19. пророчество книг сивилл

Кто не сталкивался в своей жизни с необъяснимым?!
Привычное дело для «человека разумного», с его стремлением постигать непознанное и объяснять необъяснимое! К сожалению, утраченные свойства «человеком современным», для которого постигать и объяснять уже не «стремление», а условие безмятежного сохранения разума. Ему не нужны подобные потрясения, способные настигнуть даже дома, на родном диване, перед телевизором. Нечто подобное пережил новоявленный иммигрант Пана, перенося на диване известную всем эмигрантам депрессию.
Гнавшие его из страны ветра перемен обрушивали и на головы прочих граждан множество нежданных проблем. Для бывшей имперской столицы, вновь переименованной в Санкт-Петербург, одной из таких острых проблем стало кладоискательство.
Этому и посвящалась одна из созерцаемых Паной телепередач:
–Казалось, что здесь может быть нового, о чем тут говорить? –распылялся ведущий.
–Вы неправы! О памятниках с такой историей говорить можно бесконечно! –утверждал приглашённый на передачу культуролог.
–Всем понятно, когда речь идет, к примеру, о бриллиантах Кшесинской, одной из крупнейших мировых коллекций бриллиантов, пропавших в Петербурге в дни Октябрьской революции! Кстати, я недавно проезжал мимо особняка Кшесинской, с этим же надо что-то делать! Всё перерыто, парк практически уничтожен! Если это не остановить, мы потеряем и этот памятник!
–Да, –согласился культуролог, –но пока бриллиантов нет. А подобные истории как раз и служат топливом для возникновения всё новых и новых мифов!
–Если вернуться к нашей «старушке с авоськой», принесшей в публичную библиотеку бесценные свитки, поражает, насколько наш современный миф копирует античный, о «кумской Сивилле» и трёх книгах царя Тарквиния!
–Это в изложении Варрона, –согласился культуролог. – Дион Кассий приводит версию, что книг изначально было три, а Тарквинию досталась лишь одна. Но как бы то ни было, сегодня говоря о трех книгах Сивилл, мы имеем в виду:
«первые книги Сивилл», сгоревшие в пожаре Капитолия в восемьдесят третьем году до нашей эры,
«вторые книги Сивилл», сожженные в четыреста пятом году по приказу полководца Стилихона, и
«третьи книги Сивилл», восстановленные уже в эпоху Юстиниана.
–И как вы объясните такой бурный интерес в наши дни к этим сборникам античной поэзии?
–Ну, если представлять «Книги Сивилл» как поэтические сборники, изложенные безупречным гекзаметром на древнегреческом языке, то стоит признать их и первыми поэтическими книгами эллинов, намного опередившими «Илиаду» или «Одиссею»! Однако дошедшие до нас стихи этого не подтверждают. А что касается интереса к ним, я ответил бы словами античного философа Диадоха Прокла: «Время не линейно, оно соединяет конец и начало, и благодаря этому бесконечно!»
Подобные истории со свитками «Книг Сивилл» мы можем встретить в петербуржских газетах, периода смут, к примеру, тысяча восемьсот первого, тысяча восемьсот двадцать пятого годов… И это не удивляет, если вспомнить что уже первые обращения к «Книгам Сивилл» в четыреста шестьдесят первом году до нашей эры вызвали в Риме волнения трибунов и заговор Гердония! Их волей также объяснялись такие несвойственные римской традиции деяния как человеческие жертвоприношения! В частности, жертвой «Сивилловых Книг» назвали смерть императора Клавдия... Неудивительно, что в гибели императора Павла и последовавшими событиями потрясённые современники видели прямую аналогию!
– Павел, конечно, был неординарной личностью, имел отношение к масонам, даже принял титул магистра Мальтийского ордена! Но при чём тут Древний Рим и «Сивилловы книги»?
–Да! Но надо учесть, что любой, как и предыдущий, восемнадцатый век может служить свидетельством того, что эти книги никогда не исчезали из нашей истории. Достаточно вспомнить таких одиозных личностей как граф Калиостро, или обратиться к материалам дела розенкрейцеров, суда над масонами, инициализированного Екатериной Второй после Великой французской революции…
–Суда-то, в общем, и не было… –поправил ведущий. – Я в своё время готовил материал по видному общественному деятелю, Николаю Ивановичу Новикову, осуждённому по этому делу без суда. Его ещё называют «дело мартинистов», и скажу: у меня больше вопросов, чем ответов!
