Нелюбовь, или вера, надежда и анна

Вести о том, что Николай умер, и о том, что его дочь Анна вернулась из свадебного путешествия, разлетелись по двору одновременно. Выходной августовский день, жара, открытые окна квартиры на втором этаже – все это способствовало тому, что о событиях в самом закрытом семействе дома узнали посторонние. Обрывки криков, громкий плач, проклятия – чрезвычайно заинтересовали общественность. Машина скорой помощи и два фельдшера, появившихся вслед за этим, довершили картину. Но каким образом были связаны эти события, не решился бы сказать никто. Лиховицкие молчали. Жена покойного потемнела лицом, но красоты и надменности не утратила. Ее сестра Верочка тихой печальной тенью скользила по двору, и ее не осмеливались ни о чем спрашивать. Все жалели Анну – из медового месяца да прямиком на похороны отца. Жалеть-то жалели, да вот только… странно это все.

I
Диковатую застенчивую Анну, единственную дочь заведующего кафедрой русского языка и литературы Николая Лиховицкого, познакомил с будущим мужем профессор Ситтерский, старинный друг семьи. Жена Николая Ивановича, прекрасная Надежда, давно намекала на это Ситтерскому. «Костик, – говорила она, интимно понижая голос, – будем честными, девка засиделась. Да и комната бы освободилась. Мне нужна спальня, будуар, так сказать. Не то, чтоб Николаю это было так уж необходимо, но у меня есть потребности». Заключалась ли эта потребность в отдельной комнате или в чем-то более увлекательном, но желание Наденьки было исполнено. К моменту знакомства Александру, кандидату в зятья завкафедрой крупного ВУЗа, совершенно точно объяснили, что именно от него ждут. Молодой человек задачу понимал, благодарность за оказанное доверие испытывал, жениться хотел и рвался с поводка не хуже терьера. Аня растерялась. У нее никогда не было того, что сокурсницы называли «отношениями», даже не было влюбленностей. Да и молодые люди («Па-а-арни», как говорили ее однокурсницы) все казались ей слишком шумными, даже опасными. Почему они такие резкие? Смеются, широко открывая рот, хлопая друг друга по спине. Или делают вид, что дерутся. Или ходят с такими надменными лицами… На ее глазах в школе и в институте сходились и распадались пары, участники «отношений» громко обсуждали взаимные претензии, но Ане казалось, что они все врут. И что такое «любить»? Что вообще в этом слове? Ее родители едва выносили друг друга. Тетя Верочка, мамина сестра, всю жизнь жила одна, с сыном, Ане казалось, что о любви Верочка и не думала, разве что о любви к сыну. Бабушка и любовь были в принципе несовместимы. В сущности, о любви, как о чувстве, говорила одна только мама, но обычно это выглядело, как презрительное фырканье: «Пффф!» Особенно в присутствии обожаемого Константина Борисовича. Анина мама принимала красивые позы, разговаривала на темы литературы и кинематографического искусства и фыркала на любое упоминание любви. «Глупость какая! Любовь? Мне вообще кажется, что это выдумки!». И выжидательно смотрела на профессора. «Что ты, Наденька? Как женщина может жить без любви?», – мягко и очень по-светски возражал гость. «Женщина не может жить без поклонников и без обновок, – кокетничала мама. – ну, я еще понимаю, сказали бы «без секса», а без любви – пффф!»  «О, да, без секса ты понимаешь, это точно», – язвительно вклинивался в разговор папа. Мама краснела и шипела ему, что ребенок слышит. Отец мрачнел, пожимал плечами и отворачивался.
Отец Ани свадьбы не хотел, его раздражали любые хлопоты, а тут еще подвернулась путевка в санаторий – подлечить сердце на Южном побережье Крыма. К тому же, на путевку была то ли скидка, то ли акция, какая может быть свадьба?  Даже предложил, чтобы молодые для начала просто «пожили» вместе. И мама с ним неделю не разговаривала, не выпускала Аню из дома, строго говорила с Александром, женихом, по телефону и готова была на все, чтоб молодые – не дай бог! – не воспользовались советом Николая. Зато развила еще более кипучую деятельность по организации свадьбы.
Был разработан график посещения свадебных салонов и салонов красоты. Организацию банкета доверили профессионалам, Надежда не собиралась никому давать повода думать, что на свадьбе дочери Лиховицкие сэкономили. В свадебных салонах пришлось немного понервничать. Бойкие хорошенькие продавщицы тащили по ее приказу в примерочную все самое красивое, самое блестящее и дорогое. Глаза их сияли от предчувствия хороших продаж и от простого девичьего удовольствия прикасаться к таким шикарным платьям. Надевать их, пусть даже и не на себя, взбивать юбки, расправлять банты, прикладывать к вырезу украшения. И только вид этой вялой, бледной невесты портил всем удовольствие. Конечно, Надежда не позволила бы персоналу магазина лишних вольностей. Она лишь начала разговаривать чуть громче и резче и подчеркнуто стала называть свою дочь «красавицей». «Принесите другое платье этой красавице!», «Нет, это недостаточно изысканное, у вас что, совсем вкуса нет?», «Это все, что вы можете предложить моей красавице? Хотя бы дизайнерские платья у вас есть?». Но в глубине души, Надежда была согласна с бойкими девушками, невеста никуда не годилась. Бледная моль. И стоит как-то криво, все норовя прислониться к чему-то, и мордочку корчит кисленькую. А уж выражение страха и неуверенности придется, наверное, железной мочалкой убирать перед свадьбой. Ладно, возможно салон красоты поправит дело. Из салона Аню вывели похожей на Рэйчел Клэр Уорд из фильма «Поющие в терновнике». Как мастера умудрились замаскировать бледную белокурую девушку под английскую актрису в роли турецкой красотки, осталось тайной. Но мама осталась относительно довольна. «Улыбайся только, ради бога», – сказала она.
Свадьба превратилась для Ани в сплошное мучение. Пока отец налегал на закуски, а мама, дорвавшаяся, наконец, до танцев с профессором, веселилась, Анне было не до смеха. Она сидела в белом, сложного кроя «а ля принцесса», платье, рядом с почти незнакомым красивым «па-а-арнем». Все девушки мечтают о таком платье, говорила им продавщица в свадебном салоне. Атлас и кружево. И фата. И юбка с кринолином. И перчатки. Ужас. Наверное, все девушки мечтали и о таком женихе. Аня краем глаза быстро взглянула на гладкого, надушенного, наряженного Александра. Сама-то она чувствовала себя подменышем.
Да, больше всего Аню мучило это платье. Атласно-гипюровый кошмар на каркасе. Возможно, ей удалось бы собраться, привыкнуть к роли невесты-принцессы, но за спиной возникала мама, как бы проходя мимо, и шипела ей в ухо: «Да улыбнись же ты, гос-с-споди!». Больше всего Ане хотелось уйти в свою комнату, запереться, раздеться и лечь. Но, к сожалению, никакой «своей» комнаты у нее уже не было.
