Александр Македонский. Погибший замысел. Глава 13

      Глава 13

      Главная трудность в достижении Сивы заключалась, как правильно думали Александр и Гефестион, не в вооружённом неприятеле, а в стихии. Это вблизи Нила простирались благодатные земли, обработанные поля, обустроенные города, набитые зерном закрома. Маис, пшеница, овощи, фрукты, скотина, вода в изобилии концентрировались на относительно небольшой территории; на восток и на запад, стоило только отъехать на добром коне прочь от голубого потока, тянулись пески. Они не любили людей, не раз иссушивали, поглощали и хоронили в своих дюнах целые караваны. Сколько опытных кочевников сгинуло в этих краях — что же говорить о пришельцах! Жестокая к своим, пустыня была особенно беспощадна к чужакам. Как-то захотел Камбиз, сын грозного Кира, подивиться на чудеса Сивы, отправился к оазису с пятидесятитысячной армией — и сгинули все, как и не было их, лишь жалкая кучка со вконец измотанным Камбизом во главе смогла вернуться обратно.

      Памятуя об этом, Александр серьёзно отнёсся к предстоявшему путешествию: еды и воды было запасено вдоволь; чтобы не растягиваться в пути, царь Македонии отправился к оазису на великолепных, закалённых во многих походах конях; Буцефал же ещё до отбытия к месту закладки Александрии был оставлен в Мемфисе, как и Гектор Гефестиона: старые друзья берегли своих верных четвероногих, не давали им переутомляться в тяжёлых переходах.

      Затаившись поначалу, лишь через несколько дней пустыня явила свой нрав, обрушив на путников песчаную бурю, день мгновенно превратился в ночь.

      — Светопреставление. Аид меня поглоти…

      — Уже поглотил.

      — Вот и я говорю. Так близко — и не до любви… — Гефестион крепче прижался к Александру.

      — Хорошо, что мы взяли опытных проводников. Если бы они не развернули это подобие шатра, песок иссёк бы нас до смерти. — Мысли божественного тоже были далеки от лирики.

      Мириады песчинок тучами носились в воздухе, свивались в бешеные вихри, стремились прорвать покров импровизированного убежища. Тревожно топтались кони, путники дрожали за запасы воды: не остались ли снаружи меха с драгоценной влагой? Вода в пустыне — это жизнь, даже если на пороге стоит весна…

      Стихия бушевала сутки и улеглась так же неожиданно, как и разыгралась.

      Ценой огромных усилий, едва не задохнувшимся под огромной толщей нанесённого песка, едва не расплющенным ею путникам удалось выбраться на свет божий из-под огромного бархана. Некоторое время все с жадностью вдыхали свежий воздух, а потом взглянули на пейзаж — и были поражены вставшей перед глазами картиной: за сутки ландшафт изменился до неузнаваемости. Огромные дюны, превышавшие полсотни локтей в высоту, совершенно замели путь, похоронили под собой все ориентиры. Проводники ожесточённо спорили друг с другом, то указывая на солнце, то простирая руки вдаль.

      — Ничего себе! И куда же теперь идти? — обречённо выдохнул Гефестион.

      — По солнцу и звёздам примерно можно будет судить… — Александр тоже пребывал в растерянности.

      Из царства барханов удалось выйти, но плутать всё же пришлось; задержка в пути привела к нехватке воды, которой в начале путешествия, казалось, было в избытке.

      Всех снедала тревога, но жажда томила сильнее ощущения приближавшейся катастрофы. Взоры всё чаще обращались на Александра — то с надеждой, то с укоризной. Не сгинут ли затерянные в безучастном к ним жестоком пространстве, как это произошло с самонадеянным Камбизом?

      Но добрый гений не оставил Александра: когда измотанный, изнывавший от жажды и вконец отчаявшийся отряд всерьёз задумывался лишь о том, что ждёт его в царстве Аида, пошёл дождь. И животные, и люди поднимали головы к небу, открывали рты и ловили благословенную влагу, устремлялись к ближайшим впадинам рельефа, с жадностью смотря, как драгоценные капли наполняют выемки.

      — Ты видишь, боги за нас! — Александр с блаженством размазывал воду по иссушенным щекам.

