День варенья на берегу Оби

Действие этой истории разворачивается в самом начале осени 1984 года. Раннее сибирское утро. Серый рассвет тускло освещает гладь широкой реки, над которой лениво колыхаются облака испарений. Туман скрывает берега, поэтому кажется, что перед наблюдателем настоящее бескрайнее море. Внутри этого белого марева что-то происходит, двигается, живёт своей скрытой от посторонних глаз жизнью, слышатся какие-то странные звуки, обрывки слов, рёв периодически сменялся таинственным шёпотом. Внезапно с реки налетел холодный ветер, он грубо разорвал занавес тумана, и стало видно, что на песчаном берегу у чёрной «Волги», несколько в стороне от большой группы людей и машин, расположились в разных позах несколько человек.
 
Мужчина средних лет в кожаном пиджаке и настоящих американских джинсах стоял, картинно облокотившись на крышу автомобиля. Видно было, что он раздражён. Мужчина нервно курил и смотрел на воду, покрытую «барашками» мелких волн. Это был известный в регионе телевизионный журналист Геннадий Первухин, специальный корреспондент центрального канала в славном городе Старосибирске. С другой стороны машины стоял его сын Костя – невысокий носатый юноша с зализанными наверх светлыми волосами. Парень был одет так же, как и папаша, только вместо дорогих туфель на нем были белые кроссовки, что по тем временам было шиком моды. Эту спортивную обувку недалёкие гопники и наивные девахи даже называли «красовки», в смысле очень красивые башмаки. Оба Первухина слушали разглагольствования друга семьи – толстяка Бориса Борисова, успешного обозревателя областной газеты «Знамя революции», известного в городе гурмана и жизнелюба. Чуть поодаль от автомобиля сидел на полусгнившем бревне и прислушивался к монологу маститого журналиста лохматый и заспанный молодой человек. Его звали Иван Пересветов, он был товарищем Кости по учёбе на гуманитарном факультете местного университета. Студент изредка бросал плоские камни параллельно поверхности воды, «делал блинчики», как этот  процесс называли местные аборигены. Снаряды, пущенные его рукой, жизнерадостно прыгали по волнам, исчезая в ненасытном чреве реки и утреннем тумане.


Толстяк Борисов, поёживаясь на холодном ветру, уже достаточно долго продолжал мучить слушателей своим эстетским монологом, больше смахивающим на бесплатную лекцию для бедных.

– Образ воды во всех культурах мира несёт особый, сакральный смысл. Обычно он означает реку времени, которая уносит без возврата, в никуда всё и вся. Никто не может противиться безжалостному старику Хроносу. Вода – непреодолимая граница между живыми и мертвыми. И только неспешная лодка перевозчика Харона может преодолевать этот рубеж. Но для душ – это дорога только в одну сторону. Из царства мёртвых нет возврата…


Первухин насмешливо перебил оратора:


– Очевидно, именно Харон находится сейчас за штурвалом этого чёртового парома. Торопиться-то бессмертному старику и его пассажирам некуда, они давно все умерли. Кайфуют в царстве вечности. Но мы-то ещё живы! И, чёрт побери, ждём уже почти час!


Неожиданно кто-то громко закричал. Ожидающие на берегу парома вздрогнули и повернули головы к источнику звука. Только тут люди поняли, что это была песня. Её лихо горланил испитый субъект неопределённого возраста, по виду – местный житель. Он хрипло орал, дергаясь всеми членами своего сухопарого тела, словно марионетка.
 

Спозабыт, спозаброшен

С молодых юных лет,

Я остался сиротою –

Счастья, доли мне нет!

А других приласкают,

Пожалеют порой,

А меня все обижают,

И для всех я чужой!


Затем юродивый мужик перешёл на прозу, заголосил, продолжая кривляться. Он снял перед пёстрой толпой  зрителей свой засаленный картуз. На загорелой руке аборигена, держащей потрепанный головной убор, синела грубая татуировка – восходящее солнце и надпись «Сибирь».


– Люди добрые, подайте, сколько не жалко, на опохмелку инвалиду Гражданской войны, насильно призванному в армию Колчака, раненому и контуженному в боях с красными, потерявшему слух, зрение  и нюх!


Первухин бросил сигарету в воду и плюнул, наблюдая, как окурок исчезает в тумане.


