Ностальгия по гулагу 7

 «Уровень одобрения Сталина в России достиг рекордного показателя»
 
 «Роль Сталина в истории страны положительно оценили 70% респондентов
«Левада-центра». Об этом сообщает РБК со ссылкой на данные мартовского
опроса социологов. Отрицательно к советскому вождю относятся всего
19% опрошенных. Издание подчеркивает, что исследование выявило рекордный
показатель положительного отношения к Сталину за все годы подобных опросов»

 (Из главных новостей СМИ 16 апреля 2019 года)

 Продолжение публикации о Сталине Игоря Васильевича Бестужев-Лада.
Российский учёный, историк, Доктор исторических наук, профессор.
Следующая статья «Сталинщина преступление без наказания? 5»
 http://www.proza.ru/2011/06/06/584

 «Но вернёмся в 1935-36 годы. Что было упущено из вида инициатором начавшейся политико-репрессивной кампании? По нашему мнению, два момента, в полную меру проявившие себя ещё в годы «коллективизации», но проигнорированные и на сей раз. Это, во-первых, уже упоминавшееся «соревнование» между исполнителями, кто быстрее отрапортует о большем числе... всё равно чего, — в данном случае арестованных. «Соревнование», неизбежно лавинообразное в условиях бюрократического централизма. И это, во-вторых, психология обывателя (способного занимать самую ответственную должность), который норовит использовать открывшуюся возможность для сведения личных счётов, получения корыстных выгод (например, квартиры или должности арестованного), просто чтобы выслужиться или «самоутвердиться» в жизни, особенно если всё время был и чувствовал себя ничтожеством, а вдруг получаешь возможность безнаказанно попирать других.

 В сумме всё это и вызывает абсолютно непредвидимый «эффект лавины», которая заваливает то, что, казалось бы, ни с какой стороны заваливать нецелесообразно.
Сказанное никоим образом не является попыткой оправдать Сталина: вот-де хотел «самоутвердиться», унизив и растоптав сотню-другую лично ему ненавистных людей сравнительно высокого положения, а оглянуться не успел, как счёт пошёл на миллионы. Нет, мы просто пытаемся понять, как и почему человек переходит в своих злодеяниях любые мыслимые рубежи собственной выгоды и начинает, образно говоря, в исступлении рубить сук, на котором сидит. А вообще-то мы уже, кажется, ясно дали понять: миллион безвинных людей, сотню или даже одного загубил, обрёк на мучительную смерть — всё равно преступник. И раз в конечном счёте получились миллионы жертв — надо держать ответ за миллионы. Не за то, что замышлял, а за то, что получилось.

 Есть и ещё одно основание полагать, что получилось не так, как задумывалось: спешная казнь двух составов руководства НКВД (Г.Ягода, Н.Ежов и их подручные), одного за другим, при нарастании репрессий. Мотивов можно предположить только три: первый состав действовал, с точки зрения «хозяина», недостаточно ретиво, а второй — чересчур ретиво; «козлы отпущения» для отвлечения и успокоения общественного мнения; импульсивная реакция до крайности раздражённого человека, который видит, что получается не совсем то, что хотелось бы видеть (хотя сам утверждает списки жертв).

 Первый мотив не мог играть решающей роли, потому что люди эти были слепыми исполнителями и не только делали всё, что им прикажут, но и старались предугадать малейшие нюансы в настроениях «хозяина». Так что масштабы и характер репрессий нетрудно было регулировать, не прибегая к «смене караула» (как это и имело место последние 15 лет репрессий при Берии). Второй мотив тоже не мог быть решающим, так как отвлекать и успокаивать общественное мнение не было необходимости. Атмосфера была прямо противоположной: общее смятение, искусственно нагнетаемый ажиотаж шпиономании, растущий ужас каждого, поскольку неясно было — «за что берут», ужас такой силы, что, как мы читаем сегодня в статьях на эту тему, передался последующим поколениям и сохранился до сегодняшнего дня. Даже пишущему эти строки приходится с трудом преодолевать вошедший в его плоть и кровь иррациональный ныне страх (правда, до самой весны 1985 года находивший себе не раз известное подтверждение, хотя и, так сказать, уже гомеопатическими дозами). Остаётся третий мотив.

 Не забудем также, что второй состав руководства НКВД возглавил человек из ближайшего окружения «хозяина», давняя личная преданность которого не вызывала сомнений, который в этом смысле ровно ничем не отличался от сменившего его Берии и который встал под расстрел, как и многие тогда, с возгласом «Да здравствует товарищ Сталин!». Это показывает, что он был уверен в своём патроне и, видимо, полагал, что пал жертвою интриг, оговора. Кстати, последнее вполне могло быть четвёртым мотивом, но тут полной уверенности нет, потому что этому человеку, в отличие от его предшественника и даже преемника, был создан тоже своего рода микрокульт микроличности (радиогазетная кампания: «железный нарком», «любимый нарком», «ежовые рукавицы для врагов народа» и пр.), так что последовавшая репрессия выглядела конфузом, и Ежова, убеждён, убрали бы менее демонстративно — способов было достаточно («несчастный случай» и т.п.) — если бы не было состояния крайнего раздражения случившимся.