 Потом профессор вручил молодым подарок. Он произнёс взволнованную речь, вспомнил свою молодость и молодость отца новобрачной, как они увлекались туризмом, да и познакомились как раз в лесах. Вспомнил, как спас Николая от «верной гибели» (у мамы загорелись от восхищения глаза, а отец помрачнел). А потом торжественно объявил, что купил молодым небольшое путешествие. Прекрасный отдых. Уединенный, комфортабельный дом, ненавязчивые хозяева. А главное – лес, Древний северный лес. Первозданная красота вокруг! Полный комфорт на лоне дикой природы. То, что нужно молодоженам. Горько!
Ане ужасно хотелось в туалет, но она терпела, думая, как же ей справиться с этим дурацким платьем. Попросить кого-то помочь не решалась. Но пойти все-таки пришлось, и по пути в заветную комнату она стала свидетелем почти интимной сцены в дальнем углу фойе. Мама, изображая приятное головокружение от шампанского, тихо шепталась с Константином, чуть растягивая слова, гладя его по плечу, прижимаясь к нему, вроде бы случайно, но чуть сильнее, чем случайно.
 – Костя, и все-таки, открой же секрет – почему?
 – Наденька, я не понимаю тебя.
 – Костя, ты все понимаешь, – и она шаловливо погрозила ему изящным пальчиком, – Почему этот мальчик согласился на ней жениться? Ты спрашивал его? Если он говорит, что это любовь, то – пффф!
Надежда уже почти оплела Константина руками и повисла на нем. Аня видела, что мать вовсе не пьяна, только очень напряжена и словно ждет чего-то от своего красивого, но чересчур уравновешенного собеседника. И понимала, что матери уже хочется кричать: «Это я, я достойна любви! Это я – женщина!», но она не может позволить себе крикнуть и изображает томность,
Молодой муж – в мыслях она так и называла его «молодой муж», имя «Александр» совсем не приживалось, а Сашей она называть его стеснялась, откровенно скучал рядом с ней за свадебным столом. И, к сожалению, в этом не было ничего неожиданного. Незадолго до свадьбы она начала бояться близости с мужем, ведь у нее никогда ничего ни с кем не было. Такой вот постыдный факт.  А еще раньше, во время первых свиданий, она все ждала – задрожит ли от мужского прикосновения, как писали в романах, или, может быть, сразу что-то ощутит, такое… непреодолимое. Но жених предпочитал не дотрагиваться до невесты. Несколько раз они ходили гулять по городу. Он целомудренно держал ее руку в своей и говорил все больше о духовности, о литературе и о своих карьерных планах. Ладошка у него была вялой и влажной, хотя под футболкой перекатывались мускулы. Аня не слушала, она шла и думала, почему у него такая ладонь… «Он меня бережет или он меня не хочет?», – сомневалась Аня и сама себя ругала за такие мысли. Но неприятное чувство ненужности будущему мужу не пропадало. Впрочем, на время Ане удалось уговорить себя, и она успокоилась. Это случилось как раз во время маминого запрета на свидания до свадьбы. Но когда Ситтерский объявил о свадебном путешествии, опять поползли мысли, что первый раз у них все случится как раз в поезде, и это так ужасно, потому что за стенкой люди, за дверью люди, но ведь все-таки первая брачная ночь, и значит…
 Ничего это не значило. Александр, утомленный свадебным торжеством и активным общением со всеми нужными людьми сразу, уснул, как только голова его коснулась подушки в шикарном мягком СВ, спальном вагоне, оплаченном щедрым другом семьи. И спал он почти сутки.
Аня сидела, поджав ноги и глядя на бесконечный темный лес за окном вагона. Вагон ласково покачивал ее в уютном дорожном ритме. Сначала она слушала стук колес, пытаясь понять какие слова они выстукивают. Но скоро ей это надоело. Темная громада леса за окном и бесконечное то голубое, то серое небо и озабоченные люди на маленьких станциях – все это вдруг оказалось больше, значительней, важнее свадебных неприятностей. Да и какие это неприятности? Так, непонятности. О них не стоит пока даже и думать. И мысль о том, что все неприятное и смущающее можно просто отодвинуть на время, показалась ей привлекательной. И освобождающей. Если вдуматься, сейчас она нигде. Ни дома, ни на отдыхе, ни на работе.
 Поезд набирал скорость, мчался, нагоняя какое-то опоздание, как объяснил проводник. Сокращал стоянки, многие станции проскакивал, не останавливаясь. И снова – леса, леса, леса за окном вагона. Постепенно лес стал выше, темнее, подступил к самому железнодорожному полотну.
Очень горячий, крепкий, сладкий чай стоял забытым на столике купе, и темный глянцевый кружок поверхности напитка качался и вздрагивал под стук колес. Иногда ей казалось, что это ритм танца, а иногда, что это ритм сложного магического заклинания. Порой на темном пляшущем круге отражались пробегающие огни, и тогда число огней удваивалось на мгновенье. Ясно было одно, в ее жизни что-то происходит прямо сейчас.
Лес гипнотизировал ее, не хотелось есть, не хотелось спать, даже обида на спящего мужа прошла, не начинаясь. Теперь он казался ей просто посторонним предметом, лесной корягой, лежащей в купе и мешающей проходу. И к вечеру душу посетила странная свобода от всего, что уже случилось и всего, что еще случиться в этом странном медовом месяце, свобода даже от радости и от грусти.
Потом деревья совсем исчезли в темноте, но каким-то образом Аня продолжала их видеть и, сама от себя не ожидая, строго шикнула на проводника, принесшего очередной стакан чая, когда он открыл дверь в ярко освещенный коридор. Проводник ее недовольство принял как должное, сказал: «Смотрю, ты девка своя, дорогу понимаешь». И Аня, девочка из интеллигентной семьи, на «девку» не обиделась. В темноте Аня видела не только лес, но и Александра. Он спал, его широкие плечи и спина еле заметно двигались от мерного дыхания. Лицо казалось незнакомым и чужим. И Аня сама уже не понимала, хочет ли она разделить с ним бесконечность этой дороги. Нет, это лукавство. Она как раз начала понимать, что не хочет с ним делить ни дорогу, ни дом, ни жизнь. Не сейчас. И не потом.
В конце концов, она разбудила Александра только на подъезде к их станции. Он, зевая и почесываясь, как ни в чем не бывало, потрепал ее по плечу, будто они пять лет женаты, надолго исчез в туалете, вернулся посвежевший и озабоченный. «Вещи еще не собрала? Что сидишь? Собирай, скоро наша станция. И давай-ка их поближе к выходу перенесем, а то стоянка, знаешь, меньше минуты». Молодой муж еще не знал, что стал ей совсем чужим.