      — Ты же мой божественный…

      Когда после дождя в небе показались вороны, Гефестион уверился в том, что шутливые интонации в его голосе, когда он говорил об избранности своего любимого, были абсолютно неуместны. Александра действительно вело и охраняло само небо… И не только: вороны летели вдаль и указывали дорогу, внизу, на земле, их сменяли змеи, вычерчивая своим скольжением путь вперёд. Писалась история бога…

      — Честное слово, мистика какая-то! — выразил Неарх ошеломление всего отряда.

      Лоб Александра прорезала морщинка, сердце преисполнилось гордости. Разве не в образе змея явился к его матери Зевс, разве не от бога зачала она своего сына? Разве, как сейчас — вороны, тогда в небе не парили орлы, не садились на крышу дворца Пеллы в день рождения Александра, разве не грохотала тогда гроза? И сейчас земля, вода и небо спасают и благословляют его, указывают путь. Сомнений нет: он сын бога.

      И в самом деле скоро путники подъехали к оазису. Он встретил Александра и его свиту удивительным источником, вода которого днём была прохладна, а ночью — тепла, здесь бушевала весна, деревья были покрыты густой листвой, воздух — свеж, небо — ясно. Дивный уголок был маленьким государством, но ему не требовалась армия: ведь очень немногие могли добраться до него, преодолев бескрайние пески. Когда-то сюда ступила нога Геракла — теперь пришёл черёд его потомка.

      Навстречу Александру вышли жрецы.

      — Сива приветствует тебя, возлюбленный Ра! — провозгласил старейший. — Твёрд ли ты в своём намерении вопросить оракула?

      — Да. — Александр слегка порозовел, сердце бешено колотилось: сейчас ему откроется истина.

      — Следуй за мной.

      Александр прошёл за жрецом в храм, свита царя осталась снаружи. Гефестион прерывисто вздохнул.

      — Ты что так печален, сын Аминтора? — поинтересовался Неарх и запустил свои пальцы в каштановые кудри. — Неужели ты сомневаешься в том, что пророчества будут благими?

      Гефестион ещё раз вздохнул.

      — Нет, не в этом дело. Они будут благоприятны, я уверен в этом. Просто мне страшно: сын Зевса, царь Македонии и Малой Азии, фараон, преемник Нектанеба, возлюбленный Ра, «Высокие врата»…

      — Таг Фессалии, гегемон, стратег-автократор Коринфского союза…

      — Вот-вот… Не потеряется ли в этом Александр, останется ли во всём этом его любовь ко мне? Божественность — избранность. Он может от меня отдалиться.

      — Но ты забыл главное: он Ахилл, а ты его Патрокл — тебе нечего бояться.

      — Ты думаешь?

      — Конечно. Во всяком случае на мою симпатию можешь рассчитывать всегда. — И Неарх приобнял в третий раз вздохнувшего Гефестиона.

      — Я весь — любовь к нему, я без него ничто. Умрёт он — и я исчезну, мне не жить без Александра. А он… он так велик теперь… впрочем, как и всегда был. Если я сгину тогда, когда он пройдёт Индию, окажется на краю земли, он заметит моё отсутствие? Что я по сравнению с ним, что я по сравнению со всей Ойкуменой? Песчинка…

      — Не грусти! — Неарх встряхнул Гефестиона. — Ты связал свою судьбу с ним — ты знал, на что идёшь. Он царь, у него свои обязанности, он не может ими пренебречь, но тебя он не забывает.

      — Ну да… Мне надоело это всё! — закапризничал сын Аминтора. — Ритуалы, песнопения, обряды, жрецы, предсказания, славословия, дары… Он обещал мне несколько месяцев, даже год привольной жизни, когда мы дойдём до Египта. И что? — все отдыхают, а мы плутаем в этих пустынях, у меня до сих пор песок на зубах скрипит. Дошли, а как вернёмся обратно? А далее? Он же не остановится — опять Дамаск, Азия, погоня за Дарием. Он не успокоится, пока не прикончит перса. — Гефестион помолчал. — Он говорил мне: «Три-четыре года — и мы завоюем Азию, дойдём до Индии и вернёмся в Пеллу». Я этому не верил, но молчал. Уже третий год кончается, а под наш контроль только Малая Азия перешла. Никто не знает, где и когда он остановится. Иногда мне кажется, что этого никогда не будет. В Пелле вишни цветут, весна, половодья, стада на зелёных пастбищах, а тут? Эти верблюды несуразные, в горбах — вода, чтобы в пустыне не издохнуть, питаются они какими-то колючками — тьфу! Египтяне, персы, дикая одежда, чужие боги… А ему всё это нравится, он и не думает о Македонии… Я к маме хочу!

