Как меня принимали в пионеры

 Кто помнит, как его принимали в пионеры? А  я вот помню. Мне никогда не забыть этот страшный день – 22 апреля...

С вечера мама приготовила мне отутюженное школьное платье и накрахмаленный белоснежный фартук с крыльями, на стуле лежали новенькие белые гольфы, а у двери ждали чешские лаковые туфельки на каблучке, раздобытые где-то по большому блату. Утром все это нарядное великолепие было надето, тщательно выправлено и увенчано двумя  огромными гофрированными бантами – тоже, конечно белыми.  Похоже, вступление в пионеры было круче, чем Первое сентября, на котором я, по правде сказать, малодушно ревела и упиралась всеми копытами по дороге в школу, чуя заранее, что ничего хорошего в ближайшие десять лет мне там не светит. А тут такой праздник  - посвящение в члены какой-то очень большой и могущественной организации. Да еще не  в школе, а во Дворце Пионеров!
    Нас, третьеклассников, было двенадцать  человек. Не помню, почему так – возможно, остальных приняли раньше. Но нас тогда точно было двенадцать…

Гуляет ветер, порхает снег
Идут двенадцать человек…

        Не человек, нет -  ангелов - с белыми крыльями, лентами и в сияющих белых крестильных рубашечках.  А кругом и вправду была метель – это облетали отцветающие черешни, персики и абрикосы. И мы вдыхали радость весны и  ждали, когда за нами приедет автобус и отвезет в чудесный Дворец Пионеров. И наша добрейшая АннаИванна, держа перекинутыми через локоть двенадцать оттутюженных алых галстуков, в который раз повторяла с нами давным-давно выученную наизусть Торжественную клятву пионера.

