Воспоминание-2. Мопассан

Как часто под первыми лучами весеннего солнца в нас просыпаются воспоминания юности! Юность – это возраст, когда всё хорошо, всё веселит, радует, пьянит. Как изысканны порою воспоминания о вёснах юности!
Помните ли вы, мои собратья, мои старые друзья, те годы радости, когда жизнь была сплошным триумфом и смехом? Помните ли вы те дни, когда мы слонялись по Парижу без гроша в кармане, гуляли по вновь зазеленевшим лесам, впивали голубой воздух в кабачках на берегу Сены, предавались любовным приключениям?
Я хочу рассказать об одном из них. Это произошло 12 лет назад и кажется, что было очень давно, на другом конце моей жизни, перед тем поворотом, жутким поворотом, когда внезапно замечаешь, что конец путешествия близок.
Тогда мне было 25 лет. Я только что приехал в Париж и служил в министерстве. Воскресенья казались мне грандиозным праздником, полным счастья, хотя по воскресеньям в моей жизни не происходило ничего необычного.
Сейчас у меня каждый день воскресенье. Но я жалею о том времени, когда воскресенье у меня было лишь раз в неделю. Как это было прекрасно! У меня было 6 франков в кармане на мелкие расходы!

*
Тем воскресным днём я встал рано с тем ощущением свободы, которое хорошо знакомо служащим: с ощущением отдыха, спокойствия, независимости.
Я открыл окно. Погода была великолепная. Над городом расстилалось синее небо, полное ласточек и солнечного света.
Я быстро оделся и вышел, чтобы провести день в лесу и подышать запахом листвы, так как я родился в деревне и был воспитан среди зелени.
Париж просыпался. Фасады домов сверкали, канарейки консьержев щебетали в своих клетках, по улицам неслось веселье, которое освещало лица и заставляло повсюду раздаваться смеху, словно при восходе солнца все существа и предметы становились странным образом довольными.
Я вышел к Сене, чтобы сесть на “Ласточку” и доплыть до Сен-Клу.
Как я любил это ожидание парома на понтоне! Мне казалось, что я уплываю на край света, в неизведанные страны. Я видел, как небольшая посудина появляется под аркой второго моста, с плюмажем дымка над трубой, а затем растёт, растёт и становится похожа на пароход.
Она причалила – я поднялся.
На палубе уже находились принаряженные люди: дамы в летящих туалетах с лентами, мужчины с красными лицами. Я остановился в переднем ряду и начал смотреть на пристань, на деревья, на дома, на мосты. Внезапно я заметил большой виадук Пуан-дю-Жур, который загораживал течение.
Здесь уже заканчивался Париж и начиналась деревня. Сена внезапно расширилась, словно получила больше места и свободы, и превратилась в голубой поток, текущий между лугов, поросших деревьями холмов, полей и лесов.
Проплыв меж двух островков, “Ласточка” обогнула зелёный холм с белыми домиками. Послышался голос кондуктора: “Ба-Мёдон”, затем: “Севр”, и, наконец, “Сен-Клу”.
Я сошёл на берег и пошёл спешащим шагом по городу, направляясь к лесу. У меня была с собой карта пригородов Парижа, чтобы не заблудиться в лабиринте дорог, по которым так любят гулять парижане.
Едва я оказался в тени, как сверил по карте маршрут, который казался мне очень простым. Я должен был повернуть направо, затем налево, затем ещё раз налево и прибыть в Версаль под вечер, как раз к ужину.
Тогда я замедлил шаг и пошёл под деревьями, вдыхая воздух, пахнущий распускающимися почками и древесными соками. Я шёл маленькими шагами, забыв о своих бумажках, о кабинете, о начальнике, о коллегах, о папках, и думал о счастливых вещах, которые непременно должны были случиться со мной, о неизвестном будущем. Мою душу волновали тысячи воспоминаний из детства, разбуженные этими запахами, и я шёл, проникнутым ароматным, живым, дышащим очарованием леса, смягчённого июньским солнцем.
