Мое студенчество. Третий семестр

Наступил сентябрь 1971 года – третий семестр. Вообще, когда говорят "третий семестр", часто под этим подразумевают так называемый "трудовой" семестр, т.е. стройотряд или летнюю отработку. Видимо, у чиновников от образования было мнение, что каникулы в два, а то и в два с половиной месяца для студента – большая роскошь. Поэтому и придумывали третьи "трудовые" семестры. Наверное, путали школьные полугодия и студенческие семестры. Мы же будем называть третьим и последующими семестрами то, что и должно так называться – начало второго и следующих курсов. Так и в зачетке пропечатано: третий, четвертый семестр и далее до десятого – к окончанию пятого курса.

Мой третий семестр начался с сюрприза. Прилетев в Харьков и будучи еще расслабленным и романтичным под впечатлением каникул, я решил сходить в институт, узнать, как и когда являться на занятия. Уже переходя проспект Ленина, я встретил озабоченного и запыхавшегося Вилли: "Так, давай, быстро беги, оформляйся на АСУ, там открыли дополнительный набор, мы уже с Севастьяновым написали заявления!" Вилли говорил скороговоркой, переживая, как бы я не опоздал к чему-то важному.

Вопрос о переходе на факультет АСУ всплывал у нас и ранее. Мы отчаянно завидовали Володе Запорожцу, который жил вместе с Вилли и учился на этом факультете. Частенько, бывая у них в гостях на Павловом Поле, мы наблюдали картину, когда, в то время как мы корпели над чертежами, этот друг спал или прохлаждался: то у него практика на ВЦ, на которую студенты ходили через раз, то всего две пары, и то, начиная с третьей, то вообще выходной. Никакого черчения, химии, радиоматериалов. Одним словом – не учеба, а лафа! И тут объявляют дополнительный набор на АСУ! Все дело было в том, что партия тогда обратила внимание на Автоматизацию управления, в решениях съезда предписали создать по Союзу 1600 АСУ предприятиями. Глушков, академик и авторитет из Киевского института кибернетики, убедил Украинское руководство в важности подготовки специалистов в этой области. Руководство спустило директиву в институт – "расширить и углубить", ректор – "под козырёк" – и вот появляется приказ о создании двух учебных групп, шестой и седьмой, в дополнение к существующим пяти, по специальности 0646 АСУ. В шестую группу отбирали студентов с вечернего отделения, туда попали сплошь отличники, а наша, седьмая группа, набранная из "очников", была сборищем разгильдяев, прогульщиков и неформалов. Но это было уж потом, а пока передо мной встала задача: как перейти на АСУ и попасть в новую группу.

Процедура была такой: идешь в деканат АСУ, пишешь заявление, подписываешь у декана, что он тебя берет, потом идешь с этой бумагой в свой "родной" деканат, и получаешь визу своего декана, что он тебя отпускает. Идя в деканат АСУ, я прихватил с собой зачетку, чтобы при случае показать свои хорошие и отличные оценки за второй семестр. Принял меня зам.декана Логвин Владимир Валентинович. Он прочел мое заявление, спросил только: "А ваш декан вас отпускает?" и поставил свою подпись. Зачетка не понадобилась. И тем более я не хотел её показывать нашему декану РТ факультета, Лагутину Михаилу Федоровичу, вдруг он не захочет отпускать студента с хорошими оценками. Когда я зашел к Лагутину, он спросил меня, почему я решил уйти с его факультета. Я стал плести заранее приготовленную легенду о том, что-де ошибся в выборе специальности, что учиться трудно, что едва сдал сессию на тройки. Декан вздохнул и подписал мое заявление, что он не возражает против моего перехода на АСУ. Я думаю, что это все уже было обговорено где-то в верхах на уровне ректора, и деканы, скорее всего, уже получили указивку не препятствовать переходу их студентов на АСУ. На это натолкнула мысль о том, что состав нашей группы был довольно-таки разношерстным.