II
В день похорон Николая Лиховицкого с утра шел мелкий, холодный дождь. Потом постепенно затих, оставив после себя мутное небо, обещавшее новую порцию ледяных капель. Для лета дождь был слишком холодным, но собравшимся в старом дворе вокруг гроба было не до природных аномалий. Одни втайне прикидывали, когда уже прилично будет от тихой скорби перейти к скорбной деловитости, закрыть крышкой гроб и погрузить его в ритуальный автобус для последней поездки на кладбище. Другие жадно наблюдали, стараясь не упустить ни одной детали, за жизнью, или, лучше сказать, смертью всегда закрытых надменных Лиховицких.
Вдова стояла около гроба одна, в элегантном черном платье, лицо ее было закрыто густой черной вуалью. Ни один наблюдатель не смог бы увидеть выражение ее склоненного лица, а спина и плечи воплощали горе достойной женщины. Из-под опущенных век сквозь вуаль вдова разглядывала лицо мертвого мужа и хотела только одного – чтобы рвущаяся наружу ненависть не заставила ее забыть приличия. Умер! Умер! И бесполезны теперь все скандалы и выяснения отношений. Бесполезен холодный тон, которого так боялся муж. У Николая даже уши дергались, когда она так с ним говорила. И не закончен страшно дорогой ремонт. И не выяснено то главное, что… Как же хочется влепить ему пощечину, чтоб бесполезная теперь голова стукнулась о бортик мерзкого ящика! Сволочь! Они оба сволочи – он и сестрица Верочка. Все из-за них. Тогда, страшно подумать, сколько лет назад, она приехала в родной город на каникулы и увидела, как ее нудная сестрица вся прямо растворялась в этом приторном красавчике. Весело было увести его у сестры. Весело было видеть, как злилась мать Николая, будущая свекровь. Но потом все как-то закрутилось…
Институтские подружки увидели Наденьку с Николаем на одном из мероприятий, куда она таскала нового ухажера, и сделали стойку. Как было расстаться с их завистью? Во-первых, она обожала, когда ей завидуют, от этого ее кровь пузырилась, как шампанское. Только такие минуты и считала она настоящей жизнью! Во-вторых, до романа с Николаем однокурсницы Надю вообще не замечали. Провинциальная вертлявая красотка была им не интересна. И вдруг такая победа! Это орден, это медаль. Это как все проиграли, а ты выиграла. Глотайте пыль, что называется. Сестра Вера, правда, все-таки умудрилась подпортить свадьбу, тихо слившись в канун торжественного дня. Но и без нее было сладко плыть в белом платье, сияя радостной невинной улыбкой среди кислых физиономий неудачниц.
  Потом оказалось, что Вера как-то быстро выскочила замуж в том далеком городе, куда сбежала накануне свадьбы Наденьки и Николая, еще быстрее развелась, или наоборот, в общем темная история, но назад явилась с младенцем на руках, притихшая и услужливая. Надя видела, как они все шепчутся по углам со свекровью. Свекровь как будто настаивала, а Вера только краснела, молчала и опускала голову. Надя насторожилась бы, но свекровь явно презирала несостоявшуюся невестку и не уставала об этом говорить. Гоняла ее по мелким поручениям и насмехалась. Черт его знает, почему Вера это терпела. Впрочем, она от рождения была овцой. Надю-то свекровь, по крайней мере, ненавидела.  И сначала именно эта ненависть не давала ей уйти от мужа. Обрадовать свекровь? Ну, уж не дождется!
А потом Николай выбился в завкафедрой местного ВУЗа и от зависти к Надежде умирали теперь все студентки, все доцентки, все замшелые профессорши. Можно представить себе, с какой бы скоростью ее забыли и заменили, исчезни она из жизни Николая. И это бы еще полбеды. Из столичного института она перевелась в провинциальный, как-никак замужняя женщина, и на руках у нее уже был этот никчемный ребенок… На что жить?
 А у свекрови-то средства были, Надя кое-что видела. После смерти свекрови она разобрала все ее вещи по ниточке, по досочке. Золота нигде не было. Надю трясло от злости, хотелось заорать, выбить табурет из-под гроба. Всё напрасно, все жертвы напрасны. Был же момент, когда еще совсем молоденькая, только что родившая, Наденька уж было совсем собралась сбежать и от опостылевшего мужа, и от орущего младенца, тем более, что номер с «любимой внучкой» не прошёл, чихать свекровь хотела внучку. Со своей красотой, Надя имела все шансы устроиться в жизни, но муж привел в дом Костика…
Никто не покусился на право стоять у гроба рядом со вдовой, она же иногда оглядывалась, будто бы смахивая слезу, и украдкой разыскивала глазами Костика, Константина, Константина Борисовича Ситтерского. Но тот, еще в начале похорон, прошептав на ухо: «Наденька, неудобно, честное слово», теперь прятался за спинами коллег и Веры, сестры новоиспеченной вдовы.
Из коллег покойного было всего несколько женщин, младшая из них рыдала, сморкалась в большой платок, и что-то тихонько говорила стоявшей рядом пожилой профессорше в очках и в черном костюме. Та поглаживала по спине плачущую и кидала презрительные взгляды в сторону гроба. Вдова разглядывала эту живописную группу краем глаза под покровом вуали. Только их присутствие и радовало. Вдова – она, а эти… эти уже просто никто.
Сестра Вера, не накрашенная, с припухшими глазами, опустив голову, стояла в стороне, опираясь на сына. Соседки поддерживали её чем могли, сочувствуя и выпытывая подробности.
– А что, Верунь, где Анька-то? Вроде как вернулась дочка Лиховицкая, то есть уже … как там теперь ее фамилия? – первая решилась заговорить соседка Тоня, до сих пор жалевшая, что отлучилась по делам в день, когда вернулась дочь Николая.
Вера, вытерев слезу, вдруг скатившуюся при вопросе о племяннице, рассказала, что племянница, заходила домой, а потом, ближе к ночи, ее забрал муж. И Вера чуть припала к плечу у Тони, как бы принимая ее соболезнования. К сожалению, факт появления Ани на пороге отчего дома в день смерти отца скрыть от соседей не удалось. Но еще хотя бы можно было убедить их, что у Анечки прекрасный, добрый, любящий, хотя и немного требовательный муж. Вот не пустил ее на похороны, видимо, чтобы Анечка не волновалась. Вера сильно любила племянницу, это знали в их дворе все, кроме, пожалуй, родителей той самой племянницы. Особенно хорошо это знала соседка Тоня, которая жила в их дворе всегда. Всё и про всех знать было ее страстью и моральным долгом, как она сама уверяла. И, между прочим, именно Тоня первая подметила, что дочка Наденьки больше походит на тетку, чем на свою мать – такая же тихая. И что мать этим страшно разочарована. Теперь же Тоня зорко наблюдала за похоронами, чтоб, не дай бог, еще чего не пропустить. И на ее взгляд пора было бы уже вдове что-то сказать и о дочери. Дочь-то где? Нету дочери. Не пришла на похороны. Но вдова молчала, только плечи как-то странно тряслись. Неужели плачет? Эх, поближе бы…
Тоня гладила по спине Веру и все подталкивала ее к гробу – встать рядом, а она, уж так и быть – плечом к плечу, просто ради моральной поддержки, разумеется. Но Вера, на которую и так легли все хлопоты по организации похорон, отказывалась наотрез, не хотела чувствовать на себе тяжелый взгляд сестры. Все-таки это ее мужа хоронили. Хотя еще несколько дней назад, с облегчением передавая в руки Веры все неприятные процедуры – переговоры с патологоанатомом, похоронной конторой, покупку места на кладбище, Надя благодарно шептала: «Он же как будто нам обеим был мужем, да?» И непонятно было, Надя это говорит примирительно, или язвит. В минуты дурного настроения, Надя иногда утверждала, что видела у Веры припрятанное фото Николая. Вера на такие выпады старалась не реагировать, только спокойно повторяла: «Ты ошибаешься». Что же касается похорон, Вера вполне отдавала себе отчет, что откажись она, хоронить Николая будет практически некому. Её взбалмошная сестра вполне способна вообще отказаться «всем этим» заниматься, оправдываясь своим вдовьим горем.
