Амурские волны

               

               
                Моему прадеду  святому Серапиону Амурскому посвящается 

               
Твой живой ближний может помочь сам себе. Мертвым же, не могущим оказать себе такой помощи, необходимо помогать в большей степени, нежели живым. Когда поминаешь усопших, и от их уз молитвами твоими и милостыней твоей, освобождая, то ты блажен, так как исполняешь совершенную любовь, которая есть исполнение всего закона.

Откровение Иоанна Богослова
          

               
ЧАСТЬ  ПЕРВАЯ

МИША

17-ое мая 1912 года. Николаевск-на-Амуре

               Миша стоял в углу уже около часа, впрочем, сам он во времени в такой ситуации  ориентировался не слишком хорошо. Зато хорошо изучил все трещины на стене. Вот эта - похожа на китайский иероглиф «огонь»: одна большая чёрточка по косой и три маленьких, две с одной стороны, одна с другой. А рядом, но немного выше - почти точно иероглиф «луна» получается.  "Жалко, что он перестал заниматься китайским. Как у Варлаши закончилось домашнее образование, так к ним перестал приходить учитель китайского. Занимался, конечно, Варлаша, Мише же просто позволялось сидеть рядом и слушать. Но память у него отменная, и иероглифы он запоминал хорошо.  Иногда старший брат его даже спрашивал, чтобы себя проверить, тот ли это значок. Миша даже немного гордился,что может что-то не хуже старшего брата. Но больше иероглифов на стене не было. А ещё жаль, если стены поштукатурят и побелят." Этим летом собирались, он слышал…
              А пока трещины были, но, как он ни прикидывал, иероглифы из них больше не получались. Но здорово, что вообще на стене есть трещины! Можно фантазировать, что это карта воображаемой страны. Когда он стоял в этом углу в прошлый раз он поздно это сообразил, но помнится мелькнула мысль, что если его опять накажут, то он сразу будет в это играть, но на этот раз первое время он продолжал думать, как же доделать давешнюю шкатулку, и где взять кусочек бархатной материи, чтобы обтянуть внутреннюю часть и пару валиков для колец. В этом плотник Прохор вряд ли сможет помочь. Это нужно у Зиночки спросить.   Ещё всплыло слово «панбархат». А интересно, чем бархат от панбархата отличается? Надо будет у Анфисы спросить и с тем, где его взять тоже скорее не к Зиночке, а к ней. Ой, нет! Анфиса же на него обижена и в угол его и поставила. Но они же помирятся обязательно. И поставила в общем-то за дело, хотя, когда она его выпустит, он уже наверняка про панбархат и не вспомнит. Жалко, что иногда вот такие мысли забывались и пропадали безвозвратно. Миша нечасто помнил свои намерения. Особенно жалко было, когда вот так испарялись в никуда намерения, которые можно было отнести к благим. Он их хорошо отличал от просто мыслей и вопросов. Радовался, когда они его посещали, но почти всегда забывал, так и не доведя до дела. Вообще, он нечасто помнил свои мысли. Иногда ложась спать пробовал вспомнить мысли понапририходившие к нему за день. Недавно решил привить себе такую привычку, но вспоминалось мало, а и то, что вспоминалось зачастую улетучивалось к следующему утру. Записывать мысли что ли? Но это было сложно. Тем более, что писать было можно только в их с Варлашей классной комнате, а брать в спальню чернильницу категорически запрещалось всё той же Анфисой.
             Миша постарался вспомнить, есть ли у Анфисы на пальцах кольца, но не смог. Вспомнил только брошку Александры Николаевны, которая занималась с ним, когда он болел и не ходил в гимназию. Знал, что брошка эта называлась камеей. Но он же и не девчонка, чтобы на всякие цацки внимание обращать. Анфиса всё такое цацками называла, а Александра Николаевна, помнится, попросила её это слово не употреблять. Он тогда это запомнил и удивился.  А вот сколько у мамы колец он не помнил, точнее и не знал, но наверняка ведь есть. Носит она только обручальное и с синим сапфиром. А ещё по праздникам надевает длинные жемчужные бусы. Он ещё смеялся, когда сестра назвала это ниткой, а оказалось, что можно сказать «нитка жемчуга». И еще к нему мама надевает кольцо с крупной жемчужиной, обрамлённое мелкими блестящими камушками. Вроде, ещё он когда-то видел, как Зина рассматривала кольца, лежащие в коробочке и говорила Варлаше, что какое-то кольцо ей мама подарит на свадьбу. А он запомнил странное слово «кабошон», но забыл спросить, что это. Варлаша тогда слушал, как ему показалось, чтобы не обидеть сестру. Ну, не могло ему быть интересно про украшения слушать. Вот ему, Мише, повезло: у него есть брат, а Зине и поговорить про девичьи дела не с кем. Клаша не в счёт. Больно большая у них разница. Целых двенадцать лет! Вот у них с Варлашей всего четыре, и то многовато, хотя иногда есть общие темы и интересы. Вот карты брат любит рассматривать и его пристрастил. Нет, не к тем, которые игральные. Эти у них в доме запрещены, но он у дяди видел и запомнил. К нему гости приходили и играли они в …. Нет, название игры забыл. Теперь и не вспомнить, а спросить –то и не у кого. Хотя, нет… Антоша должна знать. Ведь при ней отец и играл, точнее Миша с Антошей тогда по комнатам бегали, и их никто не ругал. Но когда ещё он кузину свою увидит? Жалко, конечно, что они в Хабаровске живут. Они с Антонидой ровесники, и очень хорошо им вместе бывает, даром, что девочка. Почему, вот, кстати, Боженька не слушает молитвы таких как он, когда он просил, чтобы родился братик? Он вдруг вспомнил, как просил, чтобы у него брат родился, и у него предательски защипало в носу. Ну, вот! Нашёл повод себя пожалеть. Смех, да и только! Маленький совсем был и ещё толком молиться не умел, но точно помнит, что несколько раз просил конкретно этого, а родилась Кланечка. Ему тогда почти три года исполнилось. Нет, он теперь даже рад, наверное, и её тоже любит, но просил-то он братика. Зина ему потом объясняла, что это не зависит от желания. Родителей ещё Бог может услышать, а его, Мишины пожелания в этом были не в счёт. Во всяком случае он так понял.   Интересно, кстати, пошлют ли их с Кланей в это лето погостить в семью дяди в Благовещенск? Надо будет разузнать. Пока что-то не слышно было. А может как раз Антониду к ним привезут? Хотя это вряд ли. Мама же болеет и, скорее всего, так не получится…
               Миша опять взглянул на трещины на стене, и мысль вернулась к карте."А с братом   они даже вместе как-то пару раз карту рисовали. Карандаши у Варлаши есть китайские, каждого цвета по две-три штуки, и даже оттенки различаются, аж завидки берут. Правда, брат, к счастью, не жадный и даже даёт ему иногда просто порисовать, но потом велел поточить у Прохора те, что совсем притупились. Так вот действительно карту они вместе рисовали и красили потом.  Точнее, рисовал, конечно, Варлаам, а Миша немного помогал."  Потом попросил у брата разрешения порисовать самому, но самому оказалось не так интересно. Намного интересней было фантазировать на тему этой выдуманной страны.  Он и название ей придумал «Охотия». "Вот наше море, которое почти так называется, тоже от охотников, наверное. Или это оно и навеяло?  Да, пожалуй. Ведь там охотников много живёт. Племена разные…  Хотя. Нет! Что-то папа Варлааму про Охотское море рассказывал, помнится, что оно от какого-то эвенкийского слова по названию реки, вроде. Но он запамятовал, маленький был ещё, потому и не интересовался.  А вот Чёрное, оказалось не потому, что вода чёрная. Точнее, немного и потому, но там всё сложно было. А ещё оно Понт Эвксинский называлось. Сколько же всего такого в голове нужно держать?! И ведь с каждым годом всё больше и больше!  Вот Варлаша на шесть лет старше, а какой уже взрослый! Как бы скорее эти следующие шесть лет прошли, и он таким бы стал!"
           А ведь не так давно Мише казалось, что в десять лет он будет уже почти взрослым человеком. А теперь, когда девять ему стукнет уже меньше, чем через полгода, становится понятно, что не всё так просто. Он хорошо запомнил, что про брата Варлаама ему, Мише, запретив что-то мама сказала: «Мишенька, брат у тебя уже взрослый мальчик. Ему девять лет!». "В общем, нужно ещё ждать и расти побыстрее, а для этого есть много рыбы и молоко пить, но не вместе с рыбой, конечно, а ещё он слышал, что корень женьшеня помогает, но с этим труднее. Это нужно подумать, где достать. Так просто ему не дадут, пожалуй.    
            Так! А что он про шкатулку-то не додумал!? Успеют ли они с Прохором к маминым именинам? Но, вроде Прохор знает дату. Должны поспеть."   Мимо прошла Анфиса, и он боковым зрением увидел, а точнее почувствовал, что она на него внимательно и вопросительно посмотрела. "Это что же? Она ждёт от него раскаяний и обещаний? Он же не Кланя!" Улыбнулся, вспомнив, как все умилялись, когда недавно его младшая пятилетняя сестрёнка, поставленная Анфисой в угол за, как ей показалось грубый ответ, на Анфисино «Кланечка, если ты пообещаешь, что больше никогда не будешь грубить, можешь выйти из угла» ответила: «Нет, спасибо! Лучше я ещё постою, а то жизнь долгая, вдруг я ещё кому грубо отвечу, так что же я ещё выйдет и обманщица?» Он, кстати, тогда как раз слышал, как Кланя ответила Анфисе что-то типа «Да, подожди ты! Дай нам доделать!» А мастерили они с плотником Прохором кроватку для её куклы. Точнее, Прохор, конечно, и мастерил, Миша немного подмогал, а Кланя в нетерпении наблюдала и волновалась о размере и удобстве для любимой куклы Ангелины.  На его, Мишин, взгляд сестрёнка ответила не грубо, и Александра Николаевна бы, наверняка, за такое не наказала. Посмотрела бы выразительно, - это да, но в угол бы вставать не велела. Но Анфиса и не воспитатель. Мамина помощница, скорее, или кто она им? Он как-то и не задумывался. Казалось, Анфиса была в доме всегда. Варлашу она тоже растила, а вот Зину? Растила или нет, он и не знал. Нужно будет спросить…   
             "Так и про «Охотию» пофантазировать не успеется. Скоро, небось, Анфиса не выдержит и выпустит его, хотя, ей-то только лучше, когда он в углу. Она с Кланей что-то за бюро делала, он видел, как в комнату удалились и головами склонились. Комнаты идут анфиладой. Видно, но не слышно. Далековато. А лучше бы в этой комнате на рояле бы играли, например. Хотя, сестрёнка пока только что-то типа Чижика-Пыжика нормально сыграть может. Это он с Зинаидой перепутал. Вот она бы пришла позаниматься!  Почему, кстати, она сегодня не занималась? Или просто он не слышал, когда на дворе играл. Да, нет!  Слышно бы было. Окна-то в комнате открыты. Или сестра успела позаниматься, когда они со двора выбегали, гоняли палкой колесо? Но это не больше получаса было, а Зина минимум три четверти часа в день музицирует." Вспомнил и как намедне попросил её сыграть вальс «Амурские волны», который ему очень нравился. Вальс был написан восемь лет назад, но стал уже очень популярным, и он его не раз слышал.
              Сестра сыграла для Миши вальс и рассказала, что изначально этот вальс композитор назвал «Амурского залива волны». Но, когда в типографии печатали ноты, то название сократили. И распространился вальс уже под таким названием. Также сестра рассказала, что композитором был военный капельмейстер, который во время поездки в поезде влюбился в свою попутчицу, которая оказалась дамой замужней. И этот вальс он посвятил ей. А эта дама много занималась благотворительностью, возглавляла Комитет помощи семьям, потерявшим на войне кормильцев, и деньги за концерты и за проданные ноты с этим вальсом всегда шли на благотворительные цели. Сестра знала это, поскольку сама принимала участие в концертах,  организованных этим комитетом, в работе которого принимал активное участие их отец. 
             "А вот ещё интересно, ведь считается, что Бог каждому даёт какие-то способности, и важно это понять и не утратить. Так вот, как ему понять про себя? Или это родителям сначала видно? Вот Зина у них точно музыкальным талантом одарена, Варлаша –тот здорово рисует, а он –то что умеет? Ну, вёрткий он, шустрый и сильный не по годам. Это так про него взрослые говорят, а что с этим делать-то – пока непонятно. Ну, да ладно."   
             Миша прислушался и услышал, как Анфиса отослала Кланю в комнату к старшей сестре на второй этаж, чтобы Зина ей косы в корзиночку уложила поаккуратней, а то она с утра растрепалась уже. Носилась по двору в колдунки с ним и соседскими мальчишками."Молодец, кстати. Хоть и младше всех, а играет почти на равных и не пищит лишнего. И перед ребятами за неё не стыдно. Можно в игры брать. Вот на Амур её пока с ними не отпускают. А он бы взял. Она послушная. И жалко её бывает, видно же, как ей охота."
           Но его и самого без взрослых только с этого года с восьми лет отпускать стали, когда отец убедился, что он действительно хорошо плавать научился. Сестрёнку, кстати, учили плавать при нём, да так, что он перепугался ужас как. Варлаша её в воду кинул с лодки, а она плавать-то не умела. Сначала ко дну пошла, показалось, потом стала барахтаться, а затем как-то по собачьи поплыла, а оказалось, что всё было рассчитано. Папа там в заводи стоял в воде по шею и её страховал, а Миша в лодке сидел и то ли не слышал, как они сговаривались, то ли ему не сказали. Запамятовал уже. Года два назад это было тоже аккурат на май. Вода в тот год рано в Амуре прогрелась. В конце мая уже купались во всю. А он в тот год на маёвку*  на косу  плавал с отцом, братом и мамой. Кланю ещё не брали. Или потому что у неё рука была сильно обожжена. На кухне крутилась на Пасху и об печку руку прижгла.  Тогда ещё подумал «молодец сестрёнка». Почти и не плакала. А обожглась изрядно.
             И ещё в связи с Кланей вспомнилось, как папа отругал его, увидев, как он, положив Клаве на голову дорожку вышитую в технике ришелье с консоли, которая должна была изображать епитрахиль, играл с ней в исповедь.  И не то, чтобы папа сильно рассердился, но объяснил Мише, что исповедь - это очень серьёзное дело, и не стоит этим играть. «Во время исповеди сам Господь незримо присутствует», - сказал ему папа.  Это ведь таинство, а Миша как-то об этом не подумал. А запомнил, потому что папа ругал его очень редко. Кланю тогда и не ругал вовсе, да и действительно, это полностью была его, Мишина ошибка.  А ещё папа сказал тогда, что это он сам виноват, что не объяснил сыну, что в исповедь играть не следует. 
             Анфиса опять прошла мимо, замедлив шаг около него, но он к стене специально отвернулся и не видел её взгляда. Она, конечно, тоже умеет Клане косы заплести, но как-то уже сложилось, что это делает старшая сестрица. Оно и правильно. Они и так мало общаются. Понятно, что Зине с ней не особо интересно. А Кланечка так радуется редкому вниманию старшей сестры, но сама особо не пристаёт.
            "А уж сегодня правильно, что Зина её причешет, они ж фотографироваться идут. Бабушка Аня и дедушка Леонтий на Пасху приезжали и попеняли отцу, что фотографий давно не присылали, а у братьев и сестры и вообще нет ни одной фотографии, где есть Миша с Кланей, то бишь младшие дети. Родители пообещались всем семейством сфотографироваться и вот сегодня и пойдут…  Вряд ли его накажут и дома оставят. Это ж не ему фотография нужна! Хотя и самому любопытно, конечно. Не вспомнить уже, когда к фотографу в прошлый раз ходили. Хотя у мамы на комоде стоит в отдельной рамочке его фотокарточка, где ему лет семь. Да, точно. Это он в гимназию уже пошёл. Значит год назад и было. Хотя та фотографическая мастерская, где они в прошлый раз фотографировались закрылась, и теперь там лавка, где продаётся что- то совсем непонятное, а в задних комнатах живёт семья японца, который ходит в лавке не в цивильном, а в красивом и странном одеянии. Судя по всему, национальном." А однажды Миша встретил его возле вокзала, так тот был в костюме и даже котелке. Смешно смотрелось почему-то. А где теперь фотографии делают он и не знает получается.
             Миша скосил глаза на большое зеркало в чёрной, деревянной резной раме, стоявшее аккурат посредине стены: в зеркале отражались часы, стоявшие в противоположном от него углу. Часы были красивые, с крупными римскими цифрами. Миша не так давно научился определять по ним время, а научившись стал сразу обучать этому младшую сестру. Кланя на удивление быстро всё поняла, а он подумал, что у неё есть явные математические способности и известил об этом родителей. Но сейчас он никак не мог сообразить по отражению в зеркале, сколько же прошло времени. Встал он в угол в четверть четвёртого. Это он ещё потому запомнил, что произнёс про себя «четверть четвёртого» и вспомнил скороговорку про «четырёх маленьких, чумазеньких чертёнка». Особенно у них в доме чёрта не поминали, конечно, но когда он, играя во дворе, вдруг помянул его, по делу, поскольку уронил и разлил флакон с чернилами, которые вынес во двор и собирался отлить Федьке, то этот самый Федька и удивил его, ужаснувшись, как это он сын протоиерея может чёрта поминать. Миша тогда, ему помнится, ответил словами Александры Николаевны и даже сам в своём голосе её интонации услыхал. «Чёрт, это литературное слово, к твоему сведению и не самое страшное ругательство!». Федька тогда растерялся и наверняка потом пересказывал кому-нибудь.  Хотя, при папе Мама никогда не чертыхался, а вот мама, как-то услышав, улыбнулась только. А сама она, кстати, вместо числа тринадцать часто говорила «чёртова дюжина», а при игре в лото - вообще все так говорили.  Так что ничего ужасного он в этом слове не видел. Слово как слово. Это же не живого чёрта в аду встретить!
            Да, вот ещё вспомнил, плотник Прохор как-то при Отце Серапионе, ну это он так папу зовёт, конечно, сказал про что-то «ни богу свечка, ни чёрту кочерга» и сам осёкся, а папа тогда посмотрел на него, улыбнулся и сказал: «Ты прав, Прохор, и правда ерунда получится». Ну, то есть дал понять, что можно было и по-другому сказать, но замечания не сделал. Миша тогда ещё это отметил, как папа умеет дело разрешить…
             Миша опять посмотрел на отражение часов в настенном зеркале и опять не понял, сколько же времени уже прошло.  А со временем вообще у Миши отношения складывались по-разному. Оно то ползло, как сейчас, хотя вот сейчас как раз и непонятно сколько его того времени прошло. То оно бежало быстро- быстро, когда он был занят чем-то интересным. Но особенно оно тянулось на тех уроках, которые ему не нравились. Чистописание, например, или закон божий. Там он больше всего боялся, что плохо ответит урок и ему будет стыдно, что он сын протоиерея, а не знает таких прописных истин. В общем, возможность времени то ускоряться, то как бы, замирать Мишу изрядно удивляла. И он с тех пор, как научился его понимать по часам всё время хотел изучить этот феномен и понаблюдать, отчего и как это происходит, но пока не смог сообразить, как это можно объективно засечь. Вот и сейчас эксперимент никакой не получился бы: Ему из угла не видно часов ни по-настоящему, ни в зеркальном отражении. Но выйдет из угла- обязательно посмотрит, сколько простоял. Хотя можно и Анфису спросить, но уж больно не хочется. Придётся самому разобраться. Но только вот он и сам понять не может: долго он стоял или нет на сей раз даже по ощущениям. Столько всего передумать успелось. Но мысль, она же быстрая-пребыстрая." А в чём она, кстати, измеряется? Наверняка Зина или Варлаша знают. Спросить по дороге надо… 
             Интересно, они пешком пойдут или в коляске поедут? Если далеко - маме нужно в коляске, она на большие расстояния ходить уже не может, хотя ещё недавно любила гулять подолгу. Миша каждый день молясь просит, чтобы мама выздоровела и очень переживает, когда вдруг забывает. Сегодня не забудет, конечно, и про ложечку покается и попросит прощения и потом, причащаясь…   
             И вот зачем, он, спрашивается, вспомнил, что фотографировался в день поступления в гимназию? Ведь именно в этот день ему эту злосчастную чайную ложку и подарили! То есть ложка –то тогда была обыкновенная. Серебряная с его инициалами "МЧ", Михаил Черных значит, но это всем принято при поступлении в гимназию дарить, и у них у всех, кроме маленькой Клани, конечно, такие именные ложки имеются. Только вот у Зины уже и десертная есть, она же как раз на днях гимназию оканчивает, с золотой, кстати, медалью, и он видел, что Анфиса маме ложку с Зиниными инициалами показывала. Принесла от гравировщика и показывала, а он как раз у мамы в комнате сидел.  А у мамы есть и столовая с инициалами. Её он даже и не сообразит сейчас на что дарят. И сахарница серебряная с мамиными инициалами у них всегда стоит. «АЧ» на них выгравиравано и год 1898-ой. А что в этот год было – он и не знает. Но это мамино дело.
             " А вот интересно, если бы кого-то у них в семье тоже на «А» звали, они бы как ложки различали?  А папа, кстати, маму всегда называет Алей, а её родной брат дядя Ваня, Антошин отец, вообще зовёт «Алекс»." Мише нравится, хотя и непривычно как-то. Ну, так вот эту ложку свою он с соседским мальчиком Семёном и его старшим братом Федей и расплавили. И он вот даже сам не сообразит, понимал ли он о последствиях или нет. Интересно было, можно ли вот так самим серебро расплавить. Оказалось, что можно. А от ложки этой теперь черенок как раз с его выгравированными инициалами и остался.  Но он же не знал, что так получится, и потом у Семёна с Федькой и не было серебряных ложек. А эта же его, Мишина личная была, он же не стащил, не чужую взял? Оказалось, что и свою было нельзя плавить. Что же выходит, он ей и не хозяин вовсе был? Что ж это тогда за подарок? Сами себе выходит подарили, чтобы он ей просто в чае сахар размешивал и варенье ел?
             И ещё про гравировку инициал на ложках - вот какой вопрос возник: если одинаковые инициалы у людей в семье в разных поколениях, то можно ложки через поколения передавать получается?  А инициалы-то часто совпадают. "Выходит, что так… Можно значит так на подарках экономить, ну, и память опять же… Интересно, а это он сейчас такое придумал, и тогда получается он такой практичный, или так и делают? Он вот видел у них столовую ложку с инициалами, которых ни у кого в их семье нет. И сдаётся, она старая, края по середине «съеденные». А есть ещё небольшой серебряный кувшин со странными выгравированными вензелями. Он у мамы в комнате стоит на консоли, в нём ещё цветы дольше обычного не вянут. Это мама ему объясняла. Поэтому они в ведро для питьевой воды серебряный половник кладут и папин дарёный портсигар. Папа по счастью у них не курит." И Миша этому очень рад, вон у его приятеля отец дымит, как паровоз, и даже в доме у них пахнет табаком, и одежда даже ванина. Запах этот Миша не любит, да и мама у них болеет и совсем курево не переносит даже на дух. "И курить Миша никогда не будет.Даже когда совсем вырастет. Давно решил. А ещё и экономия всё ж-таки какая-никакая. Опять он практичный получается! И старший брат, молодец не курит, а вот Прохор смолит дешёвый табак, и всё жалуется, что не хватает воли бросить «енто дело». Прохор-то, даром, что плотник, а говорит правильно как образованный, а словечки такие употребляет как бы шутя. Вот он бы тут сказал «шутейно». Вообще-то Мише нравится, как говорит Прохор, а вот его жена Агриппина и вправду так говорит. По ейному «взавправду». Ну, вот он сам уже запутался: «ейному» это тоже агриппинино словечко.    
            " А медаль, интересно, сестрице по правде дадут золотую, или только сверху позолотой покрытую? Он знает, так иногда серебро делают. Покроют тонким слоем золота, и, вроде, как золото становится, а называется позолота. Ему мама показывала и объясняла. Но тогда бы она и называлась позолоченная медаль, но это как-то звучит несерьёзно, вроде твои усилия не оценили. Столько лет старался… А медаль тогда должна быть серебряная, потом позолоченная, а потом уже золотая. А может, так и есть? Но он про позолоченную никогда и не слыхал. Но это он опять отвлёкся. Думал ведь про ложечку серебряную за которую в углу стоит и поэтому про медали вдруг…
             Вот в прошлый раз он за дело наказанье отбывал. Это не поспоришь. Они тогда с тем же Семёном, но уже без Федьки в огонь патрон бросили, который он у отца из охотничьего патронтажа вытащил. Ну, что, уж там? Выкрал, как есть выкрал. Это он осознал. И отец с ним долго беседовал тогда. Это грех был его, никаких и сомнений нет. Грех, как есть: и выкрал, и набедокурил, опасности всех подверг, чуть беды непоправимой избегнуть получилось. Бог отвёл. Потому что по недомыслию, наверное, а не по злобе и первый, и последний раз." Он пообещал и осознал всё и даже, поняв, сам ужаснулся. И, если честно, то, когда в углу стоял ещё до беседы с отцом потому как это был в воскресенье и отец был долго на воскресной службе и крещении, то уже и тогда всё сам осознал. А сегодня, интересно, когда Анфиса успеет папе доложить о его проступке? Он же со службы только придёт, и они должны будут сразу идти в фотомастерскую?  Она же не допоздна работает. По дороге что ли папа с ним беседовать будет при всех? Нет, лучше всё ж-таки один на один. Он бы так предпочёл. А, впрочем, как ему будет удобно. Миша очень не любил папу расстраивать.
           В прошлый раз, когда в углу стоял даже намеревался псалмы повторять, которые учил последними, но быстро сбился и утёк куда-то мыслями. Понял, что недоучил, и нужно будет по тексту ещё зазубрить. Не то, чтобы папа хвалил его или ругал за невыученное по закону божьему, но он знал, что родитель расстроится, если у него будет не всё отлично по этому предмету. Мише хорошо запомнилось, как папа разговаривал на эту тему с братом Варлаамом и говорил даже, что был бы рад, если бы брат тоже пошёл по его стезе. (Миша тогда фактически подслушал их разговор, но невольно, а значит, - это не грех.) Варлаша же ответил тогда, что его больше привлекает военная служба. Продолжения разговора Миша не слышал, или не запомнил. А интересно: будет ли папа с ним на эту тему разговаривать и если будет, то когда? Вот хорошо Зинаиде. Может заниматься фортепиано, сколько ей угодно. Никто от неё не ждёт, что она продолжит дело, которому служит Отец Серапион…
             А вот ещё, что вспомнил про старшую сестру: Он, вроде, слышал, что она год поживёт дома, в Николаевске, позанимается со своим преподавателем, а потом поедет поступать в Санкт –Петербург в Консерваторию, вроде, если он правильно помнит. Не хочется ему, если честно, чтобы Зина так далеко уезжала. И это ведь, наверняка, надолго. А Клане как будет без сестры? Ещё хуже, чем ему. У него-то хоть Варлаша останется. Да-а. Грустно. Но, почему, кстати, у них в семье только девочек игре на фортепиано обучают, ну, то есть, на рояле теперь? Зина сказала ему, что играть –то совсем одинаково, только на рояле лучше.  Ни брат, ни он сам играть не учились. А, может нужно было выказать желание? Миша прислушался к себе: да, вроде не хочется….
             «Свидетелем нашим всегда является Бог, то есть наша совесть», - он запомнил эти папины слова, но оказалось, что это папа Цицерона цитировал, философа древнеримского, который жил ещё до рождения Христа. Вот ведь удивительно. Говорил про бога вообще, а получилось про нашего Иесусу Христа. Чудно… И непонятно ему ещё, кстати, если папа всё время говорит, что нельзя ни часа проводить в лени и праздности, то как же тогда стояние в углу? Только успел про это подумать, как услышал голос Анфисы: «Мишаня, можешь выйти из угла и поди съешь полдник. Там холодное молоко, ситник и печёное яблоко.  Съешь, а то оголодаешь. Ужин, наверное, позже обычного подавать сегодня будут.  В столовой накрыто осталось и ступай к себе одеваться. Вам фотографироваться через пол часа выезжать. Нужно форму одеть и за сестрами зайти», - Анфиса произнесла всё это вполне безразличным тоном и, как ему, показалось даже вполне примирительно.
 «Одеть Надежду, надеть одежду», пробурчал себе под нос Миша. «Вот, Александра Николаевна бы в ужас пришла, если бы услышала Анфисино «форму одеть!». Но Анфиса была родом из станицы Константиновской, родины другой бабушки Марины, той, что мамина мама. "Смешно, кстати, получается: «мамина мама». Фамилия бабушки Ани была как раз Мамина.  Вроде, это называется каламбур. Или это не каламбур вовсе, а тогда что? Как-то же это называется, или просто весёлое совпадение? Ой, нет! Перепутал!  Бабушка Аня ведь папина мама! То есть, он не бабушек перепутал, конечно, а в их фамилиях запутался немного. А у маминой мамы фамилия Шабалина, а в девичестве Бородина. И её отец, ну, то есть его прадед был казачьим атаманом очень храбрым и известным." Миша вспомнил, как рисовал с папой и сестрой Зиной их родовое древо, а потом его учил. Но самое интересное, что ему разрешили вписать туда своё имя, и он хорошо помнил, где располагается листок с его именем. "Интересно, а Клаше тоже разрешат? А вот Анфы там не было."
               Анфия Григорьевна, (он запомнил, как её называл почтовый урядник), а для них просто Анфиса была простой казачкой родом из станицы Константиновская, что в ста с небольшим киломметрах от Благовещенска, прямо у китайской границы. У них-то граница с Китаем по Амуру проходит, а там ещё и посуху. Вот там казаки её и стерегут.    И приходилась Анфиса им какой-то дальней родственницей по маминой линии. А в остальном она говорила вполне правильно. Это он на неё всё-таки как ни крути немного обижался. Но это, как он сам знал было ненадолго.  Хотя папе она, непременно доложит. Но тут уж ничего не попишешь. Положено. Это только Прохор его пару раз покрывал, но Миша и сам не уверен, хорошо ли это…
             "Анфия Григорьевна, значит, решила с ним примириться! Ну, пускай мирится! Он ей помогать не будет." Запоминать имена да отчества его папа учил. Говорил, что это уважение к человеку и небезразличие, если имя запомнишь и будешь так величать, а память можно натренировать. Если отчество сразу трудно запоминается- упростить до имени отца, представить его, или можно по ассоциации какой…  А вот у папы-то самого имя какое неудобное Серапион. Прямо скорпион какой-то! Мише не нравится это имя. Вот и маме, видать, тоже, так она его Сёмой зовёт, ну, то есть, как бы от Семёна. Отец Серапион ещё нормально звучит, а дома-то как выговаривать? Его так и мам родная, то есть баба Аня и дед Леонтий кличут, хотя дед Леонтий, пожалуй, иногда и полным именем величает, а его самого непременно Михаилом. Мама же зовёт Мишу Мимой. Это потому, что он, когда совсем маленький был сам себя так называл. «Миша» ещё выговаривать не получалось. Но «Мима» его только мама называет, ну, и папа иногда, но он, скорее, в шутку.   
             "А странно всё-таки, что папа женился в своё время на дочери купца второй гильдии и дочери атамана казачьего войска." Мише об этом бабушка рассказывала как-то раз, когда он болел, и она у его кровати частенько сидела. Читала ему, либо же они просто разговаривали. Точнее, бабушка рассказывала, а он даже вопросов почти не задавал, а только внимательно слушал почти как книжку про Робинзона Крузо, или сказки братьев Грим.  Как-то ему до её рассказа про родителей и их знакомство казалось, что священник должен жениться на дочери другого священника, но, впрочем, представления у Миши пока об этом были весьма смутные. Вот то, что папа маму очень любил, он знал точно, и это, конечно, было самым главным.  Вырасту, такую же семью заведу, только детей ещё больше нужно, думал Миша, чтобы всем были пары близкие по возрасту, а ещё лучше и близнецы, как у того японца два одинаковых сына, вот ведь здорово! Вдруг в голову пришла смешная считалочка:
«Жили- были три японца:
 Як, Як Цидрак, Як Цидрак Цидрони.
Жили-были три японки:
 Цыпа, Цыпа Дрипа, Цыпа Дрипа Лямпомпони.
И женился Як на Ципе,
Як Цидрак на Ципе Дрипе.
Як Цидрак Цидрони на Ципе Дрипе Лямпомпони.
Родились у них детишки
И девчонки, и мальчишки……