– Знаю я этого варнака. Местный алкаш. На бутылку сшибает. Бездельник и рыболов… Развели их в последнее время… Молодой он, какая там Гражданская война?! А вот у нас в Шиболде есть действительно интересный персонаж. В годах. Колоритный дед. Называет себя цесаревичем Алексеем, чудом спасшимся от расстрела. Забавный псих… Впрочем, безобидный. Карасик говорит, что таких случаев с 1918 года в Союзе много было. Да и на Западе хватало. Большое впечатление на народ во всем мире произвёл тот расстрел. О, кажется, паром идёт! Дождались, наконец-то… Когда уже мост построят?


К берегу причалило ржавое корыто – видавшее виды судно, гордо именовавшееся здесь паромом. С пронзительным скрипом, словно мост средневекового замка, опустился железный трап, и с посудины стали съезжать на берег автомобили и трактора, неспешно сходить на сушу пассажиры. Когда паром полностью опустел, на борт стали подниматься машины, дожидающиеся своей очереди на этой стороны реки. Медленно поднялась на борт и чёрная «волга» Первухиных. За баранкой был сам Геннадий Иванович. Рядом с  ним гордо  восседал мажор Костя, а на заднем сиденье теснились Борисов с Пересветовым. Студент был зажат в самый угол массивными и расплывчатыми телесами мэтра.  Паром, натужно пыхтя, неспешно пересёк водную гладь.


На другом берегу реки автомобиль Первухина осторожно по трапу скатился на песок, затем с трудом вскарабкался на яр по раздолбанной грунтовой дороге. А когда машина вышла на трассу, то полетела, едва касаясь колесами асфальта.


Через полчаса справа по борту показались убогие серые домишки Шиболды. Старинное сибирское село привольно раскинулось на обрывистом берегу могучей реки Оби. «Волга» свернула на разбитый просёлок и запрыгала по ухабам. Пейзаж за окном настраивал на мрачный лад. У Ивана возникло ощущение, что здесь ещё продолжалась какая-то война кого-то с кем-то: дорога была разворочена, словно взрывами снарядов, заборы покосились и частично упали, а серые домишки вросли в землю – некрашеные и разваливающиеся, между неказистыми строениями изредка встречались аборигены в очень непрезентабельных одёжках.


Вскоре среди деревянных развалюх вырос двухэтажный особняк, сложенный на кирпичном фундаменте из огромных брёвен. Двор и цокольный этаж дома надёжно закрывал от нескромных взглядов крепкий деревянный забор метра в три высотой. Первухин остановил машину перед добротными железными воротами и прогудел три раза. Через какое-то время калитка отворилась и показалась человеческая фигура. Это был худой старик среднего роста, заросший белой окладистой бородой, слегка согбенный. Он был одет в тельник не первой свежести  и валенки, что было несколько странно – на дворе стояло тёплое начало осени. Дед, прищурившись, посмотрел на приехавших, кивнул и пошёл открывать. Ворота со скрипом распахнулись, впуская путников в другой мир.


Двор дачи Первухиных произвёл на Ивана большое впечатление – таких дворянских гнёзд на сибирской земле, давно и крепко зашуганной советской властью, ему видеть ещё не приходилось. Впрочем, он был человек молодой, мало где бывавший. Везде в усадьбе чувствовалась рука рачительного хозяина. Детские качели разных видов, скамейки, кабинка душа – все было сделано с любовью и нарядно покрашено. Дорожки были залиты бетоном, газоны – аккуратно подстрижены. На клумбе благоухала настоящая радуга поздних цветов. Посреди этого райского уголка под навесом на зелёной лужайке стояли стол и мангал. Возле в кресле-качалке ритмично раскачивалась дама бальзаковского возраста в просторных одеждах бежевого цвета. На голове её была нарядная соломенная шляпа, а глаза скрывали стекла дорогих солнцезащитных очков. Но было заметно, что женщина не полностью утратила природную красоту, следит за собой и пользуется дорогой косметикой. С другой стороны стола на плетёном садовом стуле сидела симпатичная девушка во всём черном. Её миловидное лицо было напряженно насуплено, очевидно, она была чем-то недовольна. Между дамой и девушкой на столе стояло большое блюдо, полное красных яблок и винограда.


