Часть 4

ЮЖНОЕ

Да, свое десятилетие я встретила в новой квартире, вместе с мамой и Таней, которая приехала к нам на каникулы, и котом Йоко. Через несколько месяцев он погиб, упал с девятого этажа и не выжил, умер то ли в этот же день, то ли на следующий. Таня была уже в положении, ждала ребенка. В апреле она вышла замуж за Б., а в июле родила Глебку.
Где был папа, не знаю, возможно, в командировке. Не помню, чтобы он отмечал с нами день рождения, вернее, помню, что его не было с нами. Хотя он еще был в Москве, не на Севере.
Квартира наша была прекрасной, абсолютно новой, большой. Великолепная трехкомнатная квартира. Там пахло свежей краской, там был великолепный паркет, большая кухня, огромная лоджия. У меня была собственная, очень уютная комната. В доме был мусоропровод, лифт! Конечно, на Сормовской тоже был лифт и мусоропровод, но там ничего хорошего в этом не было, а здесь все было великолепно! И начались в общем и целом счастливые дни моего отрочества. Да, я еще продолжала ездить несколько месяцев в школу в Кузьминки, заканчивала третий класс там.  Это было жестко: сначала на метро от Кузьминок до Ждановской, потом на 64 троллейбусе до Саянской улицы, а потом минут 15-20 пешком до дома. На последнем рубеже было необходимо пересечь шоссе Энтузиастов, в месте, где какое-то время не  было не только светофора, но даже и просто перехода. Мне было очень, очень страшно его перебегать. В то время речку Серебрянку еще не закопали в этом месте в трубу, и перебежав шоссе Энтузиастов, надо было спуститься в овраг, перейти речку, подняться и преодолев небольшой пустырек, оказаться у дома. Да, целая Одиссея. Признаюсь, несколько раз я уже была не в силах сдерживаться и описывалась, так как добиралась до дома более полутора часов.
Летом 1980 года родился мой племянник Глеб. А мама сильно болела, перенесла операцию. На время Таниных родов и маминой болезни, я опять была отправлена в пионерский лагерь, на этот раз в «Южный», на Черное море. Вот там у меня появилась подруга, красавица Вика. Белокурая, очень взрослая девочка, которая была из Узбекистана, при том что была русской. И имела она какое-то сложное отношение к Рашидову, главе республики. Как-то ее мама была связана с ним. Реально какая-то темная-темная история и судя по тому, какой была Вика, все это было правдой. Она рассказывала какие-то страннейшие истории, из которых я вынесла ощущение какой-то страшной опасности  и обреченности. Общий смысл был мафиозно-преступным. С оттенком авантюрности и порока. Это поразительно, но это было так. Смешно говорить, что на том момент я совершенно ничего не знала об этой республике и о той реальности, которая там царила. Да, Вика была интересной девочкой. Например, она знала, что моя сестра должна родить, и что я очень волновалась за нее. Тогда ведь не было совершенно никакой связи с родителями. Я ничего не знала, не знала родила она или нет и что вообще происходит. Так вот Вика рассказывала страшные истории о том, как часто умирают женщины при родах, я прекрасно помню, как она ждала реакции от меня, но я старалась не подавать виду, как мне больно и страшно.
А еще в «Южном» был инцидент с ребенком. Прямо на территории лагеря машина сбила мальчика. Никто ничего толком не знал, ходили только страшные слухи. Место, где это произошло, было огорожено, на  асфальте, где было пятно крови, стоял стул…Это было абсолютно сюрреалистично. И страшно. Говорили, что его сбило насмерть. Что приезжали его родители. Все это было по-настоящему страшно, и я до сих пор помню воздух, который был разлит там.
Вскоре в семье произошли еще одни серьезнейшие и судьбоносные изменения. Моего папу уволили из Главного штаба, отстранили от руководства Олимпийской регатой и отправили в ссылку на север. Почему? В очередной раз папа не пришел ночевать. Мама очень долго ждала, а потом не выдержала и стала звонить на службу, а его там не было…На службе началось расследование, которое закончилось полным фиаско для папы.
А для мамы наступило освобождение. Я, как ни странно, прекрасно помню, что скучала по папе, когда он уехал. Мне его не хватало. Но как-то по-звериному, что-ли. Как маленький зверек скучает, когда один из родителей вдруг оказывается в отсутствии, физически не присутствует в доступности, не более того. Я бы категорически не хотела, чтобы он вернулся.
Был момент, когда родители попробовали примириться, и мы поехали к папе в Северодвинск, видимо, у меня были каникулы. Началось все с того, что мы чуть не опоздали на поезд. Отец попросил привезти ему его лыжи и вот эти лыжи категорически отказывались помещаться в такси, я так и не помню, то ли их в итоге все-таки оставили в Москве, то ли каким-то нечеловеческим образом затолкали-таки в машину. Помню, что это была страшная нервотрепка, мы реально чуть не опоздали из-за этого. А далее был обычный корепановский кромешный ад, родители ссорились беспрерывно, причем в совершенно безумной форме, полностью без тормозов, со страшными оскорблениями и даже драками. Хотя ничего конкретного я не помню. Я испытала невероятное облегчение, когда поняла, что воссоединению не бывать!
А я тем временем пошла в новую школу, рядом с метро Первомайская. Любимую, где встретила самых близких для меня людей.


