Весенний этюд

 В апрельском лесу, где первые бабочки прятались от ветра в трещинах дубовой коры и под ногами пружинила перина из опавших, слежавшихся листьев, испуганно закричала сойка. Её надтреснутый голосок летел над деревьями, предупреждая лесных жителей о моём присутствии. Хорошо всё-таки, что я понимаю язык птиц. Эта малость добавляет лесным прогулкам свежести, романтизма, некой пикантности... Правда, начало в этот раз мне показалось довольно-таки резким, взволнованным: «Кошмар! Пришёл! Караул!» и потом уже - тише, с недовольством: «Ходят, бродят тут, всякие...» Я ответил ей: «Ну и дура!», улыбнувшись, буркнул себе под нос: « Вот и поговорили!» и пошёл дальше... 
Солнце легко пробиралось между голых ещё ветвей и нагревало подлесок с его обитателями. Кое-где уже проснулись ландыши и, потягиваясь, осторожно, будто дети спросонок, выглядывали из-под лоскутного одеяла. В кустах дикой сливы, приютившейся на поляне, не обращая на меня никакого внимания, спорили о чём-то своём взъерошенные воробьи. В процессе спора, на приглаженную снегом траву, изредка слетали серые пёрышки, подтверждая тем самым принципиальность отстаиваемых позиций. 
Пробираясь через кусты на берег лесного озера, я обратил внимание на разрушенный кабанами муравейник. Последствия осеннего набега, бесчинств, устроенных свинской компанией, трудно было переоценить. Создаваемый годами мегаполис лежал в руинах... Многочисленные жители его, чудом перезимовавшие в подземных убежищах, занимались теперь капитальным ремонтом. Уже толпой, облепив сухую ветку, прилаживали её как основу крыши нового дома. Тащили листики и травинки, обгоняя друг друга, подталкивали лентяев, помогали взявшим непосильную ношу, в общем, дружно решали коммунально-квартирный вопрос. Чуть в сторонке, сразу за пеньком, на котором я приютился, происходили события, о которых совершенно необходимо поведать отдельно...
Видимо, к обеду, один муравей (назовём его Повар), решил притащить на стройку большого сонного жука. Послали его за едой, по всей видимости, иначе чего же он шлялся, когда все работали. 
 Жук был раз в десять крупнее муравья и становиться едой совсем не хотел. Он, как закованный в броню рыцарь, уверенный в себе и добродушный, не желая трусливо убегать с поля боя и к битве так же не расположенный, просто вцепился в траву и сидел, прогревая на солнце блестящие латы. Толкая и подтаскивая «добычу», упирался изо-всех сил наш Повар, скользил, но сдвинуть её с места не мог. Товарищей у муравья поблизости не было и тот, ошалевший от кучи вкуснятины, в одиночку атаковал бронированную цель. Отчаявшись сдвинуть жука, опытный Поваришка стал бегать вокруг и покусывать его за лапки, в надежде заставить, дёрнувшись, перевернуться. Тогда можно было бы утащить беспомощного броненосца в муравейник, как саночки... 
Жук отдёргивал сильные конечности, стряхивал с них муравья, и дрожал, скорее всего, от негодования. Повар не оставлял своих попыток, упорно заходил с разных сторон, подлезал, и в очередной раз, ему удалось-таки больно укусить жука. Тот как-то сильно отклонился, подскочил и, падая, перевернулся вверх брюхом. Казалось - всё, дело сделано! 
Потащил было муравей молотящего в воздухе лапками жука, но тут недавняя жертва, по видимому, достаточно натерпевшись, щёлкнула треснувшими пополам доспехами о сухой лист и перевернулась обратно. Из-под раскрытого, как грузовой люк самолёта, панциря парусами на корабле расправились ажурные, прозрачные крылья... Замерев на мгновение, жук, комментируя недовольным басом муравьиный произвол, взлетел и, поднявшись над кустами, исчез среди леса. 
 Повар был в растерянности... Ещё мгновение назад перед ним была гора еды, рисовались в голове радужные перспективы на обед, и вот - пустота... Осознав безысходность голодного вечера, закружил по фигурным дубовым листам муравьишка, засуетился. Несколько минут ещё заглядывал под них с надеждой застать врасплох какую-нибудь гусеницу, но тщетно... 
 Мимо него, сгибаясь под тяжестью ноши, несколько муравьёв тащили воронье перо. Отчаявшись, и по всей видимости, решив завязать на сегодня с охотой, Повар понуро ухватился за краешек пера и понёс его вместе с остальными к муравейнику... 
 На моё колена села муха. Изловчившись, не иначе, как хищный зверь, я, конечно, прихлопнул обнаглевшую и, желая счастливого конца для повествования, бросил её перед моим муравьём на тропку. Наткнувшись на такой небесный дар, Повар сразу бросил несъедобную поклажу, весь приободрился и посветлел в отражённом от моего сапога солнечном блике. Привстав на задние лапки, как бы оглядывая трофей, охотник (мне показалось - я был без очков), повернулся и благодарственно кивнул... 
Стало понятно, что пора выходить из образа, возвращаться, так сказать, на землю, и, помахав рукой вслед Повару, уносящему подаренную муху, я отправился домой...
 На краю леса сойка-пересмешница, провожая меня, кричала из дубовой тени: « Иди! Иди! Уходи..» Я отвечал ей: « Да иду я, иду...»