Приехавшие мужчины прошли по дорожке к столу. Первухин-старший представил тех, кто не был ещё знаком друг с другом:


– Доброе утро, дамы! Мужики, если кто не знает, это моя жена Маргарита Васильевна, а это – Наташа Агафонова, дочь моего друга. Он тоже хотел быть на дне рожденья Кости, если наука не задержит. Он у нас – спец по электронике. Популярное сегодня направление. И перспективное. А это, дамы, Иван, однокурсник Кости, прошу любить и жаловать! Остальных вы знаете. Меня, надеюсь, хм, тоже. Ну, хватит бездельничать – пора за работу! Слуг в Советском Союзе нет – все в Париж убежали за своими господами! Ха-ха!


Все собравшиеся во дворе были быстро разбиты Геннадием Ивановичем на команды, получили задания и занялись делом – подготовкой празднования дня рождения единственного отпрыска Первухиных. Вскоре в мангале весело затрещал огонь, а прекрасная половина человечества занялась подготовкой мяса для шашлыков. Над маринадом хозяин колдовал лично, не доверяя это ответственное занятие дилетантам. В пылу общей работы никто и не заметил, как к ним на цыпочках подкралась ночь. Тьма застала всю честную кампанию за расставленными столами на лужайке усадьбы.


Громко орала музыка. На всю Шиболду хрипло надрывался приблатнённый американский шансонье из «бывших советских».


Мы воры-гуманисты,

Воруем очень чисто!


Геннадий Первухин прокричал в ухо увлечённо жующему Борисову:


– Какая-то антисоветская песня. Надо же – «воры-коммунисты»! Смело, однако!


Мэтр пожал плечами:


– А чего им бояться-то – эмигрантам? Это мы здесь мучаемся, выкручиваемся, думаем – как бы чего лишнего не сказать…


– Ага, хочешь жить – умей вертеться!


В это же время на другом конце стола молодые люди и девушка увлеченно выясняли: у кого круче последний «блатной» альбом – у Розенбаума, Токарева или Новикова? И почему барды не боятся коммунистов?


Около полуночи пьяные и вспотевшие от танцев участники праздника в честь дня рождения Первухина-младшего высыпали на берег великой реки. Костя и Иван быстро сбегали и принесли заранее припасённый ящик с сигнальными ракетами. Он был куплен Первухиным-старшим ещё весной в Урге у пьяного прапорщика прямо у ворот воинской части. Тележурналист ездил туда снимать какой-то пафосный репортаж.


Обь лежала перед нетрезвыми людьми таинственная и прекрасная, темные воды её искрились серебром в свете полной луны. Сверкающий череп царицы ночи насмешливо скалился, кося глазницами с высоты вниз, на копошащихся на берегу двуногих. Все гуляки выстроились в ряд и взяли ракеты. По команде Геннадия Ивановича они подняли правые руки и дали залп прямо в небесный свод. Раздалась настоящая канонада, эхом разносимая на километры вверх и вниз по течению. Женщины радостно завизжали, а мужики заорали от восторга «ура!». В чёрном небе между звездами и удивлённой луной расцвели разноцветные огни. Они повисли там, освещая нереальным светом суровую красоту сибирской природы.


Алкоголь ударил в голову – Иван начал терять ориентацию в пространстве и времени. Это были его любимые минуты, когда душа дрейфует, словно на волнах, то проваливаясь в бездну, то возносясь к свету звезд, а нетрезвое сознание воспринимает реальность, как череду выхваченных из тьмы кадров.


Вот Первухин-старший, которого водка тоже сорвала с катушек, заводит моторную лодку под испуганный и одновременно одобрительный женский визг.


Вот вся честная кампания грузится на борт и отчаливает в ночь от берега.


Вот лодка несётся с бешеной скоростью в неизвестность и тьму.


Вот все, наконец, протрезвели от холодного ветра и решили вернуться к причалу.


Вот сам Пересветов, оказавшись на твёрдом песке берега, неожиданно начинает раздеваться и под испуганные крики лезет в чёрную воду. Кто должен быть повешен, тот не утонет! Сколько он проплыл – Иван и сам не знал. Когда он вышел весь мокрый и замерзший на берег, то первое, что он увидел – белые от страха и протрезвевшие лица давешних собутыльников. Кто-то его ругал, кто-то пьяно и радостно смеялся. Но студент не обращал на них внимания, он с огорчением обнаружил, что купался в электронных часах, купленных мамой в честь поступления в университет.