, он же,  по совместительству,  санитар,   привычно, словно по долгу службы, заигрывал с африканскими медсестрами,  крупными, деловитыми женщинами,  спокойно и уверенно выполнявшими свои служебные обязанности. Одна из них  постаралась охладить пыл галантного кавалера простыми доходчивыми словами:
"Отвали, Жак! Я — старая курица, которая не хочет больше нестись!"

Время от времени, в палату заглядывал врач-француз, мужчина без определенного возраста, небольшого роста, сухой и подвижный. Он быстро подходил к больным, внимательно всматривался в лица,  проверял показания приборов…

Казалось, что он знает здесь все, помнит всех, понимает то, что  мне недоступно; за все отвечает и принимает  с легкой душой все  исходы событий. Как господь бог, он  мужественно исполняет свой долг, и, в отличие от меня, не склонен  впадать в депрессию из-за повышенной концентрации страданий в этом бессонном отделении.

Время от времени доктор как гостеприимный  хозяин подходит ко мне и рассказывает о состоянии пациентов: проводит своего рода, экскурсию по своей епархии.

От него я узнаю, что именно французы попросили прислать переводчика. Этой ночью должно решиться, будет жить наш больной, либо нет. Если удастся перезапустить ему почки, — выживет. В противном случае, его уже ничто не спасет. Никакие приборы!

Надо подождать. До утра. 

Больной по-прежнему распростерт на своем ложе. Не спит. Ему не больно. Он совершенно спокоен и очень бледен. Кажется, ему хочется улыбнуться, но уже нет сил. Видимо, симпатичный парень… Зачем только наказал себя так жестоко?

А вот мне… Как же мне  неловко в этом замкнутом, ярком и холодном пространстве, до края заполненном страданием!

Выхожу на двор, чтобы прогнать сон. Огромная звездная ночь обступает меня. Я дышу сладким, душистым ночным воздухом. Он кажется мне прохладным, хотя я знаю, что это не так!..

Как же быстро,  быстро и грустно, заканчивается короткая человеческая бесконечность!

Ко мне подходит санитар и торопливо закуривает:
"У вас такой бодрый вид! Что, спать не хотите?"
"Нет. Не хочу!"
"А! Вузет  форалор!"

Да,  я  сильный! Могу и без сна! Впрочем, медсестры, врачи и санитары все же сильнее меня, потому что трудятся, а я просто за ними наблюдаю! Наблюдать, ни за что не отвечая, легче! Наблюдать и комментировать  — легче, чем менять капельницы и всю ночь напролет возить каталки по длиннющему больничному коридору! Даже в этой беспечной, кажущейся беспечальной  Африке!

Я  снова захожу в палату.   Больной летчик задремал. Спит спокойно. Похож на русского богатыря, нового Гулливера, связанного проводами  и шлангами, словно бы привязанного ими к койке…

Освободишься ли ты когда-нибудь из неволи? Или этот плен  —  уже навсегда?

Светает.   Под окнами резвятся крошечные малиновые колибри. Медсестры и медбратья,  по очереди, идут в комнаты отдыха, чтобы немного прикорнуть: спать под утро хочется  особенно  нестерпимо.

Всю ночь не спал только доктор-француз да еще я…

В очередной раз врач подходит  к моему больному.  Берет его  за руку, проверяет пульс, внимательно вглядывается в лицо.
Улыбается мне:
"Кризис миновал. Жить — будет!"

Природа  нашла все-таки способ перезапустить почки!  Могучий организм решил не сдаваться и не сдался. Больше он никогда не позволит мозгу так дико чудить и безобразничать!

Слава терпеливой Природе!   Слава умному врачу, его помощникам и помощницам!

Проходит  еще какое-то время. В палате оно ощущается по-другому, не так, как на улице: то летит слишком быстро, то тянется резиново-медленно. 

Уже совсем рассвело. За мной из посольства прислали машину. Я прощаюсь с ночной палатой: с  ее мужественными больными и  славными тружениками медицины, спокойными, умелыми  и упорными защитниками Жизни…

Через день мне сказали, что состояние летчика настолько улучшилось, что его смогли вывезти  в Москву!  Ура! Пришел Праздник и на нашу Эвкалиптовую улицу!

…А  та ночь осталась в моей памяти, как что-то важное и незаменимое. Оказывается,  нет нужды учить реальность наизусть, чтобы запомнить надолго: она сама учит нас, даря впечатления, забыть которые невозможно!..