ШКОЛА

Я пошла в новую школу. Это была тоже английская школа. Но дух там был совершенно отличный от того, который царил в Кузьминках. И это был дух  свободы.  Я пошла в четвертый «В» класс. Это важно, я вэшка. Я моментально почувствовала, что в этом классе у меня будут друзья и постепенно я просто в прямом смысле обрастала ими… Элька, Сабурка, Малашка, Татара. А позже Полинчик и Елена Прекрасная. Друзья, которые дали столь необходимое и никогда не испытанное дотоле чувство уверенности, чувство, что мир тебя принимает и ждет, что рядом есть люди. И да, я сразу обратила внимание, что в классе есть мальчик Глеб. Сначала я приняла за Глеба огромного рыжего парня, который впоследствии оказался Димой Ф., совсем даже не Глебом, а потом стало понятно, что Глеб это тот, в котором есть Тайна... И да, я опять хорошо училась, абсолютно успевала по всем предметам, почувствовала, что я опять в своей тарелке. Справедливости ради надо сказать, что в этом была и заслуга Кузьминской школы.
Мы жили с мамой, часто к нам приезжала бабушка Шура, я переписывалась с Таней, телефон у нас появился только когда я училась в классе седьмом, поэтому связь с Таней поддерживалась именно перепиской.
Был очень странный период, когда пришло осознавание того, что если с мамой что-то случится, то я останусь, совсем-совсем одна. Это привело к настоящему неврозу. Я выходила встречать маму с работы на остановку, если она задерживалась на десять минут, то я начинала впадать в состояние крайней тревожности, практически до обморочного состояния, и все это длилось месяцами. Иногда мама ходила с подругами в Сандуновские бани и это были по-настоящему страшные дни, потому что она действительно приходила очень поздно. Я часами стояла, прислонившись к холодному окну, вглядывалась во двор, он был большим, путь от остановки занимал по нему некоторое время. Была точка, где с абсолютной однозначностью уже было можно сказать, что вот, да, это наконец-то она! Моя мамочка, я узнавала ее по походке, она была легкой и стремительной, ее ни с кем нельзя было спутать. Я испытывала невероятное облегчение, это было такое счастье, знать, что она здесь со мной, что она рядом.
Да, я очень боялась за маму, боялась, что с ней может что-то произойти. И было в этом что-то очень эгоистичное, конечно.  Но побороть  дикий страх перед ситуацией, когда я могла оказаться с папой или бабушкой Шурой я некоторое время, наверное, на протяжении лет полутора не могла. Я не могла себе представить, что я буду жить с папой или бабушкой. А с Таней, я знала точно, я жить не буду просто потому, что она никогда не возьмет меня, что она совершенно не способна меня воспитывать, что ей нечем кормить меня, так как Б. нигде не работал, он сидел с маленьким Глебкой. Но не только и не столько поэтому. Да,  Таня заканчивала университет, и жили они в основном на помощь от родителей, в большей степени родителей Б. Но не это было главным. Подсознательно я прекрасно чувствовала, что я ей совсем не нужна. Что она с собственным ребенком ведет себя как с братиком, а я, будучи сестрой, уже была отодвинута куда-то гораздо дальше. Да, Таня выстраивала вокруг себя барьеры, не знаю, насколько осознанно. Ну и отношение Б. Он с детства относился ко мне скорее хорошо, но я знала точно, что он будет против.  И я сама чувствовала в этом большой дискомфорт и неправильность, но, тем не менее, не могла освободиться от чувства отверженности Таней, не могла от нее отсоединиться по детской привычке. Да, это было осознание отверженности, конечно. Из чего оно выросло? Да, из внутреннего чувства, так как человек внутри всегда знает правду, всегда. Часто, он убирает ее далеко-далеко, очень часто всю, без остатка, а иногда частями. Как случилось со мной. Я убрала из сознания некоторые части этого отказа от меня сестры. Но мое главное Я, мой Центр всегда это знал, и настоятельно требовал признания этого, а вернее осознания. Но я много десятилетий боролась с этим. Для чего? Сейчас мне очень, очень странно и смешно. Я десятилетиями занималась тем, что доказывала себе, что у меня в детстве была семья. А надо было просто принять, что моя детская семья  была очень особенной, малочисленной, и что в реальности ее давным-давно нет. Есть некоторое количество людей, которые по странному стечению обстоятельств носят  одну и ту же фамилию. Людей любимых, но они сами по себе, мы не являемся семьей. Моя семья это совсем другие люди.
Да, был яркий-яркий эпизод, который я запомнила навсегда (теперь уже точно навсегда), который ярко иллюстрирует мои слова. Я помню с невероятной четкостью и недоумением, как после рождения Глебки, моя сестра сказала мне. «Теперь я никогда уже не смогу любить тебя, как прежде. Ты такая большая, а он такой маленький. Ты выросла, ты другая». Думаю, что это было сказано на какую-то обиду или жалобу, то есть она себя оправдывала, и возвращаясь сейчас туда, главное, что я чувствую, вижу, это то, что это было сказано намеренно жестоко, что она прекрасно отдавала себе отчет в своей жестокости, что она за что-то как бы наказывала меня…Это по-настоящему важный момент, сейчас я думаю, что в нем есть ключ к дальнейшим событиям. Многое из того «ужасного» и «несправедливого», что я сделала по отношению к моей сестре, было сделано и из чувства протеста, который вырос вот из этого отвержения.
Когда я чуть-чуть повзрослела, я поняла, почувствовала, что есть некая опора в моем взрослении, что есть во мне какая-то сила, которая может быть мне помощью. Да, наверное, пришло время рассказать об этой стороне моей тогдашней жизни.