Илья, высокий и худой молодой человек, в застегнутой до последней пуговицы рубашке, привычно сутулясь, держал наготове зонт и поражался материнской хитрости. Вера снова и снова рассказывала о «бедной девочке», которую, конечно же, можно понять, хотя немного обидно, что в такой момент ей пришлось уехать с любимым мужем в лечебницу, но все-таки надо же следить за здоровьем, ну, вы понимаете… И никто не догадывался, что «бедная» Аня лежит у них дома. в маленькой дальней комнате и все еще не разговаривает. Только смотрит иногда дикими глазами, то ли переживает, то ли и вовсе не узнает никого.  Нет, она еще успела перекинуться с отцом парой слов за закрытой дверью кабинета, когда только-только вошла в дом. Но потом дяде Коле Лиховицкому стало плохо с сердцем, началась паника, тетя Надя страшно закричала, Аня просто окаменела. Илья с Верой быстро увели ее к себе. «Прокляну!», – вопила тогда тетя Надя, не замечая состояния дочери, и, хотя это было ее любимой, ничего не значащей угрозой, на этот раз Илья ей поверил.
 «Хоть бы дождь пошел, что ли», – мрачно думал Илья, понимая, сколько сил стоит матери этот спектакль. Он не осуждал, но как мать это выдерживает? Зачем устраивать тайну из возвращения Ани, из ее расставания с мужем? Нет, не понять ему старшего поколения.
Константин Борисович Ситтерский наблюдал из-за плеча Ильи за беспокойством вдовы. Он знал, что, оглядываясь, она ищет его. Но подходить не спешил. Сколько сил он потратил, отговаривая капризную Наденьку от желания стоять с ним плечом к плечу у гроба. Еще бы за руки предложила держаться! Наденька оправдывалась тем, что выйдет трогательно и умилительно – жена и старинный друг, посильно поддерживая друг друга в горе, прощаются с дорогим покойником. Но профессор подозревал, что Наденька просто желает «застолбить» его за собой. Принародно продемонстрировать пришедшим на прощание сотрудникам, что новый кандидат в заведующие кафедрой принадлежит ей, Наденьке. А ему это надо? Не для того он прожил жизнь холостяком, чтоб теперь взвалить себе на плечи капризную вдову. Константин Борисович поглядел на бледные, чужие теперь черты старого друга, лежащего в гробу. Конечно, Николай был немного зануда, педант и маменькин сынок, но они дружили. И могли бы дружить еще крепче, если бы не жена Наденька. Вот уж кто буквально насиловал профессора своими ухаживаниями. Просто тронулась умом на своей неотразимости. И ведь настойчивая какая! То ли Наденька пыталась мстить мужу за «шалости» на кафедре, то ли Николай «шалил» из-за жены, кто их разберет, недаром говорят, одна сатана. Нет, роль дичи не для Константина. Особенно после смерти Наденькиного мужа. К тому же, учитывая ходившие по университету сплетни, самому профессору это может стоить места. Ректор не одобряет излишние страсти в коллективе. Пришлось убеждать вдову «не давать воли чувствам» на похоронах, прибегнуть к аргументам: горячим поцелуям, и – видит бог, он этого не хотел – даже некоторым ласкам. И многочисленным туманным намекам на романтическое продолжение. Результат принесла только наспех состряпанная сказка о том, что, возможно, некий тайный хранитель старухиного золота наблюдает за ней и только от ее поведения зависит, получит ли она свое наследство. В такое могла поверить только никогда не работавшая домохозяйка, коротавшая дни за просмотром сериалов. Совсем крышу снесло у бабы. Впрочем, если практичная в своем роде Наденька так грезит этим золотом, значит, оно было. И кто знает… Не стоит пока с ней ссориться.
 Профессор оглянулся, его уже начала раздражать суета соседок вокруг Веры. У нее-то с чего глаза заплаканные, не понимал он. Видно, права была Наденька, когда снисходительно улыбаясь, рассказывала, как легко удалось повесить все хлопоты с похоронами на сестру. «До сих пор влюбленная», так она ее назвала.
Прощание наконец завершилось, все молча погрузились в несколько ритуальных автобусов и отбыли в сторону городского кладбища.
Столы, к которым попали провожающие после похорон, были накрыты чересчур пышно. Коллеги покойного даже сказали, что вдова скорее празднует, чем горюет. Но их никто не поддержал в этом явном злословии. Покойник мог любить там у себя на кафедре кого угодно, но вдова имеет право горевать.

III
«Мама хотела проклясть меня!» – от обиды жгло скулы и виски, словно обида взяла Анино лицо в свои руки и крепко держала его, не давая отвести глаза или вытереть слезы. В спине вдруг образовалась огромная дыра, большая, рваная рана. Обида обосновалась там и грызла Анино сердце.  Аня плакала, пока силы не покинули ее совсем, но и на грани сна боль внутри не утихала. Во сне привиделось, что внутри нее сидит огромная крыса и грызет ее сердце. «Это не обида, – сказала крыса, – это стыд! Лучше бы ты умерла. Сколько горя родителям. Как можно было принести столько страданий матери?» – крыса покачала головой. «Ты убила отца», – всё повторяла и повторяла крыса.
Проснулась Аня ближе к обеду, и с пробуждением навалилось отупение.
Домой к матери нельзя. К мужу… Аня горько усмехнулась. Муж до странности чужой человек, да и она больше не дочь заведующего кафедрой. Её брака больше не существует. Сколько еще можно прожить у тети? Вдруг перестало хватать воздуха, опять накатили слезы.
– Я пойду, постою у подъезда, – крикнула Анна Илье, уже обуваясь в коридоре, – Мне нужно подышать.
И быстро, быстрей, чем услышала ответ, побежала вниз.
И вот впервые одна на улице за долгое время.  Знакомый двор со старым корявым деревом посредине, потрескавшаяся краска на детских качелях, почти пустая песочница с остатками серого песка. В просвете между домами можно увидеть пыльную улицу и красно-белую вывеску одного из вездесущих супермаркетов. Вон, соседка возвращается домой с полным пакетом. Анне внезапно пришлось присесть на скамейку, ноги нехорошо задрожали.
