Е. Л. Марков. Столица Казанского царства

Евгений Львович МАРКОВ

СТОЛИЦА КАЗАНСКОГО ЦАРСТВА

(Глава из книги "Россия в Средней Азии. Очерки путешествия по Закавказью, Туркмении, Бухаре, Самаркандской, Ташкентской и Ферганской областям, Каспийскому морю и Волге" в 2-х томах и 6-ти частях. Часть VI. Домой по Волге. СПб., 1901 г.)


В 4 часа утра мы были уже на палубе. Буря все свирепела и гнала вниз волны, черные и тяжелые, как свинец... Народ был везде на ногах. Извозчики, забравшиеся с ночи на пристань, выглядывали настоящими мокрыми курицами. Кроме них, впрочем, множество конок бегает между рекой и городом. Казань, по странной фантазии ее строителей - не на Волге, а в 7 верстах от нее. Может быть, разливы великой реки и низменность волжского берега заставили былую столицу татарского ханства уйти так далеко от Волги. Впрочем, все большие города татарской Азии, как убедились мы во время своих поездок по Туркестану, - Бухара, Самарканд, Ташкент, - выстроены в нескольких верстах от берега своих рек, по-видимому, из той же осторожности.
Пристань, где мы теперь стоим, называется «Устьем», и сама по себе представляет довольно безотрадный вид. От нее до города устроена, хотя и порядочно грубая и очень тряская, - но тем не менее исправная мостовая.
Я нанял извозчика и, не теряя времени, отправился с женой осматривать Казань. Раньше, чем въедешь в город, приходится проехать Адмиралтейскую слободку; у въезда в нее, на речке Казанке, так называемый «Петрушкин разъезд», нужно надеяться не имеющий ничего общего с именем великого монарха-преобразователя, которого неутомимая энергия и здесь, в земле диких черемис, чуваш и татар, создала когда-то верфи для постройки морских судов, предназначенных громить берега Каспия, и речных флотилий, необходимых тогда для очищения от гнездившихся повсюду разбойников Волжского торгового пути.
Адмиралтейская слободка, удержавшая за собою до наших дней это старое Петровское названье, теперь, конечно, не имеет ни малейшего отношения ни к каким судам и верфям, но она обратилась в целый промышленный городок своего рода и тоже по почину гениального Царя, который первый завел в Казани кожевенные фабрики и мыловаренные заводы, понимая, каким важным торговым и промышленным центром должна была стать далекая от Москвы Казань для своего Заволжского края. В Адмиралтейской слободке - известный во всей России завод стеариновых свечей братьев Крестовниковых, занимающий около полуторы тысячи рабочих и ведущий миллионные обороты; тут же и громадная крупчатка Романова, считающаяся первою на Волге. Улицы вымощены, все порядки городские, даже проезжая улица называется Московскою, как во всех настоящих городах. Есть даже больница, учрежденная в память очень уважаемого в Казани профессора, доктора Виноградова.
Завод Алафузова, славящийся своим кожевенным производством, и его же бумагопрядильная и ткацкая фабрика, вырабатывающие товару также на миллионы рублей, в ближайшем соседстве с Адмиралтейскою слободкой. Вообще Казань кишит заводами и фабриками и оборачивает на них огромные капиталы.
Казанские торговцы, особенно, конечно, татары, снабжают своею сафьянною и юфтовою обувью, своим мылом, свечами, мукой - Сибирь и даже Среднюю Азию. Слава казанской юфти исстари утвердилась на востоке и по всей Волге, даже еще во времена Болгарского царства, так что Петр Великий только возродил древний торговый и промышленный дух казанцев, угасший было после разгрома Казани при Иване Грозном.
Адмиралтейская слободка расположена среди низкой равнины, ежегодно затопляемой весеннею водой, на самом берегу речки Казанки. В половодье суда доходят вплоть до нее, и весенняя пристань Казани бывает уже не в Устье, как теперь, а у самой Романовской мельницы. Давно уже казанцы ломают себе голову, как бы им устроить здесь и постоянную пристань, так сказать, перетащить Волгу на 4 версты ближе к городу. Вопрос об устройстве так называемой «бухты» поднимался не раз, и были даже попытки устроить ее, окончившиеся весьма печально для легкомысленных предпринимателей, - но по причине огромной стоимости этого сооруженья нет пока надежды на его скорое осуществление. Луговая низина, окружающая Казань, весной обращается в совершенное море, и тогда Адмиралтейская слободка, Устье, Зелантов монастырь, и все окрестные поселки и заводы плавают среди разлива как острова архипелага.
Зелантов монастырь очень близко от Адмиралтейской слободы и очень хорошо виден с дороги на своем порядочно крутом холме. Его церкви и домики весело выглядывают из зелени сада, хотя весь этот монастырь - одно громадное кладбище.
Местные предания уверяют, будто Зелантов холм насыпан из подкопов во время знаменитой осады Казани в 1552 году, и будто на холме этом стоял шатер царя Ивана. Гораздо вернее, что на холме этом, кругом монастыря, погребено множество русских воинов, павших при осаде в битвах с казанцами. С тех пор холм этот стал излюбленным местом похорон для русских жителей города.
Что касается до легенд Зелантова холма, то они несравненно древнее Иванова времени. Зелант - это ничто иное как татарское имя «Змеиной горы» - «Джелан-тау».
Крылатый змей (Джелан) о двух головах, одной змеиной, другой - бычачьей, жил на этой горе и ежедневно летал пить воду из озера Кабана, около которого основался город Казань. Когда мудрые татарские колдуны, очистившие от змей и кабанов окрестности нового города, - ухитрились наконец умертвить и этого страшного двухголового змея, обрадованный хан, в память счастливого события, сделал крылатого змея гербом святого города. Герб этот сохранен Казани и под русским владычеством, как самое подходящее изображение в глазах наших предков той змеиной лютости и коварства, которыми ознаменовало себя Казанское царство в истории царства Московского. Впрочем, татарские колдуны, по-видимому, далеко не вполне очистили от зловредных гадин окрестности Казани, и исчадия крылатого Зеланта не исчезли даже под сенью православного монастыря, сооруженного в год взятия Казани над трупами во брани погибших христиан. По крайней мере, в записках г-жи Фукс, жены некогда известного профессора Казанского университета, - рассказывается очень живописно о том, как ей и спутникам ее во время половодья не было возможности пристать ни к одному острову в окрестностях Казани, потому что все они кишели змеями, как муравьиные кочки муравьями, и даже выстрелы из ружья не могли разогнать их.

