Иван Премудрый Часть III Глава VI

Не знаю, как в наши времена и у нас, но в те времена, там, на той Земле, посольства были очень и очень медленными предприятиями. И дело здесь вовсе не в дороге, хотя она времени тоже много занимала. Дорога что, на то она и дорога: ей безразлично, кто и как по ней едет. Едешь медленно – едь, твоё дело. Быстро едешь, положим, спешишь куда–то – тоже хорошо. Чем быстрее ты проедешь, тем меньше рожей своей встречных да поперечных раздражать будешь.

А вот само посольство, так сказать, его самая главная и основная часть было тогда действом очень и очень медленным и по времени весьма продолжительным. Самих разговоров–то может и было всего–то на час или два, это если ни о чём договариваться не надо было… Оно конечно, если каждый себе начинал выгоды какие–то обговаривать, а то и вообще хотел обвести вокруг пальца, тогда да, тогда надолго. А так, в большинстве случаев: встретились, политесы соблюли, поговорили и, разошлись.

Это что самих разговоров касается. А вот то, что предшествует этим разговорам и что за ними следует, это всегда очень и очень много времени занимало, бывало, что по несколько месяцев. А как вы хотели?

Кто не верит, вспомните, как вы к начальству ходили? Ну а те, кого к начальству ни разу не вызывали, а сам он к нему не рвался, и такое случается, пофантазируйте малость, и картина перед вами предстанет точь в точь такая же, как и с посольствами.

Пришёл ты, скажем, к начальнику своему высокому, а перед ним, вернее, перед самыми главными дверями, секретарша сидит, покой и нервную систему начальникову бережёт. Кто может похвастаться, что начальство, вот такого, вызванного, сразу же до себя допустило? Не думаю, что много таких найдётся. А если и найдутся, то их надо по выходным в парке за деньги показывать, чтобы у народа настроение весёлым было.

Так и с посольством, или посольствами: приехали, доложились, всё честь по чести, а им в ответ: не спешите, подождите маленько, порядок у нас такой… Ну, там ещё много всякого разного могут наврать, а смысл в тех словах всегда один: сиди, ешь, пей и жди–дожидайся, когда царь–государь, или ещё кто, ему подобный, повелит тебя пред свои очи допустить. А почему оно так происходит? А потому, что ты, подлец, должен государю уважение своё показать. А как его показать? Только ожиданием!

С начальством – такая же картина: сиди и жди, уважение своё показывай. Сам–то ты до этого ни в жисть не догадаешься, потому и секретарша для этого имеется. А вот если бы догадался, сам бы давным–давно начальством стал, а раз недогадливый, сиди и уважение показывай.

***

Конечно же такого учёного рассуждения в голове у царевича Гвидона не было, ничего не поделаешь, в бочке воспитывался. И тем не менее он прекрасно понимал, что дело с посольством, не быстрое, а значит торопиться ему в столичный город рано ещё. Разумеется царевичу Гвидону хотелось прямо сегодня на корабль и домой, к батюшке, оно понятно, молодой, нетерпеливый. Молодые, они все и всегда такие нетерпеливые. Возраст и душевное состояние у них слишком буйные. Но и это, несмотря на молодость, царевич Гвидон понимал и даже был рад тому, что отъезд задерживается.

Самым главным было, за матушку переживал. Пусть, думал он, привыкнет к тому, что батюшка её не забыл и тоскует постоянно, а то если сразу, мало ли что? Всё–таки женщина в возрасте, понимать надо. Ну а батюшка, тот пусть ещё маленько помучается, оно даже полезно, чтобы впредь такого не допускал.