–Как и у современников! – поддержал культуролог. –Но дело велось, документировалось, сохранив немало любопытных документов. Включая прямые ссылки на Книги Сивилл, например, в записках профессора московской академии Шварца!
–И если речь не об известном сборнике стихов, который вы считаете фальсификацией, то вообще о чем?
–Я?! – заорал, выпучив глаза культуролог. –Да как вы можете?! Может, я как-то не так выразился?! Да как вообще возможно подходить с такими определениями к подобным вещам?!
–Вы только что сказали, что «Книги Сивилл» не могли быть созданы в известной стихотворной форме?!
–Но это же естественно, учитывая их историю и датировку.
–А мне и нашим телезрителям интересно, что могли представлять собой купленные Тарквинием за такие огромные деньги тексты. Какое мнение об этом у современной науки?
–Да поймите, что в этом случае мы так же имеем дело с мифологизированной историей! Мифом, к которому уже Цицерон и его современники относились с большим скепсисом!
–Значит, «Книги Сивилл» изначально были мифом?
–Да что ж это такое?! –подскочил возмущенный культуролог. – В отношении памятников такого масштаба, подобные определения – невежество и примитивный вздор! «Книги Сивилл» не могли быть мифом хотя бы потому, что каждое обращение к ним фиксировалось специальным постановлением сената с шестого века до нашей эры! Хоть стиль их написания и сформировался только к третьему… «Мифом» называли официальную версию происхождения книг! Как и приписывание их Сивиллам!
В отличие от активно проповедуемых иудеями «книг Завета» «Книги Сивилл» изначально были тайными! К их прочтению допускались лишь два учреждённых законом думвера, которые и докладывали о содержании сенату! Соответственно, официальной, достойной жрецов Аполлона формой устного гекзаметра, письменной формы которого на тот момент не существовало!
Притом никаких ссылок, на какое-либо пророчество или текст в свидетельствах обращения к книгам нет до второго века до нашей эры!
Зато и у Плутарха и у Тита Ливия третий-четвертый века до нашей эры встречаем ряд ярких предзнаменований, вроде «дождя из кусков мяса, поедаемых птицами», или «явления ужасных зверей, подобных свинье с человечьей головой»…
И, к примеру, «сектанты ниромеи», «знаменья думверов», а не «тексты оракул» считали подлинным свидетельством первых «Сивилловых книг»!
–Значит, если я правильно понял, первые книги могли и не содержать стихов или Сивилловых пророчеств?! А возможно, даже были «первым иллюстрированным изданием»?!
–Даже такое возможно, –театрально поклонился культуролог, –например в «Византийских хрониках» «Продолжателя Феофана», в жизнеописании Льва V Армянина, описывается «книга из царской библиотеки, с множеством Сивилловых оракул», из которой Лев V получил предзнаменование смерти. Описано беспокойство царя, который «многим показывал её в поисках толкователя». Но никаких «оракул» или стихов не приводится, лишь подробное описание страницы с зооморфным мотивом да буквой «хи», начертанной на хребтине зверя. Кто-то эти «хроники» считает документальным подтверждением существования «ниромейской Книги Сивилл».
К тринадцатому веку эти взгляды распространились достаточно широко, тогда ходило много подобных описаний. А некоторые и сейчас «Божественную комедию» Данте Алигьери называют ключом, соответствующим структуре «первых Сивилловых книг».
–Если вы утверждаете, что в записках профессора Шварца речь могла идти о «ниромейской книге Сивилл», это может перевернуть все наши представления о деле мартинистов! Как впрочем, и о судьбе царевича Павла.