*

Каменная дамба версты три длиной соединяет Адмиралтейскую слободу с городом. На половине этой дамбы извозчик наш съехал влево и направился к странному зданию, давно уже приковавшему мое внимание. На небольшом холмике среди низкого луга возвышается тупая каменная пирамида, совершенно напоминающая своею формой те творожные пасхи, которые приготовляются у нас для разговен в Светлое Христово Воскресенье. Крошечный крестик венчает эту колоссальную пасху из тесанных камней. Входы, украшенные низкими дорическими колоннами, напоминающие собою входы в египетские катакомбы, с двух сторон ведут в эту мрачную пирамиду. Старинные каменные ядра и старинные маленькие пушки валяются у входов. Мы с женой взобрались на холм и вошли внутрь небольшой церкви, построенной над прахом русских воинов, убиенных при осаде Казани. Церковь построена при Императоре Николае I и не представляет собою ничего замечательного. Портреты царя Ивана Грозного и Императора Николая украшают ее стены. Гораздо более поразил меня погребальный склеп, в который мы спустились через другой вход по темной лесенке, с восковыми свечками в руках. Мы очутились там прямо в недрах могилы. Глухая тьма и духота могилы. Огромный гроб белого мрамора стоит посередине, полный белых человеческих черепов, как воз малороссийского базара, полный арбузов. Но черепа не помещаются в этой просторной посудине: они насыпаны кругом, под подставкой гроба, они белеют без числа сквозь решетчатый пол склепа, в недрах сырой земли, везде, куда ни проникает глаз...
Их такое множество здесь, что, можно сказать, вся почва состоит из костей. Невозможно было рыть фундамент под церковь, по словам строителя, потому что чем глубже копали, тем больше человеческих костей находили в земле...
Недаром сложилась про Казань народная песнь:

Казань город на костях стоит,
Казанка-речка кровава течет,
Мелки-ключики горючи слезы,
По лугам - лугам все волосы,
По крутым горам все головы,
Молодецкие, - все стрелецкие...