       Помните её? Ну как же?!..
«Вступая в ряды Всесоюзной пионерской организации имени Владимира Ильича Ленина, перед лицом своих товарищей торжественно клянемся:
горячо любить и беречь свою Родину,
жить, учиться и бороться, как завещал великий Ленин,
как учит Коммунистическая партия,
всегда выполнять законы пионеров Советсткого Союза.
За дело борьбы Коммунистической партии будь готов!
Всегда готов!»
   Основной текст Клятвы доверили читать мне, а одиннадцать моих будущих собратьев по ордену должны были осознанно, а главное,  с чувством  повторять «клянемся».
   И вот за нами кто-то приехал. Это точно был не автобус. Это был старый москвич – «каблук» цвета хурмы, из которого вышел пузатый водитель в полосатой майке и распахнул перед нами дверцы кузова. Мы увидели перед собой  камеру, где по бокам  притулилось  некое подобие скамеечек. АннаИванна пыталась возмутиться, на что водитель, разводя руками, божился, что автобус сломался, на базе велели в школу ехать ему. «Вай! Что тут ехать, женщина?! Полчаса максимум!»
     И нам велели сложить крылья и залезать внутрь.
     Нас было двенадцать. И был – «каблук». И сиденья были нам ни к чему, ибо всем пришлось стоять вертикально – как стоял стойкий оловянный солдатик - на одной ноге. Двери захлопнулись, щелкнул замок. В кромешной тьме нам было смешно и весело – настоящее приключение и праздник впереди. Глаза привыкли к мраку, и  мы увидели лучи света, проникающие через какие-то отверстия в кузове словно звезды в небе – их было несколько. Мы даже видели блестящие глаза друг друга, пихались локтями  и смеялись. Но как-то быстро становилось  жарко и душно. А когда машина, наконец, тронулась по школьным ухабам, то мы  повалились друг на друга. Кто-то разбил колено, кто-то ушиб локоть. Я стояла у борта, и разбила  губу о его железо.  Держаться было не за что – только друг за дружку, и меня то размазывал по стенке общий  вес моих одноклассников, то наоборот -  я почти падала на них.. Кто-то заплакал. Кому-то было больно. Когда машина подпрыгивала, было больно всем, ибо все  ударялись макушками о нагретый на солнце железный  потолок.
        Дышать стало нечем, и я прижималась носом к одному из отверстий в стене, через которое проникал свет, и пыталась вдохнуть воздуха. А следом к отверстию приникал  кто-то другой. Но вместо воздуха через все щели в легкие лез лишь  запах бензина и угарный выхлоп безумного «каблука».  Качка и бензиновые пары очень быстро сделали свое дело –  через десять минут меня вывернуло – прямо на саму себя. А потом – и не только меня. Мы кричали, плакали, стучали в стены и потолок,   и нас всех,  или почти всех, тошнило. Но из кабины мы слышали только громоподобное  «Ах, Арлекино, Арлекино, нужно быть смешным для всех…»
       Адский «каблук» ехал себе и ехал, резко тормозил на светофорах и  трогался рывками… и, наконец, все-таки приехал.
       И когда ироды, откупорили  двери нашей газовой камеры, то зрелище им предстало доселе невиданное. Вместо нарядных белокрылых ангелов, закрываясь мокрыми руками от яркого солнца, на  изуверов смотрели зареванные,  с ног до головы  облеванные  жалкие заморыши -  перепачканные, измятые и все до одного зеленые. Мой белоснежный фартук с крыльями, мое платье, гольфы, чешские туфельки и даже банты на косичках были   залиты моей  собственной и чужой блёвой. И такой вид имел каждый из будущих гордых и непримиримых  пионеров-орлят. Мы с плачем вывались из машины на солнцепек, кто-то  спазмами продолжал осквернять ступени величественного Дворца Пионеров.  АннаИванна, ехавшая рядом с водителем, набросилась на него с руганью, но тот в ответ орал на нее, что мы, мол,  заблевали ему всю машину и кто теперь это все будет мыть-отмывать! Ты, женщина, да?! Он гневно захлопнул кузов за нашей спиной, сел в свой «каблук» и, яростно газуя, умчался в Преисподнюю.
       АннаИванна трясла нас, пытаясь привести в чувство, но мы еле стояли на ногах. Пришлось ей кое-как построить нас парами и повести в здание, а там всех - и мальчиков и девочек – без всяких церемоний  загнать в  женский туалет. Она, причитая, мыла  нам  мордочки холодной водой и пыталась  оттереть своей шелковой косынкой  остатки  завтрака с парадной формы.  После всех этих экстренных реанимационных  процедур нас срочно гуськом повели в актовый зал, где никак не могли начать церемонию без нас.  Мы, опозоренные,  шли между аккуратными рядами будущих пионеров из других школ -  развязавшиеся банты, спущенные гольфы, поникшие крылья мокрых фартуков,  мокрые брюки и рубашки – между всего этого крахмального великолепия поистине достойных и гордых.  Достойные и гордые шушукались, фыркали, тихонько толкали друг друга в бок и откровенно хихикали над нами.  Наконец нас, сломленных, повесивших нос и не смевших поднять глаза, построили вдоль окна, перекинули каждому через руку алый галстук и начался обряд посвящения.
        АннаИванна шепнула мне: «Ну, Эллочка, давай, читай Клятву»… 
Я недоуменно подняла  голову посмотрела на нее заплаканными глазами… какую клятву, АннаИванна?... Все, абсолютно, все клятвы и обещания остались на полу канареечного «каблука», любая мысль о котором грозила обмороком прямо в актовом зале.
       Но пощады не было, орден был неумолим и не терпел слабаков - ритуал должен быть соблюден и каждый принесет свою жертву. Мне сунули в руки красную папку с текстом присяги и, давясь слезами, дрожащим голосом  я читала Торжественную клятву пионера, а мои товарищи по несчастью со всхлипами  слабеньким нестройным хором её торжественно  повторяли. 
     И с последним  выдохом троекратного «клянемся», сверху грянул марш, затрубили горнисты, забили барабаны и  к нам подступили старшие демоны пионерии  и, стараясь задерживать дыхание, навечно прикололи к сердцу каждого красивую  пламенеющую звездочку с профилем Ильича. А на шею повязали еще пахнущий горячим утюгом рыжевато-алый галстук.

Нас крестило  давильней и газовой камерой.
Окропило нас рвотой и холодной водой.
Мы к значку-пентаграмме приколоты намертво:
С нами Ленин навечно  -  такой молодой.

Так записано. Так было и так будет. Воистину и вовеки веков. Аминь.