      — Ну вот, «к маме»… Сколько тебе лет? Сам-то променяешь постель с ним на маму?

      — Вот и променяю, пусть один без меня воюет.

      — Бред! Сам же знаешь, что не променяешь…

      — Знаю…


      Тем временем Александр стоял во храме. Святилище не было похоже на то, что он привык видеть на родине и в городах Эллады: в нём не было статуй богов — высший разум представляла полусфера, утопленная в основание и усыпанная изумрудами и сапфирами. Александр вопрошал оракула.

      — Наследую ли я богу?

      — Да, ты сын Зевса-Амона*, — ответил оракул.

------------------------------
      * Амон (егип. Jmn — «сокрытый») — древнеегипетский бог чёрного небесного пространства, воздуха. Позже, при Новом царстве — бог солнца (Амон-Ра). По крайней мере со времен Пиндара («Пифийские оды», IV, 16; 462 г. до н. э.) отождествление греческого Зевса и египетского Амона было общепринятым.
------------------------------

      — Будут ли успешны мои деяния?

      — Да.

      — Свершится ли мной задуманное?

      — Да.

      — Надо всем ли миром мой отец предназначил мне иметь власть?

      — Ты будешь правителем всех земель. И будешь непобедим, пока не отойдёшь к богам.

      После было совершено жертвоприношение, жрецам, храму и богу розданы дары.

      Александр вышел к друзьям, тщетно стараясь потушить огонь в глазах: свершилось, он сын бога, теперь, когда ему сказал это тот, кто всегда, уже веками говорит только истину, никаких сомнений в этом не оставалось.

      «Что?» — спросили синие очи.

      «Да!» — ответили им голубые.

      Гефестион перевёл дух — не за себя, а за того, кто только что узнал волю богов и был причислен к их детям.


      Уже поздним вечером Александр вошёл в отведённую ему с Гефестионом комнату и блаженно растянулся на ложе. Гефестион лежал на боку, облокотясь на подушку и положив голову на ладонь.

      — И где ты разгуливал?

      — Жрецы оазис показывали. А вы были у оракула?

      — Были.

      — И о чём спрашивали?

      — О том, следует ли воздавать тебе божеские почести.

      — И что?

      — Как ты встрепенулся! Не волнуйся: следует, следует.

      — Но я их не требую, — возразил Александр.

      — Это пока… Персы вон перед каждым спину гнут. Насмотришься ты, как они башкой в пол колотят, — и от своих захочешь того же. А ведь царь Македонии своим солдатам — друг, товарищ и брат.

      — Не захочу, можешь быть спокоен.

      — Знаю я твои обещания… — Гефестион гладил Александра по груди. — Где Индия за четыре года? Где несколько месяцев отдыха в Египте?

      — Всего в семидесяти двух парасангах. А в четыре года до Индии мы не уложимся, потому что карты наврали.

      — Семьдесят два парасанга? Ты всё-таки решил возвращаться в Мемфис напрямую — тем путём, на котором от пятидесятитысячной армии Камбиза даже костей не осталось?

      — Нет, ну какая-то кучка всё-таки вернулась. Гефа, мы не можем по-другому! — убеждённо заговорил Александр. — Нам за Дарием по таким же пустыням надо будет гнаться — мы должны знать, что это такое.

      — Опять твой Дарий! Ну и дурак этот Багой, что его не отравил! Опять этот козёл, опять эти персы, опять эта вонючая Азия! Я от тебя уйду, я в Пеллу уеду!

      — Гефа, чтобы доехать до Пеллы, сначала надо до Мемфиса добраться.

      — Я через Паретоний поеду.

      — Нет. Не пущу.

      — Ты мне не царь.

      — Любого другого я за эти слова распял бы…

      — Но я не любой другой. Так что ты меня не распинай — ты меня распаретонь, распаретонь…


      Александр услышал божественные предначертания, больше в оазисе его ничего не держало — и он покинул Сиву. Отряд взял путь на Мемфис.


