Теоретик. рассказ

- (поёт)...отпечатки пальцОв на гранёном стакане
        я оставлю тебе навсегда, навсегда...
        будешь ты...будешь ты...чего ж там?..
        чего-то маме...
  Тьфу ты, забыл, пёс тебя подери...
- Браво, Стёпа, брависсимо! Почём билеты продаёшь?
- Какие билеты?.. Здорово, Михалыч. Ты чего там про билеты?
- Ходишь, говорю, по селу, песни поёшь, а ведь сейчас у нас век коммерции по стране шагает, друг мой ситный. Понял? Шапку к ногам: пусть любители послушать наполняют её денежками.
- Ты что, Михалыч, чокнулся что ль? Чтоб я...со своих земляков-односельчан...деньги!? Я что, по-твоему... клоун что ли!? Я пою,  потому что меня тоска грызёт который день, хоть, прямо, плачь или в петлю лезь... А он - деньги...
- Погоди, Стёп. Я не хотел тебя обидеть - пошутил просто.
- Пошутиил он... Хотя тебе, конечно, на моё состояние...
- Нет-нет-нет, Стёп! Зря ты так. Погорячился я с шуткой, извини. Чего у тебя стряслось-то?
- Тоска изнутри точит - спасу нет.
- И давно?
- Я же говорю - несколько дней. Ну...если точней, то...четвёртый, - сказал Степан, загибая пальцы.
- И с чего она началась?
- Иду по улице мимо Самурая три дня назад, смотрю, а он сидит на лавочке возле дома и плачет. Я, конечно, спрашиваю: "Ты чего, дядь Мить? Случилось чего?" "Случилось, - говорит, - ещё как случилось". Я, значит, уточняю: "Дядь Мить, а конкретней?"  "Понимаешь, - говорит, - сеемисть девять лет мне сегодня привалило". "Так радоваться надо", - я ему. "Ага, - говорит,-  чего радоваться-то? Осталось с гулькин нос пожить-то. Ты хоть представляешь - сеемисть девять лет. Это же...это... Вот и плачу. Тебе-то, Стёпа, сколь будет?" "Семисть, - говорю, - весной шарахнуло". "Да ты ещё младенец, Стёпушка", - сказал Самурай и снова заплакал. А тут вечерком мы с Кешкой вмазали по маленькой, меня и раскорячило. Я как бы со стороны на себя глянул и ахнул: семисть лет - это ведь тоже не фантики. Сколь людей до этого возраста не доживает? Вот меня и закуролесило: страх пронзил наскрозь мой организм. И давай я придумывать всякие ситуации. Голова, не поверишь, кругом пошла... Четвёртый день, как умалишённый, брожу по селу, песни пою да...над собой то смеюсь, то плачу. Беда, прямо.
- А с Самураем ты...ни-ни что ль?
- Ну, как же! Обмыли мы с ним, как положено, его день рождения. "На сопках Манчжурии" спели. Он же, Митька-то, с япошками воевал.
- С какими япошками? Ты что, Стёп, считать что ль не умеешь?
- Почему не умею?.. Умею. В детстве в войну играли когда, Митька против самураев дрался, как зверь, прямо. Вот и стали его Самураем звать. Тебя тогда ещё и на свете, наверно, не было... Короче, нормально день рождения обмыли... Потом, кстати, Федька Тёртый подвалил...к концу, значит. Самурай ещё пузырь своей вытащил. Вот. Федька песню спел...ну...которую я сейчас немного вспомнил. Мне она уж больно понравилась. Несколько раз Тёртый её на "бис" спел. Жаль только, что слова я забыл, а к Федьке идти...ну его к чёрту...бандита. Он же пару месяцев назад из тюрьмы вернулся. Злой - против слова не скажи... А песня хорошая, прямо, до слёз прошибает... У меня, Михалыч, скажу тебе по секрету, в юности, когда у тебя ещё сопли под носом не просыхали, была здесь, в селе, подружка. Зиной звали. Был я от неё без ума. Но совершил непростительную ошибку. Дурак я, Михалыч. Ох, дурак. Так уж получилось, что решил я гордость свою показать. Ну...и показал. Не тот характер попался. Дала она мне от ворот поворот. Вот дурак. Я же её, считай, всю жизнь любил и сейчас нет-нет да и вспомню. Получается, что к тоске моей кручинушке прибавка.
- Даа... Годы, они, идут и идут. Ты намекаешь, что я, вроде, ещё молод совсем, а ведь мне тоже за шестьдесят. Даже не знаю после твоих слов радоваться или огорчаться. Адын грузын, помнишь как
  пел: "Мои года - моё богатство".
- Агаа... У него, может, и богатство, а здесь шиш с маслом да пуд соли на горбу.
- Ты, Стёпа, меня совсем запутал: у тебя и оттого тоска и от этого. А стержень где?
- Э-хе-хе... Так ведь одним словом не объяснишь. Я, Михалыч, сначала представлял свой жизненный путь совсем по другому, чем сейчас. Напряг меня Самурай. Вот скажи мне: ты верующий человек ай нет?
- Даа...как сказать? Наверно...ну, не знаю. А что значит, быть  верующим?
- Здрасте-мордасте! Тупого не включай. В создателя нашего веришь?
- Стоп...Нас по жизни чему только не учили: и тому, и этом, и...даже не знаю. Наверно, всё-таки - верующий.