Ну, и так далее. Да это и не считалочка, кстати, а скороговорка, вроде, или просто стишок. И откуда он её знает? Помнится, мама в детстве ему эту ерунду рассказывала, а ему, вроде, нравилось. А Кланя, интересно знает? Нужно не забыть спросить и рассказать, если не слышала. Представил улыбающуюся Клашину мордочку и улыбнулся сам.  Он почему-то часто гордился своей младшей сестрёнкой. Может, потому, что просил её у родителей? Ну, то есть, просил-то он братика, а получилась Кланя. И она, похоже, правда у них способная очень, во всяком случае к языкам: Он как-то, возвращаясь зимой с церковной службы вёл маленькую Кланю домой, держа за ручку, сестрёнка уронила варежку и Миша, подняв её прочитал шутливый стишок на смеси русского с французским:
Же по улице марше
Же пердю перчатку
Же шерше её, шерше,
Поднял и опять марше.
И Кланя, которой тогда было около четырёх лет вдруг неожиданно для него сказала: ««Опять» - это «de nouveau», или «encore une fois», «улица» - «la rue», а как будут «перчатка» и «поднял»?  Миша, помнится, тогда даже растерялся. Не ожидал, что сестрёнка по-французски понимает, и слова так легко вычленила, и вопросы правильные задала. Она, конечно, во время их французских дней, когда мама и Александра Николаевна говорили с ними только по-французски в доме в те моменты присутствовала, но ему казалось, что она ещё в этом участия не принимала, и ей разрешалось по –русски говорить, и французским языком с ней пока точно никто специально не занимался. У них было принято с пяти лет языкам учить. 
              Но это он на другой стишок отвлёкся. Собирался же ей про Як Цидрака стишок-скороговорку не забыть прочитать. Только как там ещё про их детишек? Какая-то совсем ерунда с именами. Он даже запямятовал. " А вот кто им, кстати, японцам и китайцам детей даёт? Русским, оно понятно- бог Иесус Христос, если живут в любви и согласии, а им, выходит Будда? Спросить папу или нет? Подожду, пожалуй, пару лет ещё и спрошу. А то опять все посмеются, вспомнил он реакцию своих старших брата и сестры, на свой вопрос о том, кто же и главное за что дал родителям Клавдию, которая всё время плакала, почти сразу, как родилась." Его тогда вскоре переселили на второй этаж в комнату, а его детскую заняли Клаша с Анфисой. Анфиса, почему-то вместо просто «ерунда» часто говорит «ерунда на постном масле». Это интересно бОльшая, или наоборот меньшая ерунда? И откуда это взялось? Может, спросить у поварихи-Татьяны?   
- Мишаня, ты меня слышал? – Анфиса подошла к нему. - Иди скорей. А то опоздаете. Отец рассердится.
«Ничего он не рассердится. Он, небось, рад, что с семейством куда-то пойдёт,» - подумал Миша и медленно вышел из угла. И вообще ему не нравилось, когда Анфиса называла папу отцом. ОтецСерапион. Это было для всех остальных, а дети звали его просто папой. И это было для Миши важно, но Анфисе он об этом не скажет. Могла бы, кстати, и сама догадаться за столько-то лет! И «Мишаней» его называть нечего! Хотя, это, конечно, получше «Мишутки» будет, но это прозвище он, вроде победил. Хотя, если «Мишаней» назвала, значит не сердится больше. Хотя, если разобраться, так неправильно выходит: когда сердилась и велела в угол встать, уважительно обратилась, «Михаилом» назвала, а теперь опять за своё!
             Анфиса с улыбкой посмотрела вслед удаляющемуся Мише. «Бесполезно, его в угол ставить. Ему это совсем не в тягость. Стоит себе, рассуждает, мечтает о чём-то. Но отцу Серапиону рассказать про ложку нужно. Мальчишка хоть и хороший растёт, но всё ж -таки так озорничать, чтоб ложки серебряные переводить - не след».   

ЗИНАИДА


9-ое сентября 1916 года. Николаевск-на- Амуре

             Из окна второго этажа открывается красивый вид на реку. Странно, кажется ещё вчера она с интересом наблюдала, как катаются на расчищенном прямоугольнике льда конькобежцы, а потом была в этом самом месте прорубь под Вербное воскресенье, и она смотрела, как горожане освещали веточки почти ещё не тронувшейся пухом вербы, поскольку весна прошлым годом была поздняя, и вот уже - осенний вид. Да, прошлым разом Зина была дома в апреле. Как раз почти полгода тому минуло. А событий-то сколько! И вправду, в столице время быстрее бежит. А здесь, дома - тишь да умиротворение. Иначе и не скажешь…
              Вода в эту пору синяя, желтеющие деревья видны только на сопках на другом берегу, а на переднем плане осень выдают пара берёз и липа с осиной. Осинка, конечно, особенно. По ней и ветер всегда определить легко. Даже при небольшом ветерке листочки дрожат, а сейчас - безветрие полное. Вроде, уже осень, сентябрь на дворе, а совсем тёплые дни стоят в городе. Хотя, это она подзабыла уже: это же не Петербург. Здесь как раз конец сентября и даже октябрь – пора бывает замечательная! Правда, год на год не приходится. Но красиво всегда! Странное что-то творится последние годы с погодой. Старики жалуются, что и не припомнят такого.
              И ещё вчера Кланя с подружками купались под присмотром жены плотника Прохора, и Зина тоже из окон смотрела. И хоть сам кусочек песка почти что под домом, где купались девчонки ей виден не был, потому как берег здесь довольно круто к реке спускается, прямо аккурат, где их дом стоит, но их крики, смех и звонкие голоса были ей очень хорошо слышны. А еще было слышно, как жена плотника всё время кричит «Барышни! Подле берега держитесь! И не ныряйте тута! Волосы же замокнут, не жара-ж!» Тихо на реке, и голоса над водой далеко разносятся. И даже это её «Ж» после «не жара» слыхать было.
                Зина никак не может запомнить её имя, хотя, вроде, и не такое трудное - Агриппина. Вот. Вспомнила! Всё Анфисой её хочет назвать.  Очень жалко, конечно, Анфису, дома без неё непривычно. Зина, помнится, даже поплакала, когда узнала, что та умерла. Так многое с Анфисой у неё связно. Да что у неё, у всех у них. Сколько лет Анфисе было, Зина даже и не сообразит. Казалось, она была всегда. И умерла ведь не от старости. Они с мамой почти ровесницы были. Анфиса чуть постарше. Хотя, Зина не уверена, и что уж теперь уточнять. И умерла «от поноса». Ужас какой-то! Правда, это ей так Мишаня в письме отписал. А он тот ещё диагност. Наверное, дизентерия. Да, действительно, что уж… И потом это ещё до мамы было. Незадолго до кончины пришло письмо, а потом эта страшная телеграмма…
                После маминой смерти вообще всё-всё поменялось в их доме, да что в доме, - в жизни. И так плохо, что она не успела на похороны. Гнетёт её это очень. Хотя, как она могла успеть? Была в Петербурге… Такой счастливый день, казалось, был, и вдруг - посыльный с телеграммой аккурат после концерта. Хорошо, что не одна была, а то б кто её в чувства приводил? Сергей, помнится, повёл себя достойно… Хотя помнит она первые дни смутно. Потом эта бесконечная, долгая дорога. Вот тогда было тяжело одной. А потом уже она на себя частично взяла заботы о младших Мише с Клашей, да и папу нужно было поддерживать.
                Вместе было как-то попроще, хотя не сказать, что полегче. В комнату мамину вообще заходить не могла. Да и сейчас ещё не может. Так и пустует мамина комната. Правда, там Клаша любит сидеть и читать. Но она, и маму, наверняка, не так помнить будет, как они все. И дело не в том, что ей было всего шесть. Дело больше в том, что последние года полтора, когда чахотка стала брать своё, мама мало с детьми общалась и редко выходила, а уж последние месяцев восемь, когда кровью кашляла, так и вообще боялись детей заразить. И не ходила она уже совсем последнее время. Китайцев наняли и купили паланкин, чтобы те её носили.  Кланя ещё говорила, что мама у них совсем, как восточная царица. Она-то верила, что мама выздоровеет. А вот Зина, верила, или нет? Да, пожалуй, старалась не думать. Знала, что мамина бабушка тоже от чахотки умерла.  А родители потому и венчались не в Хабаровске, откуда папа родом и не в Благовещенске, откуда мама, а в станице Константиновская в Константиновской Церкви Святой Елены, поскольку дед мамин, который атаман был хотел большую и шумную свадьбу, а бабушка тогда была больна и не смогла бы на свадьбу приехать. Но очень уж хотели они и на венчании старшей и любимой внучки Сашеньки поприсутствовать, а мамин отец умер в сорок восемь лет за год до её свадьбы, и родители выдерживали год траура.  Бабушка потом поправилась, но к детям переезжать не хотела.  И братья мамины сами к ней туда ездили. У мамы четыре брата было, а сестёр не было.   Но как-то уж очень быстро мама ушла. Или это так показалось, потому что почти весь последний год за исключением летних каникул она провела в Петербурге у двоюродной тётушки.
              Так радовалась, что до Консерватории всего пол часа неспешного ходу. Особенно хорошо то, что не через Неву ходить. Зимой уж больно ветрено.  И Невский буквально в двух шагах. А погода Питерская ей, кстати, совсем не в тягость была. На Дальнем Востоке, правда, зимы чуть холодней бывали, и снега больше, солнечных дней тоже в столице намного меньше случалось, а летом, когда в Питере белые ночи кончались, она как раз в Николаевск и уехала. Серёжа, - тот в Санкт-Петербурге родился, путешествовал по России мало и всё про климат на Дальнем Востоке расспрашивал, как будто это какая другая страна, а она мечтала, как он с ней сюда приедет и всё сам увидит, и как ему будет нравиться их знаменитая вяленная корюшка и пироги с рыбой и визигой, которые так замечательно печёт их повариха Татьяна.  Но вот опять не получилось, его задержали военные сборы, и их общая поездка отложилась, как говорится, до лучших времён. А когда эти «лучшие времена» наступят, - бог весть…  Но наступят обязательно!  Зина даже в Храме своём любимом Спаса на Крови попросила, чтобы они с Серёжей вместе к ней на родину съездили, но не помогло. Бог, видимо, по-иному рассудил и ему, конечно, виднее, но Зина очень расстроилась. Но в уныние впадать нельзя, и не потому, что грех, а просто это ни к чему хорошему не приводит.  Хотя Зина оптимизмом особо не отличается. Это Клава у них оптимист известный и кузина Тонечка – та вообще самый весёлый человечек из всех, кого Зина знает. Жалко, что видятся сёстры не так уж и часто. И Миша по Тоне очень скучает. А по кому больше всего скучает сама Зина? Так даже и не поймешь. По дому в целом. А сейчас, здесь, конечно, уже по Серёже.  Потом опять, вспомнив свои намерения угощать жениха корюшкой, Зина поняла, что в столице ей кроме корюшки очень не хватает вкуснейшей солёной рыбы и сёмги, и горбуши, и нерки, и чавычи и, конечно, их амурского сига. Нет, в Питере рыбы тоже много, но такого засола балыков, как их повара делают и такой рыбы она не встречала. «Зина-то у нас гурманка знатная, это её и погубит», - смеясь говаривал папа, когда Зина принималась рассуждать о еде и кулинарных изысках. «Ты бы, лучше, дочка, на кухне потолклась, да у нашей Татьяны секреты повыведывала. Небось в жизни бы и пригодилось», - буквально услышала она красивый и спокойный папин голос. Видать, он это ей не раз уже говорил. А ещё она вспомнила, как мама говорила ей, узнав о том, что дочка серьёзно влюбилась: «Зинуля, когда влюбишься, видишь в человеке всё только хорошее, и любишь даже недостатки, но ты всё-таки постарайся эти недостатки подметить и понять, что тебе с ними тоже дело иметь. Сдюжишь ли? И пока недостатки не увидишь, не спеши». Она, понимая, что мама права, попыталась понять всё про Серёжины недостатки, но не смогла. Ну, не видела она эти самые недостатки! А ещё она не понимала, какие недостатки есть у папы? Наверное, ведь это мамино рассуждение и к нему относилось, но и про него она ничего не смогла вспомнить. А спросить не решилась.  И какие недостатки в самом деле у него могут быть? Его все так любят и уважают. Стремятся побеседовать имено с ним. Говорят даже, что он провидец и лечить может одним прикосновением. Со всего Дальнего Востока к нему люди приезжают, но это, конечно, мракобесие, хотя, может кому действительно помогает…. Она лично считает, что отец у них просто очень умный, образованный и людей любит. И историю знает, особенно историю религии, ну и историю России. Рассказывает всегда так интересно. И Дальний Восток он знает и действительно очень любит…
              Ещё, думая о родителях, Зина вдруг вспомнила рассказ мамы о том, как, ещё будучи незамужней девушкой, она с подружками гадала на суженных и как в зеркале вдруг увидела человека в церковном облачении. Тогда ей это показалось более, чем странным. А когда они с подружками в Крещенье гадали, капая воск в воду, то в её случае воск принял очертания очень напоминавшие буквы «С» и «Ч». Слушая мамины рассказы, Зина недоумевала, правда ли мама верила в эти предсказания. Из её уст это звучало просто как забавный случай. Но ведь мама была не из семьи священнослужителей, и, возможно, в таких гаданиях она и не видела ничего зазорного. «А интересно, рассказывала ли она об этом мужу?» Спросить об этом папу Зина не решилась. Её подружки тоже в своё время гадали в Крещенье, но сама Зина в этом участия не принимала. А ещё вспомнила, что тётя Варя, младшая сестра папы, гадая перед зеркалом нагадала себе мужа. Но это ей бабушка рассказывала, когда к ним приезжала…    
             Зина тоже очень любила Дальний Восток и Николаевск-на-Амуре, и особенно Хабаровск, где и родилась, и станицу Константиновскую любила, куда не раз ездила к бабушке с дедом, а ещё ей очень нравился шумный и многоликий Харбин с его бесконечными едальнями, но это совсем другое… А Хабаровск она почему-то ощущала самым своим.  Точнее, любила она этот город, как-то по-особому, наверное, не потому, что там родилась.  За год до её рождения папу произвели в сан протоиерея, а перевели в настоятели Николаевского собора в Николаевск-на-Амуре, когда ей исполнилось девять лет.   И часть детства Зина провела в Хабаровске, а юность, получается, уже в Николаевске. И Варлашу  мама уезжала рожать к своим родным в Хабаровск и её, кстати, и тогда с собой брала, хоть ей тогда три с половиной года было, она это событие смутно помнила. Не по рассказам помнила, а сама.
              Мама вообще часто к бабушке и дедушке ездила и их всегда с собой брала. Папа очень занят бывал, и мама не хотела, чтобы дети чувствовали, что ему иногда не до них было, а если бы и её не было, они бы это острее ощущали.  Мама всеми силами папин авторитет у детей поддерживала, но это Зина только теперь поняла и оценила. Хотя, для человека настолько преданного своему делу и занятого, их отец был и семьянином замечательным.  А интересно её Серёжа каким мужем будет? Очень, конечно, жаль, что его отец умер, когда Серёжа ещё маленьким был. Так бы легче было предположить.  Вот на их Мишаню посмотришь, и сразу понятно, что он будет папиной копией. Хотя вот Варлаам, например, просто одно лицо с маминым старшим братом Иваном явно будет. То есть – копия родного дяди Вани.   А вот Серёжа и сын единственный, и воспитывался только женщинами. Не скажется ли это? И хорошо в этом смысле, что он пошёл по стопам отца и будет военным. Ей и в правду нравится, что Серёжа выбрал военную стезю.  А как ему военная форма идёт! Зина подошла к угловой этажерке и взяла в руки фотографию. Внимательно посмотрела. Лицо озарилось нежной и грустной улыбкой. Присмотрелась: «Фотомастерская Санкт-Петербург Невский проспект 6». Надо же? Какое совпадение! На фотографии бабушки Ани та же надпись. Значит они в одной фотомастерской фотографировались. Ну, да, это известная фотомастерская на Невском. А вот она так и не сходила перед отъездом. Экзамены сдавала, к отъезду готовилась, а ведь Серёжа просил сделать и отдельно её портрет, и совместное фото. Нехорошо получилось. И ведь та фотография, которая у него была ей самой очень не нравилась. Это они в последний раз все вместе ещё с мамой фотографировались, а потом она и мама портретные снимки делали, а мужчины и Кланя их ждали на улице, потому что в комнате соседней с мастерской было очень душно.  Но фотограф сделал снимки без ретуши, и она себе там очень уж не нравилась. Но больше и лучше у неё не было, и она действительно собиралась сфотографироваться перед отъездом в Николаевск. Право, жаль, что не сложилось.
             Зина вспомнила, как фотографировалась с кузинами в своём любимом Хабаровске зимой одиннадцатого года. Тогда они пошли к фотографу все пятеро: Зина, Гутя, Катя, Гелла и взяли с собой семилетнюю Антониду, которую, конечно, все звали Антошенькой.  Гостили они у маминого родного брата.  У них дом, конечно, намного больше будет, ну, так у кузин и семья небольшая. И  служанка не живёт с ними, а приходит на день.  Хотя у кузин Гути, Кати и Гелы было немного тесновато, но время они всё равно всегда проводили вместе, и не так и много бывали дома.   
             Знаменитый на весь Хабаровск фотограф с удивительным именем Эмилий Нино жил совсем недалеко от дома дяди. Он был настолько красив и импозантен, что девушки иногда просто заходили на него взглянуть даже когда не собирались делать фотографии. Потом обсуждали его одежду и то, как и кому он улыбается и как шутит.  Ничего особо предосудительного они не делали, поскольку Эмилий был холост, и каждая в тайне примеряла на себя роль его жены. Но это было ещё до встречи с Серёжей и уж, конечно, до их помолвки. В тот день Эмилий явно уделял больше внимания Ангелине, и Зину это даже немного расстроило. Ведь она была старше Гелы. Но мало кого могли не впечатлить Ангелинины шикарные золотистые кудри, которые она в тот раз лишь чуть-чуть прибрала на затылке гребнем, а остальные кудри опускались ниже талии, и ими действительно было трудно не залюбоваться. У самой Зины волосы в то время были тоже довольно длинные, волнистые красивого пепельного цвета. Вот только жаль, что не удалось их накануне помыть, поэтому она забрала их в корзиночку. У Клани, кстати, куклу Ангелину с золотыми волосами, привезённую бабушкой Аней из Санкт-Петербурга и купленную в Гостином дворе, звали в честь кузины Гелы. Мама, помнится предлагала назвать куклу Зиночкой, но Клавдия сказала: «Но она же очень на нашу Гелу похожа, а на Зину ни капельки!» Зину, помнится, это немного задело. Но в целом, сестрёнка была права.   
             А карточки получились тогда очень хорошие. Девочки были с мороза, розовощёкие, с блестящими глазами, возбуждённые, весёлые, и всё это на фотографиях отразилось. Везде на фотокарточках люди получались очень серьёзными. Как будто фотографироваться дело трудное и серьёзное. Ответственное – это да. Это она согласна. Ведь на долгую память, а может и на века. Наверняка каким-нибудь праправнукам будет интересно, как выглядели их предки. А ещё очень интересно сравнивать фотографии в детстве, в отрочестве и потом взрослые. Но это теперь можно стало, а во времена детства их родителей фотография только ещё появлялась.  Так вот Эмилий – единственный фотограф, который не заставляет делать серьёзное лицо. А наоборот даже веселит. Ещё Эмилий предложил им фотографироваться и в головных уборах, и без. Каждая заказала по два портрета и одно общее фото. Тонечку же сфотографировали ещё и в шубке, и в шапке. Больно она был смешная и хорошенькая. А господин Нино потом испросил разрешения у её отца и разместил её фото в витрине мастерской, и, приезжая к родным в Хабаровск, Зина каждый раз, проходя мимо, любовалась её портретом.  Зина, кстати, хотела отдать Серёже свою фотографию, которую сделала именно в этот день. Но её жених сказал, что это неправильно, что на тот момент они ещё не были знакомы, а он хочет смотреть на фото и вспоминать её ту, которую знает. Зина нашла, что это рассуждение не лишено смысла и согласилась. Глядя сейчас не его фотографию, Зина ещё раз убедилась в его правоте. Здесь на фото ему, наверное, двадцать лет, а подари он ей своё фото в пятнадцать, это бы действительно смотрелось сейчас немного странно. Зина вообще уже много раз убеждалась, что даже в случаях, когда ей не вполне нравилась идея, или мнение её жениха, в дальнейшем она понимала, что он бы прав. И спорщица-Зина почему-то именно с Сергеем почти и не спорила. Как-то не получалось. Впрочем, спорщицей её считали кузины, дядя Федя и дядина жена тётушка Марина, а вот другой дядя Ваня, на которого Варлаша похож всегда защищал и говорил, что у Зины пытливый мужской ум, и тогда уже женская половина начинала спорить и обижаться по поводу способностей женского ума. И непонятно было, то ли дядя так действительно думал, то ли просто всех раззадоривал.
            Правда, дядя Ваня объяснял сей факт тем, что ей очень легко давались предметы, которые не давались кузинам и его невесте. Зина, и правда, любила и неплохо знала химию, но становиться учителем химии, как предполагал папа, не особенно хотела, об этом, он, кстати, обещал с ней на днях поговорить. Она не то, чтобы боялась этого разговора, но понимала, что папа расстроится, если окончательно поймёт, что она не хочет возвращаться в Николаевск. Знала, что он гордился дочкой, которая окончила гимназию с золотой медалью, впрочем, как и Варлаша тремя годами позднее. Но папа всегда был с ней мягок и считался с её решениями и мнениями. «Главное, найти свой путь и идти. Путей лёгких не бывает, но это хорошо, коли выбранный путь приносит радость и пользу». Вот про пользу Зина, наверное, и будет с ним говорить. Польза ей -да, несомненно. Она учится любимому делу, но станет ли музыка её делом жизни? Папа видел в ней в дальнейшем учительницу, но она не хочет преподавать музыку детям. Это точно не её. Зина чувствует, что папа немного расстроен нежеланием Варлаама идти по его стезе и продолжать дело, которым уже больше трёх поколений занимаются мужчины рода Черных, служат Богу, Церкви и Отечеству. Хотя, он Отечеству-то в любом случае служить будет, коли выбрал военное поприще. Миша же хочет по стопам дяди Вани быть морским капитаном. Дядя Ваня, правда, торговым судном командует, а Миша тоже мечтает о военной карьере. Странно немного. В роду, вроде, военных не было, хотя с маминой стороны казаки Бородины, да Шабалины. Да, вот, наверное, откуда взялось, стремление служить Отечеству, но уже в ином качестве. «Кровь не водица, можно ей гордиться», - говаривала бабушка Марина. Наверное, это и имелось в виду. А род у них и вправду славный, с какой стороны ни посмотри: По линии папы сплошные священнослужители. И много просветителей, которые несли православие и образование на Русский Север.
             Папа не единожды рассказывал им с Варлашей, что род священнослужителей Черных начинался в восемнадцатом веке на Камчатке. В числе первых поселенцев на Камчатской земле были их предки. Три брата казаки Черной Иван, Данила и Леонтий упомянуты в «Описании Земли Камчатки»*  в начале прошлого века, и именно сын младшего брата Леонтия Георгий стал патриархом рода дальневосточных и сибирских священников.  Тут и Черные в Черных превратились. Так в те времена в тех краях сложилось. В 1757 году он был принят в клир и позже рукоположен в священники епископом Софронием за несколько дней до кончины последнего. Пятнадцать лет он прослужил в Большерецкой Успенской церкви, где и скончался во время службы. Его четверо сыновей тоже посвятили себя церкви. А звали их ….Никита ,Александр, Алексей и Леонтий. Зина вспомнила как выглядит их родовое древо. Да. Не так уж это всё от неё далеко. Это же её двоюродные прапрадеды. Бывает даже, что люди застают своих прапрапрадедов при жизни. У неё во всяком случае есть такая приятельница.
              А их ветвь напрямую от Леонтия идёт, который служил в Тигильской крепости в церкви Рождества Христова. Сын Леонтия Илларион Черных в 1845-ом году епископом Иннокентием (Вениаминовым) он был рукоположен в Новоархангельске, а потом до самой своей смерти служил священником в селе Тауйск. Из папиных рассказов запомнился Зине факт, что, когда через год в начале мая 1846 года епископ Иннокентий, путешествуя по вверенному ему краю, отправился из Новоархангельска на судне «Наследник» в залив Аян в Охотском море, где было основано новое селение, и куда он прибыл 24 июня, в этом селении его встретил именно Илларион Черных, прошедший к Тауйской церкви и зимовавший здесь вместе с причетником. Зина всегда легко запоминала числа, а здесь совсем просто. Совпадало с именинами кузин.  А через два года епископ освещал здесь уже вторую церковь. Третье и четвёртое путешествие по Камчатке и Охотскому побережью Иннокентий совершал уже в сане архиепископа и всегда встречался с Отцом Илларионом, с которым находился в переписке и всегда при возможности заезжал к нему в Тауйск.
             Отец Илларион Черных, их прадед, прослужил в Тауйске двадцать девять лет. Ему и новую церковь после пожара пришлось отстраивать с колокольней и голубыми луковками куполов. Она тут про цвет почему-то особо запомнила. Папа рассказывал, а она представляла себе сказочные картинки, как бревенчатые избы, срубленные первыми поселенцами тех мест лучиками разбегались от церкви к реке, а с другой - от неё же к знаменитому Охотскому тракту… И все людские торжества и печали в деревне проходили под колокольный звон этой деревянной церкви, построенной ими самими. Церковь эта горделиво и строго возвышалась над всеми окрестностями. И голубые луковки её куполов венчались ажурными крестами, на которых при восходе и закате солнца ослепительно сверкали бесчисленные блики золотых зайчиков. При церкви была организована школа, которая называлась «Домашнее учебное заведение при Тауйской Покровской церкви». Там обучались азбуке, часослову и прописям. Потом, лет через двадцать приходская школа переехала в старый дом священника, а ему прихожане построили новый дом, на что он согласится только ради расширения школы . Его жена Татьяна и была основным школьным преподавателем и организатором. Прабабушка с прадедом не только учили, но и подавали пример в ведении хозяйства. Огородничество и прежде всего картофелеводство стало развиваться в этих краях только с середины девятнадцатого века.  Умер прадед в 1879 году, когда папе было шесть лет. И деда своего он не видел, поскольку последние четыре года дед сильно болел. За многолетнее верное служение церкви и Отечеству их прадед Илларион Черных в 1858 году был награждён бронзовым наперсным крестом.