Я рассмотрел многие черепа: почти все они были пробиты круглыми отверстиями, несомненными следами пуль, или расколоты сабельными ударами.
Ежегодно в славный День взятия Казани, 2 октября, служится здесь местным архиереем торжественная панихида по этим бесчисленным неведомым черепам, буквально сложившим здесь свои головы за веру и родину...

*

Казань только отсюда видна вполне хорошо. Кремль забрался на высокую гору, в неприступном углу между рекой Казанкой и болотистою речонкой Булаком. Древние стены и башни этого Кремля и золотые маковки старинных церквей составляют удивительно характерный первый план широкой картины, на которой привольно раскинулся этот не на шутку большой город.
Казань имеет глубоко православную физюномию, несмотря на несколько десятков своих мечетей, несмотря на свою многовековую мусульманскую историю. Только и видишь везде, наверху на горах и внизу по равнине, кресты, церкви, монастыри. Православие облегло здесь все кругом. В Кремле купола православных храмов теснятся целым золотым букетом. Чем ближе к Кремлю, тем чаще церкви и в городе, чем дальше от него, тем реже сверкают золотые кресты, и наконец только на последней окраине города, за Булаком, к озеру Кабану, где начинается загнанная подальше от православного глаза татарская слобода, - начинают подниматься одна за другою стрелы мусульманских минаретов.
Оттого Казань смотрит вовсе не Бахчисараем и не Бухарой, а чистейшею Москвой. Кремль ее особенно напоминает Московский Кремль и несомненно создан в свое время под его вдохновением. И стены, и башни сохранились удивительно хорошо. Особенно типична въездная башня с ее затейливыми, ступенчатыми ярусами, с ее двуглавым орлом на высоком шпиле, напоминающая отчасти Сухареву башню Москвы. Это исторические Спасские ворота, игравшие такую роль в день взятия Казани. На башне висит набатный колокол, а на наружной стене башни помещается за решеткой чудотворный образ Нерукотворенного Спаса, глубоко почитаемый жителями, - точная копия с того образа Спаса Нерукотворенного, который был написан на ратной хоругви Царя Ивана.
Эту священную хоругвь Царь собственными руками водрузил в воротах взятого города, и стал около нее, чтобы удержать от постыдного бегства своих победоносных воинов, которые в пылу победы рассыпались вдруг грабить соблазнительные богатства татарской столицы и едва не были истреблены отчаянными защитниками Казани.
«Уже воины наши в ужасе стали метаться назад через стены с громкими криками: «Секут! Секут!».
Царь Иван бледный смотрел издали на это общее бегство и думал, что уже вся наша рать выгнана из города. Но опытные воеводы, «великие синклиты, мужи века отцов наших, поседевшие в добродетелях и в ратном искусстве», по выражению князя Курбского, «самого Царя, хотяще и не хотяще, за бразды коня взяв, близь хоругви поставиша».
В то же время половина отборной двадцати-тысячной дружины, окружавшей Царя, с старыми воеводами во главе ринулась навстречу бегущим и опрокинула преследовавших татар...