Ну а сам царевич Гвидон, уж если такое ожидание получилось, продолжал каждый день ходить в лес: стрелял из лука, руку и глаз тренировал, собирал ягоды с грибами, одним словом, не бездельничал. А вот знакомые его: Анна Ивановна со Щукой запропастились куда–то – не видно и не слышно. Ну и ладно, теперь у царевича появилось ещё одно занятие – в небо смотреть. Следуя совету Анны Ивановны, насчёт советов Щукиных царевич Гвидон отнёсся к этому со всей серьёзностью, и теперь рассматривал небо, когда надо и не надо. Разумеется увлекался, небо–то, оно красивое и к себе манит. Да так порой увлекался, что как штаны до сих пор целыми оставались и синяки с шишками не появились – сплошная загадка. Не иначе Щука с Анной Ивановной помогали и оберегали, иного разумного тому объяснения не просматривается. Сам же царевич Гвидон по этому поводу думал так: или в небо придётся смотреть ему недолго, а значит пронесёт, или же приноровится как–нибудь.

***

Сегодня Щуки опять на месте не оказалось. Видать по своим  рыбным да щучьим делам была занята, ну и ладно. Зато сухое дерево никуда не делось и царевич Гвидон всласть настрелялся в него, ни одна стрела мимо не ушла, а это радует. Ну и конечно же небо, оно тоже никуда не делось и деваться не собиралось.

Царевич занял ставшее привычным для него место на берегу реки, разлёгся там, тоже привык и принялся смотреть на небо. А оно, небо, хоть и было всегда разным, те же облака возьми, но всегда оставалось одним и тем же – недостижимым. Глядя ввысь царевич Гвидон думал и никак не мог понять, как это птицам удаётся летать, ведь они тяжёлые, а значит падать должны? Никакого вразумительного объяснения тому он как не искал, найти не мог и потихоньку склонялся к мысли, что это волшебство такое особенное, только птицам и прочей мелкой мелочи доступное, а всем остальным, выходит, заказанное. Переживать по этому поводу, ну что сам царевич Гвидон полететь не в состоянии, он не переживал, вот ещё глупости! Да и без надобности оно ему это. Если же понадобится глядя в небо размышлял царевич, попросит Щуку, так она, наверняка ему волшебство по этому поводу обеспечит.

Вот давно подмечено, когда чего–нибудь ждёшь, оно обязательно не появляется, как будто специально, как будто издевается. А если ждёшь, но одновременно не ждёшь, тогда пожалуйста. Правда царевич Гвидон чего–либо такого не ждал, просто–напросто он не знал, чего ему ждать, смотрел себе в небо и смотрел.

Живность, которая постоянно летала в небе: утки с куликами, и мухи с бабочками там всякие, не то чтобы успели надоесть царевичу Гвидону, нет. Он просто перестал обращать на них внимание – много их, так что пусть себе дальше летают.

***

А тут, вот это да, лебедь! Оно само по себе, лебедь, как на воде, так и в полете – птица красивая, любуйся и наслаждайся. Что удивительно, не было в ближайшей местности лебедей, царевич Гвидон хорошо это знал, не жили они здесь, а этот стало быть появился неизвестно откуда. Может он прилетел посмотреть на условия для проживания, чтобы потом, если понравится, сказать своим? А может быть отбился от своих же как–то, а может и заблудился, а теперь дорогу ищет. Ничего не скажешь, красивая птица. А летит–то как красиво, как будто танцует! Царевич Гвидон до того залюбовался величественной в своей красоте птицей, что напрочь позабыл и про Щуку, и про Анну Ивановну, да вообще, про всё позабыл!

А лебедь, тот, сначала летел куда–то, а потом видать передумал, начал круги над рекой описывать. А может прав оказался царевич, может быть лебедь как раз нашёл то, что искал – реку, и теперь кружит над ней, чтобы получше рассмотреть.

Царевич Гвидон аж подскочил: секунду до того лежал, руки в стороны, глядь, уже на ногах! Сверху, прямо–таки камнем на того лебедя птица какая–то падать начала, сразу видно, злая птица, нехорошая, хищная. Таких птиц царевич Гвидон здесь тоже не видел и не встречал. Есть конечно птицы, что уток в воздухе ловят, а потом к себе в гнездо относят: коршуны, ястребы там всякие, но такая, прямо–таки огромная птица, здесь ни разу не появлялась. «Орёл наверное. – подумал царевич Гвидон». А самому и в голову не пришло, откуда это он про орла знает, если ни разу его не видел?».