               Рассказывая им всё это, папа заглядывал в какие-то записи, хранившиеся в большой шкатулке в родительской комнате. Это очень правильно, что кто-то делал эти записи. Ведь ей тоже нужно будет рассказывать историю их рода своим детям, или внукам. Нужно будет взять на себя труд и записывать с того места, с которого она сама уже знает, что и как. Наверняка папе просто сейчас не до этого. Вон сколько всего навалилось. Ей бы действительно пора подключаться и помогать хоть в чём-то, а она ведь опять уедет, и всё это останется, небось, благими намерениями, которыми известно куда дорога выстлана. А ведь с её памятью и способностью всё систематизировать как раз и надо бы этим заняться. Вот ведь только мысль проскочила, и всё вспоминается как по писанному. А ну как это свойство её молодой памяти пройдёт со временем? Нет, действительно не надо откладывать в долгий ящик.
              Вот, так всё было, насколько вспомнилось, а дальше что? Дальше уже речь про двоюродных и родного её, Зины, деда: У Леонтия было пятеро сыновей, и все они пошли по стопам отца. Вот ведь удивительно! Не то что Варлаша с Мишей! Можно, конечно, папу понять, но он ведь у них демократичный очень и небось себя винит, что недодал что-то сыновьям в этом плане. Хотя, вот папа – второй сын, а старший брат Иннокентий, она запамятовала, кем стал. Помнит только, что он в Порт-Артуре сейчас, а кем точно служит - нужно у папы спросить.
              А папин отец Леонтий Илларионович был старшим сыном.  Про деда она знает, что рождения он сорок восьмого года. Получил домашнее образование, с четырнадцати лет служил псаломщиком в Тауйской церкви, потом стал дьяком. А потом деду довелось служить в Ямской церкви и в Ольской Богоявленской церкви. За долголетнюю службу их дед награждён золотой медалью на Аннинской ленте «За усердие».
             Отец ведь вон даже протепросвитер теперь! Вот кто дело своих предков продолжает! А она что? Тоже ведь старшая, а хочет просто выйти за Серёжу замуж и жить в столице. Ей нравятся балы, концерты, столичная жизнь. А вот братья-то уж могли бы церкви послужить, ну хоть один бы кто! Хотя, не её это дело и не женское, но после маминой смерти, наверное, папа хотел бы видеть её здесь. Из детей сейчас с ним только Клавдия. А папа так занят. Плюс к его постоянной занятости много времени и сил забирает работа в Комитете Великой Княгини Елизаветы Фёдоровны. Хоть это и областное отделение Николаевского района и Сахалина, но работы очень много. Комитет занимается благотворительной деятельностью и помощью семьям лиц, призванных на службу. Папа и ей, если честно, предлагал работу в Комитете, но она тогда отказалась, хотя в концертах участвовала и не раз. Кстати, последний большой благотворительный концерт, в котором она принимала участие проходил в её любимом Хабаровске, и Зина была очень рада этому обстоятельству. Вспомнила, как после исполнения своего любимого Шуберта играла в том концерте на бис вальс «Амурские волны» капельмейстера Кисса, ставший в ту пору необычайно популярным…
              Попадая в Хабаровск, Зина всегда старалась сразу пойти в Инокентиевский храм. Успенский собор был, конечно, красивее и больше, но в Инокентиевском храме Зина чувствовала себя «как дома».  Папа, помнится посмеялся этому её определению, а мама сказала, что он более намоленный, и ей стало понятно, почему ей там кажется, что она ближе к Богу. И к иконам в этом храме Зина шла, как в детстве, воспринимая их старыми знакомыми. Отец служил в обоих храмах, а она так и не спросила его, есть ли у него свои предпочтения.
             А ещё бывая в Хабаровске, она при возможности всегда ходила на кладбище. Зинаида у могил своих предков и родных чувствовала не грусть, а силу и спокойствие. Когда она поделилась этим с отцом, тот улыбнувшись, сказал: «Это очень хорошо, Зиночка. Значит все души упокоены и рады твоему приходу». А Зина так и не понимала, как считает Церковь: находится ли душа умершего на кладбище, или на небе? Помнится, в детстве она приставала к родителям с этим вопросом, и отец ей терпеливо объяснял, что происходит с душой после физической смерти человека. Но почему тогда сказал такое про кладбище? Но сейчас приставать опять с этими же вопросами было бы уже странно, наверное. Это в пору Клане теперь… А она всё равно почему-то чувствовала на кладбище в Хабаровске присутствие своих родных, всегда их навещала и даже ждала встречи. А вот Клаша, впервые попав на кладбище, очень испугалась, помнится, увидев надпись на кресте «Клавдия Черных». Она и не знала, что первая дочка Отца Серапиона и их родная сестра умерла в детстве, и звали её тоже Клавдией.  Мама с папой, кстати, не хотели так называть свою младшую дочку, но священник, крестивший сестрёнку, недолго думая, сам нарёк её этим именем. Противиться никто из восприемников не стал. Так в их семье появилась вторая Клавдия, до поры ничего про первую не знавшая.  Ещё на этом кладбище лежали их старшая сестра София, умершая в два года от инфлуэнции и брат Николай, умерший даже не дожив до двух лет от бронхита, или крупа. Как страшно, когда умирают дети! Неужели и её ждёт такое испытание?  И вдруг по Зининому лицу пробежала лёгкая улыбка. Она вспомнила, как сестрёнка после этого случая твердила: «Пожалуйста, не берите меня больше на клаРбище, пока я не вырасту!»  Она, кстати, до сих пор называет кладбище кларбищем, хотя Зина её самолично поправляла и слышала, как исправлял папа.  Серёжа, кстати, тоже, по его рассказам, очень боялся в детстве походов на кладбище и не любил приходить к отцу на могилу. А Зину приводил уже после их помолвки. «Ну, вот и познакомились!», - сказал он, когда они уже вышли за кладбищенскую ограду, и Зина увидела слёзы в его глазах…
             Зина перевернула фотографию жениха лицом к себе и в который раз прочитала на обороте:
«Мне о любви твердила ты шутя
И холодно сознаться можешь в этом.
Я исцелён; нет, нет, я не дитя!
Прости, я сам теперь знаком со светом.
Кого жалеть? Печальней доля чья?
Кто отягчён утратою прямою?
Легко решить: любимым не был я;
Ты, может быть, была любима мною.» 
             Сейчас эти строки читать было спокойно и даже приятно. Но, когда она получила это фото от Серёжи в период их размолвки, она плакала над этим фото, разговаривая с ним. Это было в то время, когда Серёжа приревновал её к своему другу по военному училищу тоже Сергею по фамилии Зиновьев. «Вот какая фамилия подошла бы мне - Зиновьева Зина!»- как понятно теперь, не слишком удачно пошутила она. С тех пор её Серёжа очень с пристрастием следил за их с Зиновьевым отношениями. Ей в какой-то степени было это приятно, но ни оправдываться, ни разубеждать его в чём-то повода у неё не было.  Но вот однажды, листая у неё альбом, в который друзья и подруги записывали в основном цитаты и стихи, Серёжа наткнулся на строки:
«Грущу я; но и грусть минует, знаменуя
Судьбины полную победу надо мной;
Кто знает? Мнением сольюся я с толпой:
Подругу без любви - кто знает? -изберу я.
На брак обдуманный я руку ей подам
И в храме стану рядом с нею,
Невинной, преданной, быть может, лучшим снам,
И назову её моею;
И весть к тебе придёт, но не завидуй нам:
Обмена тайных дум не будет между нами,
Душевным прихотям мы воли не дадим:
Мы не сердца под брачными венцами,
Мы жребии свои соединим.»
- Могу, я узнать, кто сие написал? - спросил Сергей у неё с каменным лицом. И Зина увидела, как у него на виске пульсирует синяя жилка.
- Баратынский, - ответила Зина, желая перевести всё в шутку. Но Сергей дал понять, что не намерен шутить. Узнав, что это написал Сергей Зиновьев, он попрощался и ушёл, даже не дав Зине возможности объясниться.  А через день посыльный принёс ей эту фотографию с другим стихотворением   того же Баратынского на обратной стороне, написанным мелким, убористым почерком.
             Помириться им в тот раз удалось довольно быстро, и она с радостью отметила, что Серёжа хоть и ревнив, но отходчив. А Сергея Зиновьева после окончания училища послали сразу на фронт, и Зина с Сергеем стали о нём волноваться уже вместе, «в два сердца», как сказал бы здесь папа. Сергей по договорённости с другом навещал его матушку, а та зачитывала ему письма с фронта из которых можно было понять, что всё очень нехорошо на фронте, хотя друг и пытался хорохориться. Но это, впрочем, было, похоже, понятно только Сергею. Впрочем, от Зины он этого не скрывал, и переживал, что его как единственного кормильца на фронт не призвали. Зина же была этому несказанно рада.  Вспомнила, что, когда на вопрос папы, почему жених не на фронте выказала свою радость, тот посмотрел на неё очень внимательно и ничего комментировать не стал. Неужели же папа не понимает и не рад? Но обсуждать эту тему с ним Зине не захотелось. Хотя отношения с отцом были у них вполне доверительные, и Зина никогда не боялась задавать любые вопросы, даже те, отвечать на которые ему было не всегда просто. Но вот эта вечная его занятость очень мешала ей сейчас. Ведь нет ни мамы, ни Варлаши, да и кузины с её любимой тётушкой в Хабаровске. Она, кстати, собиралась спросить сегодня отца, получится ли к ним наведаться.
            И ещё в связи с Серёжей вспомнилось вдруг, дурацкое стихотворение, которое он написал в альбом её ближайшей подруге Верочке, в чьём доме они и познакомились на вечере, который был посвящён стихам. Задания давались самые разные и всё связанные с написанием стихов, а её Серёже, (впрочем, тогда он был ещё просто Сергей Ланской, а никакой не её Серёжик) выпало написать стишок, чтобы в нём было два фразеологизма: один - на французском, а второй – на русском. Она, правда, и тогда уже стала переживать за этого симпатичного, статного шатена с умными и выразительными глазами удивительного оттенка серого цвета. Как же он с таким заданием справится?  А он вдруг, почти не задумываясь, написал в альбом Верочке такую милую околесицу, что она практически сразу поняла, что этот Сергей Ланской не случайно появился на этом вечере и в её жизни.  Смешно, но этот дурацкий стишок, прямо-таки врезался ей в память. Она улыбнулась и прочитала вслух с выражением:
 «Воскликнув: «Oh! C EST BIEN DOMMAGE! * »
                Вошёл в такой, ты знаешь, раж,
                Что всё на свете перепутав,
                Скатился до неумных шуток,
                Дурных намёков, прибауток,
                Ухмылок глупых и при том…
                Такой вот вышел СУП С КОТОМ!»
             Интересно, она что всю жизнь будет эту ерунду помнить что ли?  Зина бережно поставила фотографию Серёжи на полку, потом вдруг опять взяла обеими руками, быстро поднесла к губам и порывисто поцеловала. «Скучаю, Серёжик! Но так надо. Мне никак нельзя было не приехать! Ты уж потерпи, дружочек,» - произнесла Зина почти что про себя, но зачем-то покосилась на отворённую дверь. Да кто же может услышать? Клаша на реке, а Александра Николаевна нынче выходная. Почему, кстати, Клашу в гимназию не отдают? Надо у папы справиться. Домашнее образование, оно, конечно хорошо, и учителя у них замечательные, но сестрёнке же явно не хватает общения. Дом-то опустел. Или это только ей, Зине так заметно? Она попыталась вспомнить во сколько лет она в гимназию поступила. И вдруг услышала на лестнице шаги. Кто же это? Шаги были тяжёлые, неужто папа?
             Поднявшись, отец Серапион постучал в косяк двери: «Зиночка, к тебе можно?»
-  Да, папочка, заходи. Ты что так рано? - Зина сделала пару шагов навстречу отцу и обняла его.
- Получилось освободиться. Да, и к лучшему…
- Ты что-то усталый такой! - Зина отстранившись внимательно смотрела на отца. Да-а. Постарел папа. Волосы уже седеют. Под колбуком на службе это совсем незаметно, а так – видать. И у глаз всё больше лучиков морщинок. За очками, правда, не так видно, да ещё очки глаза уменьшают… Да-а, грустно, но всё-таки уже пятый десяток… А если точнее, то сорок четвёртый год. Да и сам папа говорит, что внуков пора нянчить…
             Отец Серапион подошёл к окну. «Мне сказали, что Клаша там с другими девочками и женой Прохора купается. Тебе видно отсюда?»
«Тоже что ли не помнит, как зовут жену плотника?»- подумала Зина, и в этот момент вдруг к радости вспомнила: «Агриппина!». «К радости» потому что родители всегда прививали им правила, в которых было уважительное   отношение к прислуге. А это включало и то, что нужно было запоминать имена.
- Папа, а от Агриппины короткое имя Грипа что ли? - спросила Зина.
- А ты знаешь, я что-то и не соображу так с ходу, - улыбнулся отец. Вот если б в селе или деревне, -наверняка бы знал, а что- то у нас в городе мало нынче Агриппин!
       Зине всегда нравилось, что отец честно отвечает, если что-то не знает, вот как теперь, она же начинала умничать и юлить. Сама знала это за собой, а вот поди ж ты! У кузины Гути, Августины, если полным именем, тоже такой грешок замечала. И что интересно, у Гути ей эта черта не нравилась, так и в ней значит это видно. Уж отцу –так точно!  А ещё у них дома были неписанные правила: никогда не лгать, не обижать людей, и по- возможности любить, (это «по возможности», впрочем, Зина от себя добавила. Папа так просто говорил «любить людей надо»). И его люди любили. Ну, точнее, прихожане, (хотя прихожане же тоже просто люди), не просто почитали, а любили, а вот, когда говорили всякую ерундистику по поводу, что он исцеляет наложением руки и если прикоснётся сам, то все проблемы разрешатся, это Зину раздражало. Язычество, да и только! Это правда, папа так ей объяснял. Но при этом говорил.: «Пусть верят, если это им помогает!» Вот это Зину и раздражало. Нечего делать из папы идола! Но в глубине души она, конечно, понимала, что он прав. Помнится, они с ним как-то в поездке на поезде в Харбин обсуждали это выражение про «глубину души» и где это на самом деле, и откуда пошло, и что за этим стоит. В общем, о душе беседовали. Но она тогда ещё маленькая была, и как-то папа так всё просто и интересно объяснял, что и вопросы сами собой разрешались, а вот сейчас и не вспомнить толком. Своим детям он так уже не объяснит, придётся к дедушке переадресовывать. Да, нужно бы про Серёжу побеседовать…
             И прямо в эту минуту отец вдруг сам задал вопрос: «Я вот никак с тобой про свадьбу не поговорю. Ты, надеюсь обиду не держишь?  Помолвка-то у нас год назад была?»
- Да, нет, папуля, полтора уже почти.
- Ну, так свадьбу-то мы на когда наметили? На осень семнадцатого? Так ведь?  А если на конец лета? Я как раз в столицу по, своим синодальным делам буду и со свадьбой бы помог, ну, и специально приезжать не надо. Не ближний же свет, как ни крути…
- Пап, а что если мы свадьбу в Хабаровске сыграем? Ты как на это смотришь?
Серапион Леонтьевич посмотрел на дочь с изумлением: «Так про столицу не я же выдумал?»
- Понимаешь, мне в Хабаровске сподручнее.
- Сподручнее! - передразнил отец. - А уж мне-то насколько сподручнее!
- Ну, вот, видишь, - подхватила Зина. - И гостей не нужно столько везти в столицу. Все кузины, родственники и подруги у меня здесь, а у Серёжи как раз почти и нет никого. А два его ближайших приятеля – военные. Один, правда, сейчас на германском фронте, а другой – неподалёку совсем, на Тихом океане во флоте, а если заранее сообщить, то отпустят, да и у другого Сергея, ну, того, что сейчас на фронте к концу лета должен быть отпуск. Я за него молюсь теперь всегда… А у моего Серёжи мама и кузина с тётушкой смогут приехать. Надо только подумать, где им остановиться…
- Вот уж проблема! Да, ты, дочка, меня будто б убеждаешь. Я-то рад только буду. Думал, ты у меня столичная штучка стала, а ты ничего. Важнее, конечно, среди родных.
- Вот и я, папуль, так подумала.
- А платье-то и всё такое-прочее в столице пошьёшь?
- Нет, тоже тут, - Зина посмотрела на отца кокетливо. Тут такая модистка есть, она шьёт на старый манер: закалывает материю прямо на даме, а потом раскраивает. Такие свадебные туалеты шьёт! Лучше столичных и заграничных! Я давно на неё наметилась, когда она моей подруге платье шила, и тётушке её потом, точнее, наоборот. А ещё тут всяких лент и пуговиц и другого всего больше, чем в Петербурге, китайцы привозят. Да и дешевле всё.
 - Дешевле, это тоже хорошо, - улыбнулся Серапион в бороду, - Только ты, Зинуля, не части. В этих делах я не смыслю ничегошеньки. Ты это всё с подружками, да с кузинами обсуждай лучше. Может, и Александра Николаевна что путное на эту тему подскажет. Она у нас, вроде, дама а ля мод, -отец Серапион опять улыбнулся и приобнял дочку. - А что касается приданного, то это баба Марина, тётя Марина и дяди Ванина жена пусть решают. Они в курсе, что и как. Мы с ними это в общих чертах после смерти мамы обсуждали. Жаль, дочка, что у меня обе сестры так далеко живут, и ты их толком и не знаешь, а у мамы, видишь и вообще сестёр бог не дал. Но зато дядья у тебя замечательные и жёны у них! Такую свадьбу сыграем! Серёжа твой таких и не видывал! Вот сейчас, когда поедем в Хабаровск всё с ними и оговорим. Мы у Фёдора остановимся, или у Ивана? Хотя, нет. Забыл Иван сейчас у бабушки Марины в Константиновской…
- Конечно, где удобно. Мне там везде хорошо. Пап, а знаешь, Серёжа мой никаких свадеб толком не видывал. У него все друзья неженатые. Он только у дальней родственницы на свадьбе был в Кронштадте, да и то подростком ещё. Так что выходит, свадьба эта – наша ответственность будет.   - Да я только за, дочка! А потом уж по накатанной и Варлашу, и Мишу, и Клашу женим… - отец Серапион подошёл к комоду и взял в руки семейную фотографию. –Это, Зиночка, последний снимок с мамой…. Когда мы все вместе…. Помнишь?  Четыре года назад….
- А последнюю мамину, что в этот же день делали я в Питер увезла. Она у меня в изголовье стоит, а икону мамину я у Клаши в комнате разместила.
- Да, я икону видел…Сначала удивился, что пропала, а потом у Клани заметил. Хорошо, что мы про неё заговорили, нужно не забыть Клане про эту икону обсказать… Знаешь, дочка, что? Я тебя можно попрошу об одолжении: ты Клане рассказывай про маму по возможности, и про родных моих и маминых, что сама знаешь. Она, мне кажется, маму уже не очень помнит. Это вы старшие с моей роднёй тоже хоть немного, но общались, а она уже только Хабаровских родственников знать будет. Не хочется, чтобы она у нас росла без роду и племени. Я вот недавно выяснил, что она не знает, что её любимую «Серую шейку» мой предок написал. Дядя моей мамы Дмитрий Мамин, который Мамин-Сибиряк. Это моё упущение, конечно. Но вы - то с братьями это знали, а вот с Кланей многое упускаю.
- Ну, ты ещё посетуй, что она «Приваловские миллионы» не читала. Всему своё время, - Зина попыталась неловко успокоить отца. –Всё у неё хорошо будет!
- Да, и ещё вспомнил: возьми у меня фотографию семьи Серафима с женой и дочками, которую они нам в ответ на это фото прислали. И поставь здесь в рамочке. Расскажи заодно Клане, кто есть кто, пожалуйста.
-  А я сама забыла, насколько он тебя младше.
- Да, мы погодки. А старший - я. Из всех десяти детей я второй. А мама среди своих старшая была…
Зина, увидев, как нахмурился отец, решила отвлечь расспросом: «Жена его, тётя Аня учительствует?»
- Да. Они на Оле сейчас живут. Служит в Ольской церкви.
- Дядя Серафим красивый…
- Знаешь, у нас самый красивый Исай считался.
- Ну, ты тоже у нас ничего. Просто тебя очки портят, - засмеялась Зина.
- Что верно, то верно. Береги глазки, дочка. Мой тебе завет на все времена.
- Пап, а что же у дяди Серафима род прервётся? У него же все дочки. Как же фамилия продолжится? Они замуж повыходят, фамилии поменяют…
- Ну, ничего страшного. Это только фамилия может прерваться, а род, он всё равно дальше идёт, - улыбнулся Отец Серапион. – Ты-то у нас Зинаида Ланская будешь?
Зина вдруг покраснела: «Да. Так у тебя же Варлааам с Мишей фамилию продолжат!»
- Так я и не говорю ничего. А фамилию Черных есть кому продолжать. У меня ж три брата ещё. Так что уж про это не волнуйся.
- Да, я просто как-то к слову, вроде. А знаешь, пап, что Варлаша сказал, когда узнал, что у Серёжи фамилия Ланской?
- Что же?
- Он сказал: «Ну, слава богу, что ты будешь не Дантес!»
- Ну, так и правда же хорошо! - засмеялся Отец Серапион. Зина тоже присоединилась к его заразительному смеху.
- А знаешь, дочка, я тебе сейчас скажу одну вещь…Чудную…,- было видно, что Отец Серапион колеблется. Зина смотрела на него с удивлением. Серапион улыбнулся и вдруг решительно произнёс: «Мне всегда очень хотелось иметь сына Сергея, но первого сына назвали по маминому желанию, потом он умер, и следующего назвали в честь маминого деда Варлаамом. У нас договорённость была с ней, что дочкам я имена выбираю, а сыновьям мама. А когда родился Миша, то Сергей по срокам не подходил, а мы очень спешили его покрестить, поскольку со здоровьем не всё было в порядке, да ещё давно договаривались с Феодором в один день с их Антонидой крестить, а она, как ты знаешь, чуть раньше родилась. И вот выходит у нас теперь всё-таки будет Сергей! Глупо, конечно, именно этому радоваться, но слаб человек! – Отец Серапион ласково потрепал Зину по голове. «Как в детстве», - подумала она и почувствовала, что в носу предательски защипало…. 
- Пап, а мы ужинать сегодня вместе будем? Я пирожки сделать попросила твои любимые.
- Нет, Зиночка, не получится сегодня. Я к губернатору на ужин иду. Разговор у нас серьёзный. Вот и пришёл пораньше…. Пойду я уже. А тебя вот что ещё попрошу: почитай сегодня Клаше на ночь из «Нового Завета», там закладка. Кстати твоя вышитая. Я стараюсь Клаше на ночь читать, ну, и поясняй, если нужно. Она вопросы задаёт, чтоб в сторону увести, так я тебя предупреждаю, – с этими словами отец Серапион вышел из комнаты.
- Пап, ты дверь не притворяй. Жарко. Крыша нагревается, а так хоть сквознячок.
  Зина вернулась к окну. Купальщицы, похоже, уже ушли. И точно. На лестнице послышался топот: «Зинуля, ты не спишь?»
- Ну, не глупый ли вопрос? Ты сама подумай!
Сестрёнка подбежала к ней, ткнулась влажной головой.
- Кланя, волосы-то зачем намочила? Давай расплетай. В корзиночке долго будут сохнуть. 
- Зинуля, а кто мне будет твой Серёжа, когда вы поженитесь? Деверь?  На «дверь» похоже? Можно я буду звать его «дор»?
- Как - как?
- Ну, «дор»! Это как бы по-английски «дверь», а если по-французски, то звучит, как «золотой». Здорово я придумала? А он не будет против? Или мы его так между собой будем звать?  Смотри, как получается: если полным именем, то «золотая дверь». И ведь никто ни за что не догадается! – тараторила Клавдия, запрокинув к ней лицо, в глазах сестрёнки вспыхивали солнечные блики. Солнце готовилось к закату, и комната была залита ярким и мягким светом.
- Господи! Какая дверь золотая!?Не деверь он никакой тебе будет, а зять!
- Ну, вот! А так хорошо придумалось! А зять ни дать, ни взять!
- Это ты где набралась такого?
- А ты что господа поминаешь всуе? Он тебе не соседская коза!
- Это, наверное, Агриппинино влияние! Вот ты-то коза настоящая и не соседская никакая, а своя!  Зинаида потрепала сестру по влажным волосам. Давай-ка пойди переоденься и пойдём пирожки помогать лепить.
- Ура! – Кланя почти кубарем скатилась с лестницы. –А монетки положим, или горошки перца? - донеслось снизу. -А жаворонков печь будем?
- Не зашиблась, коза?  - крикнула сестра в открытую дверь. «Кому монетки-то, или перец теперь в пирожок для смеха класть? Ни братьев, ни мамы, даже Анфы с ними нет теперь. Дети кухарки, небось не оценят, хотя, если монетки попадутся- может быть и обрадуются. Но это опасно. Дома-то у них все это знали и ждали подвоха. Кусали с осторожностью. Не хватает Клане тоже прошлого уклада. И жаворонков всегда на Пасху пекли, а не просто так. Всё у неё в одну кучу! Не забыть, действительно ей на ночь «Новый завет» почитать», - подумала Зина и вспомнила, как любила, когда к ней в возрасте теперешней Клавдии заходил папа и читал ей «Жития святых». У них было заведено: неделю сказки, а неделю жития… Ей, конечно и сказки нравились, но жития даже, пожалуй, поболее, потому как папа много чего сверх объяснял и рассказывал.  Надо спросить, как сейчас обстоит дело.
             Отворённая створка окна блеснула стеклом и отбросила на стену солнечный зайчик, который, повинуясь её движению, пробежался до потолка, заметался в углу комнаты, перебрался на портьеру, потом прыгнул на этажерку и задержался на Серёжиной фотокарточке. Зина, как в детстве, радуясь чему-то при виде зайчика, как заворожённая следила за движением солнечного пятнышка, и ей вдруг привиделось, что жених улыбнулся. Вот ведь, только сетовала на то, что на фотографиях люди не улыбаются. И вот! А у Серёжи такая хорошая улыбка! Добрая и немного застенчивая, и ямочка на щеке появляется, а когда серьёзный – не видно. Зайчик тем временем скрылся из вида, и жених вдруг посмотрел на неё с фотографии как-то печально и даже тревожно.  Странно, раньше ей так не казалось. «Наверно, я просто соскучилась. Ну, не беда, ещё, даст Бог, нам всю жизнь вместе жить, а пока и поскучать не грех».