*

Перед Спасскими воротами ветхий, преветхий упраздненный Ивановский монастырек, и выросшая на его месте новенькая церковь русского стиля; тут же рядом крошечный, хотя и пятиглавый, единоверческий храм очень оригинальной архитектуры.
Через Спасские ворота въехали мы в Кремль. Узкая улица его совсем задавлена громадными, неуклюжими зданиями присутственных мест и казарм, которые тянутся бесконечно длинным сундуком по правую сторону улицы. В татарское время здесь была тронная палата ханов. Древние православные храмы идут по другой стороне улицы почти сплошным рядом. Сначала пятиглавый Спасо-Преображенский монастырь, место подвигов и погребения святителей Гурия и Варсонофия - покровителей Казани; монастырь был и основан всего через 4 года по взятии Казани. Мощи св. Варсонофия до сих пор покоятся в нем в серебряной раке. Но мощи св. Гурия, прежде почивавшие тоже здесь, рядом с его духовным другом и товарищем, в XVII столетии были перенесены в Благовещенский собор. На дворе монастыря, на том месте, где были обретены нетленные мощи обоих святителей, построена богатая часовня. В монастыре почивает также известный в истории смутного времени митрополит Казанский Ефрем, который убедил в 1613 году царицу инокиню Марфу отпустить на царство сына ее Михаила Федоровича и возложил на него потом царский венец.
Рядом с монастырем - маленькая церковь Киприана и Устинии, еще более древняя и еще более историческая. Она была построена по повелению царя Ивана в самый день взятья Казани, 2 октября 1552 года, когда еще кровь лилась по улицам Кремля, и, конечно, была тогда срублена из дерева; каменная построена была уже гораздо позднее, но совершенно тех же размеров и того вида, как и старая деревянная.
Почти того же возраста и того же исторического значения Благовещенский кафедральный собор, где в драгоценной раке покоятся мощи святителя и просветителя Казани, архиепископа Гурия. Именно, он построен 6 октября того же 1552 года, всего 4 дня спустя после взятия Казани, сначала также деревянный, а через 10 лет был переделан в каменный. Царь Иван Васильевич собственноручно водрузил крест на том месте, где должен был строиться собор и где теперь стоит престол главного алтаря. Собор огромный, типичного московского стиля, с очевидным подражанием Успенскому, с высокою колокольней, также не чуждой воспоминания об Иване Великом; тут же, около него, архиерейский дом.
Интересно, что святитель Гурий, распоряжавшийся постройкой этого огромного храма, истратил тогда на него всего немного больше 1.200 рублей, считая тут и материал, и плату рабочим, каменщикам-псковичам.
Через площадь от собора - губернаторский дом, когда-то дворец казанских ханов, которых придворная мечеть переделана в домовую губернаторскую церковь. Неразрывною частью этой мечети был прежде изящный, многоярусный минарет, уцелевший до наших дней под названием «башни Сумбеки», или Сююмбеки, как пишет Карамзин, на основании летописцев. Башня Сююмбеки заканчивает собою Кремлевскую улицу.
Эта оригинальная башня уходит вверх стройными ступенчатыми ярусами, один уже другого, и венчается на высоте 35 сажен длинным шпилем с двуглавым орлом. Верхние ярусы ее - из нештукатуренного кирпича и, быть может, переделаны в позднейшее время.