- Молишься по утрам-вечерам, перед обедом, а?
- Нет, конечно. Но...но говорят, что главное в душе верить, а...
- Чего "а"? Безбожник ты, как и я. Ни в кого мы с тобой не верили и не верим. Чего придумывать чего не попадя.
- Нуу? И что дальше?
- А дальше вот что. Я как-то представил свой жизненный путь следующим образом... Кстати, твой путь от моего не больно сильно отличается. Так вот. Наш с тобой жизненный путь - это лестница
типа эскалатора. Каждая ступенька - это прожитый год.
- И куда лестница ведёт?
- Слушай и не перебивай, а то я с мысли сорвусь. Лестница ведёт нас вниз медленно, но верно. Почему, спросишь, вниз? А куда же ещё? Все безбожники идут только вниз поближе к горячим  сковородкам. Дойдёшь до последней ступеньки, и всё - Здравствуй, милый добрый ад.
- Спасибо, Стёп, порадовал. А повеселее ничего нет в твоих  размышлениях?
- Есть, Михалыч, есть. Можем порадоваться. Ееесть, едритт её через колено!
- Ну, давай, чего тянешь-то?
- Страшно? А в создателя не верить - не страшно? А грешить без конца - не страшно?
- Стёп, хватит нагнетать. Ну?
- Не боись, Михалыч. Для таких, как мы с тобой, есть другой расклад. Я подумал, подумал и решил, что лестница может не только вниз вести, но и вверх.
- Стоп-стоп-стоп... Как это вверх? Ты же говорил, что...
- Михалыч, я же объясняю тебе, что это другая теория. Так вот.Лестница ведёт то вверх, то вниз. И зависит это, как думаешь, от чего?
- Откуда я знаю.
- Эх, Михалыч-Михалыч... А вот от чего... Скажем, согрешил: ступенька опускает тебя вниз; ещё согрешил - опускает ещё на одну, но если вдруг переведёшь бабушку через дорогу, то поднимешься на ступеньку вверх. То есть: согрешил - вниз, совершил благое дело - вверх. Причём...причём... мне кажется, что за хорошее деяние в отличие от деяния греховного, ты поднимешься не на одну ступеньку вверх, а сразу на две. Вот так. Согрешил - ступенька вниз, сделал благое дело - две ступеньки вверх. А в конце пути нас уже ангелы ждут. Им и решать-то ничего не надо, потому что последняя ступенька, она, как индикатор: выше горизонта - праведник, а если ниже, сам понимаешь...грешник. Я думаю, что если ступенек вниз одна-две, то ангелы ещё могут простить, а если больше - только в геенну огненну. Как тебе, Михалыч, моя теория жизни, а?
- Тоже тоскливо становится. И что делать?
- Как что? Надо грехи замаливать да вверх по ступенькам карабкаться
  изо всех сил. Время-то, вроде, ещё есть.               
- Есть-то оно, вроде, есть... Да только где их эти добрые дела совершать? Нешто, Маньку Сиротину по сто раз на дню через улицу переводить? А что ещё? Работники мы, считай, никакие.
- Не боись, Михалыч. Главное не совершать дурных дел: не материться, не хамить никому, не мешаться во всякие словесные перепалки...ну? Короче, быть всё время настороже. А как же? Грешить всегда намного легче, чем быть праведником. Чую, что мне не совладать с поставленной задачей, оттого меня и печаль-тоска неминучая настигла. Господи, прости нас грешных...меня и Михалыча.
- А чего это меня-то? Может, я в грешниках вовсе и не числюсь?
- Попросить, Михалыч, прощения у Бога лишним никогда не бывает. Это в молодости чуть не все безбожники, а к старости понемногу начинают осознавать: вдруг он и правда есть? Что тогда?
На несколько минут старики замолчали, думая каждый о чём-то своём.
- Михалыч, может, закурим, - наконец заговорил Степан. - Я, Михалыч, за эти четыре дня всю пенсию спустил, а поскольку живу один...труба будет мне...
- Стёпа, да ты как же, а!? Ёлки-колотушки! Эт сколь ещё осталось?
- Дней десять, - выдохнул Степан.
- Ладно, Стёп, чего-нибудь придумаем. Я, считай, тоже один. Моя-то у дочки в городе живёт, а сюда раза два в год заглядывает, так что...некоторый запас у меня всегда имеется... Держи, закуривай. Правда, только самосад.
- Спасибо, Михалыч. Твой самосад самый лучший в нашем околотке.
- В общем, Стёпа, чего думать да гадать: проголодаешься - приходи, чего-нибудь найдём. Оно ведь и песни петь на голодный желудок не очень приятно. Верно, Стёп?
- Верно, Михалыч, - сказал Степан, блаженно улыбаясь от предложения Михалыча. - Я, Михалыч, всё тебе верну в полном объёме и чем-нибудь помогу...Вот ты говоришь: где, мол, взять добрые дела? А это разве не доброе дело, которое ты мне предложил? За спасение свихнувшегося старика тебя сразу на четыре ступеньки силы небесные поднимут.
- Я, Стёп, вовсе не против, если, конечно, там действительно кто-тесть. Знаешь что? Пойдём-ка, Стёпа, пожуём малость. Соловья баснями не кормят.
Глаза у Степана ожили. Старики затоптали окурки и поднялись на крыльцо, а оттуда прошли в дом.