Спроси, так царевич Гвидон вряд ли бы и ответить смог, как оно всё получилось: руки сами по себе схватили лук, достали стрелу, наложили её, натянули тетиву, глаз прицелился и, стрела с шелестом ушла в небо.

Хищная и злая птица аж в воздухе вся перекувыркнулась, как сильно стрела в неё попала – насквозь пробила. Она, птица эта, ещё пару раз взмахнула крыльями и камнем упала куда–то за реку.

***

Лебедь же, сделав ещё круг, стал спускаться и сел шагах в пяти от царевича. Ну а дальше: вообще–то царевич Гвидон на всякие там чудеса и волшебства насмотреться успел – одна бочка, да ещё и Щука чего стоят, а тут у него даже язык отнялся и руки перестали шевелиться, аж лук на землю упал.

Приземлившись, лебедь как–бы обнял себя крыльями и стал увеличиваться в размерах, вытягиваться вверх! От такого зрелища кого угодно, даже самого смелого, в страх и в панику вгонит, но царевич Гвидон каким–то чудом держался. Более того, он с интересом и любопытством наблюдал за происходящим. Лебедь перестал вытягиваться вверх, крылья куда–то делись, вернее превратились в руки, которые то, что стояло перед царевичем Гвидоном убрало от лица, а может морды, пока было непонятно. Пожалте любоваться, только в обморок не падайте – перед царевичем стояла девушка, приблизительно его ровесница. Хотя, вполне возможно она была моложе царевича, сами знаете, кто их, этих женщин разберёт, тем более с возрастом!

Не сказать чтобы красавица, правда, внимания на это царевич Гвидон не обратил, пока не обратил. Первое, что ему бросилось в глаза, была одежда девушки только что бывшей лебедем. Царевич Гвидон ещё подумал: «Как же она управляется по хозяйству в таком платье? Неудобно же!» Платье Девушки–Лебедя представляло из себя как бы единое целое и совсем было не похоже на те сарафаны, которые носили деревенские девушки и женщины. Более того, и это было для царевича Гвидона самым удивительным, на девушке не было фартука! «Как же она обходится без фартука? – опять пронеслось в голове царевича. – Она ведь всё платье себе испачкает, тем более оно вон какое, белое!».

Да, платье Девушки–Лебедя было ослепительно белого цвета. Это было заметно потому, что её волосы были, ну, тут не скажешь: ослепительного, не подходит. Волосы девушки были ярко чёрного цвета. Так что контраст между белизной платья и смолью волос как бы подчёркивал и делал ярче и то, и другое. А вот лицо, царевич Гвидон только что обратил внимание на её лицо, было самым обыкновенным, правда очень милым и даже симпатичным.

– Только ты не зазнавайся, ладно? – сказала Девушка–Лебедь.
– А я и не собираюсь. – даже не успев подумать что говорит, ответил царевич Гвидон. И сразу, как будто опомнился. – А почему я должен зазнаваться?
– Потому что все вы такие. И сделать ничего не сделают, а сразу же начинают нос задирать и себя нахваливать. А ты спас меня, тебе–то уж самое время зазнаваться.
– Не буду я зазнаваться. Вот ещё, больно надо! – обиженно, почти засопел царевич Гвидон.
– Ты не обижайся. Спасибо тебе, что спас меня от этого чудовища. – девушка поклонилась царевичу. – Понимаешь, брат меня всё хотел замуж выдать, поэтому я на женихов всяких разных насмотрелась, до сих пор тошно.
– Не собираюсь я к тебе свататься! – продолжал обижаться царевич.
– Это почему? – в тоне Девушки–Лебедя как бы послышалось извечное, женское: «Как это я тебе не нравлюсь?!»
– Потому! – сказал, как отрубил царевич Гвидон.
– Больно надо! – девушка вскинула головку кверху и слегка отвернулась. Обиделась, значит.
Потом, словно передумав, а может точно, всепроникающее и всепобеждающее женское чувство – любопытство, которое взяло верх, спросила:
– А ты кто?
– Царевич Гвидон. А ты?
– Я, Княжна–Лебедь.
– А звать как? Имя у тебя есть?
– Нету у меня имени. Было, а теперь нету. – грустно вздохнула Княжна–Лебедь и опустила голову.