Я побежал с моим заявлением в "свой" теперь уже деканат АСУ, и меня зачислили в группу АСУ-70-7. Сказали, что в колхоз группу не отправляют, потому что еще нет полного комплекта, а так – явиться 3 сентября, а там скажут, что дальше. Это была пятница, поэтому дальше последовало 6 сентября, 7, 8 и далее. В конце концов, когда мы в десятый раз явились в деканат по поводу нашей учебы и/или отработки, зам.декана нас отругал, что мы шляемся по пустынному зданию института и вполголоса объявил нам каникулы до конца сентября. Мы также вполголоса прокричали "Ура!" и разошлись. Все бы хорошо, но мы уже полмесяца прожили в ожидании, приходя утром в институт и уходя ни с чем.

День, обычно, бывал испорчен, однако мы не грустили: ходили в кино, пересмотрев весь харьковский репертуар, посещали зоопарк, развлекались записями нашего ВИА и просто убивали время. Севастьянов увлекся польскими журналами, которые пытался читать, имея за плечами украинскую школу, мы, подыгрывая ему, разучили польский гимн и при случае горланили: "Еще Польска не сгинела…" Нашли изображение польского флага и повесили ему над кроватью. Стыдили, когда Саня не вскакивал при нашем исполнении польского гимна, на что он неподдельно обижался. В общем, дурачились, хохмили и вели праздный образ жизни. Как следствие, при таком разгуле уже через неделю у нас закончились деньги. Рассчитывали на стипендию, но, поскольку почти все уехали в колхоз, бухгалтерия отложила выдачу денег. Свои запасы кончились. Встал вопрос: где взять деньги, как подработать?

Среди студентов ходили слухи о возможности заработать, разгружая вагоны на станции "Харьков-Левада". И вот мы отправились туда и стали искать дежурного или какого-либо железнодорожного начальника, чтобы подрядиться в грузчики. Через короткое время нашли нужного человека, который подвел нас к стоявшему на запасных путях вагону и сказал, что разгрузка этого вагона стоит 80 рублей, и что мы можем приступить к работе прямо сейчас. А когда закончим, он посмотрит и расплатится с нами. Мы прикинули: нас было четверо, получалось по двадцать рублей на нос, неплохая сумма при нашем безденежье. Раскрыли двери вагона. Там оказались упаковки штакетника, перевязанные стальной проволокой, каждая весом примерно килограмм двадцать. Мы с энтузиазмом стали сбрасывать эти упаковки на землю возле вагона. Будь мы поопытнее, мы бы складировали пакеты подальше от вагона. А так получилось, что накидав большую кучу прямо у себя под ногами, мы затруднили разгрузку. Первые час-два работы шли вроде бы неплохо, но темп постепенно замедлялся, и наш энтузиазм угасал. Мы уже устали, а в вагоне еще оставалась уйма груза. Да и кидать пакеты через гору уже насыпанных возле вагона было все труднее. Наконец, Саня Севастьянов, он был самым эмоциональным из нас, закричал: "Всё, шабаш! Я больше не могу, этим ящикам не будет конца!". Мы бросили вагон в полуразгруженном состоянии и потихоньку смылись со станции, чтобы не попасть на глаза железнодорожнику. Что стало с вагоном и штакетником, мы не интересовались. Было как-то досадно, что не удалось подработать. Успокаивали себя тем, что вот назавтра соберемся с силами, учтем наш неудачный опыт… Но, назавтра пришел перевод Сашке Мельникову, и мы оставили попытки разгрузки вагонов до лучших (или худших) времен.

Жили мы так же, как и до каникул, на Залесской, 27. Моим мечтаниям об общежитии не суждено было сбыться. Тогда существовала практика предоставления общежития в первую очередь малоимущим студентам. Для этого собирали справки о доходах семьи. Я, будучи неискушенным в таких житейских делах, привез правдивые справки, по которым выходило, что наша семья вполне обеспеченная. Большинство же хитрило, особенно те из студентов, кто был из сельской местности, там, в колхозах, зарплаты были мизерными, в справках не учитывался натуральный доход, который часто превосходил даже очень приличные заработки горожан. Получалось, что душевой доход в денежном исчислении был на уровне 15-20 рублей на человека, поэтому таким студентам была зеленая улица в общагу. Стипендии также учитывали уровень доходов, там, правда планка была повыше. Распределение шло так: отличникам – повышенную, хорошистам и всякого рода активистам, независимо от оценок – обычную – 35 руб., остальным – по материальному положению. Не давали стипендию только двоечникам, не сдавшим хвосты в сессию.