– Ты бы на могилку к отцу сходила.
– Что?
 – На могилу, говорю, сходила бы. Ты слушай меня, девка. Папка-то умер, ты и на похоронах не была. А на могилку сходить надо, – соседка Тоня, пристроив на землю у скамейки туго набитый пакет из супермаркета, уютно устроилась на скамейке рядом с Аней, сложив руки на животе. Тоня прямо сияла от радости – встретить и первой поучить неожиданно нашедшуюся дочку Лиховицких, она и не ожидала такой удачи. Да и выглядела «девка» малость тронутой, вон, чуть ли не плачет. Не встреча, а коробка конфет, бери и ешь.
Аня с удивлением смотрела на Тоню. Может, и правда? Может, нормальные, взрослые люди ходят на могилы? И что они там делают? Еду какую-то носят? Или цветы. Ох, мозг совсем отказывался работать. Больше всего, Аня сейчас напоминала себе замороченного, потерявшегося ребенка. Дорогу спросить стыдно, плакать стыдно, а делать не знаешь что. И очень страшно.
 – А где… кладбище? – спросила она Тоню.
 – На восемнадцатом до конечной, – с готовностью откликнулась та.
Аня встала, задумчиво пошарила по карманам, кажется, есть кое-какая мелочь, и побрела в сторону остановки в чем была. Тоня так и застыла. Вот ведь больная! И что с ней делать? Не назад же возвращать, сама насоветовала ехать на кладбище. И следом не пойдешь. На кладбище в попутчицы не навязываются.  Тьфу, пропасть, что за девка! И Тоня с досады сплюнула.
Новехонький белоснежный микроавтобус с цифрой «18» на лобовом стекле укатил прямо из-под носа. Неуютно стоять посреди города, на автобусной остановке в стареньких шортах и сланцах на босу ногу. Не пляж, все-таки. Слезы опять приготовились брызнуть, теперь уже от стыда за свою вечную растерянность, ну что ей стоило пойти домой переодеться? Впрочем, скоро у остановки затормозил старый пыльный пазик. Деревенский бело-голубой автобус, такой, каким он запомнился Анне откуда-то из далекого детства, тряский и пропахший бензином. Восемнадцатый номер. Анна зашла и уселась на единственное свободное место, позади водительской кабинки, лицом к салону. Пассажиры поглядывали на нее странно, но, к удивлению Ани, без осуждения.
Спрашивать где тут кладбище не пришлось, прямо за остановкой сидели рядком старушки с пластмассовыми и бумажными цветами. Анна прошла сквозь этот оживленный рынок и вошла в ворота. Могилки (вот так зайдешь на кладбище, и сразу прилепится старушечье слово - «могилки») стояли тесно, почти вжавшись друг в друга, дорожки из выщербленных бетонных плит уводили вглубь этого города мертвых. Даже шум от трассы и рынка сразу стал глуше. Сначала еще попадались какие-то посетители. Но их становилась все меньше, а тишина все глубже и плотнее. Когда Ане стало казаться, что она уж и совсем теперь никого не встретит, у одной из могилок вдруг обнаружилась старушка в «приличном» вязаном кардигане и платочке, видно давно тут сидела, а под конец дня неохотно засобиралась домой. Потихоньку прибиралась на столике. Увидела Аню, спрашивать ничего не стала, только сунула ей кулек с несколькими карамельками, что, мол, с пустыми руками, идешь? Отнеси вот своим. Аня взяла. Проводила старушку сочувствующим взглядом.  Пока жива, тут не останешься…
 Но где могила отца и почему ей раньше этот вопрос в голову не приходил в голову? Тут бы ей и испугаться, но страха всё не было. Немного оглядевшись, Аня поняла, что захоронения (тоже до странности неприятное слово, но все-таки не «могилки») расположены по годам, и, взяв чуть вправо, можно достичь захоронений этого года. Она шла все быстрей, быстрей… Потом уже почти бежала. Так. Вот нынешний год. Но где? Где??? Тут некстати вспомнилось, что есть еще и семейные могилы, когда недавно умерших родственников хоронят рядом с теми, кто умер давно. Нет, она не забыла, что можно позвонить хоть Илье, хоть тете Вере, но ситуация была такой глупой… И уходить ни с чем не хотелось. Да и куда ей торопиться?
И Анна сделала то, что сама не ожидала от себя. Единственное оправдание, успела она подумать, такому поступку – это то, что ее никто не видит и не слышит. Так что можно. Она встала, и сказала, обводя взглядом все могилы вокруг:
 - Послушай! Хочешь ты, не хочешь, я тебя по любому найду. Не спрячешься. Понял? Теперь уж ты точно не сбежишь и не сделаешь вид, что меня нет. Найду, я сказала!
Аня сама не знала, зачем она всё это несет, да еще во весь голос. Может потому, что только сейчас заметила, что день клонился к вечеру, и что тишина на кладбище была уж слишком хороша.
И тут же увидела могилу отца. И временную скамейку рядом. Облечено вздохнув, опустилась на нее. Теперь, когда запал прошел, навалилась усталость. Зачем она сюда шла? Что хотела? Тишина стояла полная. Что делать Аня не знала совсем. Она на минутку, как ей казалось, прикрыла глаза…
И увидела отца. Он сидел рядом с ней, на скамейке у деревянного креста, к которому прислонились несколько запыленных черно-красных венков, и следил взглядом за Анной. Увидев, что она его заметила, махнул рукой, мол, привет. И улыбнулся.  Именно улыбка заставила Анну присмотреться внимательней. Отец ей улыбнулся? Да, потрепала его жизнь после смерти. Обычно отношение Николая к дочери можно было охарактеризовать как «сдерживаемое раздражение». Это если мягко. Аня кинула одну карамельку в изголовье могилы, а вторую засунула в рот. Сладкая, клубничная, кажется. Подумала, протянула и отцу тоже. Он взял.
– Земля еще не осела, – сказала Анна, она не знала о чем еще разговаривать с покойником. Откуда-то всплыло знание, что земля должна оседать на могилах. Ответа она не ждала.
Покой тут был полным, сладким, с привкусом дешевой клубничной карамельки. Она поняла, что ей снится сон.
– Привет, – запоздало поздоровалась Аня.
 – Привет, – улыбнулся отец. Да, у него стало совсем другое лицо. Вечная хмурая гримаса исчезла, лицо стало расслабленным, добрым. Сейчас он уже не выглядел таким озабоченным и умным, как в жизни. Казался счастливее.
 – Я не знаю, зачем пришла, – честно сказала Аня, – мне соседка сказала.
 – Конечно, не знаешь, – отец засмеялся. – При жизни мы все дураки, сами не знаем, что важно, а что нет. Вот у меня, к примеру, столько мыслей было, а сейчас нету почти, и это лучше всего тут.
– Слушай, пап, ты прости меня.
– Да, не переживай так. Слава Богу, что вся эта тягомотина кончилась. Какая тягомотина? Ну, жизнь.