                КЛАВДИЯ 
 
29-ое января 1924 года. Благовещенск.

               

             Она никак не могла привыкнуть, что Новый год нужно было праздновать по новому стилю. Официально уже как четвёртый год минул с этого странного нововведения, но первые года два это совсем никого не касалось, только Зина писала в письмах, как это странно всё в столице происходит. Но ещё страннее было то, что нельзя было праздновать Рождество. То есть этого праздника как бы не было вовсе. Но ёлки всё равно ставились во многих домах, и даже свечки на них зажигались, только это всё было как бы уже к Новому году. Но даже выходного дня в Новый год не было в отличии от Рождественских каникул.  И подарки дарились уже на Новый год. Конечно, у них в семье Новый год тоже праздновали, но не сравнить это было с Рождественским настроением…
             Клаве вспомнилось, как бывало готовились к Рождественскому ужину у них дома, как они с Мишей крутились на кухне, якобы помогая поварихе, но, как теперь понятно, больше, конечно, мешая. Потом в гостиной накрывался огромный стол. Мама отпускала прислугу, чтобы тоже успели на службу. Все старшие шли в храм, а им с Мишей иной раз разрешалось ждать дома, и Клава бесконечно выбегала на крыльцо смотреть, не показалась ли первая звезда. До этого ничего есть было нельзя. Вкусного хотелось настолько, что огромным искушением было «ошибиться» и увидеть звезду, но заведомо соврать в этом было большим грехом. Это даже Миша ей растолковал, и она снова и снова всматривалась в тёмное небо. Когда были тучи, – было совсем непонятно: из-за них не видно звезды, или просто ещё не время.
             Но самой большой радостью было, когда возвращался с всенощной отец, и все садились за стол. Но это относилось уже к воспоминаниям после маминой смерти. Да, лет до семи Клаву клали спать и только утром вручали рождественский подарок.  Последний подарок отца на Рождество она запомнила. Это был красивый плюшевый медведь в коротких штанишках на помочах, о котором она мечтала в детстве, и вдруг получила его уже в одиннадцать лет и очень красивый тульский пряник, свежий, мягкий, непонятным ей образом попавший в Николаевск. Она очень удивилась и прянику, и медведю, а отец сказал: «Вот только теперь этот зверь мне попался. Знаю, что поздновато, но это, чтобы детство дольше не кончалось». Ей бы, может, так бы и не запомнилась эта фраза, если бы её детство не кончилось так вдруг. Медведя она тогда назвала Шаней. Имелось в виду, конечно, Мишаня, но дабы не обижать брата она эту часть истории рождения имени умолчала. С Шаней она, конечно, уже не играла, но первое время даже брала с собой спать. Папа и Агриппина посмеивались, если замечали, но посмеивались по-доброму, и ей это не особо мешало. Красавица-кукла Гела к тому времени была уже убрана на палати, передарить её, или отдать кому-то из детей работников, ей стало жалко, всё-таки это была кукла её детства. А вдруг у неё дочка родится, тогда кукла будет передана по наследству, ну, или племянникам достанется. Ей было немного стыдно жадничать и не отдавать Гелу, но Зина объяснила, что это вполне нормально оставить куклу. Но играть в куклы она точно уже не будет, а вот медвежонок вдруг оказался очень уютным и полюбился. Потом Клава, сама устыдившись своей сентиментальности, перестала брать игрушку в кровать, но посадила его на широкий подоконник почти что у изголовья. За лето у коричневого медведя один бок изрядно выгорел, и она, обнаружив это, даже немного расстроилась, хотя хуже от этого медведь Шаня, вроде, и не стал.  Интересно, а что стало с её Шаней?    
              Так. Стоп. Не нужно себя бередить. Это всё было в прошлой жизни. И как можно сожалеть и думать о каком-то игрушечном медведе после всего, что произошло с их жизнью? Хотя, если всё время об этом думать и себя, и мысли свои одёргивать, - вообще можно умом повредиться. Не хотелось бы. Всё-таки она для чего-то выжила, спаслась. Но, если вдуматься не «спаслась», а «её спасли», и спасли конкретные люди, их работники и даже родные этих самых работников. И это счастье. Маленькое, её отдельное, но всё-таки счастье. Вот, как нужно думать! Но никакое это не божье провидение, как говорила жена дяди Вани. Так и сказала: «Что Клавдия осталась жива, - это просто божье провидение!». Клава сама слышала, хотя это для её ушей не предназначалось.
              Она вообще последнее время всё время как будто подслушивала. Точнее, так выходило. Взрослые при ней замолкали, и интересующие её вопросы никто, как бы, не обсуждал. Всё по возможности делали вид, что всё идёт своим чередом, и она тоже лишних вопросов не задавала. Понимала, что очень уж сложно будет на них отвечать и не хотела осложнять и так непростую для всех ситуацию. Общаться более-менее комфортно было только с кузиной Тонечкой. В том числе и по причине её лёгкого и замечательного характера и врождённого оптимизма. Вообще-то раньше Клавдии казалось, что она и сама – человек весёлый. Смеялась много с детства, и по рассказам домашних плотник Прохор звал её «Весёлый человек», это уже потом, после маминой смерти, наверное, стал обращаться к ней «барышня», и было понятно, что это немного шутейно было, вот Зинаида и правда была в ту пору «барышней», а она, Клава, только последний год в гимназии «барышней» пробыла, да теперь вот так обращаться стало уже неправильно.
             К ним и в педагогическом институте обращаются словом «товарищ» и потом фамилию называют. Непривычно немного, но, может, и правильно. Она в принципе против эмансипации ничего не имеет, но волосы стричь, пожалуй, не будет. С этой мыслью она встала с кровати, сунула ноги в войлочные валашки, накинула на плечи серый пуховый платок и подошла к зеркалу: Морока, конечно, с длинными косами. Заплетай на ночь, расплетай утром, причёсывайся и по новой заплетай. Потом укладывай сзади корзиночкой! Гребень ещё этот! И что на гребень-то досадовать? Сама положила так, что труднее не смахнуть. Клавдия нагнулась и, поднимая с пола свой гребень, почувствовала, насколько холоден пол. Потрогала стену с печной кладкой: вроде, нормально, топится. Да, дома у них всегда было зимой тепло, и ходили в обычной обуви. Да, что она сегодня! Мало ли, как было дома? Она теперь здесь живёт. Это её дом! Никто её не гонит, и даже стараются, чтобы ей было хорошо и удобно. Вон тётя Марина к ним с Антониной пытается совершенно одинаково относиться. А подарок на Рождество ей достался даже лучше, чем Антоше. И шаль эта серая, кстати, теплее. Тётя принесла им с Тонечкой две пуховые шали серую и совсем ажурную белую. Клавдия решила, что сестре больше понравится белая и выбрала серую, поскольку ей первой предоставили выбирать, а теперь оказалось, что и не прогадала, поскольку серая оказалась теплее, и это в такую холодную зиму было актуально, а Тонечка и вправду очень обрадовалась тонкой ажурной шали из белого козьего пуха. Такие шали называли оренбургскими, хотя у них их тоже научились вязать. Эти, кстати, были связаны матерью женщины, которая приходила к ним теперь помогать по хозяйству и делать закупки.
             Клавдия взяла с комода ручное зеркало в красивой, бронзовой оправе с чуть несимметричным рисунком на витой ручке, переходящим в изображения цветов и насекомых с бабочками в новомодном стиле модерн. Это и был тётин новогодний подарок. Зеркало было небольшое и немного тяжеловатое для того, чтобы держать его на вытянутой руке. Но тётя Марина явно расстаралась и хотела угодить племяннице. Антонине же досталась в подарок пудреница. Вещица тоже была красивой и составляла с зеркалом пару, но Клавдия пудрой не пользовалась и посему и позавидовать не могла. Да она вообще не завидовала никому, а за то, что у Тони есть родители только радовалась, но зато у неё нет родных братьев и сестёр.  Хотя Тонечка с Мишей всегда были близки, как родные, а теперь вот с Клавой они самые-самые любимые сестрички, и это очень здорово, конечно.
              Клава поднесла зеркальце к затылку и посмотрела на себя сзади в висевшее на стене большое зеркало. Да! Волосы здорово растрепались. Придётся переплетать косички и заново делать корзиночки. Неудобно без помощницы, конечно. Но Антоша ей часто помогает.  Клава расплела косы, вынула ленточки и вдруг вспомнила, как больно резануло её, когда тётя Марина дала им эти ленточки: Антонине шёлковые, а ей простые, хлопковые, в которых угадывались простые полоски материи с не очень аккуратно подрубленными краями. Клава, конечно, не подала виду, но разницу эту заметила и ночью долго не могла уснуть, всё жалела себя, свою сиротскую долю и убеждала себя, что это - то мелочи, и не стоит на такое обращать внимания, а нужно хорошее видеть и ценить. Но былопочему-то до слёз обидно. При этом было странно, что после всего случившегося в её жизни, её могут так задеть какие-то разные ленточки и дальше плакала уже от этого, но плакала совсем тихо, чтобы не разбудить Тонечку. Просто слёзы катились по щекам, даже попадая в уши и никак не заканчивались…
             А наутро её чуткая кузина, помогая уложить её косы корзиночкой вдруг, как бы невзначай, сказала ей: «Ты знаешь, Кланечка, почему у меня ленты шёлковые, а тебе они не подходят?» И не дожидаясь ответа чуть растерявшейся Клавдии продолжила: «У меня волосы лёгкие и вьющиеся, в них шёлковые ленты держатся нормально, а твои тяжеленные и густые, их только хлопковые удержат. Мама специально их прошивала для тебя. А когда уложены сзади, как у тебя –ленту-то и не видно. Главное, чтобы не расплетались!» И всё сразу встало на свои места, и Клаве стало стыдно, что так о тёте своей подумала. И ещё тётя часто делает ей замечания по поводу её пристрастия читать лёжа. «Кланечка, сядь к свету и читай. Не порти зрение. Читать лёжа – вредно для глаз. А у тебя у отца зрение плохое было, как бы ты не унаследовала!». Вот так просто тётя упоминает отца. Просто в связи со зрением. Так и надо, наверное, но Клава каждый раз напрягается и даже немного сердится на свою тётю, а не надо бы. Ведь тётя Марина старается, всё делает, чтобы ей, Клаве было у них комфортно, а у неё всё равно мысли проскакивают, как де её сиротку обижают и про отца так всуе говорят! Ну, да, теперь она сирота, а что она одна такая что ли? А можно ли её назвать круглой сиротой? Ведь у неё есть два родных брата и сестра. Но спрашивать такое она, конечно, не будет. Ни к чему это.
             Ситуация с гибелью отца была ей, конечно, до конца непонятна. Но никто, похоже, и не собирался ей всё прояснять. Она спросила пару раз, но услышав, «да, мы, Кланечка, и сами мало что знаем. Только то, что все говорят, что ворвались в Николаевск банды, вроде бы красных и устроили там массовую резню и отца Серапиона схватили». Что случилось с отцом дальше толком ей никто не говорил, и она сама уже перестала понимать, то ли родственники не знали, то ли скрывали от неё правду.  Но правда-то сама сильна и выход найдёт! Так отец её не раз сам говорил. Вот на это уповать и осталось. Хотя, однажды, уже после того, как они с Антошей и тётей Мариной переехали в Благовещенск в дом какого-то дальнего родственника по линии тёти Марининой мамы затем, чтобы запутать следы, Клавдия, измученная этими недоговорками и неизвестностью, написала письмо своей подружке в Николаевск с просьбой рассказать, что она знает о гибели её отца.
             Подружка Соня, с которой они проучились последний год в гимназическом классе и даже сидели за одной партой, девочка тихая и прилежная была дочерью инженера-строителя. И как правильно «рассчитала» Клавдия её отца красные не тронули, о чём ей Соня и подтвердила в ответном письме. Там же она написала, что её батюшка Отец Серапион, насколько она знает, был схвачен, посажен в тюрьму, а в Вербное воскресение его в полном облачении утопили в проруби прямо рядом с их домом на глазах у людей, пришедших освятить вербу.  Ещё она написала, что по городу ходят слухи, что сначала отца Серапиона хотели расстрелять, но, когда поставили к стенке и направили ружья, над ним засветился нимб, и солдаты побросали ружья и отказались выполнять приказ. Тогда позвали китайцев и те и утопили его в проруби.
             Ещё Соня писала, что слухам этим можно верить, поскольку пошли они от самих тюремных служителей и быстро распространились по городу, а утопили её отца, наверное, потому, чтобы не было могилы, а то бы ей стали поклоняться люди, потому, как по всему получалось, что он, её отец, святой. Клавдия перечитывала это послание несколько раз, но сознание отказывалось воспринимать изложенное. Далее Соня писала, что в городе за те несколько ужасных мартовских дней погибло много людей, поскольку ворвавшиеся в Николаевск банды красных под предводительством Лебедевой и Тряпицина хватали людей по каким-то спискам целыми семьями, а также всех сочувствующих и тех, кто оказывал сопротивление, пытаясь защитить своих знакомых, соседей, хозяев и пр.  Читая это Клавдия подумала, что приди красные за ней, - плотник Прохор и дворник Игнат наверняка бы стали её защищать, и ещё раз с благодарностью подумала о совсем ей до того дня незнакомом человеке, который, находясь на службе в церкви в тот момент, когда туда ворвались солдаты и схватили её отца, быстро побежал к ним домой и велел спрятать Клавдию. Оказалось, что он был племянником их поварихи Татьяны и знал, что из детей Отца Серапиона в городе была только она.
             Сама Клавдия помнила только, как в её комнату, где она читала книгу вбежала повариха Татьяна с криком, «Беда, Клашенька! Быстро надевай это и бежим из дому!» Татьяна бросила ей фартук и белую косынку, которую велела повязать по-крестьянски, и буквально вытолкала её за дверь. Потом они очень быстрым шагом пошли в глубь города, выбирая самые неприметные проулки. «Если что, - ты моя племянница по мужу Настя, помогавшая мне по кухне в доме протоиерея Серапиона».  Клава была настолько напугана, что даже ничего не спрашивала. Да, Татьяна толком ничего и объяснить не могла. Сказала, что её отца схватили и собирались и семью его арестовать. А из семьи была одна Клавдия…
             Потом она несколько дней жила у сестры Татьяниного мужа в крохотном деревянном домишке на окраине города возле железной дороги и не могла спать в том числе от паровозных гудков и, конечно, жуткого страха неизвестности. С ней почти не разговаривали, звали за стол, когда ели сами, потом Татьяна передала ей из дома кое-какие вещи и пару книжек. Сначала Клава обрадовалась книжкам, но потом поняла, что в теперешнем её состоянии, она даже читать не может. Вроде, и слова понимает и глазами по строчкам ведёт, а смысл и не улавливает.
             Тем временем всё тот же незнакомый ей ранее племянник их поварихи отправился в Благовещенск по известному от Александры Николаевны адресу Клавиных родственников и сообщил им о случившемся и её местонахождении.  И где-то дней через десять в сопровождении другого неизвестного ей ранее мужчины, родственника жены их плотника Прохора и девочки-Насти, лет десяти Клавдия отправилась в село Толбузинское, что в пятистах с небольшим киллометрах от Благовещенска почти на берегу Амура, где её ждал дядя Феодор, подавшийся в казаки. И вскоре к огромной Клавиной радости туда же в Толбузинское приехала кузина Антонида, которой было уже семнадцать, и она впервые совершила самостоятельное и сразу столь дальнее путешествие из Благовещенска в это казачье село на самой границе с Китаем.   
            Клавдия же с мужчиной, имя которого, к своему стыду уже запамятовала, поскольку по имени его и не звала, ехали, не заезжая в Благовещенск, чтобы не делать крюк, да и для конспирации, наверное.  По дороге Настя и её настоящий отец называли Клавдию Катей, потому что две Насти у одного отца было бы делом подозрительным. Человека, сопровождавшего их Клаве было велено назвать отцом. Всё это делалось для её безопасности, и Клавдия чувствовала себя, конечно, очень неудобно, понимая, что все эти люди, занимаясь её судьбой, идут на реальный риск. Знала только, что путешествие это оплатил её дядя Феодор, Тонечкиного отец. Но не до конца понимая происходящее, она преимущественно помалкивала и лишь старалась не доставлять ещё больших хлопот. Никакие разговоры на эту тему не велись, и, как оказалось впоследствии, примерно так и пошло дальше…
             По пути до Толбузинского, Клавдия не всегда сразу реагировала на имя «Катя», но, когда дядя Феодор сказал ей, что на всякий случай и в селе ей лучше называться другим именем, а они будут выдавать её за приехавшую из Якутска, дальнюю родственницу, она сама предложила именовать её Аней. Тонечка звала её Кланей, ну, вот если первые две согласные недослышать, то и выходило «Аня». «И Антоше будет проще и тебе, да и я, может, откликаться легче буду»- предложила она дяде. «Ты у нас, Анечка, молодец и умница!» - сказал дядя, прижал её голову к груди и погладил, как в детстве часто гладил отец. Клавдия почувствовала подступающие слёзы. «Я должна быть сильной. Я теперь сирота, и не надо, чтобы меня жалели! И хорошо, конечно, что есть мамины родственники!» Но сильнее всего Клаву грела мысль, что у неё есть старшие браться и сестра. Вот только бы с ними скорее связаться! Про Зину нужно поспрашивать, можно ли ей написать, а вот где сейчас братья и как связаться с ними, она представляла ещё меньше. Но ведь они обязательно её найдут, да и домой, наверное, все они со временем вернутся….
             Раньше, оказываясь в этой казачьей станице, они жили в доме деда, а теперь остановились в другой просторной избе. Дядя на всякий случай пустил слух, что к нему приехала дальняя родственница Анюта из Якутска. Тонечка же, каждый раз, обращаясь к кузине и называя её Анечкой, непременно смеялась, но этого, похоже, никто не замечал, да и дела никому до этого особо не было. В станице ещё царила казачья вольница, и новая власть туда пока не сунулась, и было непонятно, дойдёт ли.
               Клавдия вообще плохо понимала происходившее вокруг. А те страшные дни в Николаевске считала нападением на город бандитов. В конце лета, когда они вернулись из Толбузинского не в Николаевск, и даже не в Благовещенск, а в Хабаровск, где семья Шабалиных сняла небольшой дом, а свой в Благовещенске по адресу Амурская набережная 77, домовладельцем которого числился дядя Василий, решили сдавать. Клавдия поняла, что это делалось в том числе, чтобы «замести следы». Мало того, что было ещё непонятно, будут ли искать детей Серапиона, но ещё и дядя Феодор решил остаться в Толбузинском, он имел казачье звание и новую власть не принял, но поскольку Клавдии нужно было продолжать учёбу и как-то встраиваться в эту новую жизнь, которая похоже, дошла и до Дальнего Востока было решено им и тёте Марине вернуться в город. И там Клавдия поступила в педагогический институт, Антонина же пошла работать в типографию редактором. Из всех их родных революция пока не особо затронула лишь семью дяди Васи.  Дядя Ваня продолжал ходить капитаном большого торгового судна. Морские капитаны оказались нужны и новой власти. Гутя, Катя и Гела временно жили с мамой в станице Константиновской у бабушки Марины. У Гути пропал в Шанхае жених. Поговаривали, что, возможно, он успел убежать за границу. То же говорили и про Кланиных старших братьев, но конкретно никто ничего не знал, очевидцев не было, и постепенно в их жизнь вошло слово «пропали». «Варлаша с Мишей пропали», такова была реальность, в которой Клавдия продолжала жить, надеясь хоть на какое-то воссоединение семьи. Конечно, Тонечку и тётю Марину она тоже ощущала родными и близкими людьми, но слишком уж круто изменилась вся её привычная и такая размеренная, и прогнозируемая жизнь, которая теперь, задним числом казалась такой неправдоподобно счастливой.
             Тётя Марина показала Клавдии дом на Артелирийской горе, в которм раньше жила семья её отца по адресу Лисуновская 48. Клавдия этот дом не знала, поскольку родилась уже в Благовещенске,но помнила почему-то, как Зина рассказывала ей , что дом был пятьдесят два метра, то есть небольшой совсем и Клавдии было интересно. Как же они там все умещались и как жили, и она подговорила Тонечку, чтобы они, назвавшись членами коммитета по борьбе с неграмотностью, зашли в дом. Это дало какое-то представление о том, как жила её семья, когда её ещё не было на свете. Почему-то Клаве это было очень интересно, и идя туда, она очень волновалась. Неудобно было также, что заставила кузину соврать, но одна бы пойти она не решилась, да и вреда это никому особо не причинило. 
              Наконец, в самом конце осени пришло столь долгожданное письмо от старшей сестры. Точнее, пришло оно на адрес дома Шабалиных в Благовещенске, а оттуда его переслали на их новый адрес в Хабаровске, но не сразу, а через знакомых. Так было договорено.  Зина писала, что пока никак не получится приехать к Клавдии, поскольку и с жильём, и с деньгами есть большие проблемы, что она никак не может найти нормальную работу, что, Клавдии тоже нужно писать в графе «происхождение» только «из служащих». Ещё она писала, что собирается перебраться в Москву и тогда уже, если найдёт нормальную работу, возможно, заберёт сестру к себе, а пока здорово, что Клава поступила в институт и получит специальность, которая ей пригодится особенно в сложившихся обстоятельствах. «Кланечка, я прошу тебя держаться и не раскисать! Ты уже большая девочка. Папа всё видит и поможет тебе! Люблю и целую тебя в маковку!» Письмо сестры заканчивалось такими словами.  Раньше в своих письмах младшей сестрёнке Зина в конце непременно писала, принятое между ними «Обнимантэ и целовантэ», но было понятно, что в этом письме это было бы странно и неуместно…Клава расплакалась и рассердилась и на себя, и на сестру: «Ну, зачем она пишет такое?! Не нужно ничего говорить про папу! Клава должна разобраться со всем сама. Почему же папа не помог самой Зинаиде, когда в начале ноября семнадцатого года пьяные матросы избили её Серёжу, когда он возвращался к себе, проводив Зину до дома? Серёжа умер дома на руках у Зины через два дня от множественных кровоизлияний. В больницу его не взяли. В столице царил хаос. Свадьбу они так и не сыграли потому что соблюдали траур по умершей от воспаления лёгких за полтора месяца до предполагаемый свадьбы Серёжиной маме. Или Зина имеет в виду, что только теперь отец станет им помогать с того света? А братья? Помог ли он им? Или поможет ли им с сестрой их найти?»  Столько у неё было вопросов, но к кому? Не идти же с ними к священнику. Теперь-то вообще непонятно к кому идти с такого рода вопросами и сомнениями.  Она привыкла все свои вопросы адресовать брату Мише, или старшей сестре, а если что-то важное – справлялась у отца. У неё и духовника не было, было решено, что с этим до поры справится папа. А он очень дорожил доверием младшей дочери, памятуя о том, что она с ранних лет воспитывалась без матери.
             Клава реже, чем другие дети отца Серапиона ходила в церковь, зачастую забывала помолиться и даже немного удивлялась, что отец её не ругал и не настаивал. Даже отважилась спросить его как-то, почему так, и была несколько озадачена его ответом. Папа сказал ей, что бог не формалист и всё видит, что для него важнее, как человек живёт, как мыслит, а не сколько бьёт поклонов, что вот она Клавдия, - девочка добрая, честная и хорошая, и это и важно. Не завидовать, жить по совести, любить людей и жизнь любить и ценить, не предаваться унынию. И все заповеди ведь об этом, и она их все соблюдает и знает хорошо.  Но не все так живут и не все в равных условиях родились и воспитывались, и многих именно строгое соблюдение церковных обрядов и устоев держит в рамках праведной жизни. И это для них – важное условие, а Церкви трудно различать всю свою паству, поэтому и требования общие в этом смысле. У некоторых вера в Бога на страхе держится, а для Клавы это лишнее будет, если Бог в душе. А важен ведь в любом случае результат.  Важнее всего для Творца, каково поведение и помыслы человека. И Церковь – это ещё и воспитатель для многих. Они тогда с отцом довольно долго беседовали, и Клава много нового для себя из этой беседы вынесла.  А есть ли у неё сейчас Бог в душе? И к кому теперь идти за разъяснением и поддержкой? И чего хочет новая власть, закрывая церкви и притесняя священнослужителей? Разве Церковь когда учила плохому? Ну, если только смирению? Так и это папа объяснял ей так, что очень даже всё правильно и понятно становилось. И выходило это не глупое и бездумное подчинение всему и вся. И про щёку, которую нужно подставить, не всё так просто и однозначно. Вопрос ведь в том числе, как и что трактовать. Но понятно, что с каждым прихожанином, как папа с ней не побеседуешь, хотя папа и говорил, что нужно стремиться, чтобы человек в церковь шёл не как на суд, а как к любимому отцу и в горе, и в радости, и за советом, и за благословлением.
             Но и революция эта, которую теперь именуют Октябрьской, не случилась бы, если бы всем жилось хорошо. Это Клавдия тоже понимала. Хотя, конечно, кто-то ситуацию умело расшатывал.  У них в Николаевске она тоже и бедных, и обездоленных видела, и несправедливость иногда, но она-то знала, что её отец это всё через себя пропускал и по мере сил пытался исправлять, так чем он-то новой власти бы помешал? Он даже с революционно настроенной молодёжью встречался. Просто беседовал, и помнится, был рад, что молодые люди его услышали. Они тогда ситуацию на фронтах обсуждали и то, нужна России эта война, или нет. Миша на той встрече присутствовал и потом ей всё обсказал.
              «Религия - опиум для народа».  Фраза большевику Владимиру Ленину принадлежит,вроде бы.*  Фраза красивая, хлёсткая, но ведь это, как посмотреть: скольким людям именно церковь помогала и выжить, и воспрянуть духом, и на правильную дорогу встать, а опиум же он только к погибели ведёт в конечном итоге, если злоупотреблять. Неверное, выходит, сравнение, товарищ Ульянов-Ленин! Вот она с Лениным полемизирует, а он неделю назад умер. И новая власть очень по этому поводу скорбит. Траур везде. Газеты все только об этом и пишут. Прямо конец света какой-то, вроде, пришёл. Странно. На одном человеке что ли всё держалось? Возвели прямо в ранг Христа! Но вообще эта новая большевистская власть всё как-то упрощает пока за что ни берётся: вот у них в институте учат теперь бригадным методом. Ну, глупость, как она есть!  И ведь кто-то такое выдумал и ладно бы выдумал, так и утвердил ещё, и «внедрил в учебный процесс», как говорится у них в институте.
             Разбили их курс на бригады по семь человек, и экзамены сдаёт по одному предмету один человек за всю бригаду. А какой предмет кто из бригады сдавать будет они сами бригадой и выбирают.  Курам на смех!  Вот она аккурат перед Новым годом сдавала за всех немецкий язык. Она-то сдала на «отлично», а стоять это будет у всей бригады, а у них только Верочка ещё немецкий более-менее знает, а остальные – буквально несколько слов. В общем, на том уровне, чтобы отличить от другого языка, хотя и в этом она в случае с барышнями, ой, нет, конечно, товарищами Прошкиной и Кошкиной не уверена. Да-а, всё-таки фамилии за себя в данном случае говорят, как ни крути. Жил себе где-то Проша, потом дети его Прошкиными стали, и зачем им был какой-то там немецкий язык? Басурманский, ну, или германский. Ну, не даются Серафиме Прошкиной языки, да и вообще учёба очень туго идёт, но она, нужно отдать должное, старается. А Кошкина Дарья как раз и не старается вовсе, лодырничает, хотя ей естественные предметы нормально даются. А ведь смешно: биология Кошкиной хорошо даётся, она её за всех и сдавала. Хотя, вот Прошкину с Кошкиной она, вроде как, объединила, (и правда обе девочки из простых семей, пролетариат по-нынешнему, правящий класс ни больше, ни меньше) а вот откуда фамилия Кошкина взялась есть пошла, - даже и не разберёшь. Ну, не у кошки же в самом деле родились её предки! Ну, то есть, скорее у кого-то такое прозвище было, а вот почему так? Похож кто был на кошку внешне, или повадками, а может мяукать умел как-то по-особому, а может и вовсе крыс ловил так ловко, что кошка какая? У Даши спрашивать бессмысленно. Наверняка не знает и ещё обидится, чего доброго. И так они её «белой косточкой» называют. Не то, чтобы дразнят, так, скорее в шутку…
             А ещё есть у них в группе Евгения Генеральская. Она немного смешно умудряется гордиться своей фамилией. И, судя по всему ей невдомёк, что к генералу её фамилия имеет весьма опосредованное отношение. Ну, то есть, кого-то не имеющего толком ни имени, ни прозвища называли «генеральский поварёнок», например, или «генеральский конюх». Вот и пошло потом от части прозвища «генеральский», то, что и превратилось в фамилию. А у самого-то генерала фамилия, конечно же, была. И это никакой ни её, Клавдии, снобизм, а просто элементарное знание ономастики и чувство языка. Ну, и спасибо, конечно, Александре Николаевне. Клава, точно не знает, кто из родителей нашёл им такую замечательную учительницу. Что бы она сказала, узнав про этот их бригадный метод обучения?
             Но в общем и целом девушки у них в группе неплохие, и сдружились все на почве учёбы. Помимо учёбы общаются они мало, но Клава особо и не стремится. Всё-таки пока не понятно: будут ли ещё какие гонения на неё по поводу происхождения, или нет.
             Она действительно последнее время стала замечать за собой странное: она могла вдруг расстроиться по какому-то незначительному поводу, совершенно упустив главное. Вот, к примеру, с одногруппницами в Пединституте они как-то в свободную минутка начали играть в известное всем «Вам барыня прислала туалет, в туалете сто рублей. Что хотите, то берите. Да и нет не говорите. Чёрный с белым не берите. Вы поедите на бал?» Этот дурацкий стишок –присказка вдруг сподвиг её задуматься о том, что она, Клавдия Черных, никогда не была и теперь уж никогда не попадёт на настоящий бал. Зина и все её кузины были на балах и даже не раз. Особенно Хабаровские кузины, поскольку их двоюродный дед, а мамин дядя был генерал- губернатором Хабаровска.  И ведь особо не хотелось ей никогда на эти балы, но просто она знала, что рано или поздно и она пойдёт на свой первый бал, как горячо любимая ей Наташа Ростова и как все её любимые кузины, но вот теперь никаких балов больше не будет. Это ясно. Она даже потеряла нить игры, в которую всегда играла с удовольствием, и девочки, заметив, что Клавдия отвечает невпопад и с трудом, играть тогда прекратили. «Так ты бы сказала, что не хочешь, мы б и не стали», - попеняла ей Даша Кошкина. Конечно, Клава не стала объяснять подружкам, какие мысли вдруг выбили её из колеи, а просто извинилась, сославшись на головокружение, что было очень близко к действительности. В висках в такие минуты стучало, и она сильно побледнела. Девочки усадили её на банкетку возле окна и продолжили играть, сменив водящего.   
             Клава с грустью вспомнила своих подруг по Николаевску-на-Амуре. Про то Сонино письмо, она, кстати, не сказала родным, а они попросили её пока ни с кем в письмах не общаться. Но было совершенно непонятно, доколе продлится это «пока». Но больше всего хотелось узнать, где братья.
             Сегодня был выходной. Первый день, как начались её студенческие каникулы, и они с Антошей собирались после обеда покататься на коньках. Новые снегурочки ей передали как новогодний подарок от дяди Вани. И они были не кого-то из кузин, а совершенно новые с новёхонькими сыромятными ремешками. У Антониды коньки были уже не раз одёванные, а Клавдии предстояло кататься на них всего второй раз. Каток расчищали на реке. Сестра с утра, несмотря на выходной, убежала в издательство с какими-то бумагами. Там иногда случался аврал, а сегодня к обеду она переставала быть дежурным редактором и должна была вернуться, пообедать дома, переодеться, и они вместе отправятся на каток. Катались они обе вполне сносно, и с миниатюрной хохотушкой Тонечкой всякий раз пытались познакомиться молодые люди, ну, и уж с ней, Кланей, за компанию.
             А, подумав о предстоящем походе на каток, она вдруг вспомнила, как однажды, уже выйдя из дома с братьями Мишей и Варлашей, направляясь кататься на реку, она, обернувшись, увидела, как отец стоит на крыльце и, с тревогой глядя им вслед, крестит их. «Неужели думает, что они под лёд провалятся и переживает?»- подумалось тогда. «Ну, теперь-то точно не провалимся! Люди к отцу издалека едут за защитой и помощью, а у нас эта защита - всегда!»   
             А ещё Клавдии припомнилось, как несколько лет назад к ним с Тоней подошла цыганка с предложением погадать. Тоня со смехом согласилась. Цыганка выглядела очень колоритно, и Клава даже сейчас помнила и её одежду, и её лицо, и даже выражение глаз. Ей показалось, что женщина сначала впадала в транс, а уже потом что-то говорила. Приученная не верить никаким гаданиям и предсказаниям, Клавдия была немного обескуражена согласием кузины послушать предсказания и всячески выказывала своё неверие, смеясь и подтрунивая над словами цыганки. А та, предсказав Тоне в будущем много хорошего, в том числе двух мужей и одну дочку, вдруг сверкнув в сторону Клавдии глазами сказала: «А ты, девка, зря хохочешь. Ты в пятнадцать лет в реке утопнешь!» Было это года три назад, а вот вдруг вспомнилось. Тогда –то они с Тоней решили, что это цыганка со зла сказала, чтобы Кланю за недоверие наказать. А всё-таки неприятно.  Ей вот как раз пятнадцать теперь, и идут они на реку кататься. Ещё в этой связи вспомнилось, как Тоня недавно рассказывала, что одна её знакомая вернувшись из Франции, где провела почти два года рассказывала, что там на озёрах в горах катаются по льду, надев на себя странное приспособление, наподобие обода от колеса на ремнях, притороченное к специальному кожаному поясу. И это для того, чтобы, если вдруг провалишься ногами под лёд – обруч этот тебя на льду удержал.  Но это только дамы такой глупости подвержены. А тут в России никто, похоже, не боится. Или у них там лёд не такой толстый?  Да лёд нынче на Амуре толстенный, морозы вон какие стояли! Да и сейчас минуса серьёзные… «Не стоит всякие глупости вспоминать! Нужно учиться управлять своими мыслями!»- подумала Клавдия и вдруг вспомнила совершенно другой эпизод: Лето в Николаевске, жара, она возвращается домой от подружки Сони, которая собирала дома День рождения, её провожает Сонин старший брат и вдруг, когда их дом показывается из-за поворота, Клавдия видит, что на заборе их дома лежат большие снежные сугробы. Она в недоумении поворачивается к провожатому: «Вы видите? Откуда в августе сугробы?» Тот кивает, подтверждая, что тоже видит. Приблизившись, Клава понимает, что это сушатся на солнце подушки и одеяла. Потом она уговаривает братьев отойти от дома и посмотреть, насколько это похоже на сугробы, а потом просит работницу не убирать подушки и одеяла до прихода отца, чтобы тот мог тоже посмотреть, та со смехом соглашается, и Клава, завидев отца, выбегает ему на встречу и тащит за руку прочь от дома, со словами «Папочка, ты только пока не оборачивайся, а посмотришь, когда я велю, но только прищурься немного!» Отец смеётся и послушно идёт за дочерью…
             А ещё вдруг вспомнилось, как брат Варлаша делал её козу, ну, ту, которая «идёт коза рогатая», а она уже не будучи совсем маленькой вдруг спросила его, почему вдруг коза идёт за малыми ребятами, ведь она не хищник, а травоядное мирное животное, и почему детей ею пугают, и откуда это пошло. Брат тогда немного растерялся, но потом даже обрадовался, похвалил её за любознательность и способность небанально мыслить и стал излагать одну из версий, откуда взялась эта побасенка. Оказалось, что это никакая не «коза рогатая» изначально была, а «идёт хазар рогатой за малой ребятой». А набегов этих самых хазарских племён и боялись древние русичи и пугали детей хазарами, а потом со временем это уже превратилось в козу, по созвучию, то бишь потому, как опасаться набегов хазар перестало быть актуальным. И носили хазары головной убор с двумя рогами. Клава всегда удивлялась откуда Варлаша знал столько про родной язык и очень интересовался его историей. Про любую пословицу и поговорку он всегда знал происхождение, теперь она знает, что это этимологией называется. И у слов этимологию знал. Папа, всегда говорил, что Варлаша явный гуманитарий. Она это хорошо запомнила, потому что про себя не понимала тогда, к чему у неё-то склонности?
              А вот что же брат с этими знаниями за границей делает? Кому там это интересно? И ещё непонятно, приобретёт ли он акцент на родном языке. Хотя, это вряд ли. Та Тонина знакомая, ну, которая про обруч с ремнями рассказывала говорить стала с акцентом, но кузина заподозрила в этом просто интересничанье. Их Варлаам не такой! А вот узнает ли её старший брат? Она его в девятнадцатом, летом видела, когда ей только исполнилось двенадцать, а сейчас ей уже шестнадцатый год давно пошёл. Она сама видит, как изменилась с тех пор. Только косы, да глаза остались от той Клавдии, но глаза тоже поменялись, наверное. Она теперь всегда себе в зеркале кажется грустной и испуганной, хотя раньше она в зеркало реже, конечно, смотрелась…
              Клавдия возвращается к уже застеленной покрывалом кровати, ложится на живот, немного по косой, держа ноги в валашках навесу, достаёт из-под покрывала подушку и утыкается в неё лицом. «Обнять бы сейчас Шаню!  Только не надо плакать! Просто полежу немного, буду думать о чём-то нейтральном или о будущем, как закончу пединститут и поеду работать в сельскую школу учительницей. Буду учить детей хорошему. Только зачем им там будет немецкий язык? А жалко, что я французский почти не знаю! Вот и Зина, и Варлаша, и даже Миша хорошо французский выучили, а я не сподобилась. Но ведь их в основном мама и учила и даже дома по средам и субботам говорили по-французски.» Она даже смутно помнит в своих детских обрывочных воспоминаниях, что в эти дни только для неё делают исключения и что-то ей поясняют. «Да-а. Жаль. Французский намного красивее немецкого. А с Александрой Николаевной она учила английский язык, не хотелось бы его забыть… Странно, жалеет о каких-то мелочах, а не о том, что осталась одна и о страшной папиной гибели, и пропаже братьев! Но ведь нужно продолжать жить. И жить настоящим. А братья её найдут со временем, и с Зиной они увидятся обязательно». Она и под Рождество это загадала… 
 
ВАРЛААМ          
               

20-ое апреля 1930 год. Сайгон.