На квартире с Вилли и Запорожцем жил еще один студент. Он учился в мединституте, и мы прозвали его "Эскулап". У него был невиданный нами до этого анатомический атлас с весьма откровенными картинками и вообще много всякой медицинской литературы. Эскулап отличался какой-то "зачуханностью", он часто подолгу зубрил свои медицинские премудрости, типа латинского названия костей и других частей тела. Эскулапа очень любила хозяйка, может, рассчитывала на его услуги, если ей вдруг станет плохо. Эскулап жил уже у этой хозяйки второй или третий год. Так вот, он рассказывал нам, как подрабатывают студенты-медики. В Харькове, как в крупном городе, был крематорий, где сжигали трупы, и там нанимали желающих, в основном, из медиков и студентов, забрасывать трупы в печи. Работенка, прямо скажем, не для слабонервных, зато за ночь можно было заработать до сорока рублей. Это было больше, чем наша месячная стипендия, и мы слушали рассказы Эскулапа с вниманием, представляя, как можно хорошо обогатиться всего за ночь. Уже строили в мечтах планы: вот мы поедем туда и огребем кучу денег. Ну а для храбрости возьмем с собой вина, чтобы выпить и преодолеть психологический барьер. Сам Эскулап этот барьер давно преодолел, он часто рассказывал об их лабораторках в морге, от его халата нередко несло формалином, когда он доставал его из портфеля. Еще одним из экзотических методов заработка было продать свой труп. Говорили, что это стоило шестьдесят рублей. Ты заключаешь договор с мединститутом, в паспорте ставят штамп "без права захоронения", и, когда окочуришься, твой труп попадает к медикам на исследования. Что тут было правдой, что вымыслом, понять было трудно, может это всё были студенческие байки, которые рождались от безденежья.

У нас временные денежные трудности, с получением перевода от родителей Сашки Мельникова, отошли на второй план, но мы понимали, что тянуть и валять дурака аж до конца сентября – большая роскошь, и стали подумывать об отъезде по домам.

Я мобилизовал свои финансовые средства, купил билет на самолет и полетел домой, чем весьма озадачил родителей, не ждавших меня столь скоро. У мамы даже закралось сомнение – не выгнали ли меня из института. Да еще этот мой переход на другой факультет. Но я успокоил всех, сказал, что все в порядке, что моя новая специальность не хуже, а может и лучше, чем конструирование радиоаппаратуры, а что не поехали в колхоз – так это не проблема.

Остаток времени до конца сентября я провел шикарно. Ко мне как будто снова вернулось лето. Правда, вечерами уже бывало прохладно, и темнело раньше, но что это были за проблемы для романтических свиданий, которым я предавался всей душой, встречаясь с Анютой каждый день. Сентябрь пролетел быстро, и пора было уезжать в Харьков.

Учеба на факультете АСУ началась с прохождения дополнительных предметов, чтобы "догнать" другие группы. Добавились "Линейная алгебра", "Математические основы кибернетики", "Алгоритмические языки и программирование", зато ушло черчение, ушла химия, а с ними и сопромат, радиоматериалы и другие "конструкторские" дисциплины. По новым предметам нам читали лекции отдельно, на две группы, а остальные – шли в общем потоке. По правде сказать, аудитория из двух групп – это "не Рио-де-Жанейро", сразу видно, кто отсутствует, уже не проскочишь "на шару". Нас выручало то, что соседняя шестая группа состояла из бывших вечерников, очень дисциплинированно подходивших к посещению лекций. Ну а мы, как я уже упоминал, представляли собой пеструю смесь выходцев со всех факультетов, по разным причинам покинувших свои студенческие группы. Выходцев с факультета РТ было человек восемь, а из нашей группы КР-70-3 аж трое. Поначалу мы присматривались друг к другу, но уже через недели две занятий все вошло в привычное русло. Для нас с Вилли и Севастьяновым ничего не поменялось, кроме предметов обучения, мы по-прежнему проводили учебное и свободное время вместе.