–Я утверждаю, что речь идет о мифе! –взвыл, возводя глаза к небу культуролог! –Я хотел лишь обратить внимание телезрителей на то, как схожие социальные потрясения порождают в обществе схожие мифы! А пример рубежа девятнадцатого века привёл лишь потому, что на рубеже двадцатого подобных мифов ходило настолько много, что для их расследования временное правительство вынуждено было создать специальную комиссию, которая, надо сказать, за своё недолгое существование, успела многие из них развенчать! Любой серьезный исследователь скажет, что нужно разделять дело масонов и дело Новикова! Императрица была напугана не мистической угрозой, а французской революцией, вызвавшей в Европе гонения на всякие тайные общества! И для прагматичной, следившей за своим европейским имиджем Екатерины дело масонов служило политической ширмой! А не защитой от мифических угроз! «Книги Сивилл» –это величайшая легенда, «птица феникс» мировой истории – бессмертный миф, который в течение тысячелетий, сгорая, восстает из пепла вновь!
–И всё же, возвращаясь к теме нашей передачи вопрос, который я не могу не задать: История сохранила сумму, по преданию уплаченную Тарквинием за то, что превратило его маленький, провинциальный Рим в столицу мира! Скажите, если действительно в нашем городе, или где-либо ещё, на любом аукционе мира, появятся подлинные страницы какой либо, «ниромейской» или «императора Августа», любой из утраченных «Книг Сивилл», сколько они сегодня могут стоить?!
Казалось, культуролог подавился собственным кадыком. Силясь проглотить лишивший его дара речи ком, он упёрся в ведущего таким взглядом, что сомнений не было – он готов его убить!
Было в этой забавной сцене что-то настолько понятное и близкое, что Пана невольно перевёл взгляд на пылящееся в углу антикварное кресло Петергофского дворца.
«Хрустальная Чаша Адонирама –это одна из тех вещей, про которую все знают, но никто не видел, потому что бывают они лишь в таких коллекциях, о которых никто ничего и не слышал!» –звучали в памяти слова Мишеля Бакинского.
–Наверняка же она тоже в каких-то каталогах есть, –рассуждал Пана, –может, из неё сам император Павел кровь пил?! Недаром же Мишель с ней так нянчился!
–В девятнадцатом веке петербуржцы были куда организованней в вопросе кладов, чем наши современники, –доносилось из телевизора, – как ни удивительно, но в архивах хранятся регулярные ежегодные отчеты об обнаружении в Петербурге кладов. Бывало, что за один день, такой как шестое февраля тысяча девятьсот одиннадцатого года регистрировалось сразу по три клада! В то время как в наши дни последний официально зарегистрированный клад, потайная комната с ценной утварью, датируется только тысяча девятьсот восемьдесят шестым годом…
–Это ж каким надо быть идиотом, чтобы сдать в ментовку собственный клад?! Ну, комнату понятно, не упрёшь, но чашу-то?! –рассуждал он, тупо глядя на Гошино кресло. В голове сами собой рождались планы, и для начала необходимо было проникнуть в Гошино жилище.
–Стулья и клады, просто традиция какая-то!
«На дело» он отправился, сгибаясь под тяжестью антикварного кресла. С трудом дотащив его до Гошиных дверей, Пана долго выбирал нужный звонок.
Попал удачно, дверь открыла новая обладательница резного стола архитекторши, знавшая его как реставратора. Сообщив, что он пришел вернуть Гоше кресло, а заодно с удовольствием ещё раз взглянет на стол, Пана вошёл в длинный коридор Гошиной коммунальной квартиры.
–А Гоши-то нет! Пропал и всё! –тараторила боевая пожилая женщина. – Тётка уже извелась! А его всё ходят и спрашивают! И такие бандитские хари ходят! Тут смотрю, уже и из комнаты прут, «друзья» говорят! «Ключи им Гоша оставил»! Да что я, друзей Гоши не знаю?! Я тогда и заявление в милицию написала, да милиция эта…
Пана с интересом слушал болтовню пожилой женщины:
– Значит, Гошу бандиты ищут?