«Вот те раз! – подумал царевич Гвидон. – Баба–Яга была без имени, Анной Ивановной назвал, теперь что, и княжну эту именем наделять?».

Словно прочитав мысли царевича Гвидона, Княжна–Лебедь торопливо добавила:
– Оно будет, обязательно будет! Но попозже. – и опять грустно вздохнула.
– Ишь ты! Волшебство, что ли какое?
– А ты откуда взялся? Что–то я не знаю, чтобы здесь какие–либо царства находились. – Вот так вот! Если при первой же встрече девушка вам всё расскажет о себе, знайте, это не девушка. В лучшем случае, это чёрт в юбке, а то ещё пострашнее.
– Я не местный. Царство наше за Самым Синим морем находится…
– А здесь тогда что делаешь?
– Понимаешь, злые люди поместили нас с матушкой в бочку и в море сбросили. Носило нас, носило по Самому Синему морю, пока к тутошнему берегу не прибило. А Старик, рыбак местный, бочку увидел, вытащил её на берег, открыл, и нас на свободу выпустил. Теперь мы с матушкой у него живём – добрый человек и жена его, тоже добрая женщина. Но скоро мы домой поплывём. Вот посольство от моего батюшки к тутошнему князю приедет, на том корабле мы и поплывём.

От услышанного Княжна–Лебедь вздрогнула и побледнела, правда царевич Гвидон этого не заметил, не в том состоянии находился. Глаза Княжны–Лебедь и без того большие стали просто огромными, как будто она чудо небывалое увидела.

На глаза царевич Гвидон внимания обратил, но не понял, почему это они вдруг так увеличились в размерах, а думать над этим некогда было. Дело в том, ну получилось так, что царевич Гвидон, не удивляйтесь, первый раз в своей жизни разговаривал с девушкой. С женщинами–то он разговаривал, правда женщинами этими были матушка и Старуха, а вот с девушками не довелось ещё. Ну что поделаешь, хоть и родился царевичем, а был стеснительным, хуже той же девицы. Да и разговаривать ему из девиц особо было не с кем. Говорил уже, по деревне он особо не шлялся, не прогуливался, пройдёт в лес или обратно, вот и всё. Хороводы водить царевич Гвидон тоже не ходил, хоть ему этого никто и не запрещал, правда, и не советовал. Вот вам и получилась картина посвящённая общению с женским полом молодого возраста. Ничего не поделаешь, бывает.

Княжна–Лебедь, вдруг прямо ни с того, ни с сего, стала какой–то суетливой. Нет, не так. Не то, чтобы суетливой, а как будто неожиданно для самой себя вспомнила о неотложных делах.

– Мне пора. – твёрдо, не допуская каких–либо возражений сказала она. – Только сначала ты иди, и не смотри на меня.
– Ладно. – сам того не понимая согласился царевич Гвидон и неожиданно для самого себя спросил. – А ещё прилетишь? – и, немного смутившись, поправился. – Придёшь?
– Приду. – просто и без всяких этих девичьих штучек ответила Княжна–Лебедь. – Завтра приду. И ты приходи. Хорошо?
– Хорошо…

По дороге домой, в деревню, Царевич сначала хотел было вернуться, позвать Щуку и расспросить её. Потом он захотел встретить Анну Ивановну и её расспросить о Княжне–Лебедь. Хотел даже было в голос её позвать, но передумал – неуважительно это по отношению к женщине. Потом хотел было пойди к Анне Ивановне домой, даже уже было пошёл, но вдруг вспомнил, что дороги к её дому не знает.

В таком, непонятном для самого себя состоянии, он и пришёл домой. Придя, попросил у матушки чего–нибудь поесть. Съел всё, до последней крошки что матушка дала, забрался на печку и уснул. Вам что–нибудь из этого понятно? Лично мне, абсолютно ничего!