– Ты где живешь? То есть не живешь, а… ну, сам понимаешь.
 – Я-то? В деревне, с бабушкой твоей. Вот уж не думал, что я всегда этого хотел. А оно все только тут и понимается.
…Дорога домой как-то не отложилась в памяти, запомнились только острые ночные запахи города. Остывающей земли тощих городских клумб, пыльных кустов сирени у подъезда, запаха сигарет от скамеек, где собралась дворовая компания. Мелькнула и исчезла в темноте мысль, что, наверное, раннюю юность она могла бы провести и по-другому. Но сейчас, дрожа от холода, Анна торопилась домой. Кстати, крыса, кажется, сбежала из сердца навсегда.

IV
 Утром ее разбудил Илья, Вера не пришла ночевать. Телефон отключен. Конечно, Вера взрослая женщина. Кто спорит? И у нее, разумеется, может быть своя личная жизнь. Все это могло бы быть. Если бы речь шла не о Верочке. Все могло быть у кого угодно, но не у нее.  У Верочки никогда не было личной жизни, отдельной от Ильи и от Лиховицких. Верочка всегда предупреждала о том, что задерживается, даже если речь шла о пятнадцати минутах.
 – Обзвонить больницы и мор… больницы? – Аня еще не совсем проснулась и никак не могла включиться.
– Сейчас не обзванивают больницы и морги, – хмуро сказал Илья, – достаточно одного звонка в бюро регистрации несчастных случаев. И я туда уже звонил.
– Ты не один, –Аня положила ему руку на плечо, – давай вместе думать. В полицию?
– Я не хочу. Рано. Сейчас они вряд ли начнут активно ее искать…
– Что же делают в таких случаях? Как ищут?
– Не знаю, думал, ты что посоветуешь.
 – Обыск! Они проводят обыск!
Лицо Ильи немного порозовело.
 – Так давай проведем, - Аня наконец-то проснулась и откликнулась на тревогу Ильи со всей заботой, на какую была способна, – Если придет полиция и сама проведет обыск, то нам тогда даже не скажут, что нашли, понимаешь? И будем мучиться неизвестностью. Я помогу тебе!
Следующие несколько часов Илья и Анна методично переворачивали вверх дном квартиру. Смотрели в шкафах для одежды и в стареньком серванте, смотрели в карманах зимней одежды, заглядывали в кухонные полки, искали даже в банках с крупой и под ванной. Им казалось, что тщательность осмотра очень важна, словно это магический ритуал, сделаешь кое-как – случится страшное. И они старались. А кроме того, теплилась надежда, что еще до конца их домашнего обыска Верочка придет. Ну, или позвонит по телефону. Но этого не случилось. Тишина становилась звенящей.  На столе в общей комнате копилась гора бумаг. Тут были, аккуратно собранные по годам, квитанции на оплату коммунальных услуг, квитанции на оплату питания в школе («Неужели она их до сих пор хранит? Зачем?» – бормотал Илья). Договора на оказание медицинских услуг из стоматологии, письма из военкомата и прочее. Отдельно лежали основные документы. Паспорта – Верочки и Ильи, полисы, банковские карты.
 – Ну, по крайней мере, она точно не сбежала, – хмуро сказал Илья. От страха он заговорил язвительно и зло, – Что дальше? Детективное агентство?
И в этом момент Анна выкопала с самого низа Верочкиного шкафа, оттуда, где хранилась старая зимняя обувь, картонную коробку. Судя по весу, в ней хранилось что-то легкое. Анна потрясла коробку, внутри зашуршали бумаги.  Илья вскинулся в надежде, но оба не проронили ни слова, ведь в коробке запросто могли оказаться и школьная коса Веры, и первые пинетки Ильи, и еще какая-нибудь никому не нужная, забытая ерунда.
Но там лежали фотографии. На этих фотографиях Вера выходила замуж за… Николая. У нее было совершенно счастливое, умиротворенное лицо. Жених смотрел с любовью на невесту и ее округлившийся животик, а среди гостей не было видно ни одного знакомого лица. Над домами – на тех фотографиях, где съемка велась на улице – вставали невысокие горы, заросшие коричнево-зеленой травой.
Анна и Илья потрясенно смотрели на фото.
– Бабушки нет, – машинально отметила Анна, – а на свадьбе моих родителей она в первых рядах.
 Илья сбегал за лупой, Аня знала, где у Веры хранится семейный альбом со старыми фотографиями, в том числе и со свадьбы Аниных родителей. Вытащила его и быстро долистала до нужной страницы.
 – Ну, что, это он?
 – Чёрт, тут мало света, давай ближе к окну.
Головы двоюродных брата и сестры склонились над фотографиями. Меньше всего их волновало тот вопрос, что они могут оказаться родными. Страшнее то, что в жизни Веры, такой простой, такой понятной, такой вывернутой всеми швами наружу, вдруг открылись потайные комнаты, закрытые от них раньше на ключ.
Илья приник с лупой к двум фотографиям – свадебной фотографии матери и фотографии Николая, примерно того же года. Аня со страхом смотрела на брата – что у него в голове сейчас, страшно подумать! 
– Различия есть, сказал, наконец, Илья задумчиво, смотри сюда. Видишь, линия скул… подбородок. Смотри дальше, брови. Видишь? Теперь губы смотри.
Да, теперь Аня смогла увидеть. Лицо ее отца тоньше, изящней, но, в тоже время, какое-то более слабое, нервное. Саркастическая складка у губ уже имеется, взгляд утомленный. В общем, все то, что и составляло его характер. А лицо незнакомца проще, шире, рисунок скул и подбородка грубей. Но, если бы выбирать, ей больше понравился бы как раз второй. Он выглядел… надежней. И глаза такие веселые и спокойные. Наверное, Веру сильно тянуло к нему. Как к горячей печке. Аня украдкой посмотрела на Илью. Да, он тоже очень спокойный парень. Правда, без этой веселой уверенности в себе.
Следующей бумагой, извлеченной из коробки, оказалось свидетельство о расторжении брака. В нем говорилось, что Вера Дергачева расторгает брак с Владимиром Дергачевым. И что Вера Дергачева после расторжения брака оставляет себе добрачную фамилию.
В голове у Анны закружились сразу тысяча мыслей. Про развод, например. У Веры, выходит, он тоже был. Или про то, что некоторые тайны можно хранить всю жизнь… А мама-то считает ее простушкой. Ни одну мысль не удавалось додумать до конца, мысли обрывались, теснились, сменяя друг друга, как в калейдоскопе.
– Ты Владимирович? – уточнила запутавшаяся Анна.
Илья только кивнул. Он не мог понять, что все это значит. Мать никогда не рассказывала подробностей, никогда не ругала отца, а Илья стеснялся спрашивать. Он все еще не был уверен… слишком большое сходство. Да и от ракурса многое зависит.
– А тебе мама говорила, что-нибудь про то, как так получилось?