–Уж такие хари ходили! –махнула рукой бабка. – А бандиты, нет, кто теперь разберет? Вон, был тут один, интеллигентный, обходительный, «художник-осветитель», говорил, занимается подсветкой архитектурных памятников Санкт-Петербурга! Мы все думали, что это ему комнату покойной архитекторши продают! Тоже про Гошу расспрашивал, рассказывал, какой тот молодец, что деньги на какой-то храм собирает, очень хотел с ним встретиться, посодействовать… А пришла дочь покойной, и оказалось, что комнату-то она и не продавала! А этот «художник-осветитель» жулик! Всё из квартиры вывез! А там такая комната была! Бывшая хозяйская библиотека! Ещё с дореволюционных времен так всё на своих местах и было! Мы туда как в музей ходили! Так что, теперь не разберешь, все кругом бандиты! Раз есть деньги –значит, бандит! Откуда у честного человека деньги?!
Хрупкие надежды Паны рушились.
– Я кресло у вас оставлю, Гоша объявиться, заберёт, –безнадёжно вздохнул он.
– Да ставь там! У меня ключи есть, –ответила женщина, – да и разве это дверь? Её и без ключа открыть можно!
В комнате всё было так же, как при их последней встрече. Подняв оставленную кем-то визитку, он уже понимал: здесь искать нечего. Но вид знакомой комнаты неожиданно вновь зажег в нем искру надежды.
–Гоша просил сервант посмотреть, он же его не выкинул?
–Выкинул, как же! – заворчала старушка. –Он с этим сервантом как курица с яйцом! Сервант-то наш, когда ещё вынести собирались, да Гоша взял. А не нужен стал, и оставь его в коридоре, говорю, комнатка маленькая, держи в нём, что не надо, воровства у нас особого нет… Так нет! Он его на старую лестницу упёр!
Чуть дыша от страха спугнуть пронзительно зазвучавшую ноту надежды, Пана вприпрыжку понёсся в дальний конец длинного коридора.
Отодвинув старый стеллаж, обрамлённый гирляндой полуистлевших обоев, он вошел в пролом замурованного парадного подъезда. И хоть голова была забита совсем другим, вновь застыл перед величием изгиба мраморных лестниц и рвущейся ввысь музыкой сдвоенных колонн.
В том состоянии «отсутствия», бессмысленности всего, в котором пребывал он последние дни, вид парадного подъезда, погребенного в океане коммунальных проблем, неожиданно вызвал в нем панику.
С брезгливым величием Помпеи взирала гробница империи на вечные как мир потуги жалких людишек завладеть тем, что им не принадлежит.
Вступив на лестничный пролёт, он словно из легкого воздушного пространства рухнул в мрачную океанскую бездну, исполненную глубоким, сокрытым от простых смертных смыслом. Ужасало ощущение ничтожности, мелочности своих желаний и воли перед неведомой силой, подобно геологической аномалии вздыбившей из небытия этот затерянный парадный вход имперской столицы.
Пана замер под массивом барочной лепниной, зачарованно разглядывая в оплетенных ею щитах изваяние вскармливающего птенцов пеликана!
«Почему именно здесь?! Почему я?!» –крутилось заезженной пластинкой в голове, в которой не осталось ничего от прежних азарта и решимости.
Подчиняясь обстоятельствам, он безвольно вошел в проём, повинуясь воле мрамора.
Искать Гошин сервант не пришлось, он стоял фасадом к стене, среди ящиков из-под картошки, пыльных банок и рулонов обоев. Очевидно, здесь Гоша поместил остаток библиотеки архитекторши, отобранный по лишь ему ведомому принципу. Перекапывание книг результата не дало.
Пана обшарил все углы, но «чаши Адонирама» среди них не было.
Единственное, что привлекло внимание, знакомая книжица: «Обрядность вольныхъ каменщиковъ 1909 г.», с другими подобными брошюрами, сваленными на канцелярской папке «Дело №», с каллиграфической надписью – «о переводе генеральских дач на паровое отопление 1936 год». Вместо «генеральских дач» папка была набита не то дипломами, не то грамотами, письмами на латинице и еще какими-то бумагами. Изучать всё содержимое смысла не было.
Вспомнив намёки Гоши на некие найденные им «документы», он обернул папку подвернувшейся газетой и рванул к выходу, через коммуналку противоположного крыла, выходившую подъездом к винному магазину.
Обратную дорогу к дому он провёл в размышлениях.