Получив первую стипендию на новом факультете, да еще долги за летние месяцы, мы решили устроить пир. Местом действия выбрали квартиру Вилли и Запорожца. Их хозяйка на выходные куда-то уехала, так что условия были вполне подходящими. Вилли предложил приготовить бифштексы "с кровью" и отварить картошки. На первое решили сварить суп из концентратов. Зашли в кулинарию, купили полуфабрикаты шницелей, в овощном – картошки, супы у нас были, и мы стали все это готовить. Бросили в кипящую воду концентрат супа "со звездочками". Картошку почистили, поставили вариться, потом слили воду и прямо в кастрюлю выложили баночку майонеза. Шницели на сковородке распухли и стали большими и толстыми. Все было готово, и мы приступили к трапезе. Суп съели быстро, там, среди макаронных звездочек даже попадались лохмотики мяса. Картошка с майонезом пошла у нас "на Ура", а вот со шницелями вышла неувязка. Когда стали резать их на кусочки, из них вытекла красноватая жидкость, шницели "сдулись" и стали маленькими. Оказалось, что и мяса там совсем немного, а основная масса – это тесто с сухарями. Так что наши бифштексы "с кровью" были чисто символическими. Спасло положение то, что у Вилли были запасы сырокопченой "Московской" колбасы, которую мы порезали толстыми кусками и ели, запивая молоком. Этот рецепт подсказал Запорожец. Он вполне вписался в нашу компанию, теперь будучи уже настоящим коллегой по специальности. Взяли в наше общество и Эскулапа, который традиционно зубрил латынь. Наличие красноватой жидкости в тарелках со шницелями ничуть его не смутило, он даже стал рассказывать, как иногда приходится перекусывать прямо в анатомичке. Саня Севастьянов на него зашикал, он вообще был мнителен. Ну а нас, как заправских студентов, никакими рассказами не прошибешь, когда дело касается съестного. После такого пиршества мы прошли в зал, где по телевизору шел недавно вышедший на экраны фильм "Золотой теленок", и остаток вечера провели за просмотром кино.

На первой лекции по МОК (математическим основам кибернетики) преподаватель, Панишев А.В., нас удивил. Мы сидели шумной студенческой ватагой, когда в аудиторию зашел молодой человек, по виду студент-старшекурсник. Учитывая то, что мы еще плохо знали друг друга, а "вечерники" вообще часто были старше нас, мы подумали, что это какой-то из вновь принятых на АСУ студентов. Парень, однако, встал за кафедру и начал лекцию, объявив тему: "Алгебра высказываний". Аудитория была в смятении: "Что он сказал?", "Алгебра чего?", "Это что, наш препод?". На беду, с дикцией у Панишева А.В. было не очень – слово "высказываний" звучало как "выфказываний", так что все стали переглядываться с удивлением. Лектор повторил, уже внятнее и громче: "Алгебра высказываний". И далее, в хорошем темпе, стал излагать материал. Шестая группа и часть наших отличниц, занявшие первые ряды, кинулись писать за преподавателем. Галерка же, где и примостилась наша мини-группа: я, Саня и Вилли, сидела, просто слушая и соображая, стоит ли всю эту галиматью переносить в конспект, может, удастся поймать искорку здравого смысла в этом нагромождении "конъюнкций", "дизъюнкций" и прочих "импликаций".

Присматриваясь к нашим новым коллегам по учебе, мы уже выявили и записали в "свои" Сережу Сычева (Сыча), Игоря Михайлова (Мишу), Вову Тимофеева (Тёму), его неразлучного закадычного дружка Володю Чайкина, Валеру Журбова (Фармацевта) и еще нескольких студентов, выделявшихся каждый чем-то своим. Сыч был злостным прогульщиком и обладал феноменальной памятью и сообразительностью, что позволяло ему, бегло пролистав конспект перед экзаменом, получать пятерки. Ему, наверное, как в известной студенческой байке, и китайский язык было бы под силу освоить, дайте только срок: "когда сдавать?". Миша выделялся крупной фигурой, веселым компанейским нравом, был добрым, как и все здоровяки, и не лишенным чувства юмора. Насчет юмора здесь Тёма был дока. На перерывах вокруг него всегда толпились студенты: Тёма был мастером рассказывать анекдоты. Чайкин был известным спортсменом, выступавшим за сборную города. Фармацевт получил свое прозвище из-за умения точно, "на глаз" разливать вино в любую разношерстную посуду. Еще, он классно играл на бас-гитаре, подрабатывая где-то в кафешке, и этим он нашей музыкальной группе был весьма интересен.