Иногда я садился на пригорке и начинал рассматривать дикие цветы, названия которых были мне давно известны. Я узнавал их так же легко, как и тогда, когда видел их в детстве. Они были жёлтыми, красными, фиолетовыми, маленькими, на длинных или коротких стеблях. Насекомые всевозможных форм и цветов ползали по ним и пригибали своим весом.
Затем я поспал несколько часов на траве и встал, укреплённый этим отдыхом.
Передо мной открывалась восхитительная аллея, блестевшая каплями солнечного света на листве, которые освещали белые ромашки. Эта аллея простиралась вдаль бесконечно. Только одинокий жужжащий шершень летел по ней, иногда останавливаясь, чтобы попить с цветка, который наклонялся под его тяжестью, а затем вновь поднимаясь в воздух, чтобы вскоре присесть где-нибудь подальше. Его большое тело казалось коричневым бархатным комочком, исчерченным жёлтыми полосами, с маленькими, прозрачными, невидимыми крыльями.
Но вдруг я заметил в аллее двух людей – мужчину и женщину, направлявшихся ко мне. Недовольный тем, что меня побеспокоили во время моей одинокой прогулки, я попытался углубиться в чащу, как вдруг мне показалось, что меня окликают. Действительно, женщина махала зонтиком, а мужчина, снявший пиджак и державший его на одной руке, поднял вторую в жесте отчаянья.
Я подошёл к ним. Они шли быстрым шагом и оба раскраснелись. На их лицах читалась усталось и недовольство.
Женщина сразу же спросила меня:
- Сударь, можете ли вы мне сказать, где мы находимся? Мой дурень-муж завёл меня в какие-то дебри, хотя утверждал, что в совершенстве знает местность.
Я с уверенностью ответил:
- Сударыня, вы идёте по направлению к Сен-Клу, а у вас за спиной находится Версаль.
Она ответила, с раздражением посмотрев на мужа:
- Как? У нас за спиной Версаль? Но именно там мы хотели поужинать.
- Я тоже, сударыня. Я направляюсь туда.
Она произнесла несколько раз, пожимая плечами: “Боже мой! Боже мой! Боже мой!” с тоном высшего презрения, какое бывает у ожесточённых женщин.
Она была совсем молоденькая, хорошенькая брюнетка с тёмным пушком над верхней губой.
Её вспотевший муж вытирал лоб. Это, без сомнения, были парижане. Мужчина казался расстроенным и подавленным.
Он пробормотал:
- Но, моя дорогая… ведь это же ты…
Она не дала ему закончить:
- Я? Ах, так теперь я виновата! Это я захотела пойти, не спрашивая ни у кого дороги под предлогом, что  сама разберусь? Это я захотела повернуть направо у холма, утверждая, что отлично знаю дорогу? Это я набила карманы мятными леденцами?…
Она не закончила говорить, как её муж, словно в припадке безумия, издал пронзительный крик дикаря, который нельзя передать ни на одном языке, но который напоминал “ти-и-ит!”
Молодая женщина, ничуть не смутившись, продолжила:
- Нет, в самом деле, бывают такие глупые мужчины, которые строят из себя всезнаек. Разве это я в прошлом году села на поезд до Дьеппа, думая, что он идёт в Гавр? Разве это я поспорила, что г-н Летурнёр живёт на улице Мучеников? Разве это я не хотела верить в то, что Селеста – воровка?
Она продолжала с яростью, изощряясь в выражениях, находя самые неожиданные и едкие слова, припоминая все интимные ситуации домашнего быта, упрекая мужа за все его поступки, идеи, попытки, за всю жизнь, начиная со свадьбы до настоящего дня.