Пана думал о пропавшем Гоше, о языке символов и значениях, связывавших его жизнь с образом вскармливающего пеликана. Этот барельеф не выходил из головы. Удивительным и зловещим предзнаменованием было встретить его в старом подъезде, и так не ассоциировавшемся ни с чем хорошим.
Разве последнее посещение этой «гробницы империи» не закончилось для него баррикадами на Чапыгина в девяносто первом году? Теперь он снова будто ждал появления танков.
Да и утрату чаши не могла компенсировать никакая самая увесистая папка. Так что удовлетворения от проведенной операции не было никакой.
Наоборот, происходящее всё больше казалось непрекращающимся кошмаром. Вымотанного в конец без пяти минут эмигранта утешала лишь мысль, что всё это скоро закончится.
Однако и надежда на спокойный вечер не оправдалась.
Продолжением дневного кошмара стал визит Аннушки.
–А ты здесь откуда?! – удивился Пана, никак не ожидавший увидеть её на пороге.
–Тебе Гоша ничего не передавал? – без церемоний тревожно и взволнованно спросила Аннушка, как-то странно его разглядывая.
–Да нет, –пожал плечами Пана, что было почти правдой, ведь кресло он уже вернул, – проходи, так что стряслось?!
Аннушка не ответила. Она была сильно чем-то расстроена.
–Откуда ты здесь? Что случилось? –недоумевал он и, не дождавшись ответа, поплёлся за чайником.
–Ты не знаешь, куда Мишель с Гошей вляпались?
–Гоша вляпался… –согласился Пана.
–Он, говорят, с «белыми братьями» ушёл? – не то спросила, не то сообщила Аннушка, не отрывая от Паны пристального взгляда. – Питер город маленький, надолго не скроешься.
–А Мишель при чём? Его уже сколько нет…
–Найдут! –крикнула Аннушка. – Мишеля ищут! Говорила же! Доиграетесь! И Мишель каркал: «Гоша доболтается!» Что теперь делать?!
Пана сочувствовал Аннушке, он слышал, что беременные подвержены всяким невротическим расстройствам.
«И чего бесится? –думал он. – Что ей от меня надо?! Не просто же так она приперлась на окраину Питера?»
–А я чем могу помочь? – с искренним недоумением спросил он.
Аннушка замолчала, собираясь с мыслями, и кажется, готовясь, что-то рассказать, как вдруг прогремел дверной звонок.
–Ты кого-то ждешь? –вздрогнула она.
–Да нет, никого, сейчас посмотрю, кого принесло. –Он поплёлся к входной двери, но, метнувшись пантерой, Аннушка возникла перед ним.
– Не ходи! Никого нет!
–Так, может, что нужно? – удивился Пана, пытаясь ее отодвинуть.
–Никого нет дома! – рычала Аннушка, с силой прижимаясь к нему всем телом. Пана чувствовал, как её молотит дрожь. Звонки и стук продолжались.
–Никого нет!!! –вдруг закричала Аннушка, окончательно его напугав.
–Если «никого нет», зачем орать?! –Но пытаться призывать Аннушку к логике, было бесполезно.
Он никогда не видел столько безотчётного, животного страха. И хоть звонки прекратились, Аннушку трясло как в лихорадке.
– Зря я пришла! Не надо было… –бормотала она перед перепуганным Паной.
–Вот узнали бы кто и не волновалась бы так! –успокаивал он.
–Нет! Надо уходить! –заявила побледневшая Аннушка.
–А зачем приходила?! Давай уж, успокоишься, расскажешь! К тебе кто-то приходил? Слышала про некоего «художника-осветителя»? –пытался прояснить он хоть что-то.
Но Аннушка не слушала, всё её внимание сосредоточилось на входной двери.
Нескоро она позволила её открыть и осмотреть лестницу. Убедившись, что никого нет, они быстро спустились и отправились дворами к дальней остановке.
–Кто Мишеля ищет? Что от вас требуют? Чашу Адонирама? –не унимался Пана.
–Чаша эта! –зло огрызнулась Аннушка. – Все вы, мужики, козлы! Только бы в игрушки играть! Сколько молила: не бери её, а теперь что?! Спасать надо!
