Ему повезло

         Он родился в 1905 году в Польше на территории нынешней Западной Белоруссии в семье рабочего кузнеца.
Постоянная бедность, отсутствие перспективы, известия о революции в России привели его в семнадцатилетнем возрасте в молодёжную подпольную организацию. Через три года в 1925 году его и еще 4 юношей арестовали. Однако ему удалось бежать, 3 месяца скрываться и затем добраться до советской погранзаставы, перейти границу и попросить политического убежища.
Из Белоруссии его направили в город Астрахань, где ему была предоставлена работа на швейном производстве и общежитие.
В 1929 году его призвали в Красную Армию. После демобилизации (1933 году) он работал инструктором отдела пропаганды горкома ВКП:б. 
          31 октября 1937 года ого арестовали дома. Это было совершенно неожиданно: никаких “предвестников” не было. Привезли в известное в городе Оренбурге здание управления НКВД, сняли отпечатки пальцев, сфотографировали, после чего отвели в тюрьму и поместили в камеру на 12 человек. Там он встретил некоторых знакомых, от них он узнал, что всем предъявлены обвинения в контрреволюционной деятельности. Помнилось, вероятно по нелепости факта, что сокамерника парикмахера Швеца, в числе других обвинений заставляли признаться, что в случае войны, он якобы планировал взбираться на телеграфные столбы и перерезать провода.
          Вскоре их перевели в камеру, вместившую 50 человек. Было настолько тесно, что часть людей размещалась на полу под нарами первого яруса. Помнится, ученик ремесленного училища, 17 летний парень, которого арестовали за наличие у него учебника с портретом Тухачевского. Были также 8 школьников, привезенных из города Бузулука, арестованных как-будто за чтение запрещенных книг.
          На втором допросе ему предъявили для подписи сфабрикованный протокол показаний,  которых на самом деле он не делал. Из этих “показаний” явствовало, что он завербован Польской контрразведкой, заслан в СССР, откуда якобы через некого Парочинского передавал сведения о моральном состоянии служащих РККА, работников внутренних дел, коммунистов. Человека с такой фамилией он никогда не знал, поэтому потребовал очной ставки с ним, но ему в этом было отказано. Из этого же протокола он узнал, что он якобы организовал крушение поезда на станции Сырт Оренбургской железной дороги. ( Забегая вперед можно сказать, что в 1955 году при пересмотре его дела военной прокуратурой на запрос получена справка Оренбургской железной дороги о том, что на станции Сырт вообще крушений ни когда не было) Так как он отказался подписать протокол, его избили. На следующих ночных допросах всё повторялось. В итоге он не выдержал побоев и подписал протокол. Может быть, в этом сыграла роль также то, что это был уже 1938 год, заключенные друг от друга знали, что отказ от подписи ложных показаний только продлевает мучения, ибо никого не выпускают на свободу. Могли только отправить в лагерь или расстрелять. Чем выше положение занимал человек на воле, тем тяжелее обвинение ему предъявляли. Так, например, одновременно с ним в тюрьме сидел Т. Чичеров, бывший начальник политотдела управления Оренбургской железной дороги, старый большевик. Ему предъявили обвинение в создании контрреволюционной организации на Оренбургской железной дороге. Его зверски избивали, но он протокол обвинения не подписал. Как стало известно в будущем (после 20 съезда КПСС), его расстреляли.
В камере с нами сидел так же детский врач старик Левинтон. Однажды после очередного допроса с избиением он днём не вышел на прогулку,и, с заранее пронесенным острым предметом, вскрыл себе паховые вены. Умер в тюремной больнице.
            В феврале 1938 года без суда, без предъявления решения Особого Совещания ЕГО отправили этапом по железной дороге в Каргопольский лагерь Архангельской области, где только через полгода ему (в числе многих других) объявили решение Особого Совещания при НКВД СССР о том, что он осужден по ст. 58 II а ( измена Родине, шпионаж, террор, диверсия) сроком на 10 лет.
Всего в Каргопольском лагере было около 40 тысяч заключенных. Работал он, как и другие, на лесоповале, погрузке леса и лесопилке. Рабочий день – 10 часов. В лагере в довоенные годы давались выходные дни, в годы войны – работали без выходных.