– Ну, говорила, что как-то сразу влюбилась и… вот, я родился. А он ее бросил еще до свадьбы. Я думал, обманывает, просто говорить не хочет.
– Похоже, не обманывала, – задумчиво протянула Аня. Чем больше она рассматривала лицо Владимира на фото, тем больше понимала Веру. «Сразу влюбилась», да, так могло быть. Вспомнилось суетливое лицо Александра, мужа, слава богу, уже почти бывшего.
Последним из коробки извлекли письмо. Дата на нем не стояла,
«Дорогая Вера! Чем больше я вспоминаю наш недолгий брак, тем больше я понимаю, что мы сделали глупость. Ладно, я сделал. Я, только я. Но я так разозлился, когда ты не сказала мне правды, когда оказалось, что женщина, появившаяся у нас однажды на пороге и объявившая себя твоей «тетей», вовсе и не тетя никакая, а бабушка ребенка, которого я-то считал своим… Дурак. Сам виноват. Если бы я был внимательней, я бы заметил твое удивление, когда она появилась у нас дома. И я же, главное, видел, как она что-то требует от тебя, а ты отказываешься! Думал, что мне лезть в женские разговоры беременной жены с тетушкой, наверное, что-то женское обсуждают… Поверил «тетиным» словам, что ты ее позвала. Почему ты промолчала, Вера? А она все разливалась соловьем, все выкладывала и выкладывала из большой сумки «гостинцы» – пирожки, да яблоки огромные, красные, все приговаривала, какая ты стала хорошенькая, какой у тебя замечательный добрый муж, я и «поплыл». Просто не успел спокойно подумать, заметить твою нервозность, слишком уж она трещала. И Бим, помнишь его, забился куда-то под кровать и не хотел выходить, хотя обычно радовался любым гостям. А я, как дурак, развил такую бешенную гостеприимность, уговаривал ее остановиться у нас, и не обратил внимание на твое молчание. Теперь я думаю, ты вовсе не хотела ее видеть, я прав? Мне бы тогда это заметить, а не сейчас. А потом ты знаешь, что случилось. Я возвращаюсь с работы, ты в больнице, а тетка – не тетка сидит, как паучиха, и ждет меня, чтоб спросить: знаю ли я, что это не мой ребенок? И говорит, что ты хочешь вернуться к ее сыну. И что ты так «разнервничалась», тебе так «неудобно» передо мной, что даже попала в больницу и теперь неизвестно, выживите ли вы с ребенком. Короче, я кругом виноват. И еще она показала мне его фото. У меня просто земля из-под ног ушла.
Получается, ты выбрала не меня… или, вернее, не потому… Нет, опять куда-то не туда меня заносит. Прости, просто все еще злюсь. На себя. Почему я не поговорил с тобой? Почему не обратил внимание на то, какие мертвые глаза были у тебя при выписке из больницы, хотя вы оба остались живы – ты, и Илюха… Помнишь, мы тогда уже решили, что он будет Илюхой? Мне бы решить все, как мужику, а я сделал то, что все пацаны делают – запил. Теперь-то я понимаю, что паучиха этого и добивалась, а тогда это казалось таким правильным! Жена виновата, жена пусть и выпутывается, а я обиделся. Идиот. А ты? Ты хорошо живешь? Долгое время я думал, что да. Как ты можешь быть несчастна? С отцом ребенка и с такой бабушкой, готовой на все ради внука. Но кое-кто из друзей был в вашем городе…. Верочка, я долго злился и уговаривал себя, что я смогу найти другую женщину и родить собственного ребенка, и ничто ведь не мешало. А вот прошли годы – и ничего нет. А ты была. И это было самое настоящее, что только может быть.
Вера, я буду в августе в вашем городе, я тебе позвоню. Пожалуйста, давай встретимся, поговорим. Не отказывай хотя бы в этом, ладно?»
И подпись «Володя».
 – Он увидел Николая, – сказала Анна.
 – А вдруг, все-таки… Ведь похож…
– Ой, ну, только не повторяй его ошибок! Смотри сюда, – и Аня ткнула пальцем в лицо Веры на фотографии. – Видишь, как она сияет? Смогла бы твоя мама его обманывать насчет ребенка и так сиять? Ну, какие тебе еще доказательства, маму, что ли, свою не знаешь? Насчет бабушки, неожиданно, конечно…
– Она ничего не говорила, – Илья в растерянности тер лоб, – ничего мне не говорила. Но почему? Я же все-таки ей сын. Хоть ей-то я сын?
– Стоп, стоп! Не перегибай планку, - Анна потащила Илью на кухню, – Сиди, я сейчас чаю согрею. Ты уже лишнее начал…
– Лишнее? Ты уверена, что все знаешь про свою бабушку? Тогда скажи мне, вот там, в письме, видела? Про гостинцы и про то, как мама попала в больницу, и мы с ней едва выжили, помнишь, да?
– Да, – Анна быстро рылась в холодильнике и на полках шкафов, выставляя на стол все, с чем можно попить чаю. Им обоим нужен сейчас чай. Срочно. Крепкий. Сладкий. С бутербродами. А то Илюха как-то нехорошо злиться начинает, и говорит непонятное. Всю ночь, наверное, не спал, бедный.
– А раз помнишь, тогда скажи: почему мама мне никогда не разрешала ничего брать у бабушки? Ни конфетку, ни печенье, ни яблочка… от яблочек ее вообще трясло, мы их никогда не покупали. И сама старалась у вас в гостях не есть, говорила: «Я лучше на кухне помогу», а на самом-то деле за стол почти и не садилась.
– Но ты-то в гостях ел! Мы вместе ели.
– Отдельно! «Детский» стол, между прочим, она сама готовила и сама накрывала.
– Что ты хочешь сказать?
Илья угрюмо молчал. Анна поняла что он имеет в виду, но это было бы слишком дико. Нет, нет. Такой большой, а в сказки верит. В старые, страшные сказки о мёртвой царевне.
Аня посмотрела на Илью. Он сидел перед полной чашкой чая и, кажется, даже не понимал, что ему с этой чашкой делать. Он боялся потерять маму. Мир погибал на глазах. Осталось только ей, сестре, сказать: «Не говори глупостей, что ты несёшь, ты с ума сошёл» и всё окончательно рухнет. Нет, так не пойдет, не даст она Илье пропасть.
– Знаешь, я помню, – сказала она Илье, – так всё и было. Только, ты плохо бабушку мою знаешь. Она ведь кого угодно могла запугать, уж что умела, то умела. Мама моя, единственная ее не боялась. Тут я ею прямо горжусь. Вот что, ты посиди, я кое-что придумала. Где у нас деньги?
Минут через двадцать Анна стояла перед дверью соседки Тони, держа в руках самый красивый торт из соседнего супермаркета. Пусть бабушка и отец умерли, пусть мама никогда больше не станет с ней разговаривать, но есть свидетели той давней истории. Очень внимательные и любопытные свидетели.
– Теть Тонь, поговорить бы! – сказала Аня, покачивая тортиком, когда дверь открылась. И широко улыбнулась.