Он пытался остановить её, успокоить и просил:
- Но, дорогая… это лишнее… не надо… перед господином… не надо этого спектакля… Это не интересует господина…
И он обращал умоляющий взгляд к зарослям, словно хотел укрыться там, ускользнуть, убежать от всех взглядов, и время от времени издавал свой пронзительный крик “ти-и-ит!”. Я приписал эту привычку нервному заболеванию.
Внезапно женщина повернулась ко мне и поменяла тон с удивительной быстротой, произнеся:
- Если сударь позволит, мы продолжим путь вместе с вами, чтобы вновь не потеряться в этих дебрях.
Я поклонился. Она взяла меня под руку и начала болтать о тысяче вещей: о самой себе, о своей жизни, о своей семье, об их лавке. Они были галантерейщиками на улице Сен-Лазар.
Её муж шёл рядом, бросая безумные взгляды на лес и крича “ти-и-ит!” время от времени.
Наконец, я спросил его:
- Почему вы так кричите?
Он ответил с отчаяньем:
- Я потерял собаку.
- Что? Потеряли собаку?
- Да. Моему псу всего год. Он никогда не выходил из лавки. Я захотел взять его с нами, чтобы выгулять в лесу. Он никогда не видел травы и деревьев и словно обезумел. Он начал прыгать, лаять и убежал в лес. Надо добавить, что он очень испугался железной дороги, это тоже могло повлиять на его состояние. Я напрасно звал его, он не вернулся. Он умрёт в лесу от голода.
Молодая женщина, не оборачиваясь, произнесла:
- Если бы ты не отстегнул его с поводка, он бы не убежал. Такие глупцы, как ты, не должны держать собак.
Он робко пробормотал:
- Но, дорогая, это же ты…
Она остановилась как вкопанная и так посмотрела на него, словно собиралась ударить, а затем вновь принялась швырять в него упрёки.
Вечерело. Начал медленно спускаться туман, создавая то впечатление особенной свежести, которое наполняет леса при наступлении ночи.
Внезапно мужчина остановился и начал неистово хлопать себя по бокам:
- О, мне кажется…
Она посмотрела на него:
- Что?
- Я совсем забыл, что пиджак висит у меня на руке.
- И что же?
- Я потерял кошелёк… там деньги лежали внутри.
Она задрожала и начала задыхаться от негодования:
- Только этого не хватало! Как же ты глуп! Как же ты всё-таки глуп! Как я могла выйти замуж за такого идиота? Иди, ищи кошелёк и уж будь добр найти! А я пойду в Версаль с господином. У меня нет желания ночевать в лесу.
Он покорно ответил:
- Да, дорогая. Где я вас найду?
Мне рекомендовали один ресторан. Я назвал его. Муж повернулся, нагнулся над землёй и начал удаляться, крича “ти-и-ит!”
Прошло немного времени с тех пор, как он ушёл. Густая тень падала в аллею. Теперь мы могли различить только его слабый силуэт, но пронзительный жалобный крик ещё слышался в ночи.
Я шёл бодрым шагом, шагом счастливого человека, а на мою руку опиралась хорошенькая женщина.
Я искал галантные слова и не находил. Поэтому я молчал, очарованный.
Вдруг нашу аллею пересекло шоссе. Я заметил городок справа. Что это была за местность?
Мимо проходил человек. Я спросил у него, как называется городок. Он ответил: “Буживаль”.
Я растерялся:
- Как Буживаль? Вы уверены?
- Чёрт возьми, конечно!
Женщина смеялась, как сумасшедшая.
Я предложил взять экипаж, чтобы доехать до Версаля. Она ответила:
- Нет, не надо. Я слишком голодна. К тому же, меня всё это забавляет. Я спокойна, муж как-нибудь разберётся и найдёт дорогу. Это мне как вознаграждение за то, что я перенесла за последние часы.
Мы пошли в ресторанчик на берегу, и я осмелился взять отдельный кабинет.  Она опьянела от шампанского, пела и дурачилась, а потом…
Это был мой первый адюльтер.

20 мая 1884
(Переведено 19 апреля 2019)