***

Говорят, любовь с человеком чудеса творить умеет. А кто вам сказал, что царевич Гвидон влюбился? Вообще–то, это в народе так говорят: когда человек влюбляется, он в обязательном порядке сходит с ума. Правда, «схождение с ума» это в каждом отдельном случае выглядит совершенно по индивидуальному.

Кто–то начинает бегать–прыгать, скакать и подпрыгивать от радости, стало быть. А ещё он весь такой весёлый становится: смеётся без причины, обнимает всех подряд, слова разные хорошие говорит – наверняка видели или замечали.

А другой, как раз наоборот, весь тихий такой становится, что в пору присмотреться к нему повнимательнее, мало ли что? Если днём, то сидит себе, как та каменная баба в степи, не шевелится, и в одну точку смотрит. Бывает, писать что–то начинает, если грамоте разумеет конечно, но такое нечасто встречается. Таким образом у него стихи получаются или ещё что–то на них похожее. Здесь тоже надо за человеком повнимательнее присматривать, сами знаете, всякое бывает. Иными словами, если подробно не развозить весь этот сыр–бор–огород, получается, любовь, она очень даже странно на психическую систему человеческую влияет, потому и заметна сразу.

Царевич же, с ним так вообще ничего не понятно. Похоже, и очень похоже, что влюбился, а ведёт себя совершенно неправильно! Пришёл, налопался, можно сказать до бесчувственного состояния, и спать увалился. Как вам такое?

Оно конечно, можно предположить, что ни в кого царевич Гвидон не влюблялся, кстати, нормальный, правильный человек так и сделает. Ну что тут такого, если пришёл человек домой, поел и прилёг отдохнуть? Значит устал – всё очень просто и объяснимо. Но с другой стороны, как это не влюбился? Он что, ненормальный, что ли?!  Вот если бы царевич Гвидон каждые вечер с ночью хороводы водил, а опосля на сеновалах прохлаждался, тогда да. Тогда был бы у него шанс не влюбиться, но не стопроцентный.

А собственно говоря, в честь чего это я так взвился?! Ну подумаешь, пришёл человек домой, поел и спать лёг? А вдруг как у него на почве нервного переживания сильная усталость получилась? Судите сами: большую страшную птицу подстрелил, а заодно другой, тоже большой птице, жизнь спас. А та, вместо того, чтобы улететь куда подальше, перед царевичем на землю спустилась, да ещё и в девушку превратилась. От такого кто угодно проголодаться и устать может, и царевичем быть не обязательно. Правда, если так рассуждать, скучно как–то получается. Но ничего не поделаешь, жизнь, она всякая разная бывает и далеко не всегда, и не каждый имеет способность догадаться, какая она в этот момент на самом деле?

Единственный, кто воспринял всё это, в смысле, обед с последующим отдыхом, была Царица. «Намаялся сыночек, проголодался. – ласково глядя на уплетающего за обе щёки царевича Гвидона, подумала она». А когда он залез на печку и почти сразу же засопел, так вообще, чуть ли не на цыпочках вышла из горницы, чтобы ненароком не разбудить, значит.

***

Как думаете, чем хорош вечер? Нет, не тем, что работа закончилась и можно ничего не делать. Работа, она такая штука, которая никогда не заканчивается. Опять же, а что если жена пилит и ест поедом? Ходит, ходит, нудит, нудит, а то ещё чего доброго, сковородку в руки возьмёт, разве это не работа? То–то же!

В первую очередь вечер примечателен и замечателен уютом, который предоставляет. Комната в полумраке, только и освещения, чтобы хватило осветить то место, на котором или за которым находишься – стол, например, или диван. И всё, и не надо больше ничего, ну разве что книжку интересную или выпивку с закуской. Правда от выпивки, даже с закуской, утром голова будет болеть... Ну и что?! От книжек, кстати, голова болит ещё больше, и не соображает ничего!