 Массивный, тёмнокоричневый вентилятор, монотонно скрипя, вращал своими лопастями практически над его головой. Казалось, что вентилятор весь был сделан из чугуна, но на самом деле это был просто какой-то сплав, даже не очень тяжёлый, и он не так давно держал в руках точно такой же, когда партию из полутора сотен штук для почти уже достроенного на одной из центральных улиц Сайгона отеля «Grand» принимали в «La Douane», что на углу бульвара Шарнер в красивом, но, если вдуматься, то вполне стандартном здании колониального стиля. Стены- жёлтого тёплого оттенка, как большинство французских строений, колонны, высокие окна почти от пола, деревянные жалюзи-ставни, арки на нижнем этаже, внешние галереи по второму, скатная черепичная крыша терракотового цвета. Варлаам всегда представлял здание визуально и зачем-то присовокуплял туда местоположение, или адрес. Такая, наверное, привычка сформировалась, но ему было так удобно. «Ля дуан» - это же по-русски просто «таможня». Вот и нужно сразу переводить, хотя трудно порой, вот так сразу найти соответствующее слово. Просто Варлаам был в тот момент в здании таможни, где распаковывал ящики с холстами и масляными красками, полученными из Франции на его имя. В это время случился там и торговый представитель, которого Варлаам знал лично, и месье Лори попросил помочь распаковать ящик с вентилятором, поскольку Варлаам шёл мимо, держа в руках стамеску и гвоздодёр.
            Он немного передвинулся на кровати вверх. Всё-таки малость неприятно, когда такая махина прямо над головой работает. Хотя, вентилятор довольно-таки новый и, наверняка, нормально укреплён, и вообще - вещь сама по себе хорошая и полезная в этой изнуряющей жаре, но не стоит всё же лежать уж совсем под ним. А движение воздуха всё равно заметно, даже если вот так подвинуться. Другой вентилятор итальянской фирмы «Морелли» с блестящими латунными решётками, закрывающими лопасти, стоял у него на бюро. Да, пожалуй, одни из самых необходимых тут вещей эти электрические вентиляторы…
              Варлаам поправил под головой валик и удивился, что сквозь деревянные жалюзи прямо ему в глаза пробился яркий солнечный луч. Уворачиваясь от луча, он подвинулся ещё немного вверх и посмотрел на окно. Луч прочертил ровную линию на груди и добежал до противоположной стены, прервав на стене градиент от насыщенного цвета морской волны через голубой к какому-то серовато-синему. Это сколько же сейчас времени? Неужели он всё-таки заснул? Хотя, если честно, такое иногда случалось. Не зря же введены эти тропические два часа в середине дня! Жара действительно валит с ног. Особенно дальше в апреле и мае тяжело будет. Потом уже сезон дождей в свои права вступит, и всем полегчает, хотя жара сдаст свои позиции всего градуса на два-три, но из-за сильных ливней всё-таки станет легче переносить жару. Хотя с другой стороны и влажность вырастет. Но привыкнуть, точнее, приноровиться можно ко всему. Во всяком случае, об этом говорил собственный опыт последних десяти лет его жизни…
          Да-а, раньше он спал днём только в детстве лет до семи, наверное, и вот уже второй год он опять впадает в детство. А этим годом ему уж тридцать два, однако… Но это, конечно, не только он днём ложится. Вьетнамцы сами спят в любую свободную минутку. Первое время это производило на Варлаама сильное впечатление. Хотя, что там «первое время»? Эта их способность не перестаёт поражать и теперь. Причём спят они в любых позах и на любой поверхности. Неудобно спать им, похоже, не бывает нигде и никогда. Ну, ладно, спят рикшоры, устав от своего нелёгкого труда. Здорово, кстати, что всё больше и больше становится в городе велорикш. Он теперь при необходимости берёт только их. Да и такси стали появляться. Буквально за последний год их ощутимо прибавилось, равно, как и вообще автомобилей. И большинство из них - ситроены. Даже над зданием бань появилась огромная реклама «Citroen», как будто тут огромный выбор марок машин на сегодня? Так вот о способности засыпать надобно было бы какое-то исследование провести. Не иначе. Ведь это какое-то удивительное свойство. В Китае он такого не заметил, к примеру.   А тут – ну, просто заколдованное царство какое-то временами. Где он, кстати, днями вспоминал Пушкинскую «Сказку о спящей царевне»? Ой, нет! Ни Пушкина он вспоминал, а Шарля Перо с его “La Belle au bois dormant.” По-русски она, вроде, «Спящая красавица», но название сказки почему-то по-французски приходит. Ну, это первые признаки, что он русский забывает. Нет, это безобразие просто, и допустить никак нельзя! Хорошо, что он с Надин по-русски переписывается, хотя вот она русская, а сама себя зовёт Надин, точнее, так представляется. Хотя, не Надеждой же или Наденькой ей в Марселе быть? Никто б не выговорил и не запомнил бы уж точно. Кстати, не зря он о Надин вспомнил. Нехорошо. Он уже больше недели откладывает с написанием ей ответного письма. Точнее не письма, а открытки, поскольку они ещё хоть какое-то обозримое время идут, а письма – намного дольше. И на открытках на всех есть пометка, что их можно только без конвертов отправлять, а если запечатанное, то будет вскрываться. И это тоже время доставки увеличивает. Поэтому они обмениваются открытками примерно раз в две недели. Во всяком случае стараются такого ритма придерживаться, а письма с подробным описанием жизни в Сайгоне и своей жизни он отправляет ей раз в месяц. Эти письма Надин так понравились, что она теперь требует этих самых описаний и даже темы задаёт. Пишет ему, что потом нужно эти его письма издать. Это, конечно, может, и можно, да только кому во Франции это особо интересно будет? Более ста тысяч подданных Франции обретаются на сегодня в Индокитае. Вот в России бы его заметки читались практически, как заморские путешествия Марка Поло какого-нибудь. У России с Вьетнамом почти никаких связей не налажено, насколько он знает.  Точнее у СССР, конечно, с сегодняшним Вьетнамом, являющимся французской колонией. Всё время он про себя Родину по-прежнему Россией и мыслит, и называет, хотя даже многие французы уже вовсю употребляют эту странную и неблагозвучную абривеатуру.
             Но он про своё письмо Надин, вроде, решил подумать. В прошлом месяце он не отправил написанное по её «запросу» письмо про вьетнамскую кухню, а в этом добавил к своим «задолженностям» ещё и опус про мораль и семью. Есть у него, конечно, подозрения, что не просто так Надин этой темой заинтересовалась… Да и действительно, сколько можно тень на плетень наводить? Они уже четыре года как знакомы, даже четыре с половиной уже, и она ему явно очень симпатизирует и ждёт от него если не предложения, то хотя бы разговора на эту тему, а он с ней просто приятельствует. Нет, конечно он ей тоже симпатизирует, и она для него человек уже довольно близкий, но только связывать с ней судьбу он, пожалуй, не готов. И хорошо, что подвернулась эта командировка в Сайгон. Может, и не слишком красиво такая его позиция выглядит, но и его понять можно: Надин имеет семилетнего сына от второго мужа, полу-бербера по отцу полу-француза по матери. А фамилия этого мужа была Бензинеб, и Надин теперь тоже Бензинеб! Но дело, конечно, не в фамилии и не в сыне Жан-Кариме. Варлаама не очень приятно удивило, насколько просто православная Наденька приняла католичество, перекрестилась и ходит в католический храм. А первый её муж, который погиб ещё в России через несколько месяцев после венчания был армянином. Но это тоже, вроде, не имеет особого значения. И он, вроде, ханжой никогда не был, но как-то это не нравится ему в целом.  Семья Надин бежала из Одессы в начале восемнадцатого года. Ей тогда двадцать два года уже было. А во Франции в неё сразу влюбился Жан-Мишель Бензинеб этот. Сына назвали в честь его отца какого-то знатного представителя древнего рода берберов, чьи родители были выходцами из Туниса. А потом оказалось уже после их венчания, что семья мужа Надин принимать не желает, а через пару лет этот Жан-Мишель просто пропал из её жизни. Сначала, правда, и сына попытался себе забрать, но об этом удалось договориться не без вмешательства адвокатов. Хорошо, родители при ней, и семья не бедствует. Жалко Надин, конечно. Человек она интересный и разносторонний и умна, и добра, и мать заботливая, и, пожалуй, красива, но не уверен Варлаам, что такую жену хотел бы иметь. Мечтал всегда о большой дружной семье и не мыслил жизни нигде, кроме как в России. А вон как жизнь повернулась…. Но он не хотел хоронить эту надежду. Вот ведь каламбур получается, хотя он уже и про себя Надежду «Надин» называет…
             Хотя, без сомнений, семья Надин была на данный момент самыми близкими для него людьми. Он и с братом её младшим очень хорошо общался.  Да и с самой Надин его связывала как минимум искренняя симпатия и дружба. Возможно, они это чувство пронесут через годы, потому что лично ему от всей души хотелось бы, чтобы у его замечательной Надин и в личном плане всё сложилось, наконец, хорошо.
              После смерти Ленина в самом начале двадцать четвёртого года у многих русских эмигрантов во Франции была надежда, что изменения будут, но с приходом к власти Сталина ничего не улучшилось. Доходили слухи, что теперь в любой анкете есть вопрос «не имеете ли родственников за границей», и сажать стали даже просто за письмо из-за границы, а уж тех, кто вернулся – сразу в лагеря засаживали. Нет, не может он своих родных подвергать такой опасности…          А сколько оно ещё идти будет это письмо? Но это он, естественно, про письмо в Марсель думал.  Вот сходят завтра они с офицером Владимром Ясносикорским и ещё одним уже этническим французом  Дидье Ван Фам,( у которого мать француженка, а отец вьетнамец, но родился Дидье в Лионе и по паспорту француз) с французского торгового судна «Амбасадор» ,что почти месяц стояло на приколе  на верфи Арсенал Башон,  в зоопарк, который заодно и Ботанический сад, потом пообедают в «Максиме», например, что недавно открылся в отеле «Мажестик», который на взгляд Варлаама на сегодняшний день самый красивый и шикарный в городе, да и расположен очень выигрышно. Часть выходит на Бельгийскую набережную, а другая сторона на главную улицу «Катина».  Отель шикарный, да и ресторан – выше всяких похвал, ну, то есть сама кухня. Да и обслуживание тоже неплохое. Персонал явно хорошо обучен, что не во всех заведениях пока наблюдается. Или, может, не пока, а уже. Говорят, что в первые годы персонал был более вышколенный, поскольку из Франции присылали и местные, которых брали на работу больше держались за своё место.  Это, кстати, излюбленная тема для рассуждений Дидье, видимо в силу того, что его родители держат ресторан в Лионе. Кстати то, что он уже второй год общается с этими господами – тоже спасибо торгпреду мсье Лори. Он вообще принимал в судьбе Варлаама посильное участие, и именно благодаря ему русский эмигрант Варлаам Черных получил столь неплохую должность и командировку в Сайгон сроком на четыре года. Хотя, если уж честно, то всё это получилось больше по протекции его жены мадам Элен Лори, с сестрой которой он был знаком ещё по жизни в Париже и к которой в своё время обратился с вопросом: «Не приходится ли она часом родственницей мадмуазель Жюстин Лори, живущей в русском Благовещенске и держащей там модное ателье?». Та мадам Лори ничего о своей предполагаемой родственнице не слышала, из чего они заключили, что это просто однофамилица, хоть и полная тёзка. Но французская Жюстин Лори выспросила у Варлаама его историю, как и почему он очутился во Франции и, впечатлившись, стала в некотором роде его опекать, за что он был ей безмерно благодарен и никогда не забывал поздравлять с праздниками и передавать незамысловатые, но милые подарочки через супругу торгпреда. 
                Особенно впечатлил и ужаснул мадмуазель Жюстин Лори рассказ про так называемый «Николаевский инцидент»*  и  фактическое уничтожение города, произошедшее в марте  двадцатого года, когда банды красных под предводительством Якова Тряпицына и  Наумова-Медведя ворвались в Николаевск-на-Амуре.(После гибели в бою последнего, являвшегося начштаба, вместе с Тряпицыным зверствовала уже некая Нина Лебедева).  Сразу же по приходу в город, помимо ареста немногочисленного отряда белых, красные начали арестовывать наиболее богатых и влиятельных лиц города по заранее составленному спискую. В этом списке были те, кто, зная о приближении красных подписал письмо с просьбой об охране города и золотохранилища японским отрядом. Эти же лица пытались организовать городскую самооборону.  Теперь-то Варлаам знал, что подпись их отца была в том письме одной из первых. И семью Отца Серапиона предполагалось полностью уничтожить. Удивительно, что, расследовав то, что творили в Николаеве-на-Амуре эти красные командиры, их потом за излишнюю жестокость приговорили к расстрелу свои же.
                Конечно, Жюстин пыталась помочь ему узнать что-либо о судьбе сестёр и брата Михаила, пыталась задействовать и свои связи, и связи своего располагающего бОльшими возможностями зятя, но результатов это не дало. Писать письма в Россию с просьбами отыскать родных Варлаам запретил. Он не мог так рисковать их жизнями, не теряя надежды, что они живы. Больше всего он волновался о судьбе младшей сестрёнки. Поскольку именно она находилась тогда дома, в Николаевске. О гибели отца он узнал от людей, которые тоже бежали за границу. Поскольку об этом быстро стало известно в городе, а вот о судьбе Клаши ничего не было слышно. Зинаида, насколько он знал была в тот момент в Санкт-Петербурге, и за неё душа болела чуть меньше. Всё- таки Зина была уже достаточно взрослой барышней, хотя в столице, как он знал тоже было тогда ох, как, неспокойно. Братец Миша был в тот момент в градемаринских классах, организованных Колчаком во Владивостоке в начале девятнадцатого года, и как распорядилась судьба его жизнью, было тоже совершенно непонятно. Но надежду вселяло, что был Миша на тот момент не один. И как-то уж должны были позаботиться высшие чины о своих воспитанниках. Пытаясь проследить судьбу выпускников и воспитанников, они с Жюстин, вроде бы, выяснили, что юноши были не совсем организованным порядком, но всё-таки эвакуированы по морю, вроде бы, из Шанхая. Далее следы терялись совершенно. Особенно тяжело было осознавать, что они с братом могли буквально немного разминуться. Ведь сам Варлаам тоже уплывал в Европу из Шанхая. Как сложилась судьба его шестнадцатилетнего брата в страшном для их семьи двадцатом году было Варлааму не ведомо и, конечно, постоянно бередило и тревожило душу…   
                С русскими же, точнее советскими моряками, хоть и редко, но заходившими в порт Сайгон никакого общения не получалось. Им вообще запрещалось общаться с иностранцами, а уж с русскими эмигрантами и подавно. На берег они сходили редко, а если и сходили, то передвигались довольно большими группами и вид имели несколько затравленный что ли…  Какое-то общение с соотечественниками, к которому он, конечно, очень стремился Варлаам   обрёл лишь когда был со своей выставкой в казармах одиннадцатого колониального полка, где и познакомился с двумя капитанами русскими по происхождению и даже пару раз ходил с ними в своё любимое “Caf; de la Musique” на улице Катина. Они ему, кстати, были очень благодарны за знакомство с таким замечательным местом. А певцы и живая музыка там действительно вполне достойные. С одним из них, Кириллом, они, похоже подружились. И есть теперь с кем по-русски поболтать в свободное время, правда Кирилл, себя сам уже Сирилом величает и слишком часто вставляет французские слова и даже целые предложения. Варлааму, по чести говоря, такая манера не очень импонирует, но в остальном этот Кирилл Романовский ему вполне симпатичен. И знакомству он рад, как был несказанно рад первой выставке работ своих подопечных, которую было решено продемонстрировать в здании казарм. Поначалу его эта идея не вдохновила, но увидев огромные и вполне симпатичные здания с ажурными балконами, опоясывающими здания по периметру с характерными для колониального стиля жалюзийными окнами все утопающими в зелени деревьев, он понял, что это не такое уж ужасное место, как рисовало его воображение, памятуя о казармах, в которых обитал в своё время на Родине младший брат Михаил. Выставка, кстати, удалась на славу. Спасибо всё тому же торгпреду месье Лелюшу, который, зная историю Варлаама при случае знакомит его с офицерами с торговых кораблей. Варлаам не теряет надежды узнать хотя бы про дядю Ваню Шабалина. Всё-таки капитан торгового судна. А вдруг?  Но об этом не сейчас… О чём, бишь, он думал до этого? С чего вдруг Шарля Перо припомнил? Ах, да! Это он про особенность вьетнамцев спать где ни поподя.
             Был он намедни на центральном рынке «Бентхань»* , и там в очередной раз поразился этому их умению: Спали торговцы, во всевозможных позах и в съестных рядах прямо сидя на низеньких табуреточках, положив головы на тазы, горы фруктов и тому подобное. В промышленных рядах спали, спали на горах отрезов тканей и даже торговцы золотыми изделиями спали, уронив головы на свои застеклённые плоские витрины. Варлаам, особенно первое время стеснялся их будить, но потом понял, что без этого и купить толком ничего не получится, а ещё понял, что засыпают они, ответив цену, или быстро сторговавшись и вручив покупателю товар буквально мгновенно и никакого неудобства с засыпанием не испытывают. Вот и Варлаам перестал, миндальничать, как любила выражаться в таких случаях сестра Зинаида. Мадам Лиен, помогающая ему по хозяйству, с которой он первое время ходил за покупками, чтобы определить, что нужно для него покупать и сколько это может стоить, совершенно не понимала этих его терзаний по поводу разбудить, или не стоит, и так объяснила ему эту привычку: «А что же делать, пока нет покупателей? Жарко же, нужно отдыхать! Ведь и звери в жару всегда спят.» Это сравнение показалось ему забавным, но поразмыслив, он понял, что имелась в виду просто естественность поведения.
             Сама мадам Лиен, миловидная, худощавая вьетнамка лет под пятьдесят была сама иногда до неприличия естественной. Но, пожив среди вьетов и изучив их нравы, Варлаам понял, что вряд ли найдёт работницу лучше. Про своих работников французы рассказывали ещё более удручающие вещи, чем мог бы поделиться Варлаам. Но он как раз не обсуждал её со знакомыми, находя это и неприличным, и бесполезным. Но главное, что он питал к Мадам Лиен и её семье чувства вполне сходные с дружескими. А основной претензией к помощнице по хозяйству было разное отношение к чистоте и понятиям гигиены. «Не её вина», -понимал Варлаам. Последней его попыткой как-то повлиять на ситуацию была покупка в самом большом торговом центре Сайгона Таксе (ТАХ), что в начале бульвара Бонар полутора метров бязи белого цвета, того же количества синей бязевой ткани и трёх метров парусины.  Он специально взял с собой мадам Лиен, чтобы она отнеслась к покупке серьёзно и не забыла сее мероприятие, поскольку короткая память особенно касаемо бытовых дел, как он уже понял, была ещё одной отличительной особенностью этого народа. Не самая непростительная, но очень неудобная особенность.
             Они вместе, (что случалось нечасто) отправились с утра в его выходной за покупками. Сперва купили бязь в «Таксе», потом на рынке Бентхань не сразу, но нашли-таки парусиновую ткань, благо дом его находился в сотне с небольшим метрах от бульвара Бонар, на который выходили и Центральный рынок и Торговый Центр, и это мероприятие заняло не более трёх четвертей часа. А потом он объяснил мадам Лиен, как разрезать ткани, чтобы образовались парусиновые тряпки для пола, которые надлежало стирать после мытья оного и сушить, а не давать тлеть и гнить у входа. А белую бязевую ткань он нарезал на прямоугольники и велел мыть ими посуду, цветной же бязью надлежало вытирать пыль. Все тряпки он просил периодически менять и выкидывать пришедшие в негодность. Но его нехитрый план не удался: буквально через неделю он опять увидел у порога нечистые половые тряпки. Но полный крах идеи стал очевиден, когда он заметил, как, помыв посуду белой тряпочкой, мадам Лиен протёрла ею же пыль. А затевал он всё это, поняв, что она проделывает это всё и в обратном порядке. На сей раз Варлаам ничего не сказал ей, но судьбу белой тряпочки проследил: Назавтра она же снова была тряпкой для мытья посуды.  Тогда Варлааму осталось вспомнить популярную лекцию доктора Чарльза Гралля, возглавлявшего Сайгонский военный госпиталь, которую он прочитал во французском посольстве, на которую он пришёл из чистого любопытства, и закрыть эту тему. Месье Гралль, известный во всём Индокитае врач, рассказывал в том числе об относительной безопасности некоторых болезнетворных бактерий и вирусов для здорового европейского организма. И главной идеей, впечатлившей Варлаама в этой лекции, был тот факт, что не все болезни опасные для вьетнамцев представляют опасность для европейцев. Организм европейца был, как бы, сильнее и невосприимчивее к вирусам и болезням, подстерегающим вьетов. А ещё он узнал, что здесь почему-то не развивались, или развивались намного менее интенсивно гнилостные бактерии. Поэтому в Сайгоне почти не было мух, и это являлось, конечно, приятным бонусом к жизни в этой «жемчужине Индокитая».
              В этой лекции было довольно много интересных и полезных фактов, но к случаю с его помощницей по хозяйству имели отношение именно эти два. В очередной раз вспомнив, как соблюдалась чистота и порядок в их доме в Благовещенске и затем в Николаевске-на-Амуре, Варлаам вздохнул и постарался сосредоточиться на положительных качествах своей помощницы. Она, бесспорно очень вкусно готовила. Но и в России у них всегда были отменные поварихи… К чему эти сравнения? Сосредотачиваемся на её положительных качествах! И действительно нелепо сравнивать русскую и вьетнамскую кухню! Кухня Вьетнама вообще особая статья. На его вкус – это одна из самых богатых и интересных кухонь мира, да и французам она пришлась по вкусу. Хотя колонизация и её обогатила. Французы привнесли в неё продукты, которых Индокитай раньше не знал и, соответственно, не использовал. Например: сыры, картофель, способы приготовления в вине, например, варианты фондю, те же разнообразные крем-супы. И всё это очень удачно легло на то огромное разнообразие морепродуктов и свежих овощей и фруктов, здесь вылавливаемых и произрастающих.  Что это он? Вроде, обедал сегодня неплохо тоже, кстати, ставшим буквально культовым супом «фо». Варлаам предпочитал классический с говядиной и рисовой лапшой. Его и съел сегодня внушительную такую плошку, недалеко от дома в небольшой и на первый взгляд не вполне приличной фошне. Но самый вкусный суп варили именно в таких местах. Оно и понятно: бульон для этого супа должен вариться почти без перерыва, и это целое священнодейство. Кости то вываривают, то промывают, то сливают первый навар… Да, и на вид места такие только выглядят неприглядно, а на самом деле никакой вопиющей антисанитарии там и нет. Вьетнамцы в целом очень аккуратно к еде относятся, и её свежесть – дело наиважнейшее. Про это можно не беспокоиться. И это, конечно, положительный момент. Да и при кажущейся порой некой внешней неопрятности они достаточно чистоплотны. Следят за гигиеной и стирают одежду постоянно. Вот взять тех же рикшоров. Уж, вроде, самые малоимущие, рубашка может быть вся латана –перелатана, а на жаре, да при такой работе никогда не будет на ней видно грязи. Даже если под ворот рикшору посмотреть. А так или иначе получается, поскольку сидишь сзади. Хотя Варлаам теперь только велорикшами пользуется, а там сам рикша уже сзади тебя располагается. «А к чему это он рикш-то вспомнил? А-а! Это про чистоплотность и про еду думал»- распутал Варлам несложный клубок ассоциаций. Да, похоже он голоден…
             Странно, сытно, вроде, поел, и до ужина ещё далеко, но, похоже, он действительно проголодался. И совершеннейшая неправда это, что в жаре есть не хочется! Все его знакомые, живущие тут давно убедились, что это не так. Но лично он думает, что виной очень уж вкусная пища. А взять самих вьетов! Они же едят вообще не переставая!  С самого раннего утра и до поздней ночи. И очень немало едят! Вот это действительно поражает. Прямо культ еды какой-то! Интересно, кстати, что в буддизме чревоугодие – не грех вовсе. Там вообще всё намного проще и легче, как бы, если с православием сравнивать, - подумал Варлаам и перевёл взгляд на небольшую икону Святого Варлаама, стоящую почти у изголовья его огромной кровати. Святой Варлаам Печерский*  был, его Ангелом-Хранителем, и эту именную икону он всегда возил с собой, куда бы ни отправлялся. Отец учил их, что Церковь в молитвах о путешествующих призывает просить у Господа особого попечения своего Ангела Хранителя, а последние лет десять вся жизнь Варлаама была каким-то нескончаемым путешествием. Нигде он не чувствовал себя дома и сам ощущал себя каким-то перекати-полем, но не мыслил осесть нигде, кроме, как в России.  И сейчас эта небольшая икона-складень была с ним, пожалуй, единственная из той, прошлой жизни, да ещё серебряная столовая ложка с его инициалами, и десертная с инициалами «ЗЧ» старшей сестры, которую он держал в кувшине с питьевой водой у себя на кухне и велел мадам Лиен особо её беречь, рассказав историю этой ложки. И ещё он очень жалел, что не было с ним иконы мученика Сергия Римлянина, которая с детства была его самой любимой. И у него, и у брата Михаила были эти иконы, которые всегда стояли у них в комнатах. Церковь этого святого была их домовой церковью ещё когда они жили с семьёй в Хабаровске.

             Что касается темы вероисповедания во Вьетнаме, - её он действительно с удовольствием и интересом описал в своём письме Надин. И это, пожалуй, действительно можно будет когда-нибудь опубликовать, потому, как тема эта его живо заинтересовала, и письмо это он писал не вдруг и не один день. Сегодня вечером, кстати, стоит его дописать, потому, как завтра он вместе с двумя другими письмами передаст их, естественно, незапечатанными, а просто в виде дневниковых записей с инструкцией, как и по какому адресу послать их по прибытию во Францию капитану Ясносикорскому, с которым они уже сговорились, и который уже и в прошлый заход судна в Сайгонский порт оказывал ему такую любезность.
             Чревоугодию местных жителей он, помнится, тоже посвятил целое письмо, адресованное Надин. Это было не по её заказу, а сам от себя написал. Уж больно это впечатляло. Но ещё пуще бросался в глаза культ еды в китайской части Сайгона квартале Шолон. До начала века это были даже два различных города, но где-то в десятых годах их объединили в один. А из Сайгона в Шолон даже пустили трамвайную линию. Стало, кстати, очень удобно добираться. А Варлаам там иногда покупал кисточки и акварельные краски. И дешевле они там были, и выбор был больше. Закупал и для личных нужд, и для «Школы девушек в фиолетовой униформе», что на улице Легран де ля Лирей (Legrand de la Liraye). Это, конечно, не было официальным названием данного учебного заведения, но весь город знал эту школу и её учениц именно под этим именем. Было это элитное заведение, где получали среднее образование девушки из хороших семей. Причём вместе учились и живущие в Сайгоне француженки, и вьетнамки, говорящие на французском как на родном, и дочери от смешанных браков. Обычно школьницы в средней школе носили форму белого цвета. Это были стилизованные национальные костюмы: рубашка-платье аозай и прямые, широкие брюки. Ученицы же этой школы носили красивые фиолетовые аозаи и брюки, и это однозначно определяло принадлежность именно к этому учебному заведению.
             Учиться в этой школе считалось очень престижно, и когда Варлааму предложили преподавать там рисование два раза в неделю, он решил не отказываться. Его курс назывался «Основы изобразительного искусства и мировой культуры», и поэтому кроме практических занятий по рисованию он читал и час теории искусства. К занятиям надлежало готовиться, но он делал это с удовольствием, да и занятия рисованием с девушками тоже ему нравились. Большинство из них были способными, а уж прилежными тоже оказались почти все. Единственным минусом было, что барышни явно пытались с ним кокетничать и порой проявляли несколько излишнюю симпатию и заинтересованность не только предметом, но и молодым преподавателем. Не то, чтобы это Варлааму вовсе не нравилось. Это внимание даже, если уж быть с собой до конца честным, ему льстило, но в то же время и несколько напрягало и усложняло жизнь. Уж больно молоденькие были ученицы, а перейти некую грань он себе позволить, естественно, не мог.
             Другое дело его основная работа в Школе Дизайна (Ecole des Dessin), куда он и был откомандирован Французским Министерством Торговли. Несмотря на своё достаточно простое название, до семнадцатого года это была единственное высшее учебное заведение в сфере искусств. И именно эта школа сотрудничала с «Парижским Центральным Союзом Декоративного Искусства». Конечно, школу в целом, курировало Министерство Образования, но Французская Торговая Палата решила извлечь из этого свою пользу, и, откомандированный десять лет спустя после основания школы преподаватель художественного мастерства Варлаам Черных должен был не только выявлять и обучать живописи наиболее способных студентов, но и заниматься организацией выставок, пропагандировать работы художников и коммерчески их продвигать в том числе во Франции. Работа была сложной, но очень творческой и интересной, тем более, что способных художников среди студентов и людей уже окончивших Школу Дизайна было изрядно. И Варлаама радовало, что, занимаясь ими и их судьбой, он делает во многих смыслах благое дело. Группы там были смешанные, воспитанники более взрослые, и таких проблем, как с «фиолетовыми девушками», как он называл их про себя, у него не возникало.
             Кстати, именно выпускники этой школы Нгуен Кай Тыонг, взявший псевдоним Ле Мур и другой вьетнамец Ле Фо (Le Pho) удачно стилизовали женский национальный костюм и недавно организовали публичные показы новых моделей аозаев, которые тут же стали необычайно популярны даже среди француженок.
             Ведь он что-то только что про Шолон, вроде, вспоминал и вдруг - про аозаи? А-а! Вспоминал, что частенько покупал там что-то, что не знал, где в Сайгоне продаётся. В Китайском квартале можно было действительно купить «чёрта лысого», как бывало выражалась в таких случаях его бабушка Марина. Там он, кстати, совершенно случайно узнал очень любопытную вещь: Зайдя в лавочку к своему уже знакомому китайцу, с которым они весьма оригинально общались, перемежая разговор начертанием иероглифов, поскольку Варлаам намного лучше писал, чем говорил. Учил он классический китайский, а говорили здешние китайцы на одном из диалектов, юго-восточного Китая, сильно отличавшемся и лексически, и особенно фонетически, что сильно затрудняло устное общение. А вот с иероглифами всё становилось более-менее понятным. Так вот этот китаец мистер Ван, (чьё имя означало, князь или правитель) распивал в выходной день со своими двумя приятелями китайскую водку из характерной фарфоровой бутылочки с двумя округлостями, (как если бы друг на друга поставили два фарфоровых шарика) и с очень тонким горлышком.  Варлаам и раньше не раз видел такие бутылочки и даже знал, что в них бывает налита самая известная гаоляньская водка. Ещё по Дальнему Востоку знал, но пить не пил. И тут вдруг Ван предложил ему присесть и выпить с ними. Отказаться было неудобно и неуважительно, и Варлаам присел на циновку к низкому столу на разлапистых резных ножках. И увидел странное: прежде чем налить в крошечный стаканчик этот напиток его подожгли и налили через вырывающееся из тонкого горлышка пламя. Оказалось, что в этом пламени сгорали ненужные сивушные масла, и напиток очищался. Выпил он, конечно, чисто символически, закусил маринованным молодым лучком и вяленным кальмаром. А потом порасспросил китайцев, почему эта водка называется гаоляньской. И вот ведь что выяснилось: гаолянь- это не местность никакая, как ему представлялось, а вид злака, из которого эту водку и делают. Потом китаец Ван показал ему обычный веник и объяснил, что это стебли того же растения. Варлаам предположил, что это сорго. Записал иероглиф. Дома посмотрел в словарь и убедился, что «гаолянь» - это действительно сорго. Нужно будет завтра спросить приятелей что общего между веником и водкой гаолянь? Но, возможно, они о такой водке и не слышали. Это он знал, потому что в городе его юности всегда было много китайцев, впрочем, как и японцев. Да и в детстве, в Благовещенске китайцев тоже было немало. Варлаам почему-то вдруг вспомнил, как увидев китайца с серьгой в ухе, его младший братишка прибежал домой в страшном испуге, потому, что вспомнил, рассказ друга своего дяди моряка о том, что пираты вставляли в ухо серьгу по количеству потопленных кораблей. Варлаам тогда поведал Мише и про традицию вставлять серьгу в ухо после пересечения экватора, и про другие случаи ношения серёг, но брат продолжал твердить, что тот китаец очень походит на настоящего флибустьера. Видимо, уже читал «Остров сокровищ». Да, тогда была жива мама, и выяснилось, что она только закончила читать ему «Остров сокровищ» Стивенсона…   
   