 После ликвидации Ежова и его подручных волна репрессий действительно пошла на убыль, и накал кампании связанного с ними ажиотажа, нагнетаемого массового психоза несколько ослаб. Да и попросту физически было немыслимо арестовывать по стольку людей ежегодно более двух-трёх лет: не хватило бы ни лагерей, ни охранников. Но репрессии продолжались чередованием «волн» меньших масштабов вплоть до расстрела в 1954 году Берии и его подручных.

 Что из себя представляла типичная репрессия тех времён, тиражированная в миллионах экземпляров, мы ныне хорошо знаем из литературы и кинофильмов последних лет, от людей, которые сами прошли этот кошмар. Скрип тормозов «чёрной маруси» (или «чёрного ворона»), как тогда называли тюремную машину, обычно глухой ночью у подъезда дома, громкий стук в дверь, торопливое одевание хозяев квартиры (чаще комнаты), их исчезновение всей семьёй и огромная сургучная печать на запломбированной двери, вселявшая ужас во всех соседей, каждый из которых ждал, что следующей ночью настанет его черёд.

 А затем мужа ждали бесконечные допросы, пытки, «признание», что он «враг народа» — и расстрел или срок: десять, двадцать и более лет жутких каторжных работ, «срок», который полагалось «досиживать», даже если осуждённый шёл добровольцем на фронт (понятно, в штрафные батальоны) и проявлял чудеса героизма. Что происходило с женой в спецлагере «для жён врагов народа» и детей в спецдетдоме «для детей врагов народа», нетрудно (точнее, мучительно трудно) себе представить.

 Что могло стать конкретным поводом для ареста? Очень многое. Любой «сомнительный» факт биографии, начиная с «социального происхождения» (всякого, кроме «из рабочих от станка» или «из крестьян-бедняков»), либо службы в дореволюционной (тем более в белой) армии или госаппарате, и кончая, скажем, мелким конфликтом на работе за много лет перед тем. Мой собственный отец был репрессирован (правда, мягко — «только» исключением из партии на год плюс ссылкой на то же время) за то, что в середине 20-х годов не присутствовал по болезни на одном из партсобраний, где шла дискуссия между сторонниками и противниками Троцкого, и был записан в числе «воздержавшихся», о чём не знал, хотя до и после того исправно голосовал, как и подавляющее большинство его товарищей, за «генеральную линию партии». Безусловным поводом было то, что кто-то из родственников уже арестован — и только это. Поводом могло стать и любое неосторожно сказанное слово или анекдот, который мог быть двусмысленно истолкован как политический. И употребление газеты с речью или портретом «вождя» для завёртывания продуктов или смены белья в баню (самой распространённой сумкой была тогда сетчатая авоська), либо для иных нужд (туалетной бумаги тогда не существовало). И, понятно, оговор — сведение личных счётов.

 И так далее, вплоть до «без повода»: просто нужно было «добрать» необходимое число лиц, чтобы не оказаться в хвосте по сравнению с соседним районом или предприятием и самому не попасть в число жертв. И тут уж всё зависело от настроения составителя списков и от его личного отношения к «кандидатурам».
На высшем уровне все списки наиболее высокопоставленных жертв, как уже говорилось, визировались самим «вождём» и лицами его ближайшего окружения (Берия, Каганович, Калинин, Молотов, Ворошилов и др.), которые вычёркивали «излишние» либо вписывали новые фамилии. Это и был действительный приговор, не подлежащий обжалованию. Всё прочее являлось заранее предрешённой инсценировкой.

 За исключением лиц, действительно завербованных иностранной агентурой или совершивших диверсионные акты (они составляли долю процента арестованных), никаких более основательных поводов для ареста не было. В нашем поле зрения нет ни одной попытки коллективного или даже индивидуального публичного протеста — да это было практически невозможно ни для кого, кроме лиц, оказавшихся за границей (типа Ф.Раскольникова)».

 Окончание статьи в следующей публикации.

 Игорь Васильевич Бестужев-Лада(1927-2015), советский и российский учёный, историк, социолог и футуролог, специалист
в области социального прогнозирования и глобалистики. Доктор исторических наук, профессор. Заслуженный деятель науки РСФСР. Лауреат золотой медали Н. Д. Кондратьева 2001 года «за выдающийся вклад в развитие общественных наук».
Автор нескольких десятков монографий и брошюр, свыше двух тысяч статей в периодических изданиях.

  https://ru.wikipedia.org/wiki/ Бестужев-Лада, Игорь Васильевич

   22.04.2019