Татары долго веровали, что в золоченом яблоке на недоступной вершине шпиля хранятся какие-то драгоценные для них грамоты ханов, но в 1830 году, по распоряжению министра Внутренних Дел, таинственное яблоко было снято и торжественно вскрыто на глазах татар; оно оказалось пустым медным шаром, насаженным на шпиль вместе с двуглавым орлом, в дни вовсе не казанских ханов, а в не особенно давнее царствование императрицы Анны Иоанновны, при которой башня эта была перестроена.
История царицы Сююмбеки, именем которой называется этот единственный, уцелевший в Казани памятник татарской эпохи, интереснее и поэтичнее самого памятника. Это благодарная канва для романа и драмы.
Сююмбека была девушка неописанной красоты, дочь ногайского князя Юсуфа. 13 лет ее отдали в жены ребенку-царю, 15-тилетнему Эналею. Но казанцы скоро умертвили Эналея, и новый хан Сафа-Гирей, влюбившись до безумия в ребенка-вдову, почти силой сделал ее своею женой. Сююмбека ненавидит развратника и пьяницу мужа и терпит безысходные страдания. Отец ее сам продал ее, - и весь, конечно, на стороне противного ей хана. 13 лет продолжаются мучения несчастной женщины, наконец Сафа-Гирей умирает, и юная красавица-царица остается с двумя малютками-сыновьями, из которых старшему Утемыш-Гирею, новому царю Казанскому, всего 2 года. Сююмбека делается правительницею ханства от имени малолетнего сына. Молодость скоро берет свое, и ею овладевает страстная любовь к удалому крымскому улану Кощаку. Кощак собирается сам стать царем, женившись на Сююмбеке, и разгромить неверную Москву. Но казанские вельможи недовольны вмешательством в государственные дела молодого и гордого любимца ханши; вспыхивает бунт против крымцев; Кощака и его ближайших друзей, заклятых ненавистников России, схватывают и посылают пленниками в Москву, где царь Иоанн приказывает тотчас казнить их. Сююмбека в отчаянии, в безысходном горе, готова пожертвовать всем царством своим, чтобы только отомстить Московскому царю за смерть дорогого ей красавца. А политика Москвы не может допустить, чтобы судьбами соседней Казани правила такая враждебная рука. Иоанн посылает на престол Казанский прежнего хана Шиг-Алея, повелевая взять Сююмбеку и везти в Москву.
Воевода князь Серебряный-Оболенский, по словам казанского летописца, «вшед в Казань с 3.000 вооруженных и 1.000 огненных стрельцов, ят царицу и со царевичем яко смиренную некую птицу в палатех ея».
«Вшед же к ней воевода с казанскими вельможами одеян в золотую одежду и ста пред нею съемши золотой шлык и рече ей слово тихо и честно: поймана еси вольная царица великим Господем нашим Иисусом Христом! Той отъемлет царство твое и передаст тя в руце великому и благочестивому царю Ивану Васильевичу!».
«И вдевши царица в мечеть, и раздра верхния ризы своя, и паде у гроба царева, власы свои терзающе и лице свое деруще».
Сам воевода, говорит Летописец, плакал, смотря на нее. Весь город шел за царицей до реки Казанки, где ожидала ее богато украшенная ладья. От слабости она едва могла сойти к пристани и, войдя в лодку, низко поклонилась народу. Вся толпа пала на землю с горьким рыданием... Царицу с царевичем увезли в Москву...