Линейную алгебру у нас читал Самуил Давидович Берман, великолепный математик, один из лучших алгебраистов не только в Союзе, но и в мире. Его считали лучшим лектором института. Обыкновенно, Берман просил подготовить ему лишь мел и влажную тряпочку. Приходил и начинал лекцию с того момента, на котором остановился в прошлый раз. Говорил неторопливо, в том темпе, который позволял записывать, не напрягаясь. Длинные формулы Самуил Давидович выводил прямо в режиме "он лайн", что позволяло понимать, откуда взялись те или иные величины и коэффициенты. Всегда был улыбчив и слегка ироничен, как и все классные лекторы. К нему на лекции ходили все, даже злостные прогульщики, потому что каждая лекция Бермана была отмечена легким изяществом, искоркой юмора и заражала интересом маленьких открытий, которые здесь и сейчас, в аудитории, студенты делали, выводя абстрактные и строгие математические формулы.

Еще одним новым предметом были "Алгоритмические языки и программирование". Его вел Максимов Юрий Борисович, молодой, недавний выпускник ВУЗа. Этот преподаватель заявился на лекцию в тенниске, джинсах и модных тогда кроссовках. Одной из первых его сентенций по поводу программирования стал сформулированный им постулат: "Программирование либо понимают сразу, либо не понимают вообще никогда". Максимов отличался предельной пунктуальностью: начинал лекцию сразу по звонку и оканчивал ее тоже по звонку. Иногда при этом он не успевал записать на доске какое-нибудь выражение или оператор, и оставлял все так, не дописывая, до следующей лекции. Студенты шутили, что если бы он даже просто не дописал букву, то оставил бы на потом. Мы как-то подкатились к Юрию Борисовичу с вопросом, можно ли нам подработать на кафедре или лучше на ВЦ, где он регулярно проводил занятия. Он сказал, что подождем до следующего года, когда у нас будет специальный курс Цифровых вычислительных машин, а пока нам нужно учить теорию.

С Максимовым как-то сразу сложились неформальные отношения. Оказалось, он большой любитель рок-музыки, и даже пригласил нас как-то к себе домой, послушать его записи. На это приглашение откликнулись я и Миша, который любил разные авантюры, а тут была возможность поближе познакомиться с преподавателем, глядишь, это поможет на экзамене. С Мишей мы все больше сходились, находя много общих интересов, от увлечения радиолюбительством до музыкальных записей. И вот мы приехали по указанному Максимовым адресу, его квартира была в "сталинском" доме в центре, на улице Сумской. Обстановка в квартире, обилие дорогих вещей, картин, тяжелой полированной мебели, мягких кресел и роскошных гобеленов – все это нас поразило. А особенно восхитило радиоустройство – комбайн: проигрыватель с магнитофоном и колонками, оформленное в виде тумбочки или точнее шкафа, немецкой фирмы "Грюндиг". Максимов, повелевший называть его просто Юрой, угостил нас великолепным кофе, включил аппаратуру, и мы часа два наслаждались новинками рок-музыки, из которых самым восхитительным был грохот концерта новомодной тогда группы "Grand Funk". Мне и раньше в музыке нравились басы, когда чувствуешь звучание чуть ли не через вибрации в животе, а тут – на хорошей аппаратуре, среди мягкой мебели и ковров – звук бас-гитары и барабанов был низким и каким-то "бархатным". А уж "эффект присутствия" за счет опять же классной аппаратуры был настолько велик, что казалось, будто команда "Grand Funk" выступает прямо перед нами. В то время стерео аппаратура была большой редкостью, и мы были в полном восторге.

Наша жизнь на новом факультете имела свои особенности. Преподаватели по "кибернетическому" направлению были сами недавними студентами и отличались известным либерализмом. Вдобавок, учебников по этим предметам или еще не было или они были дефицитны. Это привело к тому, что преподаватели обещали разрешать нам на экзаменах пользоваться конспектами. В дальнейшем эти обещания были выполнены, что у других преподавателей, старых и строгих, вызвало бы шок. "Старые и строгие" вели у нас традиционные предметы: ту же физику, механику, матанализ, философию и другие. Лекции по этим дисциплинам читали нам в больших аудиториях, потому что нас было семь групп, т.е. около 200 человек. В институте таких аудиторий было наперечет: 301-Б, 422, 424. Самой неудобной была 422 аудитория, там стулья стояли не амфитеатром, а просто рядами, и те, кто сидел позади, мало того, что плохо слышали лекцию, но и почти не видели преподавателя. Да и воздух к концу пары был душным и спертым, все-таки двести человек – это много. Мы как могли, помогали решать эту проблему, "сбегая" с таких лекций. А вообще, администрация, видимо, озаботилась проблемой дыхания студентов, и в этой аудитории в порядке эксперимента установили приточно-вытяжную вентиляцию с какими-то специальными микронными фильтрами, после чего дышать стало легче. Может, это были зачатки "нано технологий"?