             Тем временем солнечный луч переместился на картину, висящую на стене. На ней был изображён Сайгонский Оперный театр, построенный в самом конце прошлого века, фонари, будка с афишами, клумбы, сквер с высокими деревьями перед театром, угол самого старого в Сайгоне отеля «Континенталь» и часть дома напротив с вывеской «Аптека», но без первых двух букв. Такова была задумка Варлаама: Не вся вывеска вошла в «кадр», как не поместился в кадр весь зонтик дамы, прибывшей к началу спектакля на повозке, запряжённой парой белых лошадок, и от второй лошадке на картине был только круп. Именно они были на переднем плане картины. Дама как раз была в синем аозае с ниткой жемчуга на шее.  В реальности же большинство дам, как и большинство мужчин носили светлые, чаще всего белые одежды. Именно так одетая публика присутствовала в сквере и у входа на ступенях театра, но цветные пятна были тоже нужны, а погрешить против реального цвета лошадей Варлаам не смог.  Эта картина самому ему вполне нравилась. Потому и повесил её у себя в спальне, хотя обычно свои картины раздаривал, или хранил где-то в недоступных глазу углах. Ему, кстати, не хватало так привычных с детства кладовых, но зато в его Сайгонском доме наличествовали ширмы нескольких видов, за которыми он в том числе и хранил картины. Ну, не нравилось ему, когда жилое помещение превращается в мастерскую, и свой нехитрый уют он ценил и, по возможности оберегал.
             Вторую удачную работу своего, так называемого, Сайгонского цикла с изображением Мерии, построенной по проекту архитектора Гарда в девятьсот восьмом году, он передал через мадам Лори для её сестры Жюстин. На переднем плане были детально прорисованы несколько рикш и людей на велосипедах.  Мерию они рисовали с учениками на натурных занятиях, где просил всех вносить какую-то изюминку в рисунок, но заметил, что большинство нарисовали то, что изобразил на первом плане он и, помнится, расстроился.  Вообще, вьетнамские студенты хорошо овладевали разными техническими приёмами, но вот с идеями и фантазией ладилось очень мало у кого. Но, к счастью, встречались и настоящие «звёздочки». Там уже речь шла о своей собственной манере письма, что всегда было необыкновенной удачей. Картина одного из таких талантливых учеников тоже висела у него на стене. Там была изображена вьетнамка в голубом аозае, нюхающая цветы лотоса. Он тогда, помнится, попенял автору, что лотосы не пахнут, но за исключением этой курьёзной детали, картина вышла замечательная. Было в ней настроение и новизна. А свою картину, подаренную Жюстин, он потом увидел в посольстве в кабинете у господина Лори. Выяснять, почему так произошло постеснялся и, помнится, не понял радоваться, или огорчаться этому факту. Порадовался лишь, что не написал Жюстин о своём презенте. Могла бы получиться совсем неудобная путаница. «Не совсем по-русски, пожалуй, звучит «неудобная путаница», но такие мелочи всё-таки простительны», - успокоил себя Варлаам. «Думаю я всё ж-таки по-русски!»    
               Он увидел, что и до «Девушки с лотосами» добрался солнечный луч и понял, что дело не в жалюзях, а в том, что солнце уже светит прямо в окно спальни, и луч пробрался в небольшую щель между ставнями, которые он прикрыл, не повернув железный запор. Это означало, что было уже больше четырёх пополудни.  Он взял с прикроватной тумбы часы с цепочкой, которые обычно лежали тут, а не кочевали по карманам его пиджаков. Четверть пятого. Значит, мадам Лиен уже ушла, закончив свои дела. А интересно, оставила ли она ему хотя бы фрукты и лимонад?  Наверняка оставила. А ещё, вроде бы, она что-то говорила про блинчики с крабовой начинкой, который нужно съесть сегодня. Да, вот до его полуденного сна и говорила…
            Нет, всё-таки он действительно голоден, похоже. Хотя, если честно, с удовольствием съел бы сейчас не блинчики, хотя они и бесподобны, а простой бань ми (мягкий, белый не длинный багет со всевозможной начинкой, который, безусловно, имея французские корни, был доработан вьетнамцами и доведён до абсолютного совершенства). «Да вы гурман, батенька»,- сказал себе Варлаам про себя, но почему-то голосом господина Лори. Хотя они не раз общались на различных приёмах, да и у себя чета Лори его тоже принимала. «Вот уж кто гурман, так гурман!», - подумал Варлаам, улыбнувшись, затем потянулся до хруста где-то в глубине чресел и перевёл взгляд на третью и последнюю картину, из составлявших настенный декор его скромной спальни. Это была довольно примитивная, ученическая карандашная зарисовка, представлявшая вид на его дом с улицы через деревья. Она находилась здесь из расположения всё к той же мадам Лиен. По выходным он занимался живописью с её младшей дочерью красавицей Тхань. И это был её рисунок.
             Девушка и вправду была красивой. Пожалуй, только лицо было уж слишком широким, но именно такие лица и ценились здесь. Луноликая! Были у Тхань большие, (что тоже ценилось) выразительные глаза в обрамлении довольно густых для вьетнамок ресниц и брови, не нарисованный чёрным угольком, или даже протатуированные, а настоящие чёрные брови дугой. Шикарные и очень длинные смоляные волосы, что как раз было не редкостью и точёная, немного, впрочем, субтильная фигурка с тонкой талией и при этом совершенно не женственными, а каким-то мальчишечьими бёдрами. Дочка мадам Лиен и была, и слыла красавицей по всем вьетнамским и китайским канонам, но его этот вариант азиатской красоты совершенно не трогал Варлаама. То есть он, готов был признать, что она красива, но ему лично она как девушка совсем не нравилась внешне. Трогающий его тип женской красоты был её полной противоположностью. Идеалом, пожалуй, была кузина Гела, оставшаяся в Хабаровске и его прошлой жизни. Голубоглазая блондинка с узким лицом и немного иконописными чертами.  В своё время он даже узнавал какую степень родства допускает Церковь при вступлении в брак. Результат тогда его огорчил. Впрочем, не стоит об этом.  Старшая сестра Зина тоже внешне была того же типа. Надин, кстати, тоже близка к его типу, но немного слишком ширококостна и в чём-то грубовата. Ну, решил, же, не рассуждать в таком ключе о женщинах!
             Ещё одну свою картину, нарисованную пастелью уже без его участия и руководства в технике письма Тхань подарила ему на прошлый день рождения. На картине был изображён дракон, символ года, в который, если считать по лунному китайскому календарю, и родился Варлаам. Но эту картину даже из уважения и к матери, и к дочери семьи Нгуен Варлаам вешать у себя не стал. Отнёс в класс и поставил там, где хранились работы других его учеников.
             Именно взглянув на бледный силуэт своего дома на картине Тхань, Варлаам вспомнил, что собирался предупредить её через мать о переносе завтрашнего занятия. Не получится завтра позаниматься с Тхань рисунком. Утром, в девять они сговорились встретиться с Владимиром и Дидье у здания музея, чтобы сходить погулять в зоосад, он же ботанический сад. В прошлую встречу тоже намечали посетить зоосад, но так увлеклись осмотром музея, который находится практически у входа в зоосад, что потом решили продолжить обсуждение увиденного и дискусии в связи с этим возникшие за бокалом пива и вторым завтраком. Но главной причиной было, что его приятели забыли, что оба были приглашены на поздний обед к дальнему родственнику Дидье, проживавшему недалеко от порта. Дидье приглашал и Варлаама, уверяя, что это будет совершенно удобно и в порядке вещей, но он всё-таки отказался.
             Вспомнив про зоосад, который был заложен французами в самом начале освоения Кохинхина, и которому уже было полвека, и на сегодняшний день он являл собой замечательный, хорошо спланированный, сильно разросшийся и невероятно ухоженный ботанический сад и вполне приличный зоопарк с многообразными и явно довольными своей жизнью зверями, Варлаам вспомнил, как ходил туда в прошлом году с детьми старшей дочери мадам Лиен в каникулы, приуроченные к Тэту (вьетнамскому новому году по лунному календарю). Мадам Лиен тоже ходила с ними. Её внуки-погодки мальчик и девочка уже довольно сносно говорили по-французски, и он рассказывал им про зверей, где они обитают, что едят. Мадам Лиен назвала ему настоящие имена детей, а он знал, что это была не только демонстрация некой европеизированности, но и выражение особого доверия. Ведь по народным поверьям вьетнамским детям до определённого возраста давались домашние имена отличные от их настоящих и официальных с тем, чтобы злые духи не могли их узнать. Дети слушали Варлаама с интересом и были очень довольны экскурсией. А сам Варлаам почему-то представлял на месте этой милой вьетнамской девочки свою младшую сестрёнку Кланечку и с грустью думал о том, что та, по-видимому, никогда так и не побывала в зоосаде и не видела такого количества разных зверей, почему-то эти мысли приходили ему и когда он гулял во Франции с Надин и её сыном, и они смотрели выступление цирка-шапито. И оба раза, как удар куда-то в область груди, его вдруг поражала мысль, что его младшей сестрёнке сейчас уже может быть двадцать три года…
             Хотя практически все вьетнамские дети выглядели на несколько лет младше своих европейских сверстников, и внучке мадам Лиен было, наверняка, уже не шесть, а все девять. Но он снова представлял на её месте шестилетнюю Кланю. Он никак не мог её представить взрослой и опять, и опять вспоминал её маленькой и испуганной, когда только умерла их мама. Хотя последний раз он видел сестру, когда ей уже было одиннадцать…  Какая же она стала? И стала ли? Господи, как ужасно это неведение! Сегодня ночью он обязательно опять помолится за Клавдию, Михаила и Зинаиду. Он знал, что ночная молитва-самая сильная. Знал, что монахи о чём-то очень важном и сокровенном зачастую молятся ночами. Господе-Исусе! Где монахи, и где он?!
             Варлаам наконец встал, ещё раз посмотрел на часы, ополоснул лицо водой, вытерся чистым полотенцем, мысленно похвалив мадам Лиен, что не забыла положить новые, глаженные, оделся, подумав, взял ручку с золотым пером, подарок Надин на его последний до отъезда день рождения и написал на всякий случай записку, на предмет, если не застанет никого дома из семейства Нгуен, подписав её «м-сье Варли». Улыбнулся такому самоназванию. Вьетнамцы действительно звали его так, не будучи в состоянии выговорить его настоящее имя полностью, но сам так себя он называл, пожалуй, впервые. Правда, Кирилл Романовский, звавший себя сам Сирилом, шутя также стал называть его Варли. Затем спустился по винтовой лестнице с массивными тёмного дерева отполированными и залакированными перилами, как всегда с удовольствием, ведя по перилам рукой, будучи уверенным в том, что мадам Лиен протёрла их сегодня водой с рисовым уксусом для дезинфекции, равно, как и входные ручки двери. Спустившись на первый этаж, который у французов считался нулевым, с большим удовольствием, наслаждаясь буквально каждым глотком, выпил оставленный ею лимонад, который ещё не успел нагреться. Лимонад, кстати, ничуть не уступал традиционному французскому, и на его взгляд даже был вкуснее и имел большую свежесть, поскольку делался не из лимонов, а из лаймов. Но некоторые французы всё-таки настаивали на использовании именно лимонов, которые завозились в Сайгон, хотя он лично считал это излишним капризом. А, ставший популярным в Сайгоне напиток «сода тянь» (содовая с лаймом), насколько он знал, наоборот приобретал всё большую популярность во Франции.
             Семья мадам Лиен жила сразу за зданием почты, в двух шагах от главного католического собора Нотр Дам де Сайгон, что на площади Парижской Коммуны. И неспешного хода от его дома до дома его помощницы было не больше четверти часа. Выйдя из дома и заперев дверную решётку, он буквально через сто пятьдесят метров в своём же переулке увидел характерную тележку с крышей, с которых и торговали бань ми. Решив изменить неким соблюдаемым с самого детства правилам и съесть булку на ходу, он всё-таки передумал и, дойдя до первой скамейки, сел на неё, быстро прочитал молитву и стал с аппетитом поглощать эту вкуснейшую булку с начинкой, достигнув относительного компромисса со своими неписанными правилами в отношении пищи. В купленном им багете (бань ми) был и паштет, и несколько кусочков мяса и колбасы, и ломтики огурца и помидора, и замаринованная редька-дайкон с морковкой, и листики нежнейшего кориандра. Всё это вкусовое разнообразие было сбрызнуто соевым соусом и немного нагрето на углях на специальном приспособлении, встроенном в эту не замысловатую, но при более детальном рассмотрении и не такую уж простую тележку на колёсах. Корочка багета была тёплой и хрустела, тогда как мякоть -оставалась мягкой и воздушной. Когда в своём письме Надин, посвящённом теме еды, Варлаам описал этот бутерброд, Надин ответила ему открыткой, что научилась делать не хуже и надеется баловать его этим блюдом во Франции. Тогда он в очередной раз убедился, что эта женщина имеет на него определённые виды. Но решил, что в этом случае можно положиться на судьбу. Господь всё управит как надобно, этой мысли Варлаам и стал придерживаться в отношении мадам Надин Бензинеб. 
             Думая об этом, Варлаам приблизился к собору. Вечерняя служба ещё не началась, и в храме почти никого не было. Он несколько торопливо перекрестился и вошёл внутрь. В конце концов другого варианта у него здесь нет. Только что молиться дома перед своей единственной иконой.
              В католическом храме было просторно и неуютно. Он заходил сюда не впервые, всякий раз убеждая себя, что Бог у них один и тот же, но это как-то не спасало и не меняло его отношения к данному собору. И всё же он опять постоял под церковными сводами, мысленно обращаясь к Богу и даже бегло и заученно, практически скороговоркой произнеся молитву о спасении души. Потом присел на скамью в задних рядах и ещё почитал молитвы про себя, даже не шевеля губами. Бог ведь всё равно услышит, если всё правильно. Выйдя из собора, он ещё раз перекрестился, обогнул статую Епископа Адранского и принца Каня, пересёк улицу, шедшую вдоль левого крыла собора, и подошёл к зданию Почты (L Hotel des Postes). Это необычное здание с огромным циферблатом на фронтоне   было одним из его любимых во всём городе, попав в Сайгон, именно глядя на него Варлаам впервые пожалел о том, что не стал заниматься архитектурой. Хотя, справедливости ради нужно сказать, что до своего знакомства с Парижем, затем с Сайгоном его такие мысли и не посещали.
             Возле здания почты он нанял мальчика -посыльного, и заплатив сущую мелочь, отправил его с запиской буквально через пару домов от площади, на которой находились собор и почта. Не то, чтобы ему было лень заходить в дом к Нгуенам. Просто он не хотел лишний раз видеться с Тхань, прекрасно понимая, что она испытывает к нему чувства не только как к своему учителю рисования. Похоже, мадам Лиен это тоже понимала, но старательно делала вид, что ничего не замечает, и ситуация в целом Варлаама немного напрягала и озадачивала. Но, возможно, это ему только казалось, а Тхань вела себя так со всеми мужчинами: сильно и явно смущалась и при этом отчаянно кокетничала. «Ну, будем решать проблемы по мере их поступления. И это всё мелочи по сравнению с мировой революцией,» - повторил про себя Варлаам фразу, недавно услышанную от нового приятеля Кирилла Романовского. Не то, чтобы ему нравилась эта фраза и он находил её остроумной, но почему-то именно она пришла в этот момент в голову. Наверное, эти шутки в свою очередь играло с ним его собственное сознание, страдающее от недостатка общения на родном языке.  А что до Тхань и прочих вьетнамских красавиц, то он точно решил не подпадать под их чары, а искать всё-таки соотечественницу пусть и из среды эмигрантов и всё-таки пытаться вернуться в Россию, когда представится такая возможность. А она должна представиться. Ведь не он один просит об этом Господа.
              Уже выходя из собора, Варлаам вспомнил, как был здесь в Вербное воскресенье по православному стилю, в светлый день, который навсегда стал для него и его родных днём скорби. Даже хорошо в этом смысле, что нет во Вьетнаме веточек вербы! Да и пальмовые ветви, которыми, конечно, в Пальмовое воскресенье был украшен храм, уже убрали. Варлаам ещё раз перекрестился, глядя на ярко терракотовый Собор, красиво оттенённый лазурным небом с высокими и многослойными белыми облаками и пошёл к реке по главной улице Катина, которая начиналась как раз от площади Парижской Коммуны. Начиналась, правда несколько обратносимволично своему названию, (если вдуматься в его суть и знать историю вопроса) огромной и, насколько он знал, действительно самой большой в современном Индокитае тюрьмой. А дальше, буквально прилепившись к стенам тюрьмы, шли бесконечные лавочки, кафе, бары, только что подновлённое здание старейшего в городе отеля «Континенталь», который был в этом году приобретён корсиканским бизнесменом Матье Франсини, и на приёме данном по этому поводу в самом лучшем ресторане Сайгона, Варлаам присутствовал собственной персоной. Потом театр и опять ресторанчики, магазинчики, бары, строящаяся гостиница «Гранд», и всё в таком же духе до самой Бельгийской набережной.
             Посмотрев на часы, Варлаам решил пройтись до реки. До заката оставалось чуть менее часа. Неспешного хода до реки - минут двадцать. Успеет дойти засветло. Солнце уже перестало нещадно палить, хотя мостовые и дома были ещё сильно нагреты. В небе же уже начали свои вечерние, на первый взгляд хаотичные полёты сотни ласточек. К закату вылетали, видимо, тоже на вечерний моцион многочисленные насекомые, и ласточки просто банально ужинали.  Хотя с земли этот ужин смотрелся очень живописно.  Впрочем, прохлады здесь не приносила даже ночь, и лишь ранним утром, когда солнце ещё не вставало, но небо уже не было тёмным можно было ощутить некое подобие прохлады, проезжая утром на велосипеде в рубашке без пиджака или жилета. Но это касалось только зимних месяцев. А сейчас он, возможно, поймает то вожделенное, но совсем недолгое время, когда перед закатом с океана дует ветер.
             Официально Сайгон находится в восьмидесяти километрах от океана, но это, если считать километраж по дорогам. По прямой же, где петляет по мангровым зарослям река-Сайгон, сливаясь с ещё более широкой рекой Донгнай, впадает в океан, - всего километров двадцать, не больше. Так что ветер всё-таки приносит в город морскую свежесть. Для ветра ведь это вовсе не расстояние. И особенно это можно почувствовать ближе к реке. Вот и собирается в этот час народ на набережной, а мальчишки приходят пускать цветных бумажных змеев. Почти таких же змеев запускали у них в городе его детства и юности китайские мальчишки….
             Приходя в первые дни и месяцы на берег реки в разное время, когда выдавалась свободная минутка и было настроение, Варлаам никак не мог запомнить, куда течёт река Сайгон. Получалось, что утром она текла в одну сторону, а вечером в противоположную. Когда же ему случалось оказаться на берегу в середине дня, он увидел, что река вообще никуда не течёт. Ему уже стало казаться, что это с его сознанием и памятью что-то происходит. Но оказалось, что всё –таки с рекой. Он поделился своими странными наблюдениями с одним из коллег в Школе Дизайна, и тот объяснил ему, что именно так ведут себя приливные реки. Варлаам, правда, тут же вспомнил, что проходил это явление с учителем географии, но встретившись с таким на практике, совершенно его не признал, да и запамятовал, если честно. Столько воды утекло со времени тех уроков географии.
             А на другом берегу реки не было ничего. Ну, то есть, там были заросли деревьев и торчащие из этой зелёной массы высокие пальмы. Красиво, конечно, но вот принято говорить про тропичесоке буйство красок. А буйство-то настоящее - осенью на Дальнем Востоке, когда деревья на сопках во все цвета окрашиваются и в Амуре отражаются, и небо ярко синее… Никто тут такого отродясь не видал!
             Сайгон располагался только на этом берегу реки и рекой же и кончался. Не было даже мостов, а на другой берег плавали утлые лодочки, впрочем, не так и часто. Варлаам даже не знал, было ли там какое-то жильё. Зато там, в этих тропических кущах гнездились тысячи самых разных птиц, тоже вылетающие на прогулку-ужин перед заходом солнца. Глядя в удивительно высокое тропическое небо с десятком слоёв самых причудливых кучевых облаков, уходящих куда-то в уже невидимые глазу пространства, окрашенное в яркие, но при этом всё-таки пастельные тона, прямо на глазах меняющиеся всеми оттенками радужного спектра, следя за полётом птиц и разноцветных хвостатых  воздушных змеев, которые делали картину над рекой совсем уж нереально живописной, Варлаам опять мысленно перенёсся на берег Амура, где он с младшим братом Мишей пускал такого же змея, которого не без помощи плотника Прохора, они однажды смастерили сами. Как же так получилось, что он, старший брат не только не может постоять за свою семью, но и не знает, есть ли она у него? Неужели это для чего-то нужно?
             Отец всегда учил, что если случается неприятность, или даже беда, если не знаешь «за что?», то обязательно спроси «зачем?». В который раз в самый неожиданный момент Варлаам Черных задавался этим вопросом. «Возможно, чтобы мы все стали сильными и самостоятель ными»… Таков был единственный из приходящих на ум ответов. Впрочем, «Божий промысел не всегда понятен нам, ныне живущим». Это тоже говорил Варлааму отец… Варлаам, чуть прищурившись, посмотрел на реку, туда, где уже нельзя было различить вид растительности по берегам, где пальмы уже сливались с общей зеленью и увидел ещё большее сходство с рекой своей юнности. В ушах даже зазвучал вальс «Амурские волны», написанный на Дальнем Востоке в начале века и набравший невероятную популярность буквально на его глазах. «Как музыка может популярность набрать на глазах?»- отвлёк себя сам от настальгических воспоминаний. «Неужели, я правда русский забываю?». Варлаам двинулся в сторону дома, но мотив «Амурских волн» продолжал звучать в голове. А ещё припомнилось, как он вдруг услышал этот вальс на набережной в Марселе. Играл его на аккордеоне музыкант эммигрировавший из Одессы, как и семейство Надин. Вальс всё звучал в его голове, и Варлаам понял, что идти под счёт вальса стало неудобно. Ну, не делать же один большой и два маленьких шага? Пришлось даже «сменить музыку» в голове на «Прощание славянки».*
             Наскоро поужинав в кафе напротив отеля «Мажестик» и купив у мальчика-разносчика фруктов на завтрак, больше из сочувствия к этому маленькому мальчишке, тащившему на плече большое, гружёное плетёными корзинами вьетнамское коромысло с самыми разнообразными плодами, Варлаам вернулся домой, когда на небе поблёскивали последними отсветами солнца розовато-фиолетовые облачка. Но когда, поднявшись к себе на второй этаж, который он про себя упорно так и не называл первым, Варлаам сел за бюро, чтобы дописать обещанное Надин письмо, пришлось уже зажигать настольную лампу. И хоть, придя домой он открыл окна, света уже не было и в помине. Каждый раз он поражался тому насколько молниеносно темнело в этих широтах. Взяв несколько листов писчей бумаги, он открыл верхний ящик бюро, где хранил письма, вынул сложенные пополам листы, исписанные его рукой, пробежал глазами последний из них и продолжил, отложенное примерно не середине страницы письмо. В этом письме он отвечал на её вопросы про религию во Вьетнаме и уже довольно подробно осветил эту тему.
              В первой части письма он рассказывал Надин о буддизме и его направлениях наиболее популярных в современном Вьетнаме, потом перешёл к католицизму и достаточно подробно осветил эту тему, а остановился на описании главного Сайгонского католического собора, в котором как раз сегодня побывал:
            «Католический собор Нотр Дам де Сайгон построен во французском колониальном стиле, в котором здесь и строятся все католические соборы. Я бы назвал этот стиль неороманским с вкраплениями готики, потому, что колониальный стиль в других постройках – тема более понятная, чем в описании собора.  Собор этот в целом довольно мил, но весьма прост на мой опять же непросвещённый взгляд. Не буду больше делать лишних экивоков, ты же знаешь, что я, к моему большому сожалению, довольно несведущ в вопросах архитектуры. Знаю, что ты наверняка простишь мне это неофитство и даже, возможно, похвалишь за самокритику.
             Строили его сами французы, даже материалы, включая кирпич привозили из Франции. Строили три года и закончили в восьмидесятом году. Вот и стоит он уже пять десятков лет, а внешне, - как новенький. Терракотовый кирпич действительно хорош! Но внутри, по моим ощущениям, совсем неуютно и не намолено. Впрочем, мне, ортодоксальному христианину, судить об этом сложно. Но вот витражи по сравнению с известными тебе Парижскими - точно нехороши. Это заявляю с полной уверенностью. Хотя, конечно, несмотря на все мои высказанные к собору претензии, он, без сомнения служит делу распространения христианства во Вьетнаме и Кошиншине в целом.
             Не могу назвать вьетнамцев рьяными католиками. (Это я отвечаю на твой следующий вопрос), хотя, конечно, встречаются и такие. И дело ещё вот в чём: Все вьетнамцы, которых я знаю, считают ли они себя буддистами, католиками, или даже атеистами, - все без исключения исповедуют культ предков. И это-то я и считаю основной религией в этой стране, во всяком случае на данный момент времени. И, хотя эта вера где-то, на мой взгляд сродни языческим культам, но можно здесь говорить о ней как о своего рода религии. Нет ни одного вьетнамского дома, если это не совершеннейшая лачуга, где на самом почётном месте не стоял бы алтарь предков. Это серьёзный предмет, походит больше всего на массивный комод, сделанный из дерева. Чем богаче семья, тем, естественно, солиднее дерево и сам алтарь. На нём стоят обычно медные культовые предметы.  Туда же семья ставит фрукты, цветы и даже напитки, почти каждодневно заменяя их на свежие. Это - дары духам рода. А вообще духи по их поверью «питаются» запахами. Поэтому там горят ароматные палочки.
             На алтаре также стоят фотографии умерших родственников. А поминать, Надюша, как ты, наверное, уже догадалась, нужно именно семь поколений, и тогда ты опять родишься в этой же семье в широком её смысле. Конечно, семи поколений фотографий ни у кого нет, но бывает стоят и нарисованные портреты. Но ранние поколения поминают и без изображений. Главное – не забывать имена и последовательность. И горе семье, если она забудет своих предков. Тогда по их поверьям дух переродится в злого духа и будет этому роду вредить. Вот такая круговая порука получается. Перекликается ведь с Индуизмом? Согласна?
             Вспомнил наши с тобой споры об Исламе и тоже подумал, а знаю ли я семь поколений своего рода. Понял в итоге, что знаю поимённо лишь пять поколений родичей. Хочешь не хочешь, а параллели проводишь…Христианство здесь, к счастью не так категорично, хотя, как раз в том, чтобы знать и помнить своих предков, - я ничего дурного не нахожу. Симпатичное, в целом, верование.  И вот представь себе, приходит такой вьетнамский католик домой и обязательно меняет воду и фрукты у алтаря своих предков, поминая их поимённо. Как тебе такая картинка?
             Но есть у них и вовсе забавная религия. И это уже четыре года, как признано именно религией! Напишу поподробнее, потому, как ты об этом, уверен, и слыхом не слыхивала: Говорю я о Каодаизме. Это чудо чудное, диво дивное и, на мой взгляд винегрет и глупость несусветная. Да, простят меня новообращённые адепты. Впрочем, я надеюсь, ты меня им не выдашь.
             Само слово «Каодай» переводится то ли как «Большой глаз», то ли как «Верховный дворец».  А полное название переводится как «Великий путь третьей эпохи спасения». Толком разобраться и однозначно я понять так и не смог, хотя, как ты понимаешь, интересовался. Не достаёт знания вьетнамского языка. Я уже писал тебе, что занялся было изучением, но времени не хватает, а изучить этот язык поверхностно не имеет смысла. В очередной раз пожалел, что вьетнамцы перешли с иероглифического письма на латиницу. Но тут мои претензии  к португальцам, если помнишь…
             Придумал эту религию, якобы узрев в откровении во сне, чиновник колониальной администрации Нго Ван Чиеу, и четыре года назад в Городе Тейнинь, что менее, чем в сотне километрах на юго-восток от Сайгона был построен каодаистский храм, а религия официально признана. Думаю, если честно, это в интересах Французской администрации. Наверное, понимают, что католичество не совсем ложится здесь на культурно-историческую почву. Но такое напридумывали!
             Ещё большую роль в становлении каодаистской общины сыграл другой вьетнамец Ле Ван Чунг. Кто-то говорил мне, что он чуть ли не Сорбонну окончил.  По мне, так это политико- религиозное движение, не более того, но оно, действительно признано тут новой религией. Вот тут слышу голос твоей матушки: «Мир определённо сошёл с ума!» и опять не могу с ней не согласиться.
             Религия эта синкретическая и монотеистическая. Доктрина Каодаизма и её культовые практики содержат элементы всего на свете: и буддизм, и даосизм, и конфуцианство. Не обошлось здесь и без культа предков, о котором я тебе поведал выше, и католичество проглядывает.  Ещё они практикуют спиритические сеансы и на них получают откровения, которыми тоже потом руководствуются. Как тебе? Ну ни винегрет ли?  А при этом цель верующих этой новейшей религии – избавить человечество от цепи перерождений и соединить душу с божеством Каодай. Интересно, как бы отреагировали на эту цель индусы?
             При этом эти самые каодаисты постоянно практикуют медитации, общения с душами умерших и другие мистические практики. Реальная чертовщина! Не находишь?  От духовенства в Каодаизме требуется целибат. Вот так всё серьёзно при кажущейся на первый взгляд ерундистике!
             Верховное божество – Нефритовый Император, Верховный Владыка, Повелитель Вселенной. Персонифицирует его Дух Као Дай. Сам дух лишён всякой формы и одинаково тождественен душе каждого человека, и каждый человек сам может вступить с ним в контакт. А поскольку наиболее яркое воплощение «душа Вселенной» обрела в выдающихся личностях, то каодаистский пантеон представляет собой очень строгую иерархию, где у каждого духа есть своё чётко установленное место. А теперь, я думаю, то, чего ты уж никак не ожидаешь: В этот пантеон входят: 
-и духи основателей мировых религий,
- и китайский поэт Ли Бо, (стихи которого мне, кстати, очень нравятся, и я настоятельно советую тебе его почитать. Я бы  с удовольствием проиллюстрировал книгу с его стихами, но это так ,к слову. Извини, что отвлёкся от темы. Но ты же просила, чтобы я при возможности, делился с тобой мыслями).
- и национальные героини Вьетнама сёстры Чынг, (улица их имени находится от меня в пяти минутах пешего ходу).
- и небезызвестная тебе Жана д Арк
- и французские политические деятели Сен-Жюст и Прюдон.
- из писателей: Виктор Гюго и Лев Николаевич Толстой. (Думаю, что тебе известен тот факт, что он был отлучён от нашей церкви). Вот такие вот парадоксы!
             Каодаизм подразделяется на два течения:
1. эзотерическое учение «недеяния» (вови). Так, кстати я в шутку зову теперь своего приятеля Владимира Романовского, поскольку он любит порассуждать про свою лень, что на мой взгляд в большей степени поза, чем реальность. Он тоже заинтересовался этой новой религией. Не в том, конечно, смысле, чтобы стать адептом, а в том же, что и я, изучить и понять, что это такое есть.
2. Популярное учение «спасения» (фо до)
Символом каодаизма является «Небесное око», представляющее собой изображение человеческого глаза, заключённое в треугольник, который в свою очередь обрамлён солнечными лучами, что лично мне сильно напоминает некие масонские символы. Причём это самое око является и символом, и объектом поклонения. Могу провести параллель с нашим православным крестом, чтобы тебе было понятнее.
             Каодаистская церковная иерархия, как ни странно, (хотя, что может уже быть странным) напоминает римско-католическую, не знаю, впрочем, много ли тебе это говорит, хотя, памятуя широту твоих взглядов и интересов, наверное, таки- говорит. У них есть аналоги кардиналов, архиепископы, священники, диаконы, ученики, адепты и наёмные рабочие.
             Наверное, я несколько утомил тебя подробностями, но утешает меня то, что я почти уверен, что тема тебя заинтересовала. И ты теперь одна из немногих посвящённых, во всяком случае в Марселе.  Поэтому опишу тебе ещё и их главный храм, на службе в котором мне удалось побывать по приглашению одного из моих коллег по Школе Дизайна, который оказался к моему вящему удивлению адептом этого религиозного винегрета. Впрочем, я лучше тебе его потом нарисую. Пока сделал лишь быстрые наброски в карандаше, а цвета описал словами на обратной стороне альбомного листа. Но всё-таки опишу хотя бы коротко: Храм - достаточно большой. Размером почти с Парижский Нотр Дам. Но архитектурно это красочная и эклектичная смесь всего не свете. И с внешней стороны и внутри – множество странных символов. Чего стоят колонны храма! Только представь себе: Массивные ярко розовые колоны, которые с верху до низу обвивает тёмный рельефно выполненный змей-дракон. Внизу- изображение ярко розового лотоса, немного над ним бирюзово-белая волна, а ниже, почти у основания какие-то стилизованные цветы, более всего похожие на ромашки. На ярко голубом потолке, местами плоском, а местами сводчатом изображения белых облаков более всего напоминающие облака на лубочных картинках.
             Храм, естественно, невозможно отнести ни к одному из существующих архитектурных стилей. Одежды у служителей разноцветные. И белые, и жёлтые, и красные, и голубые. Головные уборы – от платков до тюрбанов и фесок. Но это, естественно, по схожести. Наверняка, они имеют свои названия.
             Сидят на службе в позе лотоса, но ближе к тому, что мы в России называем по-турецки.
            Вот перечитал несколько последних абзацев и понял, что представить это всё равно тяжело. Обязуюсь тебе всё это зарисовать, но теперь уже не успею. Время достаточно позднее. А завтра я передаю эти записи со знакомым, который будет в Марселе уже через три недели.
             За сим прощаюсь с тобой и прошу передать приветы на твоё разумное усмотрение. Но желательно Софье Платоновне, Якову Семёновичу и Жан-Кариму, впрочем, почти за два года он-то меня наверняка забыл. С твоим братом Матвеем у нас прервалась переписка. Надеюсь, с ним всё в порядке. Не вернулся ли он из Алжира? Буду рад что-то о нём узнать.
             С искренним почтением и наилучшими пожеланиями в ожидании весточки
Варлаам Серапионович Черных
20-ое апреля 1930 года.
 (Поставив дату, Варлаам вдруг понял, что это День рождения его младшей сестры Клавдии. Может быть поэтому он её сегодня чаще, чем обычно вспоминал? Сегодня он обязательно помолится о ней отдельно. Варлаам сделал над собой усилие и вернулся к письму.)
P.S.  Забыл ответить на твой вопрос про пост. Соблюдать его здесь совсем несложно. Поскольку еда, как я уже писал тебе, очень вкусна и разнообразна, и вьетнамцы употребляют большое количество морепродуктов, тогда как молочные почти не употребляют вовсе. К тому же круглый год тут есть множество овощей и фруктов, посему, как ты понимаешь сама, держать даже строгий пост здесь легче, чем в зимней России. Но ведь Пост не формальность, нужно лишать себя не какого-то продукта и заменять его тем, который ты даже больше любишь. Теряется тогда сам смысл воздержания! Я, к примеру, морепродукты больше мяса люблю. И всегда вспоминаю хитрость нашего духовенства по отнесению бобра к рыбе. Я тебе, помнится, на это обращал внимание. Так вот я держу пост в том понимании, как должно. Вот с празднованием Пасхи сложнее. Но в этот год в Страстную Седьмицу по нашему стилю в день скорби и размышлений, как учил меня отец много думал обо всём произошедшем с моей семьёй. А ещё рассуждал о любви. «Любовь – это божий дар» -повторял отец уже подросшим нам с сестрой Зинаидой. – «Сумейте её разглядеть и сберечь». Так вот я думаю, что пока чем-то не заслужил этого дара. Написав это, Варлаам задумался, как воспримет эти слова Надин, но поразмыслив, не стал вымарывать.
             Я даже устроил Чистый четверг. Куличи и яйца, правда не святил. Негде. А в Великую Пятницу весь день провёл дома в молитвах и размышлениях, благо у меня в этот день отменились занятия. Тут почти нет русских, и я понемногу начинаю ощущать праздником и Западную Пасху, к которой все задолго готовятся.  Не зная о различии в том числе во времени празднования, французы поздравляют меня, как выходит. Сильно загодя и даже куличи приносят с яйцами. По мере возможностей рассказываю. Удивляются. Так мало они, в среднем, знают о России….. 
             Варлаам сложил листы, предназначающиеся для Надин, написал на обратной стороне первого из пяти листов адрес, по которому проживало её семейство в Марселе и принялся писать письмо своей подруге Жюстин, представляя, как будет иронизировать завтра капитан Ясносикорский, видя, что обе его респондентки- особы «полу совершенно противоположного мужескому». 