*

Рядом с Кремлевскою стеной, но уже за нею - большой многоглавый собор Казанского девичьего монастыря, обнесенный вместе со своею высокою колокольней и разными другими постройками особою каменною оградой. Это тоже один из исторических памятников царствования Ивана Грозного и одна из важнейших святынь Казани. Здесь хранится та прославленная во всей России икона Казанской Божией Матери, в честь которой церковь установила празднества два раза в год, 8 июля и 22 октября. Найдена была эта икона в первые годы по взятии Казани в земле, на месте страшного пожара, истребившего город. Монастырь был основан, по повелению царя Ивана Васильевича, именно на месте обретения иконы, а 8 июля было днем этого обретения. Бриллиантам, алмазам, жемчугам и всяким каменьям драгоценным, украшающим чудотворную икону, нет ни числа, ни цены. Досужие люди насчитали, будто на двух ризах и киоте иконы целых 3.000 драгоценных камней! Главная слава иконы возникла в смутное время земли Русской. Воинская рать, двинувшаяся с Волги на освобождение Москвы, все время несла с собою список с иконы Казанской Божией Матери, и победу над поляками, спасение Отечества народ приписал ее помощи. Царь Михаил Федорович построил во имя этой иконы Казанский собор в Москве и учредил празднование ее 22 июля, в день освобождения Москвы. Но впоследствии Казанская икона, сопровождавшая воинство князя Пожарского, перенесена была в Петербург, в Казанский собор, где и находится до настоящего времени.
Путешественника глубоко поражает это обилие древних православных святынь на тесном холме Казанского Кремля, это удивительное превращение «змеиного магометанского гнезда» в один из самых ярких светильников Христовой веры. В этом оригинальном духовном характере Казани больше, чем во всех вещественных памятниках ее, сохранились следы той своеобразной эпохи Русской истории, которая так резко отличалась всеми своими взглядами и приемами от современной истории нашей. В века Московских царей православие было глубочайшею коренною основой нашей государственности, нашей народности; русские цари, русский народ не постигали тогда ничего русского вне православной веры; и сознательно, и бессознательно это чувство руководило всеми предприятиями, всеми людьми. Вековая борьба с многообразными азиатскими хищниками, обложившими кругом своими царствами, ханствами, ордами тесные пределы Московского царства, была прежде всего борьбой с мусульманством. Исторические обстоятельства сложились так, что освобождение России от ига кочевников было вместе с тем освобождением христиан православных от нечестивого мусульманина; завладение великою славянскою рекой, доступ к Каспию, доступ к Азовскому и Черному морю, обеспечение мирного русского поселянина от хищных набегов, - было вместе с тем победой православной Руси над темным царством Магомета.
Каждый шаг исторического роста России того времени был смертным ударом Исламу в лице того или другого ханства, и вместе новою ступенью для распространения веры православной. Оттого-то церковь православная всегда шла во главе этой исторической борьбы, внушала царям самый замысел ее, подобно попу Сильвестру, вдохновляла их на борьбу, подобно Сергию Радонежскому или Васьяну Рылу, благословляла и торжествовала победы, сопровождала воинские рати и устрояла владычество православия еще на дымящихся огнем и кровью развалинах завоеванных городов и царств, раньше чем гражданская власть успевала вводить в новые области свои суды и порядки. Этим только и можно объяснить себе удивительно полное и скорое внедрение в русское государственное тело чуждых ему политических организмов, поразительно быстрое обрусение разных Астраханей и Казаней, Тобольских и Иркутских областей, между тем как все наши завоевания позднейшего времени, все Самарканды, Ташкенты, Варшавы, Гельсингфорсы остаются подолгу враждебными и чуждыми России иностранными государствами своего рода, где русский человек не может чувствовать себя хозяином. Русские времен Московского царства были так же веротерпимы, как и мы; они не мешали мусульманину исполнять свои мусульманские религиозные обряды, строить мечети, почитать мулл и имамов. Но они были искренни и прямо ставили свои задачи. Они завоевывали города и страны для того, чтобы быть хозяевами в них, и, действительно, делались немедленно хозяевами без всякого смущения и уловок, с твердою верой в свое право; себе и своему отводили господствующее место и сразу создавали в отвоеванных странах такие условия, при которых русскому человеку было возможно и удобно угнездиться в новом гнезде. То же самое делают и теперь везде, где это нужно им, англичане, немцы и все практические народы Европы. Иван IV, взяв Казань, сейчас же учреждает в нем архиепископство и строит ряд соборов и монастырей; сейчас же отводит под русский город Казанский Кремль и все ближайшие к нему места, удобные для защиты и торговли, а татар, во избежание всяких будущих столкновений и недоразумений, выселяет в отдельную слободу, где им не мешают русские, и они не мешают русским. Оттого-то в первые же годы после завоевания в татарской Казани уже появляются великие святители православной церкви, св. Гурий, св. Варсонофий и св. Герман, появляются православные иконы, чествуемые целою Русью, и на днях еще чуждая нам Казань делается вообще одним из твердых столпов русской народности, русской церкви, русского государства.