В начале третьего семестра у нас начали преподавать "военку", готовя из нас офицеров запаса. Военка проходила один раз в неделю, целый день. В институте весь третий этаж был отведен под военную кафедру, там был отдельный вход, с дневальными, тумбочками, дежурными, отдельными курилками и туалетами там же, в засекреченной зоне, и пройти туда вне занятий было очень сложно, да никто особо и не рвался. Все потоки были расписаны по дням недели, в понедельник – один факультет, во вторник другой и так далее. "Везло" тем, у кого военка приходилась на понедельник или субботу. Тогда уж точно не уедешь на субботу-воскресенье домой, как это обычно делали те, кто жил неподалеку от Харькова. Везло по-настоящему девкам – они получали дополнительный день отдыха. Специальности нашего института не предполагали обучение женского состава даже медицине и гражданской обороне, поэтому со второго курса наши "мисс" вполне законно имели лишний выходной.

Ну а у нас военка началась с общего построения и выявления лиц, не соответствующих по внешнему виду высокому званию офицера, хотя и будущего. Старшекурсники предупреждали о необходимости состричь волосы до размера в 2 см, но все же некоторые решили проскочить на "авось". И уже в первое же занятие гурьбой отправились в ближайшую парикмахерскую удалять лишние волосы с затылка. Впереди прическа не ограничивалась, чуб можно было носить любой длины, но ведь тогда самый "цимес" был в том, чтобы иметь длинные волосы на затылке, а ля "Битлы", да так еще, чтобы патлы ложились на плечи. Но это все только до первого свидания с военной кафедрой. Хорошо еще налысо не заставляли стричься, как новобранцев. После наведения порядка с прическами нас стали обучать строевым приемам, как мы про себя называли "шагистике". Группы стали взводами, служивые, которые имелись среди нас, стали командирами, а кто не попал в командиры, вдруг в одночасье преобразились. Обычно, поступавшие после армии имели льготы, и им достаточно было сдать вступительные экзамены на тройки; таким образом, этот контингент не блистал знаниями, что-то конечно они знали, но больше по практической части, имея за плечами опыт, в том числе и армейской жизни. Они твердо знали, чего хотят, и в отличие от нас, вчерашних школьников, воспринимали учебу более серьезно. Но учеба им давалась не так легко, и часто эти студенты, как мы называли их – "дембеля" обращались за помощью и разъяснениями к нам, "школярам". А на военке вдруг все стало наоборот, дембеля стали задирать нос и поучать нас всем премудростям строевой подготовки, которую они прошли в гораздо более широком масштабе. У нас же поначалу не все ладилось, моторная память не имела в запасе навыков строевого шага, поворотов на месте и в движении, наконец, всех приемов, которым в армии обучают первые полгода. Строевую подготовку у нас преподавал подполковник Лейко, высокий поджарый артиллерист, который, впрочем, ничем, кроме "шагистики" не прославился, было даже трудно представить, каким образом он дослужился до подполковника. Скорее всего, благодаря бравому виду и отличной выправке. Это всегда импонирует высокому начальству, особенно толстым пузатым генералам, компенсирующим таким образом собственную неповоротливость.

Как-то, показывая приемы обращения с автоматом, наш подполковник так увлекся, что у него нечаянно слетела фуражка и покатилась по ветру прямо в осеннюю лужу. Ни один мускул не дрогнул на его лице. Он докончил прием, что-то вроде из положения "на плечо", в положение "на ремень", и только потом прошел к луже и наклонился, чтобы поднять фуражку. На этом примере он еще несколько раз выговаривал нам, как серьезно следует относиться к строевым приемам.