–Кого спасать?! От кого?! –добивался Пана.
–Ты когда уезжаешь?
–Так вызова ещё нет, виза, паспорт, думаю месяца полтора-два.
–Беги скорей, если можешь! –озадачила Аннушка вместо ответа.
Когда она села в автобус, от сердца у него отлегло.
«Бред какой-то… –думал Пана. – Ладно Аннушка, что в голове у беременных? Но с ним-то что?!»
На самом деле опыт говорил, что если чему и можно верить, так это чутью мудрой Аннушки. Её ужас испугал его не на шутку.
Причину Аннушкиных тревог он раскрыл довольно скоро, решив немедленно разобрать содержимое вынесенного из Гошиной коммуналки трофея.
Под грудой иностранных писем, каких-то тиснёных бланков с печатями и каллиграфическими надписями на латинице покоилась плотно слежавшаяся пачка желто-коричневой в черную крапинку бумаги, испещренной аккуратными строчками иероглифов. Текст был явно не латинский, и на каждом листе кроме текста красовались красочные изображения мистических животных, такие можно встретить на обозначениях старинных карт или созвездий.
Отличие было в том, что здесь они изображались препарированными, с демонстрацией внутренностей. Некоторые страницы вообще украшало обрамление из выпущенных кишок, на других, из вскрытых черепов и грудных клеток проглядывало звездное небо. Впрочем, продолжали этот «атлас расчленёнки» более приличные мотивы с мужскими и женскими фигурами, а заканчивался какими-то круговыми схемами или диаграммами, которые Пана изучал с таким же вниманием, как папуас инструкцию к пылесосу.
У него сомнений не было – перед ним и есть та самая, мифическая «ниромейская книга»! Видимо, одна из копий, сделанных академией или каким-нибудь «профессором Шварцем», укрывшим ее от расследований Екатерины.
Уверенность эту питала не столько логика или здравый смысл, ведь всё происходящее было чудом! Чудо было уже то, что он вообще всё это знает!
Прочие улики лишь дополняли картину. Логотип мальтийского представительства с оставленной в коммуналке визитки жуликоватого «художника-осветителя» достаточно много говорил о загадочном «мальтийском коллекционере», поставившем на уши всю городскую скупку, а въевшаяся в бумагу за десятилетия пыль сохранила четкие следы недостающих листов, очевидно и вызвавших столь шумный переполох в определённых научно интеллигентских кругах.
Возможно, он лично и не был знаком с той «старушкой с авоськой», что отнесла эти листы в публичную библиотеку, но мог точно сказать, кто и когда их ей дал.
И что-то ему подсказывало, что случившийся там в это время катастрофический пожар хранилища газет, начался со стеллажей с изданиями именно 1801-1825 годов.
Пана даже разозлился на Гошу – на что этот идиот надеялся?! Что кто-то станет вести с ним переговоры?! Предлагать деньги?! Он что, забыл, где живет?! Шел бы уж сразу в ментовку. Результат был бы тот же, зато, может, в каких «анналах» засветился. Как-никак таких лохов в Питере уже с тысяча девятьсот восемьдесят шестого года нет!
Но тут же осёкся, вспомнив, что и сам себе не может объяснить, как к нему попала эта папка, о которой он еще утром был ни сном, ни духом.
Рассказать, как они с Мишелем из чаши Адонирама кровь пили? Психушка гарантирована! Только спрашивать будут не медики!
А поздний визит Аннушки лучше любых аргументов говорил, что времени на то, чтобы всё это осмыслять, у него нет. И любимый диван перед телевизором, для того, кто надеется со столь ценным трофеем дожить до Израиля –не самое безопасное место!
За окнами спустилась ночь. Но была ли у него даже эта ночь?!
Быстро обернув папку той же газетой и собрав свою раскладную сумку с заячьим хвостиком, Пана выскочил во двор, направившись тем же обходным путем.
Если верно предание, что время не линейно, а идет по кругу, и каждый во все времена найдет в древней книге своё, то единственным очевидным пророчеством для Паны был глас, призывающий его вслед за Аннушкой раствориться в лабиринтах ночного города.