Так как он был отправлен в лагерь зимой, то был в тёплой одежде, переданной ему женой в тюрьму, но люди, которых привезли в тёплое время года, были легко одеты и не могли выходить на работу в большие морозы. Он был свидетелем того, как нарядчик Твердохлёбов сбрасывал  заключенных с верхних нар на пол, как бревна, а затем выводил с помощью охранников в нижним белье из барака на мороз стоять на деревянном пне 15 минут. В будущем заключенным стали выдавать ватную одежду.
            При сопровождении на работу конвой ежедневно предупреждал: Шаг влево, шаг вправо засчитывается как побег. Предупреждаю!” Заключённые называли эти повторные обращения “конвойной молитвой”. При возращении бригад с работы бригадир отчитывался прорабу. При невыполнении плана какой-нибудь бригадой прораб избивал заключенных подвернувшейся под руку доской.
           Осужденные по 58 статье старались работать добросовестно. Норма питания зависела от выполнения плана. Выполняли план заключенные из местного населения, карелы, привычные к тяжелой работе в условиях Севера. Они получали повышенную пайку хлеба от 800 г. до I кг. в день. Людям умственного труда, выходцам из южных республик, тяжёлая работа была не под силу, тем более на лагерной баланде, жидкой каше и 600 граммах хлеба в день. Приходя с работы голодные люди собирали очистки овощей у столовой. От непосильной работы, истощения и болезней многие умирали.
            Жили заключённые в одноэтажных бараках, спали на двухярусных сплошных нарах в большой тесноте ( около 300 человек ) и ужасающей завшивленности. Из-за того, что лагерь был новый, бани сначала не было. Позже построили её и дезокамеру. Кроме тяжелой работы, плохого питания, трудных условий жизни,  морозов, жизнь заключённых утяжелялась издевательским обращением. Периодически не давали высыпаться. Ночью поднимали, выгоняли из барака и устраивали обыск. Был случай крайнего произвола. Однажды обнаружился побег пяти заключенных, осужденных по уголовной статье. Среди них был 15 летний подросток. Всех поймали, вернули в лагерь и без суда расстреляли.
В первые годы политические заключенные жили вместе с уголовниками, которые их терроризировали, крали тёплые вещи и обувь, снимали кепки, отбирали посылки.
Были распространены доносы. На заключённого, бывшего юриста Поспелого, донесли, что он рассказывал антисоветские анекдоты. Лагерный трибунал судил его и прибавил срок заключения еще 10 лет.
       Когда стало известно о начале войны Он, как и немалое число других политзаключенных, написал заявление начальнику лагеря с просьбой отправить его на фронт. Ответили даже не по существу вопроса трафаретным текстом: “Ваша жалоба рассмотрена и оставлена без последствий ”, хотя он писал не жалобу, а заявление. Этот заготовленный ответ не был случайностью, первые месяцы и даже годы заключения  невинно осужденные по 58 статье и он в том числе, все еще надеялись, что произошло какое-то чудовищное недоразумение, что в высших органах власти должны разобраться во всем, и писали жалобы в Прокуратуру  СССР, в Президиум Верховного Совета. Писал и он. Но ответ получали все один и тот же. Его жена, как и многие другие жены осужденных, ездила на прием в Прокуратуру СССР и по приезде домой через какое то время получила тот же трафаретный ответ “Ваша жалоба рассмотрена и оставлена без последствий”.
          За 10 лет пребывания в лагерях он встречался с заключенными разных профессий и национальностей, бывшими работниками умственного и физического труда, артистами и профессорами. Были и политэмигранты.
          Судьба заключенных зависела от того какой была охрана, администрация лагеря, медики. Среди служащих встречались и порядочные люди. Начальник санитарного отдела Каргопольского лагеря Блюм уговорил начальника этого управления Коробицина не выводить заключенных на работу при морозе более 30 градусав. Начальник Островного участка Каргопольского лагеря Ковальский Павел Александрович был образованным, мягким и добрым человеком, не унижал заключенных, беседовал с ними, давал свидания приехавшим родственникам на два дня. От одного из вольнонаёмных служащих, близкого к Ковальскому, он знал, что в первые годы тот ждал перемен, даже роспуска лагерей и тяжело переживал происходящее. Это окончилось трагично: он повесился у себя в кабинете.