      Гефестиону казалось, что всех путников, как и его самого, раздирают противоречия: с одной стороны, желание Александра пройти с горсткой людей расстояние, более чем вдвое превышавшее то, которое отделяло Сиву от Паретония, было смертоубийственным, если пески погребали под собой куда как более многочисленные полчища; с другой стороны, Александр был царь — его воля была священна, Александр был полководец — его приказы должны были исполняться беспрекословно, и разве можно было усомниться в том, что руководимые сыном самого Зевса преодолеют все трудности, свершат то, что другим не по плечу, и преодолеют пески, схоронившие попытавшихся пройти их ранее? — конечно, нет: длань наследника бога могущественна и творит чудеса, под её сенью не остаётся ничего невозможного.

      Александр был сыном Зевса-Амона, и удача не оставляла его: он выходил победителем во всех сражениях, он храбро бросался вперёд навстречу врагу, не прячась за чужими спинами, он и теперь шёл вперёд — и люди, признавая за ним божественное право, верили и в свою счастливую звезду. Но Гефестиона продолжали терзать сомнения: Александр ходил по лезвию ножа. Пока он соизмерял свои желания со своими возможностями, но сын Аминтора боялся, что, уверовав в свою божественную сущность, его любимый замахнётся на невозможное — и это будет началом конца, это сломает прежде всего его, самого Александра. И, потом, Гефестиона не покидало ощущение, что царь Македонии и Малой Азии попал в ту неизбежность, когда от него ничего не зависело, когда всё решалось где-то выше, спускалось с небес данностью, которую нельзя было оспаривать. Они были в оазисе — они должны были из него выйти. Дарий вновь собирал войска на востоке — и армия должна была выдвинуться ему навстречу, то есть пройти в обратном направлении тот же путь, которым пришла в Египет, и принять сражение. Персы будут биться — Александр должен выиграть. Персы будут биться до конца, потому что отступать им некуда, — и Александр должен будет сломить их, победить и утвердить свою волю. Между тем силам человеческим был положен предел — хватит ли одной воли богов, чтобы сотворить такое грандиозное? А если хватит, если всё свершается по воле свыше, какую власть Александр на самом деле сосредотачивает в своих руках?


       В Мемфис отряд пришёл в разгар весны. Измотанный Гефестион не соскочил, а сполз с коня.

      — Мне кажется, что в ванну я приползу на четвереньках…

      — Не волнуйся, нас в любом случае дотащат. — И Александр отправился на омовение вместе с любимым.

      Наконец-то смыв с себя многодневную грязь, Гефестион наскоро перехватил кусок хлеба с сыром и завалился в постель. Как же сладко было вытягиваться на свежих простынях! Как же восхитительно было ощущать себя чистым! Как же прекрасно было представлять переход через пустыню жутким сном! Если бы ещё можно было не думать о том, что устроит неугомонный любимый, гонясь за Дарием!

      На следующий день по случаю возвращения Александра была затеяна грандиозная пирушка. Царь Македонии и Малой Азии решил не распространяться лично об откровениях оракула Сивы — ему достаточно было того, что об этом восторженно повествовали остальные, а он лишь отслеживал реакцию собравшихся. В конце концов, беседа дошла до пустой болтовни, все делились последними новостями. Естественно, больше всех говорилось о жене Дария Статире, которая в отсутствие законного супруга ни с того ни с сего оказалась в очень интересном положении. По тому, что престарелая свекровь смотрела на невестку волком, можно было догадаться, что не насилие, а грехопадение послужило причиной того, что Статиру разнесло в талии, да и Александр после пленения женщин строго-настрого приказывал к персиянке не подъезжать ни с камими оскорбительными предложениями, но никто не мог догадаться об имени будущего отца. Захмелевший Александр проводил «расследование», то и дело тонувшее во взрывах смеха.

      — Так, себя я исключаю, Гефестиона — тоже. Правда? — И Александр, переложив чашу в другую руку, обвил плечо любимого.

      — Чистая, — невнятно пробормотал Гефестион, занимавшийся невинно убиенным ягнёнком.

      — Присоединяюсь, — немедленно добавил Неарх. — Александр, ты простишь Гарпала? Он вернулся, говорит, что на него нашло помрачение, и горько раскаивается.

      — Ладно, пусть живёт, — милостиво распорядился властитель. — Его, кстати, тоже надо исключить из числа подозреваемых. Идём дальше. Кто чаще всех наведывался в гости к персиянкам? Леоннат, а?