ЧАСТЬ  ВТОРАЯ


- Алинка, мне понравилось. Правда-правда! Что мне тебе льстить –то? Мы же решили, что это не в стол, а по любому пошлём, - Марина уже прошмыгала на кухню в одноразовых тапочках, скользя ими, как по льду. – Да нет, зачем я не буду снимать сапоги? У тебя ж чистота. И потом тапочки эти… Где я ещё так покатаюсь?  Ну так решили же? Или ты что опять саботировать будешь? 
- Ты же решила, - привычно исправила подругу Алина, но тут же осеклась, увидев её удивлённо взметнувшиеся брови. - Ну, ладно. Согласна. Я тоже решила. Извини.
- Нет, ну ты даёшь! Согласилась ведь, наконец и даже сама сказала, что это знак, - Марина подвинула табуретку и расположилась на привычном месте у окна.
- Ну, извинилась же уже. Я просто привыкла за столько лет, что ты меня заставляешь, а я отбиваюсь. Вжилась в роль, - Алина, понимала, что получилось не очень хорошо: Подруга действительно много лет пыталась сподвигнуть её послать написанное на конкурс, но эта идея почему-то Алину не вдохновляла. Точнее, конечно, не совсем так. Она давно пописывала в стол, пока однажды, оказавшись в больнице не дала почитать написанное, а точнее, то, что находилось в процессе, отчаянно скучающей соседке по палате женщине вполне симпатичной и интеллигентной. То есть, Алина, конечно, свои писания ей не навязывала, но просто не смогла отказать. Соседке настолько понравился незаконченный на тот момент роман, что она взяла с Алины обещание дать почитать сей труд, когда он будет уже завершён. А ещё настолько разрекламировала её среди других пациенток их отделения, что за её романом выстроилась очередь. Тогда она и попросила подругу распечатать другие её вещицы. Рассказы разлетались, как горячие пирожки, то есть конечно не так. Она же их не продавала.
- …. а я сделала это маленькими пирожками, но то ли тесто  не совсем такое, как у тебя, то ли ещё что. Может быть слишком много теста, а суть в начинке, но большим пирогом лучше, ты права, - услышала она голос подруги и поняла, откуда взялись «горячие пирожки». - Ты, кстати говорила, что это ещё бабушкин рецепт. Я правильно помню?
- Правильно. Но ты, наверняка муку не просеивала. Признавайся!
- А что надо было? - Марина подвинула к себе, стоящий на блюде без бортиков пирог и занесла над ним нож, - Ой, а это ведь нам? Мы никого больше не ждём?
- Не ждём, ты ж у меня пирог заказала.
Да-а-а, - протянула Марина голосом кота Матроскина из мультфильма «Трое из Простоквашино» - Похоже, - непра-а-авильно я пироги делала. Так что про муку надо было?
- Ну, я же тебе подробный рецепт на почту скидывала и прекрасно помню, что писала «Муку просеять».
- Да кто же теперь муку просеивает? Я кладу себе кусочек? Прямо не могу ждать. Сколько ехала, столько мечтала об этом моменте.
Что значит «кто теперь просеивает?»- Алина сама положила подруге кусок на тарелку и подала чашку. – Ничего, если попьём из кружек?
- Ой, ты прямо так говоришь, как будто у тебя кружки алюминиевые! Знаешь, кстати, что алюминий запретили, потому что при соприкосновении с горячим он что-то там ужасное выделяет?
- Да, и это ведёт к слабоумию.
- Ага. Ты тоже слышала?
Слышала, но как-то не помню, чтобы наши бабушки слабоумием страдали.
- А при чём тут?
- Ну, они же всё в алюминиевой посуде делали. Помню ковшики, кастрюльки…
- И ещё судки алюминиевые были, - подхватила Марина. У меня мама иногда в них обед из столовки приносила.
- Горячий?
- Ну, естест-но горячий.
- Оно и видно, - улыбнулась Алина.
Марина несколько секунд помолчала, жуя пирог и с недоумением глядя на подругу и вдруг тоже расплылась в улыбке. - Ах, ты змеища! Это я слабоумная? А ты тогда кто? Ты совсем дебил тогда. Пишешь в стол столько лет и ещё упираешься. Сколько у тебя подпольных читателей! У меня все друзья - подруги всегда новенькое просят. Я б уже озолотилась. Нет. ну, это я малёк загнула, но заработала бы.
- Так зарабатывай! Будь моим литературным агентом, - Алина, разлив чай, по красивым фарфоровым кружкам в стиле ретро с птичками и обрывками текста на французском языке, тоже присела за стол. - Знаешь же, что нереально.
- Ну, мы же толком не пробовали.
- Ты, не пробовала, - засмеялась Алина.
             Согласившись наконец на увещевания подруги, она попробовала поучаствовать в литературных конкурсах. Поскольку знающие люди сказали ей, что это может сработать. Но конкурсы все имели возрастные ограничения, под которые она уже (увы и ах!) не подпадала, или писать нужно было на тему ей не вполне интересную. Очень популярны были фантастика, или произведения для детей и юношества. Это означало бы писать «под заказ». Одно дело, когда бы ей это издательство уже диктовало, ну, тогда бы ещё куда ни шло, а так… Писать в никуда, но под заказ, это было как-то чересчур. И ещё её отнюдь не вдохновлял опыт её однокурсника, который на её взгляд писал совершенно замечательно и однажды выиграл довольно серьёзный конкурс с романом как раз для детей и юношества, получив первую премию, которая, впрочем, в денежном эквиваленте не выражалась, но и это бы не беда. А беда была в том, что за этим не последовало НИЧЕГО. Ну, то есть, никто ему ничего не предложил. Ни одно издательство не заинтересовалось.  И Алина ещё раз убедилась, что написанное нужно «проталкивать». А зачем? Её с удовольствием читали знакомые и их ближний круг, а деньги, слава? Пустое это. Гордыня….
- Ты меня слушаешь, или где?
Алина засмеялась своим мыслям. «Деньги, слава». И размечталась, и сама же с собой договорилась: «Не нужны они мне! Вот какая я молодец! Не гордыня, а лукавство чистой воды!» Хотя, если б уж так нужны были эти «деньги и слава», наверное, бы уже что-то активно предпринимала. «Терпенье и труд ведь всё перетрут» и «под лежачий камень…» тоже ведь работают небось.
- Слушаю, слушаю, - ответила она с некоторым опозданием.
- А смеёшься тогда чему? Я ж дело говорю!
- Дело, - автоматически подтвердила Алина, отведя глаза в сторону.
- Ну, тогда повтори, что я сказала, - Марина смотрела на подругу с вызовом, явно ожидая провала задания.
- Ты говоришь, что про Варлаама тебе больше всего было интересно читать, но, чтобы я обязательно еще добавила какую-нибудь любовную линию, - Алина знала за собой эту особенность уметь думать, что-то ещё делать и слышать, что ей говорят. То есть, она-то как раз считала это вполне нормальным, но замечала, что так выходит не у всех. А точнее, поняла, что это, скорее, женская особенность. Большинство женщин могло и так, и ещё намного больше параллельных действий производить, а вот мужчинам это в большинстве своём было совершенно недоступно. Из чего она давно ещё сделала вывод, что Гай Юлий Цезарь или не мог делать столько дел без ущерба их качеству, или был женщиной. А вот Маринка как раз имела в характере много мужских черт, и, возможно, проверка внимания была вызвана этим.
- Ну, да. Про него стоит ещё целую главу написать, по-моему.
- Нет. Точно нет!
- Что так? Нет, ну, конечно хозяин барин, но тебе тётя Марина когда плохое советовала?
- Советовала, конечно. За столько-то лет. Только я плохое не помню, - попыталась свести к шутке Алина, зная, что подруга не обидчива.
Марина смотрела на неё с удивлением, - А почему «нет»-то? Про Сайгон столько интересного я узнала…
- Понимаешь, я вообще не уверена, стоит ли писать про Варлаама, - перебила её Алина. - Я ведь тебе рассказывала примерный план романа?
Подруга кивнула, и подпёрла ладонями подбородок, приготовившись выслушать что-то важное. – Ну?
Алина молчала, пытаясь правильно, но коротко сформулировать мысль.
- Ну, деточка, давай! Тётя Марина - одно большое ухо, - произнесла Марина скрипучим голосом сказочницы из каких-то их детских передач, вроде «В гостях у сказки».
Видимо, поймав эту же ассоциацию, Алина, наконец, сев строго напротив неё, сказала с жаром: «Да, понимаешь, это же не сказка! Это же реальные судьбы. И ещё это мои родственники. Не могу я больше выдумывать. Неправильно это!»
- Так произведение-то должно быть художественное. Не эссе историческое. Не бытописание, даже не житие. Такое же условие…
- Да, это понятно. Но вот какое дело: У Серапиона к моменту его гибели в живых было четверо детей. Ну, то есть, их давно было четверо.
- А всего сколько?
- Всего девять, но пятеро умерли или в младенчестве, или совсем детьми. Так вот: главы про Клавдию и Зинаиду я писала, ну, как бы по фактам. По тем фактам, которые знаю, или узнала за последнее время. А про Михаила и Варлаама – всё выдумка. И одно дело выдумывать один день из жизни мальчика Миши, про которого я только знаю насколько он кого из сестёр был старше, или младше и к чему имел интерес. Ну, и какие-то общие сведения. Что очень дружные были, что мама болела, что в гимназию ходил. Что с плотником мастерил Клавдии кроватку.
- Ну, так это и есть факты. Ты их всех по крупицам собираешь и… ваяешь из этого.
- Да, правильно. Но есть разница. Я её ощущаю. Я ничегошеньки не знаю про их дальнейшую судьбу. Знаю только эту ужасную формулировку «братья потерялись в революцию». И вот я волюнтаристски помещаю Варлаама во Вьетнам в тридцатом году. Я и пишу специально больше про Сайгон и прочее. Я не могу придумать ему судьбу. Кого любил, на ком женился. Это неправильно будет. Понимаешь?
- Ну, допустим. А как же тогда вообще этот роман писать? Он же ещё где-то на половине. Ты Варлаама только оставь, пожалуйста. Поверь мне старой черепахе.
- Господи, ты сегодня черепаха. На днях была «старый чекист» и, вроде, «старый психоаналитик».
- Одно другого не исключает! А Господа, что всуе поминаешь? Тоже мне, «внучка протоиерея!»
- Не внучка, а правнучка.
- Не суть!
- Мариш, я собиралась писать дальше про мои отношения с Церковью, с Богом, и с Отцом Серапионом. Ты же знаешь. Сама говорила, что интересно.
- Так я и говорю, что это всё надо писать.
- Ну, по-другому у меня задумано. Не могу же я придумывать про самого Серапиона Амурского. Я только то пишу, что знаю. Про него только по реальным фактам, а их очень немного, к сожалению. А вот как, кстати, жития святых пишутся? Там ведь всё должно писаться только по фактам. То есть то, что доподлинно известно, или как?
-Да, я и сама не знаю. Ну, всё-равно в какой-то степени вымыслы и домыслы. Если жил святой много веков назад, кто ж его жизнь бытописал?
- Слушай, а давай, бери чашку, я конфеты и всё такое и пошли в гостиную. Там удобно сядем. А то такое дело, а мы на кухне…
-Так а чем тебе кухня плоха? Всё всегда не кухне решается, из покон века.
- Ну, конечно, «испокон века на кухне», - передразнила подругу Алина и подхватив вазочки и сахарницу, направилась в гостиную. - Следуйте за мной с вещами, товарищ…. Да кто ты у меня сегодня? - засмеялась, обернувшись к Марине через плечо.
- Сегодня я, по ходу, литературный критик, или нет. Литературный агент!
- Ой, нет! В них я не верю! Всё, что о них на сегодняшний день узнала, - не радует. И это, мягко говоря. Но давай о них сейчас не будем.
- Не к ночи помянуты?
- Ну, типа того… А знаешь, я ведь про конкурс этот, вот для которого пишу узнала после того, как ты меня пристыдила и сказала, что не веришь, что нет никаких конкурсов без возрастных ограничений и я в этот же день ещё раз зашла в Интернет посмотреть, какие вообще есть в этом году и вдруг увидела.
- И вот скажи ещё, что это не знак был.
- Да, я как раз так и воспринимаю. Всё равно думала писать что-то про Серапиона Амурского, про судьбу семьи. Считала как-то своим долгом что ли… И знаешь ещё что? Я тебе даже не говорила, - Алина понизила голос, и Марина почувствовала, что сейчас подруга скажет что-то для себя очень важное. - Мне накануне впервые приснился прадед. Просто как обычный человек. Мы с ним о чём-то очень земном беседовали, и мне так было радостно и хорошо. Я, правда, не помню, был ли он похож на себя с фотографии, но я знала, что это он. Жалко. Что сон забылся…
- Надо же?!
- И представляешь, тут ты на меня наезжаешь, я нахожу конкурс, в этот же день сажусь писать, а к вечеру вижу на почте письмо от моей Лены, которая переводчица и человек очень воцерковлённый, что в этот день нужно было поминать новомученников. То есть она-то мне это накануне написала, а я только в этот день к вечеру увидела.
- Так у тебя уже с ней что-то подобное было.
- Да, почти такое и было, но я об этом и буду писать….
- Ну, ты пиши, конечно, как задумала. Я просто повествованием увлеклась и хотела про Варлаама дальше узнать.
- Так ты и узнаешь кое-что про всех, но уже в другом ключе совсем.
- Только ты, когда следующую часть напишешь – дашь мне сразу, а то я умру от любопытства.
- Любопытство же грех!
- Да, ладно! Не может такого быть. Любопытство же двигатель прогресса!
- Это ты сказала?
- Нет. Ну, то есть, я тоже, а так наверняка кто-то из великих.  А вот, кстати, что ты не попросила благословления в церкви на написание книги – неправильно.
- А при чём тут любопытство и благословение? Какая связь?
- Ну, это я просто с мысли на мысль перескочила.
- А-а. Мыслью по древу?
- В смысле? - Марина с удивлением посмотрела на подругу – Ты же сама мне рассказывала, что этот ошибка, что выражение - «растекаться мысью по древу», а не мыслью никакой. И что «мысь» - это по-древнерусски - белка…
- Ты, смотри. Не сказались ещё алюминиевые судочки!
- Ты шутник, или серьёзный писатель? Определитесь, мадам!
- Слушай, знаешь, кстати, о серьёзных писателях. Меня, конечно, смущает, что конкурс объявлен РПЦ.  Там же и священнослужители могут участвовать…
- Да, я помню, и им-то как раз благословение получать нужно.
- Ну, да. Вот я как могу с ними «тягаться»? Для них же это, наверное, обычное дело писать на эти темы?
- А для тебя как раз –необычное, и поэтому может быть интересным. И потом у тебя это же совсем глубоко личное.
- Так, может, это только мне и будет интересно, ну, и родным ещё, ну, и, может близким друзьям? Но я как раз и для этого тоже написать должна. Это немного мой долг перед предками, если хочешь. Но это, если хорошая книжка получится.
- Ага. А если не получится – не долг?  Да получится у тебя всё! – Марина встала, подошла к подруге, обняла за плечи.  Алина благодарно, как кошка слегка потерлась об её руку.
- Марик, я тебе сейчас одну крамольную вещь скажу, а ты мне скажешь, насколько она крамольная.
- А тебе в чём измерить степень крамольности твоей мысли? В граммах, или в килоджоулях?
- Вот слушай: я иногда читаю, так называемую, церковную литературу.
- Ну, слава богу!
- Подожди, не перебивай. Я прямо не знаю, как и сказать…
- Да. Я тебе сама давала журнал «Фома», например.
- Помню. Давала. Но я даже не о нём, хотя и о нём, пожалуй, тоже, - видно было, что Алина даже разволновалась. Забралась с ногами на кресло и стала теребить бахрому декоративной подушки, -  понимаешь, то, что называется православной литературой для меня очень спорный вопрос. Ну, то есть, я не понимаю этого деления. Для меня – или литература, или не литература. Понимаешь?
- Понимаю, но ведь и ты понимаешь, что имеется в виду…
- Но это-то меня и смущает. Я вот специально покупала всякие сборники рождественских рассказов, например. Ну, чтобы мне неофиту всё было понятно. Вроде бы, - просто рассказы, как-то связанные темой Рождества Христова, ну, и иже с ним….
- Я знаю, я читала. Один такой сборничек симпатичный ты мне, кстати, дарила. О моя добрая фея! И ещё ты одарила меня тогда очень необходимыми мне, вожделенными дарами, - произнесла Марина голосом какого-то восточного слуги и поклонилась, сложив ладони над головой.
- Ну, вот. Тем более, значит ты понимаешь. - Алина даже не отреагировала, на короткий скетч подруги, хотя обычно как-то оценивала её выступление, которое, впрочем, и на сей раз было выполнено талантливо. - Так вот, - Алина опять задумалась, подбирая слова, - ни один рассказ, как рассказ мне там не понравился. Ну, может и были какие мысли интересные, но с точки зрения литературы, как-то всё недотягивало, что ли. И мне совсем непонятно в этой связи: Если это литература на православную тему, то она что ли заведомо хуже? Это же как-то странно. Тема- то может быть любая. И почему, если затронута тема веры и тому подобное, то это уже для какого-то другого круга читателей что ли? А у них, ну, у этого круга, то есть у людей верующих и интересующихся литературой на эту тему, что заведомо уровень требований к литературе ниже что ли? Я понятно излагаю?
- Да, понятно, конечно. Да, мне тоже кажется, что там важнее тема и назидательность что ли…
- А это же неправильно! - перебила подругу Алина. Это как-то несправедливо даже. Это какая-то дискриминация даже получается. И разделение не вполне справедливое.
- Ну, да. Если бы хорошее литературное произведение не противоречило церковным канонам, ну, то есть, соответствовало им, но не столь очевидно, да и даже если бы какие-то спорные вопросы были затронуты, - разве это не стоит читать верующим?
- Вот-вот! А получается, что если есть некая явная отнесённость к православию, или явная назидательность, - то тогда это литература православная. А ведь одно дело просто литература на эту тему, а другое – литература хорошая. Получается некое противоречие и противопоставление, - было видно, что эта тема действительно волнует Алину. – И получается, что, беря читать….  это произведение, ну, то есть, относящееся к православной литературе, человек сразу занижает планку. Ну, точнее ждёт от книги уже чего-то другого. Разве это хорошо?
- Но так уж сложилось. Не нам это изменять.
- Да. Но знаешь, что странно, я пыталась разобраться с определениями, что есть литература церковная, что православная, что духовная, и, ты знаешь, -Алина развела руками, - нет толком никакого более-менее чёткого разделения и определения.
- А где ты искала определения?
- Да, везде. И в словарях, и в интернете, и статьи на эту тему читала….*
- Ну, так какой-то результат твоих изысканий-таки есть? - спросила Марина почти серьёзно.
- Есть, но весьма относительный.
- Давай! Не томи!
- А тебе что инетерсно?
- Во дела! Втянула меня в дискуссию, а предмет дискуссии непонятен!
- Ну, если в общих чертах, то православные книги -  это те, в основе которых лежит христианское мировоззрение.
- Не слишком проясняет… Это и Библия туда тогда входит , и богослужебные книги, молитвы, акафисты?
- Именно. И богословские научные труды, и жития святых…
- А худлит-то входит?
- Входит, если темой является православное сознание и в качестве ценности пропагандируются евангельские добродетели и заповеди Христа. Но это уже, как ты понимаешь, дело очень относительное …
- Да, уж, - произнесла Марина задумчиво.
- Я тебе больше скажу! Я прочитала, что руководитель издательства Сретенского монастыря иеромонах Симеон (Томачинский) понятие «православная книга» рассматривает широко. Так вот у него - это «книга, раскрывающая красоту мира, созданного Богом, глубину и сложность высшего Божьего творения – человека».
- Так в таком ключе сюда вообще почти вся литература войдёт!
- Вот именно! И Пушкин с Лермонтовым и Чехов, и Сент Экзюпери с Хеменгуэем, и даже Лев толстой от Церкви отлучённый!
- Ну, тогда не переживай, подруга! У тебя очень даже православная книга получится! Ну, я не в том смысле, что ты в одном ряду, - Марина немного смутилась.
Алина весело рассмеялась. - Но я всё равно по-своему это трактую.
- Думаю, мы тут совпадаем- откликнулась подруга.
       - Хотя, вот одну книжку я из этой области читала вполне с удовольствием. Но, это, скорее, очерки. Хотя там как раз на литературу похоже. Ну, то есть, не похоже, а она и есть. Я как-то косноязычно изъясняюсь…
- Так а какая книжка-то?
- Это «Несвятые святые» Архимандрита Тихона в миру Шевкунова.
- Ну, понимаешь, мне кажется, что у этой православной литературы сформировался свой круг, своя целевая аудитория, если хочешь. И не очень эти аудитории пересекаются. С просто литературой, я имею в виду. Или, если под православной литературой понимать то, что пишут авторы с православным мировоззрением? Это тогда более понятно. Или же эта литература должна человека к вере приводить? Но тогда некая назидательность для многих наоборот минусом будет. Тогда лучше просто книга, которая добрая и заставляет задуматься о вечном, например. Такие, конечно, тоже есть в этом сегменте. Но вот тот же Акунин, в своих книжках, где действует монахиня Пелагея, - это какая литература?
- Ну, вряд ли православная.
- А почему нет? По мне, так очень даже православная. Там много чего про православие узнаёшь. Про монахов много у него, добро опять же побеждает зло, и без Божьего промысла не обходится… По мне, так это даже больше бы людей к церкви привлекало, если бы - талантливо и не назидательно. Вот смотри: Ты - человек верующий. Тебе важно читаешь ты верующего человека, который нет-нет, да и убеждает тебя по ходу повествования, что бог всё-таки есть и лучше быть добрым христианином и всё такое? Ты же это уже давно поняла и так и живёшь? Так?
- Ну, так. Но ведь кого-то именно такая литература к богу приведёт. Но, может, не только она, но и она…
- Да, это понятно, но как-то всё равно неправильно мне кажется так художественную литературу разделять. Не во благо это церкви, а ведь получается, что она это как бы «регламентирует», понятно, чем движима.
- Слушай, ты и лексикой такой же пользуешься, а говоришь, что она тебе мешает, - улыбнулась Марина. – Вы уж определитесь с кем вы, мастера культуры!
- Так вот я как раз о неком лексическом отличии этих самых произведений. Мне не кажется это оправданным употребление лексики, которая по сути является профессионализмами. Ну, то есть не в чистом виде, но в языке они отнесены к употреблению в церковных сферах. А если речь про худлит, то зачем эту лексику намеренно употреблять? Ну, ладно, если это продиктовано сюжетом, а внедрять это в язык? Зачем? Кесарю, как говорится кесарево. Есть же церковная литература, богословская литература. Зачем же заходить на чужую территорию? 
- Это ты с кем сейчас разговаривала? - в глазах подруги запрыгали весёлые искорки.
- Да, прекрати. Я первый и, наверняка, последний раз в жизни на эту тему распинаюсь. А ты всё о своём!
- Я о том, что читают же и такие произведения. Кому-то значит именно это нужно. И ведь есть хорошие книги, наверное. Хотя я согласна с тобой во многом, - Марина заговорила совершенно серьёзно. – Мне вот как-то попалась книга довольно известного богослова и педагога Алексея Осипова. Мне кто-то из знакомых её дал почитать. Там всё на темы: Как найти Бога? Во что и зачем верить? Что такое религия? Что ждёт после смерти? Что православие даёт человеку? Ну, и всё в таком духе. Вопросы-то, вроде, интересные и нужные. Ну, ответы, то есть.
- То есть ответы на вопросы человеку, который задумывается о подлинном смысле своего существования.
- Ну, да. Так вот, вроде, всё очень нужно и полезно, и я тоже, вроде, хочу это знать, во- первых многое уже знаю, а мне опять - с азов, а потом не хочу я как-то, чтобы мне объясняли, что православие даёт человеку. Я хочу это сама ощутить. Понимаешь?  Я ведь человек верующий, а меня, вроде опять начинают убеждать и разъяснять, что к чему, а мне нужно уже что-то иное. И это его взгляды опять, его мысли и опять дидактичность и убеждение. Форма часто смущает и подача. Вот что. Но это жанр такой. Я это понимаю, открывая такую книгу, а когда и в художественных произведениях опять вижу это же, ну, пусть и несколько завуалированное, то меня это отнюдь не привлекает, - Марина закончила мысль и даже выдохнула, выказывая явное облегчение, а потом очень глубоко вдохнула, как будто говорила всё это на задержке дыхания.    
- Ну, вот видишь!? Я абсолютно с тобой согласна! – радостно подхватила Алина. И любая хорошая книжка несёт и добро, и мудрость, и свет, ну, пусть даже в конце тоннеля. Особенно, если пресловутый хеппи энд имеется.
- Нет. Тут я не согласна! Хеппи энд не обязателен. Бывают и без него хорошие и правильные книжки.
- ОК! Про хеппи энд забыли! Не суть важно. Но в каждой хорошей книжке человек, по любому, что-то полезное находит, она или его лучше делает, или, как минимум, заставляет о чём –то задуматься. Но делает это не явно и ненавязчиво. Вот ты-то худлит другой читаешь. А так- православную литературу, когда душа требует. Но это же другое.  И я как раз об этом и говорю!  Православная художественная литература, она же разная, я понимаю. Но круг у неё не особо расширяется, по-моему. Она немного вещь в себе.
- Ну, это да. И ты, подруга, конечно, особо не надейся, что книжку твою большой круг читателей прочтёт, даже если её издадут.    
- А вот я себя ещё этой надеждой тешу. Может быть этот конкурс как раз на это и рассчитан? Хотя я не понимаю сама, правильно ли я тему поняла. Суть ведь – прославить новомученика, но мне это, похоже, не по зубам и захотелось пошире, что ли…
- Ну, всё равно пиши, пожалуйста. Твой-то ближний круг читателей никуда не денется. Мы твой роман ждём. И ведь ты сама говорила, что это, как бы, твоя дань любви и уважения твоим предкам.
- Вот. Ты меня уже утешаешь…
- Не утешаю, а поддерживаю. Ты тогда пиши, как задумала. Зато ни на что похоже не будет.
- Так вот меня это и смущает.
- Ну, это скорее плюс.
- Не знаю…- задумчиво ответила Алина.
- Я в этом уверена! А уныние – страшный грех! Зуб даю! – на последней фразе Марина неуловимыми изменений в лице и парой жестов превратилась в Доцента из «Джентльменов удачи».
- Макака ты макака! Я ж тебе серьёзные вещи говорю!
- Я внимательная макака с огромными ушами! – Марина скорчила мордочку и оттопырила уши.
- Взрослая же тётенька, а валяешь дурака! – Алина в разрез с произносимым текстом тепло и с восторгом смотрела на подругу. - Что ж ты в актёры-то не пошла? Погибла в тебе Раневская. Хотя, почему погибла? У нас есть своя личная Раневская для личного пользования.
- Не пользуйся мной, сестрица, макакой станешь! - проблеяла Марина голосом братца-Иванушки.
- Вот- вот! - улыбнулась Алина.
-  И не ешь меня, я тебе ещё пригожусь! – проговорил уже колобок похожий на Марину.
 - Вот теперь вижу человека, питавшегося из алюминиевой посуды! – подруги дружно рассмеялись.
- А всё-таки, как ты задумала? Прямо так вдруг прервёшь повествование про детей Отца Серапиона, и напишешь, «Здравствуйте, я такая-то, такая-то и теперь буду писать совсем про другое?»
- Это ты меня, как кто спрашиваешь?
- Алло, алло! Говорит Москва! У микрофона - ваш потенциальный читатель и человек, которому стала небезынтересна жизнь Серапиона Амурского и его потомков! – произнесла Марина хорошо поставленным голосом диктора радио.
- А то, как и что я напишу дальше, это дружок, ты узнаешь, дочитав книжку до конца. Имей терпение мой маленький слушатель! – Алина сама почувствовала, что получилось немного похоже на голос сказочницы из их детства.