Заинтригованная Тоня прижала торт к нарядному домашнему костюму в задорных клубниках и проводила неожиданную гостью на кухню.
– Спасибо вам за совет, насчет кладбища, – начать Аня решила издалека, – прямо очень полегчало. Посидела на могиле, попрощалась, хорошо так на душе!
– Ага, ага, – кивала довольная Тоня, расставляя чашки – так ты с мужем, что ли, приехала? В машине тебя ждёт? К матери-то зашла?
– С мужем все сложно, теть Тонь, – осторожно подманивала свидетеля начинающий детектив Анна.
– Да что ты? Обижает? – Тоня трепетала от удачи, плывущей в руки – такая информация! А что? Может, девке-то и впрямь поделиться больше не с кем. Дома-то ей таких разговоров не простят.
 – Ты меня не стесняйся, милая, рассказывай. Жизнь я большую прожила, советом всегда помогу! А если бьёт, то сразу в милицию заявление пиши, в полицию, то есть! Бьёт?
– Ох, не знаю, как и сказать… А может на мне проклятье родовое?
– Какое еще проклятье? Мать твоя, что, плохо с отцом прожила? Он ее точно не бил, я-то вижу. Бойкая она, даже свекровушку свою ни в грош не ставила.
– Мама-то такая, – вздохнула Аня и доверительно пожаловалась, – да не очень-то я на нее похожа, сами видите. Я как-то ведь больше в тётку, в Верочку… Одинокая она у нас.
Слово за словом, подкидывая потихоньку выдуманные тут же детали медового месяца, вытягивала Аня из соседки историю Веры.
Старуха Лиховицкая женщиной была властной и жестокой, но сына, рожденного поздно, почти к старости, любила. Женитьбы его, понятное дело, не хотела. Однако парень молодой, красивый, потребности у него имелись, куда деваться. Верочка устраивала старуху больше других, скромностью своей, да тихостью. Прекрасная невестка, слова лишнего не скажет, на роль главной женщины в жизни Николеньки не претендует. И правильно, главная женщина в жизни любого мужчины – это его мама. Кто еще так любить будет бескорыстно?  И все складывалось как нельзя лучше, но тут, некстати, заявилась на каникулы сестра Верочкина, Надежда. Как старуха не ярилась, как за сердце не хваталась, а потерял парень голову от красотки. Ни угрозы не помогли, ни скорая, которую мать что ни день вызывала. Впрочем, старуха и тогда еще надеялась всё по-своему повернуть.
Перед свадьбой Вера уехала, сказала, что на какую-то северную стройку нанялась. Сбежала, понятное дело. Это всё для Ани не было новостью, но вот дальше началось интересное. Наблюдательность Тони вызывала восхищение. Когда Верочка вернулась с младенцем, все решили, что от Николки он. Все приметы налицо: ходит Вера заплаканная, старуха в гости ее зовет, особенно когда Надька-жена в отлучке, и видели люди, как порой смотрит она на бывшего жениха и в задумчивость впадает. Но Тоня тут с общественностью двора не согласилась, Вера смотреть-то смотрит, но не бледнеет, не краснеет, когда Николка, бывает, за руку ее возьмёт. И когда к ребёнку Вериному наклоняется «козу» ему сделать, Вера тоже без эмоций. В общем, Тоня уверена, не любовь это. А что оно такое, трудно сказать. Сколько раз Тоня пыталась и так, и эдак подобраться к решению задачки, да уж больно скрытные эти Лиховицкие. Старуха и Надька, хоть и вредные, да разгадать их просто, что там разгадывать-то? А Вера, та крепкий орешек, вся в себе. И насчет того, что Аня в тетку удалась, так, похоже, правда. Такая же потайная.
Пока разговаривали, два раза ставили чайник. Аня обвыклась уже на чистенькой кухне со светлыми бумажными обоями и белыми шкафчиками. Светло, уютно. И что ж, что не богато? Зато светло и дышится легко. И что ж, что чашки не фарфоровые-тонюсенькие, как у Ани дома, а простые фаянсовые? Зато в веселый красный горох. Аня даже набралась храбрости, и спросила Тоню: зачем она так тщательно следит за всеми соседями? Спросила и испугалась, что обидится. Но Тоня не обиделась:
 - Я, Анют, когда молодая была, как мама твоя сейчас, думала, что в людях хорошо разбираюсь. Прямо казалось, поговорю с человеком и всю его сущность в раз прозреваю. Сильно несколько раз ошибалась. Так и поняла – смотреть надо, наблюдать. И что человек о себе сам говорит, и что люди о нём думают, все может неправдой оказаться. А понаблюдаешь, тут-то все ясно и делается. Мамка твоя тоже думала, что родит, и старуха ее вмиг полюбит. А повнимательнее бы слушала, как та о детях говорит, так и не родила бы, очертя голову. Эх, бедная ты, девка, бедная…
– Что уж, теть Тонь, дело прошлое, - Аня говорила стандартные фразы, чтоб скорее прокрутить колесо разговора дальше, к интересующей ее теме, но внутри проступала уверенность, что дело-то, похоже, и правда, прошлое, потерявшее все былое значение.
Уже на пороге, Ане вдруг пришла в голову еще одна мысль:
–Тёть Тонь, у бабушки один сын был? Точно?
– Вон ты про что думаешь, – протянула Тоня, помолчав. –Ты не усложняй ничего, Анют, в жизни чаще простое случается. Остальное – совпадения.
Возвращаясь к Илье, Аня остановилась на минутку подышать у скамейки. Воздух сегодня бодрил, слабость последних дней как рукой сняло. Быстро же всё изменилось! Вчера еще, кажется, ее, испуганную, выдавали замуж за того, кто первым согласился, а вот уже она и мужа выгнала, и дома не живет, и на кладбище кричит во весь голос, и ночью потом возвращается. Да еще и детективом заделалась. «Вот разберемся с Верой, – решила Аня, – куплю еще один торт и пойду матери «спасибо» говорить. За то, что решила меня из гнезда выпихнуть».
…Илья встретил ее с решительно, не дал ей и рта открыть:
– Ничего не говори! Я всё решил - не верю, что она по твоему отцу страдала и любила его. Я бы почувствовал. Говорила она мне или нет, а я бы знал. Я же сын.
В это время из коридора послышался щелчок открывающегося замка. В комнату, не разуваясь, вошла Вера. Увидела Илью, улыбнулась. Сегодня ее волосы, не схваченные резинкой в строгий «хвостик», казались особенно пушистыми, а глаза особенно светлыми. Вера улыбалась тихой, сияющей улыбкой.
 – Откуда вы вытащили весь этот хлам? – она мимоходом взяла со стола какую-то бумажку, повертела в руках и провела рукой по лицу, как будто стирая остатки глубокого сна. Бросила бумажку в общую кучу, пробормотала, что надо все скорее выбросить.
А потом, улыбаясь, повернулась к сыну:
 – Илья! Я хочу сегодня познакомить тебя с одним очень важным для нас человеком.