*

Мы не хотели покинуть Кремля, не обойдя по так называемому «Купеческому бульвару» его старые стены. Бульвар этот заворачивает по-над рекою Казанкою и открывает вид на окружающие Казань луга, на Волгу и ее горную сторону. Памятник убитым, Адмиралтейская слобода с своими заводами и фабриками, Зелантов монастырь, - все теперь у ваших ног. Кремлевские стены и башни стоят со времен царя Ивана Васильевича Грозного. Татарская Казань была окружена не каменною, а деревянною дубовою стеною: бревенчатые срубы ее были насыпаны плотно утоптанным хрящом и илом и вместе со рвом семисаженной глубины представляли собою тоже надежную твердыню, но все-таки, ради опасности «огненного запаленья» и гниючести своей, были заменены при Грозном более долговечными каменными стенами. Низкая и широкая Тайницкая башня, выходящая к реке Казанке, где были когда-то Муралеевы ворота, и чрез потайной ход которой осажденные ходили по ночам добывать воду, смотрит особенно характерно. Многие другие башни Кремля, поминаемые в летописях Казанской осады, не были возобновлены Иваном, потому что охват прежней деревянной крепости был много обширнее позднейшей каменной стены. Только крестный ход, который ежегодно происходит здесь 2 октября в день взятия Казани, продолжает по-старому обходить не один теперешний Кремль, а все те местности, которые некогда захватывались стенами татарской крепости.
От Спасских же ворот идет и главная улица Казани - Воскресенская. Тут гостинный двор, тут Дума, тут все лучшие дома и магазины города. Александровсий пассаж, - пожертвованный городу местным миллионером Александровым, украсил бы любую столицу. В конце улицы университет с клиниками. Огромное здание университета - в просторном и благородном стиле, отличающем все постройки времен Александра I. Когда-то на дворе его стоял памятник Державину, перенесенный с 1871 года на Театральную площадь.
Воскресенский собор большой, пятиглавый сохранил свой старинный стиль, несмотря на перестройку.
На этой площади не только очень хороший и большой театр, но и весьма представительный дом Дворянского Собрания. Тут же Державинский сад и памятник.
Барельефы на постаменте этого памятника несколько сухи, но колоссальная фигура поэта посажена величественно. Академические традиции сороковых годов, конечно, не дозволили художнику представить поэта иначе, как в безличном образе классического мужа, с непокрытою головой, в сандалиях и легкой тунике, опирающегося на лиру, чуждого всякой индивидуальности, всякой национальности, всякого определенного века. Это собственно не статуя Гавриила Романовича Державина, а статуя поэта вообще. Вдохновенно счастливый взгляд поэта и изящно задумчивая поза его переданы очень удачно, но, мне кажется, следовало бы придать лицу поэта более серьезности и грусти. Он смотрит на памятнике чересчур уже весело, хотя очи его и вперены в небо, так как художник замыслил изобразить Державина в ту именно минуту, когда он сочинял оду «Бог».
Мы объехали все более интересные местности Казани: Проломную улицу, где главным образом кишит вся торговля ее, Николаевскую площадь, Покровскую и Грузинскую улицу, лучше других застроенные; были и около прудка Черноозерской улицы, этого скудного остатка когда-то многочисленных «Поганых озер» татарской Казани, были и на Арском поле, на котором пролили в свое время столько крови русские и татарские удальцы, на котором Япанчи мерились своими ратными доблестями с Воротынскими и Курбскими, а теперь мирно торгуют рядом друг с другом русские и татарские лавочники.
В одном из маленьких переулков города мы осмотрели замечательную по архитектуре старинную церковь свв. Петра и Павла. Хотя она построена богатым казанским купцом Михляевым, при Петре Первом, в память пребывания в Казани этого великого государя, но архитектура ее скорее XVII или даже XVI века; восточною пестротою своего убранства она напоминает отчасти храм Василия Блаженного в Москве, а стилем постройки с своим характерным и высоким красным крыльцом Московский же Покровский собор. Колокольня, стоящая рядом, гораздо миниатюрнее самого храма. Он весь расписан разноцветными травами и арабесками, увит по всем колонкам, карнизам и наличникам окон пестрыми гирляндами алебастровых цветов, крыши его разделаны яркими шахматными полями, под куполом и кругом всего верхнего яруса писанные красками фигуры святых; такие же фигуры святых вырезаны на верху церкви и на ограде ее. Словом, этот оригинальный храм расцвечен и расписан затейливо, пестро и ярко, будто какая-нибудь китайская ваза, и я уверен, что редко можно встретить на Руси другую похожую на нее церковь.