Преподаватели в других группах-взводах были не столь ярыми строевиками, и мы тихо завидовали тем студентам, потому что их часто отпускали на перекур, в то время, как наш Лейко гонял нас до последней минуты. Ходили слухи, что его собираются списывать на гражданку, и он, якобы из кожи лез показать службу, а поскольку ничего, видимо, кроме шагистики за долгие годы службы так и не освоил, он возводил строевую подготовку в очень высокую степень важности.

"Прогулять" военку было немыслимо, но компенсировалось это тем, что офицеры-наставники очень формально относились к медицинским справкам, которые необходимо было представлять для оправдания отсутствия на занятиях. Достаточно было показать любую бумажку, отдаленно напоминавшую справку, иногда даже с переведенной при помощи вареного яйца лиловой печатью, и "дело в шляпе". Один из студентов раздобыл где-то бланки кожно-венерологического диспансера и регулярно их пользовал. Дошло до того, что с ним перестали здороваться за руку и вообще старались держаться подальше. Все понимали, что хотя справки и были фиктивными, но, как говорится, "и незаряженное ружьё раз в год может выстрелить".

Относительно медицины и справок следует сказать, что при институте был здравпункт, и туда всегда можно было обратиться. Это совсем не то, что ехать в 20-ю больницу, специально выделенную для обслуживания студентов. При желании, получить освобождение от занятий и вожделенную медицинскую справку можно было одним из нехитрых студенческих способов. Идешь в закусочную-автомат, заказываешь двойной кофе с коньяком, потом быстрым шагом, а то бегом – в здравпункт, лучше даже покашляв на холоде, и в итоге – температура 37,4, красное горло и освобождение на три дня. Врачица в здравпункте не зверствовала, скорее всего, была прекрасно осведомлена о наших медицинских ухищрениях, но виду не подавала и относилась к студентам лояльно. "Попейте чаю с малинкой, горло пополощите теплой водичкой с содой, в нос – зубок чеснока" – вот обычный рецепт нашего выздоровления. Как обходились с больными студентами в 20-й больнице, я не знаю, ни разу не удостоился за все пять лет учебы.

Некоторые студенты, чувствуя приближение завалов в учебе и в перспективе – армейских сапог, пытались уйти в академический отпуск. На этот счет были свои особые, чуть ли не "зэковские" способы. Один знакомый, чтобы уйти в "академку", решил сымитировать обморожение стопы. Он взял большой таз, насыпал туда снега с солью и натирал этой смесью стопу на левой ноге, пока она не побелела. По всей видимости, обморожение получилось настоящим, потому что он "загудел" в больницу на две недели. "Академку" человек получил, а вот как это потом скажется на его здоровье, большой вопрос. Хотя, в девятнадцать лет разве думаешь о дальних последствиях своих поступков?

У меня, к счастью, дальше небольшого повышения температуры в результате усиленного кашля на холоде и следующего за ним освобождения от занятий, дело не пошло. Конечно, как я уже упоминал, в нашем здравпункте врачица прекрасно знала все наши хитрости, но закрывала на них глаза и выписывала справки без особых придирок.

Понемногу дело шло к сессии. Сдавать нам нужно было, кроме традиционных высшей математики, физики и философии, два новых предмета: Введение в программирование и Мат основы кибернетики (МОК). Тут-то и выручила лояльность молодых преподавателей, разрешивших пользоваться любой литературой. Кто-то из нашей группы притащил огромный справочник по теории программирования, что-то вроде академической монографии, хотя реальной пользы от него не было. Выручили те самые надиктованные чудаковатым преподавателем конспекты по Алгебре высказываний, в которых, как оказалось, много ответов на каверзные вопросы экзаменационных билетов.

Что касается традиционных предметов, то здесь все было по старинке: берешь билет, готовишься и отвечаешь, никаких шпаргалок, бомбочек и переписывания из учебников не позволялось. Но и наш какой-никакой годовой опыт студенчества приучил находить выходы из сложных ситуаций. Я уже не просиживал ночь перед экзаменом за чтением книг, шел сдавать экзамен и отвечать одним из первых, и, даже если пользовался "шпорами", то скрытно, не привлекая внимания преподавателя.

На досрочную сдачу в этом семестре я не потянул, так что закончил сессию 28 января и уже 3-го  февраля смотрел по телевизору открытие зимней олимпиады в Саппоро, Япония.