      — Ещё чего! У меня Кратер есть! Не ты ли сам говорил, что вид персиянок мучителен глазу? — с чего бы мне не соглашаться со словами сына Зевса? — отверг подозрения Леоннат.

      — А в самом деле: мы сподвижники сына Зевса-Амона — простые смертные нас не занимают.

      — Не до всех это дошло, — определил Неарх. — Может быть, это Птолемей? Он так почитает сиськоносных, что все на него косо смотрят.

      Не дав Птолемею вступиться за свою честь, присутствовавшие оправдали его сами: полководца так зорко стерегла одна из самых дорогих гетер Таис, что нечего было и думать о том, что блестящий воин смог бы выбраться из окружения на ложе Статиры.

      — А, это Филота! — со смехом предложил уже расправившийся с нежнейшим филе Гефестион. — Он всегда был мне подозрителен.

      — Я сделал невозможное: нашёл среди персиянок македонянку. Барсина в сто раз краше Статиры и ждёт от меня ребёнка, — отвёл от себя обвинения Филота.

      — Барсина? — удивился Александр, вспомнив бывшую соседку по дворцу в Пелле. — А ведь и правда! Хороша, только она, кажется, старше тебя?

      — Да, но прекрасно сохранилась.

      — Проклятие, у нас второй ходок по женщинам, — вывел Неарх. — Александр, следи за моральным обликом войска: оно недопустимо разложилось.

      Удачливого соперника Дария так и не нашли — только посмеялись, что и на ложе, как и на поле битвы, перса постигла неудача.

      Отсалютовав своему сыну Зевса, гегемону, фараону и прочее и прочее, вся компания не очень твёрдым шагом отправилась на отдых.

      — До чего же хорошо! Первый раз за два месяца пожрал как следует! — Гефестион действительно очень прилично нагрузился, Александр от него не отстал, и любимые улеглись в пышную постель безо всяких помыслов об интиме: они уже днём доказали друг другу свою верность.

      С этого момента для Гефестиона началась райская жизнь — те самые месяцы отдыха, которые Александр так давно ему обещал. Прекрасная пара объезжала египетские города, поднималась вверх по течению Нила, дивилась архитектуре, бальзамированию, верованиям. Александр стал во главе уникальной страны, в каждом городе верили во что-то своё: одни поклонялись крокодилу, вторые — собаке, третьи — какой-то страшной рыбине, далее — и ещё более странно: на пьедесталах возвышались скульптуры мифических созданий с человеческими лицами, звериными телами и сложенными за спиной крыльями. Конечно, всё это, исключая челюсти крокодила, было очень забавно, но Александр советовал Гефестиону прятать улыбку. Люди верили в своё и жили с этим — их религию надо было уважать, тем более гостям. И сын Зевса жертвовал храмам, приказывал восстанавливать разрушенное злобными персами. Торговля ширилась, страна цвела, море было мирным, фараон — мудрым, он с гордостью думал о том, что, отправляясь в новый поход, оставит у жителей Египта добрую по себе память.

      Гефестион же вообще ни о чём не помышлял, просто наслаждаясь привольной жизнью. Церемонии приветствия властителя в небольших городах не были утомительны, население не помышляло о неповиновении и бунтах, оно жило безбедно и всем было довольно. Урожай в жарком климате можно было снимать три-четыре раза в году, рыба в водоёмах не переводилась, корм для скота буйно рос на плодородном иле, исправно поставляемом великой рекой. На столы ставились свежие фрукты и овощи, ароматные супы, мясо в соусах с пряностями, прекрасная выпечка — разве можно было сравнивать это с жёсткой солониной и сухарями, с постоянной мучительной думой о том, хватит ли воды и не падут ли от переутомления лошади! Да и сомнения, терзавшие Гефестиона на протяжении всего пути от Сивы до Мемфиса, куда-то испарились, словно и не существовали вовсе. Возможно, они ещё посетят его, смутно подозревал Гефестион, но предельно ясно было, что не это время — часы для тревожных дум: на душе так светло и спокойно, Александр не отлучается от него ни на миг, ни на шаг — в Аид всё докучающее!

      Всё было чудесно, светлые дни сменялись восхитительными ночами. Александр был неистощим в любовных играх, Гефестион от него не отставал. Сын Зевса был верен ему, сын Аминтора был счастлив.



      Конец первой части. Продолжение выложено, для удобства главы следуюшей части будут нумероваться от начала романа.