Казань вообще смотрит уже далеко не простым губернским городом, а своего рода столицею целого края. Она полна учебных заведений всякого рода, и особенно важна для местного населения своею духовно-просветительною деятельностью, - этим историческим заветом ее первых святителей. «Братство св. Гурия» неутомимо переводит книги Священного Писания на языки чуваш, черемис, татар, мордвы и различных сибирских инородцев, заводит школы, посылает миссионеров не только в окрестные места, но и в далекие углы Сибири. Особенно много содействует этому, не говоря уже о Казанской Духовной Академии, превосходно устроенная братством в татарской части города «инородческая учительская семинария», где дети инородцев приготовляются просвещать своих собратьев русскою цивилизацией и христианскою верой. Во время путешествия моего по Средней Азии, я встречался со многими из воспитанников этой замечательной семинарии, почтенными педагогами-цивилизаторами киргизов, сартов и туркмен. Все они с необыкновенною любовью и уважением вспоминали самоотверженного подвижника науки и веры, недавно умершего директора своего Ильминского, замечательного знатока инородческих языков, которого неутомимой ревности семинария главным образом обязана своими плодотворными результатами.
Казань для этого края - естественная просветительница во всех отношениях. Недаром здесь возник и очаг научного просвещения - университет. Хотя, быть может, он был создан несколько ранее, чем жизнь предъявила свои требоватя на него, по одному теоретическому соображению в его будущей пользе, но тем не менее в настоящее время целая группа русских областей по Волге, Каме, Вятке живет в умственном смысле силами Казанского Университета; его влияниe отражается даже на губерниях Западной и Восточной Сибири, пока новый специально сибирский университет – Томский - еще не окреп и не разросся настолько, чтобы стать самостоятельным рассадником образованных деятелей для своей страны.
Казань - представительница своей стороны и в торговом отношении. Она стоит на старом торговом и административном пути, который спокон-веку шел из Москвы через Владимир и Нижний к Уралу и в Сибирь. В Казани старая Русь встречалась впервые с азиатскими элементами. До Казани в этой же приблизительно местности было Болгарское царство, до Болгарского - такая же торговая и богатая Биармия, хотя и неведомая нам в своих точных границах, но во всяком случае несомненно лежавшая в бассейне Камы. Устье Камы, прикрываемое неприступными для своего времени укреплениями Казани, можно было считать открытыми воротами из России в Заволжье, к Уралу, в далекие сибирские места, в маловедомые и трудно доступные области, где гнездились уже не европейские, a азиатские народности. Поэтому устье Камы, или вернее город, владеющий им, должен был издревле сделаться громадным торговым базаром, куда русский товар привозился для обмена на азиатский, а в то же время должен был стать и передовым боевым оплотом азиатских народов против неудержимо разраставшейся силы Московского царства. Борьба за Казань, за эти ворота Азии, была поэтому роковою необходимостью как для азиатского мира, так и для русского. Оттого-то Казанское взятие в истории России имело почти такое же значение, как Куликовская битва, и было торжествуемо современниками как величайшее и радостнейшее событие. Сломить Казань - значило сломить Азию в ее собственной твердыне, а не только свергнуть иго ее, как это сделал Иван III, значило, из защиты перейти наконец в наступление, из освободившегося данника Азии превратиться в ее владыку.
Действительно, после присоединения к России царства Казанского сами собою, какою-то неудержимою силою, сейчас же присоединяются к России сначала царство Астраханское, а скоро после того и Сибирское, - уже доподлинная Зауральская Азия. Это было тогда до того ясно для всех, что сейчас же после взятия Казани при дворе царя Ивана появляются послы могущественнейших Среднеазиатских властителей, Сибирского, Хивинского, Бухарского, Тюменьского и других ханов, которые никогда почти не посылали прежде послов в Москву, но которые поняли теперь, что Московский царь стал со взятием Казани одним из великих владык Азии, и потому приходилось волей-неволей искать его дружбы и милостей.
Такое исключительное положение Казани поддержало ее торговое и промышленное значение и в составе русского царства.
Хотя в последние годы Казань понесла сильный урон вследствие того, что осталась в стороне от железных дорог, но в настоящее время это неудобство уже устранено, и трудно сомневаться, что в недалеком будущем старый путь к Уралу на Пермь и Екатеринбург превратится в железный, и рельсы протянутся от Волги до Сибирских притоков Оби, в осуществление того, давно замышленного плана, который уже начал было приводиться в исполнение постройкою Екатеринбург-Тюменьской железной линии. Во всяком случае, даже и без прямого соединения Казани с Сибирью железным путем, сибирская и уральская торговля не минует Казани, по крайней мере, в течение большей половины года, когда является возможность сплавлять грузные и дешевые сибирские и уральские продукты самым дешевым из всех существующих способов перевозки, - водою по Каме, с которою не в силах конкурировать никакая железная дорога.
Трудно вообще сомневаться, что Казани, при условиях ее географического положения, предстоит еще блестящая будущность во всех отношениях, и нельзя не пожелать, чтобы в ожидании более широкой, просветительной, торговой и промышленной деятельности своей старая столица Едигеров и Улумахметов обеспечила прочным образом свое прямое сообщение с Волгою и ее горным берегом.


Текст к новой публикации подготовила М.А. Бирюкова.