          Очень многое зависело от работы медиков, тоже заключенных. Ведь болели многие и часто. Встречались добросовестные врачи, которые внимательно относились к больным. Лечили по возможностям того времени, освобождали при необходимости от работы. Очень любили врача Петрова Александра Петровича, проживавшего до ареста в городе Ташкенте. Во время его доброй работы и смертность среди больных была ниже. Однако лагерное начальство посчитало, что слишком много заключенных освобождается  врачом от работы и доктор Петров был переведен на другой лагпункт на должность фельдшера. Вместо него прислали другого врача, который шёл на поводу лагерного начальства и нередко отказывал заболевшему от работы, что привело к увеличению тяжёлых больных и увеличению смертности. В Островном лагпункте была медсанчасть, которой руководил молодой врач Ривкин. Он очень хорошо относился к заключенным и добросовестно работал, но кто-то донес на него, в результате чего его перевели на общие работы в лес. Он не выдержал непривычного непосильного труда, заболел и умер.
          Почему выжил персонаж этого очерка? Через 10 месяцев работы на лесоповале он тяжело заболел гнойным плевритом, был помещён в больницу, где лечился в течение полугода у врача Колоди Михаила Васильевича. В то время из-за холодов и плохой одежды больных с воспалением лёгких и плевритами было много, и многие умирали. Из-за того, что у НЕГО был гной в плевральной полости, его лечили пункциями с удалением гноя и промываниями. Он поправился.
Из дома он регулярно получал посылки. Ему повезло: он выжил. Затемнение в правой половине грудной клетки от оставшихся спаек обнаруживалось всю жизнь при рентгенологическом обследовании.
После болезни заключением медкомиссии его освободили от тяжёлой работы и перевели в швейную мастерскую. Вот это и позволило ему дожить до освобождения.
           I ноября 1947 года по истечению срока заключения его освободили и он вернулся к семье в город Чкалов ( город Оренбург ). В течение нескольких месяцев  не мог устроиться на работу  из-за своих анкетных данных, пока не нашел работу по специальности в пригороде.
           В мае 1949 года его вызвали в 1-ое отделение милиции города Чкалова к оперуполномоченному Григорьеву, который попросил у него паспорт, не вернул его, и стало понятно, что это снова арест. Григорьев отвел его в управление НКВД, (здание которого находилось рядом), в камеру подвала. На допрос вызвали только через 10 дней к капитану Филиппову. Вопросы задавались относительно прошлого, причин пребывания в лагере, статей обвинения. Через 7-8 дней капитан Филиппов вызвал его на второй допрос, требовал вновь подписи обвинения, предъявляемого в 1937 году. На последнем допросе ему предъявили обвинительное заключение, которое на этот раз он отказался подписать и потребовал вызова прокурора. По указу прокурора следователь  отразил в протоколе отказ подписать обвинительное заключение и заявил, что его всё равно отправят в Сибирь. Через полтора месяца ему было объявлено решение Особого Совещания о высылке в Красноярский край на вечное поселение. С сентября 1949 года по июль 1954 года он находился в ссылке в Сухобузимском районе Красноярского края, работал по специальности. В этом районе отбывали срок около пятисот человек.
            В августе 1954 года его вызвали в районное отделение милиции и объявили решение Особого Совещания КГБ об освобождении из ссылки, выдали справку об освобождении. Паспорт вручили уже в городе Чкалове.
Также как по освобождению в 1947 году, он не мог сразу устроиться на работу по тем же причинам. После заполнения анкеты в отделе кадров в швейных мастерских ему отказывали в работе, прямо заявляя, что это связано с его судимостью по 58 статье. В конце концов, нашлась работа вновь в пригороде (закройщиком в швейную мастерскую).
            Во время его возращения проездом в городе Москва он оставил в прокуратуре СССР заявление с просьбой о реабилитации. Следствие с пересмотром дела проводила военная прокуратура в городе Чкалове. В процессе следствия были исследованы многие документы, в том числе полученные по запросу из Белоруссии, свидетельствующие о его работе в подполье, документы, опровергающие факты обвинений, предъявляенных в 1937 году. Проверка заняла полтора года и установила полную ложность обвинений, сфабрикованных в 1937 году.
            Справку о реабилитации ему вручили в апреле 1956 года в военной прокуратуре в городе Чкалове. 24 мая 1956 года он был вызван в Москву в ЦК КПСС, где его восстановили в ряды партии с учётом прежнего стажа с 1930 года.
Он работал до 1970 года и в возрасте 65 лет вышел на пенсию. В последующие годы в городе Оренбурге, а затем по переезде в городе Куйбышеве, он вёл общественную работу, выполняя поручения территориальной партийной организации Железнодорожного района. И до конца жизни оставался преданным коммунистической идее.


P.S. Эта история записана по воспоминаниям моего отца Крайн
Давида Павловича.