Под солнцем тают на Алатау...

В Казахстане очередным летом было дело... На каникулы, а раньше школы просто на лето, я всегда ездила в Казахстан к маминым родителям.

Уютно подмигивал зелёными огоньками приёмник на кухонной стене, из него раздавалось:

Хочу тебя забыть, да видно, не получится,
Сплетаются в года моей печали дни.
Я отдала тебе, Америка-разлучница,
Того, кого люблю, храни его, храни!

Чем-то меня потрясла эта песня в возрасте лет 5ти-9ти, я очень глубоко чувствовала, что того, кого люблю - деда Виталия, наверное - я отдала Америке-разлучнице, и как теперь моей печали дни сплетаются в года.

Московская зима мне грусть мою пропела,
О чём тебе поёт Нью-йоркская зима?

Я пела это, безбожно мимо нот и довольно громко, когда часами опасно высоко раскачивалась на железных качелях во дворе.

Когда меня позже, в Москве в Марьино на улице Перерва, накрыл подростковый депрессняк, я валялась без сна, уложенная спать в девять вечера, на своей высокой, вровень подоконнику, кровати в нашей с братом Арсом детской с евроремонтом. Лежала, вспоминала деда, и какая-то безумная меня посещала мысль, что я бы хотела, чтобы дед сейчас оказался здесь - но для него здесь слишком опасно, так что пусть уж остаётся в своей Алма-Ате. Периодически мне снился тогда - не знаю почему нереально счастливый - сон: мы с дедом в ночном, освещённом луной лесу, дед рубит деревья, а я, как всегда, наблюдаю, как он работает. Периодически, примерно раз в три минуты, нас с головой и до самых верхушек деревьев накрывает приходящая из-за леса тёплая морская волна, и тогда мы хватаемся за деревья, обнимая их, чтобы нас не унесло в море. Волна спадает, и дед снова рубит.

Я лежала ещё и, закрыв глаза, как можно более правдоподобно представляла себе, что я на даче под Алма-Атой, тоже ночью, лежу там в дачном доме на своей кровати и засыпаю. Вот, я лежу на кровати, и могу потрогать рукой стену дачного дома, в стык которой стоит моя кровать; вот, дальше на противоположной стене окно с кондиционером под ним - такой громадной, с ночной столик, белой ребристой коробкой; из окна доносится лязг недальней колонки, народная тропа к которой не зарастала ни ночью ни днём, и дальний, но звонкий лай собак; вот, дальше у противоположной стены кровать-топчан с храпящим на этом топчане дедом Виталием; вот большой, из крупного булыжника сложенный дедом Виталием камин у следующей стены, при нём небольшая лавочка, чтобы сидеть на ней смотреть на огонь, и кочерга, чтобы ворошить угли; вот, поверх деревянной квадратной крышки в полу (вход в погреб), раскладушка с мирно сопящей на этой раскладушке бабушкой. Наконец я совсем уже верила, что я там, на Алма-Атинской даче, и открывала глаза. Открыв их, я снова видела Москву и нашу с братом детскую. За окном бывало тепло и дождливо, и фонари отражались в чернейших асфальтовых лужах (не вставая со своей высокой кровати, я просовывала голову сквозь штору и всё это видела).   

В Алма-Ате на даче я произнесла своё первое матерное слово. Улицы нашего дачного посёлка назывались "линии", так мы жили на 10й Линии, а моего возраста девочка Саша, такая же лохматая как я и с ненормально красными губами, жила рядом, на 9й Линии. Мы познакомились с Сашей возле обрывающейся в ведро и на сандалии ледяной водой колонки, куда Саша пришла набрать воды (у нас была одна колонка на несколько Линий, и как раз возле нашего дома). Весь день мы играли с этой Сашей, у которой через слово было "б...". В тот же день я вставила новое слово в своё общение с бабушкой, и играть с Сашей мне запретили навсегда.

Ещё я, тоже где-то на даче, познакомилась с примерно 5ю годами меня старше девочкой Олей. Мы с ней обменялись адресами, и не помню, что она написала мне в письме, зато хорошо помню приписку крупными буквами ЖДУ ОТВЕТА КАК СОЛОВЕЙ ЛЕТА и лист бумаги с письмом, весь испятнанный поцелуями лиловой помады. Родители отсоветовали мне отвечать на это письмо. Это произошло ещё на Остоженке, в коммуналке, в которой я чувствовала себя дома и среди родных людей больше, чем позже на окраине Москвы на Перерве в трёхкомнатной квартире. Наверное, я, как кошка, привязываюсь к месту.

Я пошла в первый класс, или ещё раньше этого родители со мной занимались, и постигла сложение и вычитание.

Это было в Казахстане в квартире на Розыбакиева, я сообщила родителям, которые тоже были тогда в Алма-Ате, что я уже знаю математику досконально, и больше учиться мне нечему. Моя закончившая физмат спецшколу, потом МИФИ, мама рассердилась, глаза её сузились, она взяла лист и написала мне список примеров:

2Х2 =

2Х3 =

2Х4 =

и так далее. Я не знала, что значит этот косой крестик между цифрами, и уныло сидела за журнальным столиком, надеясь, что ли, что на меня снизойдёт озарение. Мимо ходил туда и обратно (в спальню из кухни и в кухню из спальни, а я сидела в гостиной) чему-то радовавшийся дед Виталий, и заговорщицки косился на меня. Я тоже на него косилась в тайной надежде, что он как-нибудь мне подскажет. Но он так и не подсказал, и наконец мне пришлось маме признаться, что решить примеров я не могу.

"Под солнцем тают на Алатау седые льды...", - пели мы с бабушкой, сидя на балконе, когда я - классе в 3м-4м - приезжала на летние каникулы.

Под солнцем тают на Алатау седые льды,
Сияют горы, живёт мой город, цветут сады.
Пришла нежданно пора свиданий, пришла весна,
Весны волненьем и вдохновеньем душа полна.

Порог балкона был проложен каким-то цельным красным камнем, немного похожим на кирпич, и под казахстанским солнцем лежавший на пороге камень раскалялся особенно сильно. На этот порог мы с бабушкой клали какую-нибудь тряпку, чтобы не так горячо было сидеть; мне малолетней на голову в качестве панамки надевали трусы. Мы сидели пели и болтали на балконе часами.

Если умру я - не закрывайте балкона.
Дети едят апельсины (я это вижу с балкона).
Жницы сжинают пшеницу (я это слышу с балкона).
Если умру я - не закрывайте балкона.

                Ф.Г.Лорка

                21-04-2019