                ЗДРАВСТВУЙТЕ


20-ое апреля 2018 год. Москва.
         
         Да, действительно, здравствуйте!  Я – правнучка Отца Серапиона Амурского. Моя бабушка Клавдия Серапионовна - его младшая дочь. И я думаю, что узнать, как сложилась её жизнь вам может быть небезынтересно. Я не могу позволить себе додумывать что-то про жизнь самого Серапиона Амурского и посему описала его практически только глазами его детей. Но ведь именно эту сторону его жизни я и знаю, впрочем, к сожалению, тоже весьма относительно. Но жизнь детей ведь немало говорит об их родителе, тем более, если он был  человеком столь незаурядным. Но вернёмся к Клавдии.   Очень странно она сложилась, непростая жизнь дочери убитого протоиерея. Итак, мы расстались с Клавдией в январе двадцать четвёртого в Хабаровске.
          Окончив педагогический институт, моя будующая бабушка поехала работать учительницей, «учительствовать», как тогда говорили, в Ромненский район Амурской области за четыреста километров от Хабаровска.  Было ей на тот момент двадцать лет. Сестра Зинаида звала её приехать в Москву, куда сама она перебралась из Северной столицы, когда в её окружении начались настоящие репрессии. Многие её знакомые в Ленинграде попали в, так называемый, Кировский поток* , когда после убийства Кирова арестам и высылке бездоказательно подвергались главным образом «бывшие». Консерваторию она так и не окончила. Работала редактором в каком-то издательстве. В то время, она не могла толком себя прокормить. Клавдию было некуда позвать. Вскоре в Петербурге репресии стали уже массовыми, и Зинаида буквально бежала в Москву. Не найдя работы и там, она стала работать учительницей в сельской школе в селе Верхнее Мячиково Раменского района Подмосковья. Преподавала она сразу несколько предметов: химию, русский язык с литературой и немецкий язык.  Не знаю доподлинно, каким образом, но как-то избежать репрессий ей помогло знакомство и дружба в детстве и юности с Сергеем Лазо, легендарным героем революции. 
            Их дядья, родные братья Отца Серапиона Серафим и Александр тоже были убиты: один красными, а второй – белыми. Но об этом сёстры узнали уже много позже от своих кузин, оставшихся в Хабаровске.
            Клавдия, закончив учёбу в Хабаровске, к сестре в Подмосковье не поехала, предпочла отправиться работать по распределению. Там она активно участвовала и в создании первого в этом районе колхоза, была секретарём комсомольской ячейки. Вот такой вот парадокс на первый взгляд. Но это на первый…
          Имея в роду несколько поколений женщин, которые за редким исключением все были учительницами в самых разных, включая очень отдалённые места нашей огромной Родины, женщин, которые с нуля образовывали школы, включая церковно-приходские, Клавдия считала, что сеять разумное, доброе, вечное, - это реальность, нужная при любой жизни. И, наверное, революционный романтизм в какой-то степени её увлёк. Она верила, что можно и нужно улучшать жизнь простых людей, в уважении к которым её воспитывали. Если пытаться как-то классифицировать её позицию, то скорее всего Клавдия была сторонницей теории малых, добрых дел.  Хотя не такие уж эти дела и малые…
          Я, к сожалению, совсем не знаю историю её знакомства с моим дедом Юрием Семёновичем. Вроде бы, познакомились они в Москве, а потом уехали на Дальний Восток, но точно выяснить это не удалось. Знаю, что они друг друга очень любили. Об этом говорили и Тётя Тонечка и их общие знакомые и друзья, знавшие деда. Читала я в детстве и письма деде с фронта полные нежности к жене и детям и удивительного оптимизма.
           В тридцатом году в Благовещенске у них родился первенец Виктор, а через четыре года дочка Майя (моя мама). Мама родилась на Сахалине в Александровске-Сахалинском, куда бабушка с дедушкой отправились по комсомольском призыву. Вернулись они в Москву, когда маме исполнилось шесть месяцев: дед был депутатом какого-то съезда, и в Москве ему предложили очень серьёзную должность референта председателя ВЦСПС*  Шверника. Перед войной он был уже его замом по идеологии.  Знаю, со слов бабушки, что дед собирался уходить из ВЦСПС и поэтому отказался от шикарной трёхкомнатной квартиры с огромным балконом в новом доме на Ленинском проспекте, которую ему давали. «Нехорошо получится. Квартиру взять, а потом заявить об уходе. Но я не могу больше там работать. Хотя, если скажешь, что квартира важна - останусь», - сказал он моей бабушке, и та поддержала его решение. Ей было важнее душевное спокойствие мужа. Они с двумя детьми и его матерью остались жить в одной, правда тридцатиметровой комнате в общей квартире всё на том же Ленинском проспекте.
            Бабушка работала завучем в школе. В день начала войны они всей семьёй были на ведомственной даче в Рублёво. У них гостили друзья.  Позавтракав, взрослые сиддели на веранде, когда во двор вбежала моя мама с криком: «Война! Война началась!». Маму поругали, объяснив, что такими вещами не шутят. И хоть в тот момент маме было ещё шесть лет, эта минута навсегда врезался в её память.
             Мой дед, имея бронь от ВЦСПС, ушёл на войну добровольцем и был комиссаром ополчения. Погиб он в конце октября при обороне Москвы недалеко от Волоколамска.  В тридцать два года Клавдия осталась вдовой с двумя детьми. Её свекровь в один день получила похоронку на троих своих сыновей, и умерла от разрыва сердца буквально на руках своей невестки Клавдии.
             Сама, будучи вдовой, бабушка стала директором интерната для детей, оставшихся без родителей. Интернат был эвакуирован в Кунгур на Урал. «Работа сильно отвлекала от моей собственной беды. Раскисать было нельзя. Куча хозяйственно-бытовых проблем, достать продукты для интерната, решать все проблемы детей, учителей, плюс готовиться к урокам, проверять тетради ночами. Преподавателя русского и литературы кроме меня не было.  Если я начинала себя жалеть, тут же вспоминала, что у моих ребяток есть мама, а все другие-круглые сироты», - рассказывала мне бабушка. А ещё она любила вспоминать случай, когда уже в Москве, когда Интернат вернулся из эвакуации, детей пригласили в Колонный зал Дома Союзов на ёлку. Билет достался дяде Вите, а моя мама осталась дома. После представления детям устроили праздничный ужин. Давали картошку со шпротами и по две крошечные шоколадки американского производства. Брат принёс маме и ей обе шпротины и обе шоколадки, сказав, что ему хватило картошки и замечательного представления. И бабушка, отстирывая ночью его пиджачок, где от завёрнутых в салфетку шпрот и расплавившихся шоколадок остались пятна, плакала в том числе от того, что Виктор вырос добрым и заботливым братом и сыном.
             Бабушка была человеком сильным, плакала крайне редко, я видела её слёзы только девятого мая. А дядя Витя рассказывал мне, что девятого мая сорок пятого года она, отправив их с моей маленькой мамой гулять и дав им с братом деньги на покупку мороженного, осталась дома и проплакала целый день. Он, вернувшись к вечеру узнал это от соседей.
             С соседями по общей квартире они жили хорошо и дружно, хотя не каждая бы смогла простить им то, что в то время, когда бабушка с интернатом и детьми находилась в эвакуации, они сожгли в буржуйке всё, что вообще находилось в их комнате, включая все бумаги, фотографии и письма. И только письма деда с фронта, фото своей мамы и фотографии маленьких дяди Вити и моей мамы, которые бабушка брала с собой в эвакуацию и крошечная, вырезанная из обшей фотографии, фотография её самой в возрасте пяти лет, остались у неё от прошлой жизни. Не осталось даже ни одной фотографии погибшего мужа. А ещё бабушка не получала ничего в связи с гибелью мужа, поскольку, следуя новым тенденциям, что роспись в ЗАГСе, это пережиток, что главное любовь, - они с дедом официально не оформили свои отношения. Я, правда, думаю, что бабушка ещё не хотела подводить его своим происхождением, которое скрывала и действительно всегда писала   в графе «происхождение» -«из служащих». И о родственниках за границей всегда отвечала отрицательно, хотя всю жизнь ждала и надеялась, что их с сестрой Зинаидой всё-таки найдут братья, которые, как они всегда надеялись, смогли выжить в революционной неразберихе.  А ещё каким-то образом, хотя на деда приходила похоронка, видимо, потому, что в той страшной мясорубке в битве за Москву тело деда найдено и захоронено не было, он стал числиться пропавшим без вести. 
             После войны бабуля, (мне привычнее так называть мою замечательную бабушку), работала завучем в той же школе, что и до войны. Директор этой школы к которому Бабуля относилась с огромным уважением, делал ей предложение руки и сердца, на что она ответила отказом и сказала, что поскольку нет могилы мужа, она будет всю жизнь ждать его возвращения. Те, кто знали их с дедом говорили, что это была действительно великая любовь…
             Только в конце пятидесятых мою будущую на тот момент бабушку нашёл человек, отсидевший в лагере за пребывание в плену, который рассказал, что видел, как был убит её муж во время немецкой танковой атаки. Именно он поднял ополченцев в эту последнюю для себя и многих из них атаку. Этот мужчина выполнил своё обещание, данное своему политруку перед боем: «Если что - найти жену и рассказать, что и как».
             На доске погибших в залле славы в здании бывшего ВЦСПС есть теперь фамилия моего деда…
             Бабулина сестра, (для меня баба Зина) тоже никогда не вышла замуж, хотя была женщиной очень красивой и интересной, и за ней ухаживали и делали предложение не единожды. Любопытно, что будущий муж её приятельницы по Питерской жизни Верочки, которая фигурирует в главе «Зинаида», будучи известным советским писателем, долго, но безрезультатно сначала ухаживал за бабой Зиной, а потом женился на её подруге юнности Верочке, с которым она его и познакомила. При этом они с Верочкой так и продолжали тесно общаться до самой бабы Зининой смерти.
               А баба Зина хранила верность Сергею Ланскому, не переставая его любить. «Любовь не может пройти. Если это истинная любовь, она навечно даруется богом. Мы с Серёжей обязательно будем вместе в вечной жизни,» - с улыбкой говорила она, а я, глупая и маленькая на тот момент материалистка, не понимала, шутит она, или говорит всерьёз.
             Обе сестры, проработав всю жизнь школьными учительницами, не сговариваясь изменили свои отчества, поскольку быть Серапионовнами в школе было, действительно, не слишком удобно. Смешно, что баба Зина стала Зинаидой Семёновной, а Бабуля была Клавдией Сергеевной. Баба Зина объясняла это тем, что моя бабушка не помнила, что отца Серапиона их мама звала Сёмой. В документах же они остались Серапионовнами.
              У бабы Зины сохранилась в память об их маме серебряная сахарница с инициалами «АЧ» и серебряные ложки столовая – тоже с мамиными инициалами и чайная брата Варлаама, которыми они обменялись на память, покидая отчий дом, когда уезжали учиться в разные города. Сегодня они находятся у нас в семье и до сих пор служат по назначению.
             Я родилась, когда Бабуле было пятьдесят три года. Сейчас я скажу: «всего пятьдесят три». Бабушка была заслуженной учительницей, имея множество других наград, была великолепным учителем и очень любила свою работу, но после того, как я, пойдя в садик, сначала заболела гриппом, а потом и воспалением лёгких, Бабуля ушла с работы и полностью посвятила себя моему воспитанию. Жили мы вместе, а сын дяди Вити, мой кузен Саша, (старше меня на четыре года) называл Бабулю бабой Клавой, поскольку жил со своей другой бабушкой. И мне, насколько я помню, всегда было его немного жаль: его бабушку я знала не очень близко, а свою Бабулю обожала и испытывала своего рода угрызения совести, поскольку Бабуля, конечно, больше времени уделяла мне.
              Мне было с ней всегда безумно интересно. Она была великой выдумщицей, умела делать всё на свете, вкусно готовила, красиво сервировала еду и учила меня всему-всему. Она устраивала для меня настоящий кукольный театр, мы рисовали, лепили, мастерили макеты, шили одежду для кукол. Единственное, что она не умела – вязать, но этому меня научила тётя Тоня, Антонида, её двоюродная сестра, с которой они были дружны всю жизнь. Хотя формально она была для меня троюродной бабушкой, я вслед за своей мамой звала её всю жизнь только «тётей Тоней», точнее «Тётей Тонечкой». Тётя Тонечка была замечательной хозяйкой, и я всегда смотрела на неё с пиететом. Она даже дома всегда была с причёской и на каблуках. А как одевались мои три бабушки - это вообще особая тема: блузки чаще всего белоснежные, или же кремовые, тёмные юбки, или строгие сарафаны, красивые жилетки и почти всегда броши или камеи на шее. Это было всегда элегантно. Ни одна из них даже в старости не носила никаких платков, а лишь скромные и элегантные шляпки. Я слышала выражение «белая косточка», но поняла его несколько позже. Отношения между сёстрами были на удивление тёплыми и трогательными. Обращения к друг друга только «Кланечка», «Зинуля» и «Антошенька». Мне в детстве казалось, что это у всех так, но жизнь, конечно же, скорректировала мои благостные представления об отношениях между родственниками.
              Все три сестры часто посещали музеи, концерты, театры. С Тётей Тонечкой близко дружила известнейшая оперная певица Елена Образцова, что было для неё не таким частым случаем, поскольку Тётя Тонечка перешла в друзья из разряда поклонниц. Я сама заставала Образцову в гостях у Тёти Тонечки в её шикарной, похожей не музей квартире на улице Горького. Ещё помню в этой связи, как тётя Тонечка совсем незадолго до смерти впервые попросила у меня какие-то приличные туфельки без каблуков, чтобы «последний раз побегать по любимому Эрмитажу и послушать что-нибудь в Марьинке». Никаких туфелек «для побегать» у неё никогда не было. Только красивые лодочки. А поскольку размер у нас с ней был очень маленький, ну, и купить что-то было в те времена проблематично, я с радостью поделилась с ней. Тётя Тонечка слетала в Питер за месяц до своей смерти просто побродить по любимым местам. Точно так же, правда без моих туфелек поступила незадолго до смерти и баба Зина. Обе они прекрасно играли на рояле, и иногда в гостях у Тёти Тонечки я имела удовольствие их слушать. «Я была младшая. И меня единственную из девочек не успели выучить игре на фортепиано», - коротко объяснила мне Бабуля.
             А ещё я помню, как она плакала при исполнении вальса «Амурские волны»* . «Почему ты плачешь?»- спросила я однажды. «Я вспоминаю человека, который утонул в Амуре и очень любил эту мелодию»- ответила мне Бабуля. Думаю, эти слёзы были об Отце Серапионе. Расспрашивать дальше я не стала. Мало ли кто утонул в Амуре? Если бы Бабуля считала нужным- она бы рассказала… Впрочем, не факт, что я подумала тогда именно так. 
                Именно Бабуля настояла на том, чтобы я училась игре на фортепиано и даже купила мне инструмент на свою скромную пенсию, которому в нашей маленькой квартирке нашли место не без некоторых сложностей. Все мои друзья и подруги детства очень её любили. Она ставила с нами в школе пьесы «Теремок», «Кошкин дом», «Золушку» (Шварца), и уровень этих спектаклей был так высок, что мы даже побеждали с ними на каких-то городских конкурсах.  А ещё все мои друзья детства очень любили приходить ко мне на Дни Рождения, в том числе потому, что именно Бабуля устраивала из этого удивительные праздники с конкурсами, шарадами, викторинами и интересными призами. Мы ходили с ней в театры, особенно бабуля любила балет, водила она меня и на спортивные секции, а ещё мы бесконечно читали, в том числе и стихи и… пели. Будила меня Бабуля чаще всего какой-нибудь весёлой песенкой типа «Утро красит нежным цветом стены древнего Кремля. Просыпается с рассветом вся советская земля…». От неё же я, насколько помню, услышала песню «Там вдали за рекой» в её оригинальном исполнении, которое разительно отличалось текстом, а также историю появления этой песни. Приведу в сноске полный текст оригинала, который поразил меня в детстве. Но бабушка объяснила мне, что просто конкретное Событие подменили более общим. Меня же поразило, что подвиг тех, кто сражался за царя и Отечество был с точностью до наоборот «перепет»*…
             Я знала по Бабулиным рассказам что родилась она на Дальнем Востоке. Она рассказывала и о жизни в Николаевске-на-Амуре, и в Благовещенске, и в Хабаровске ,(для маленькой меня тогда это было каким-то единым целым, и я никик не предполагала какими огромными расстояниями разделены эти города) но никогда не говорила, кто был её отец. Она умело обходила эту тему, а я к своему стыду, никогда и не интересовалась, видимо в силу возраста. Когда Бабуля рассказывала о праздновании Пасхи, или о том, как они лепили пельмени на Рождество вместе с кухарками и их семьями, и было их человек по двадцать пять на огромной кухне. Я, конечно, немного удивлялась, но относила это на счёт того, что до революции так жили многие. Равно, как и в тех случаях, когда в Бабулиных рассказах фигурировали «детские», «залла», «столовые» и т.п. И я, советская девочка, живущая в крошечной, правда трёхкомнатной квартирке, тоже воспринимала это как простой пережиток прошлого. Зато у нас нет слуг! Мы никогда не обсуждали эти темы с бабушкой. И я даже не знаю, была ли она верующим человеком. В церковь, насколько я знаю, она не ходила, в отличии от старшей сестры Зинаиды, которая часто приезжала из своего села и подолгу жила у нас.
             Баба Зина ходила в церковь, но это как-то не обсуждалось и не комментировалось. «Ну, вот такая у Зиночки странность». Нет. Бабуля не объясняла мне это в таких выражениях, но у меня это находилось примерно в том же ряду, что и бабы Зинины поездки в Елисеевский гастроном с покупкой непременных рябчиков, ананаса, конфеток сливочная тянучка и печенья «Юбилейное». От неё я, кстати, узнала, что имелся в виду никакой не революционный юбилей, а именно это печенье было впервые выпущено кондитерской фабрикой «С.Сиу и Ко» к празднованию трёхсотлетия дома Романовых. После национализации фабрика была переименована в фабрику «Большевик». И ни название, ни само печенье ничуть не претерпело изменений. Переименована, правда, была лишь фабрика. И до сих пор печенье «Юбилейное» благополучно выпускается.  И рябчики, и ананасы стоили недёшево, и Бабуля посмеивалась над этими «Зиночкиными замашками".  «Ешь ананасы, рябчиков жуй», - цитировала Бабуля одного из своих любимых поэтов Маяковского. А самым любимым, во всяком случае мне так казалось, был для неё граф Алексей Константинович Толстой.  Когда в четвёртом классе я начала проходить в школе отечественную историю, – его «История государства Российского от Тимашева до наших дней» с подачи Бабули была буквально с лёта и с восторгом мною выучена. Вообще моя бабушка очень серьёзно относилась к формированию моего литературного вкуса. Но поняла я это, конечно, лишь с годами.  Училась я на «отлично», и уроки со мной Бабуля не делала, хотя общее руководство, наверное, лежало на ней, но вот французский язык вместе со мной она принялась изучать с огромным рвением. (Училась я во французской спецшколе.) Язык у нас преподавался хорошо и серьёзно, но безвозвратно отстала от меня Бабуля в изучении языка только классе в четвёртом. А родители всегда признавали, что мои способности к языкам и рисованию – в неё.
             Родители у меня были замечательные, но можно сказать что всё-таки в основном воспитывала меня именно Бабуля. Воспротивились они лишь её намерению внедрить в моё воспитание исключительно для поддержания осанки и хороших манер за столом еду с книжками подмышками и лёгкой книжкой на голове. Именно так воспитывали детей гувернантки в бабушкиной семье. Жалею, кстати. И баба Зина и Бабуля, и тётя Тонечка до глубокой старости сидели и ходили всегда, словно на них был корсет, и выглядело это очень достойно.
             Я не раз, внезапно зайдя на нашу кухню, заставала Бабулю с бабой Зиной, беседующими о судьбе «потерявшихся в революцию братьев». «Я не верю, Зиночка, что Миша с Варлашей живы. Пора посмотреть правде в глаза», - говорила Бабуля, - «Если бы были живы- обязательно бы нас нашли за эти годы!» А баба Зина начинала убеждать сестру, что братья просто боятся навредить своим появлением. Они обе, кстати не поменяли свои девичьи фамилии, и моя мама с её братом с согласия бабушкиного мужа тоже носили фамилию Черных. Слышала я эти разговоры в начале семидесятых годов, когда в период оттепели в СССР вернулось какое-то количество эмигрантов. И какие же смешанные чувства я испытала, прочитав уже в эпоху интернета, что потомки Серапиона Амурского вернулись на Родину в конце шестидесятых годов и проживают в Новосибирской области. Это могло означать только, что или оба сына Отца Серапиона, или кто-то один выжил и, скорее всего, имел семью, живя за границей. Но информация эта буквально промелькнула, и больше я не смогла найти даже эту запись. Но успела, переслать её кузену. Видела её и моя четвероюродная сестра знакомство с которой для меня – почти чудо. Но об этом в следующей главе.
             А пока я фиксировала на краю своего детского сознания постоянные разговоры бабушек об их пропавших братьях, воспоминания о родителях и кузинах из Хабаровска по материнской линии, тех самых загадочных для меня Гути, Кати и Геллы, с которыми они, кстати, поддерживали общение всю жизнь. Точнее, с детьми кого-то одной из них, одну из которых звали Люсей, потому как две другие умерли во время войны. Всё, что я изложила в первых четырёх главах романа я знаю из этих долгих разговоров сестёр, которые они вели непременно за чаем сливан* , который очень пугал меня своим составом, и попробовать который им так и не удалось меня убедить, как, впрочем, и рябчиков. (Дети зачастую консервативны в своих вкусах). В воспоминаниях детства о бабе Зине остались ананасы, конфетки тянучки, приготовление салата Оливье под их руководством по их семейному рецепту непременно с крабами или креветками, и очень красивая и необычная игрушечная белка, которая была прислана бабой Зиной на мой День рождения по почте в деревянном ящике, в котором она у меня впоследствии и жила. А ещё, как ни странно, запах керосина, который я, видимо, впервые унюхала у неё на общей кухне, когда мы с папой приезжали летом к ней на велосипедах в село Верхнее Мячиково. Жили мы в это время вместе с Бабулей и моим кузеном Сашей на большой и красивой даче тёте Тонечки, поскольку муж её был академиком, и эта шикарная по тем временам дача в «Отдыхе» летом объединяла нас всех. Было мне в тот приезд к бабе Зине четыре года…
              Баба Зина умерла у нас дома, поскольку уже не могла жить одна, и последние годы мы взяли её к себе. Мне было всего девять лет. Когда умерла Бабуля- тринадцать. И только это извиняет мою глупость. Я никогда не расспрашивала бабушку про её отца. Ужасно об этом жалею. А она никогда не обмолвилась о том, кем он был, и о религии у нас в семье разговоров не велось. На Пасху, впрочем, как и в большинстве семей Бабуля красила яйца, причём каждый раз мы с ней как-нибудь экспериментировали в плане покраски, и делала очень вкусную пасху. На Рождество мы всей семьёй лепили вкуснейшие пельмени по её рецепту и делали крошечные пирожки с мясом и капустой, зачастую привлекая к этому процессу моих друзей и подруг. Это, как я понимаю теперь, была традиция семьи Отца Серапиона. Вроде бы, мы были атеистами, хотя, и Бабуля и мой папа были крещённые фактически по рождению. Я же крестилась уже лет в шестнадцать…
             Однажды, живя у нас в зимние каникулы баба Зина вдруг сказала: «Кланечка, а ведь Алинка в честь нашей мамы себя сама так назвала. До меня только что дошло». Я заинтересовалась и выяснила, что мою прабабушку Александру Отец Серапион называл Алей, а я, будучи совсем маленькой, не выговаривая своё имя полностью тоже дала себе такое самоназвание. С тех пор и дома, и близкие друзья, и соседи долгое время звали меня Алей. Помню, тогда меня тоже удивило такое совпадение, и я удивилась, почему об этом мне не говорила Бабуля. Но дело в том, что она плохо помнила свою маму. Также от бабы Зины я узнала, что их мама заразилась туберкулёзом, посещая больных, занимаясь благотворительностью. «Не знаю, в чём был здесь божий промысел,» - сказала мне баба Зина. Я уж тем более не знала. Бабуля же эту тему никогда со мной не поднимала.
             Моя Бабуля была большим оптимистом. Она никогда ни на что не жаловалась. Не будучи человеком хорошего здоровья, перенеся множество серьёзных операций, единственное, на что она сетовала в старости, это на то, что её подвели глаза, и она не может читать в том объёме в котором хотелось бы. А читала она буквально ночи напролёт. Достоевский, Гоголь, Чехов, Куприн, все Толстые, Бальзак, Гюго, Некрасов, Маяковский- собрания сочинений этих писателей стояли в её комнате и читались, по-моему, не по одному разу. «В старости есть огромное преимущество, - смеялась Бабуля, - Старческая бессонница - это дар божий. Мне на всё, наконец, хватает времени!»
             Признаюсь, что вложила в уста маленькой Кланечки фразу, которую произнесла именно я о том, что не могу пообещать не грубить, поскольку жизнь долгая и т.д. Это в три года заявила Бабуле я, и она сказала, что испугалась, что меня «завоспитывала». Но с высоты прожитых лет могу сказать, что воспитывала она меня действительно хорошо и правильно, и я за очень многое в моей жизни благодарна именно ей, моей замечательной Бабуле.
             Сегодня её день рождения. Я была у неё на могиле.  Сто десять лет со дня её рождения. Дожить, пожалуй, нереально, но мне совершенно некстати вспомнилось, как праздновалась в СССР сто десятая годовщина со дня рождения Ленина.  Как нам вдалбливали в голову дурацкие лозунги типа: «Ленин жил, Ленин жив, Ленин будет жить!». А мне было смешно и странно, как можно так говорить о человеке, жившем аж сто с лишним лет назад?!  А вот, вспоминая о моей Бабуле, я понимаю, что это совсем не так уж и давно. И в моей душе она жива и по сей день. Выходит, действительно человек жив, пока его помнят. (Не имею в виду Ленина).
             На памятнике на могиле моей бабушки есть надпись: «Ты всегда думала о нас и никогда о себе» и подпись: «сестра, дети, внуки». Трудно точнее определить то, как жила моя бабушка. Я в силу возраста не принимала участие в решении того, что будет написано на её могиле, но согласна с этими словами полностью. И, теперь, анализируя ситуацию, будучи уже взрослым человеком, я понимаю, что, не рассказывая о своём происхождении, она, конечно, боялась не за себя, а как всегда - о нас всех. Не хотела проблем для нас, пережив несколько волн гонения на Церковь ,наверняка, всякий раз замирала, заполняя пункт о происхождении  и о родственниках за границей не из страха за себя, а из неприятия  вранья и беспокойства о нас.   Писать о Бабуле я могла бы ещё очень много, но перейду непосредственно к отцу Серапиону, а точнее, к тому, что у меня в жизни оказалось связано с ним.

СЕРАПИОН  ЛЕОНТИЕВИЧ  ЧЕРНЫХ

            Считаю нужным коротко изложить здесь то, что нашла о своём прадеде на просторах интернета: протопресвитер Серапион Леонтьевич Черных (ныне Серапион Амурский) родился в 1873 году в Тауйске  в семье потомственных священнослужителей и по отцовской, и по материнским линиям, (по матери род Маминых). В двадцать лет стал священником Хабаровской причетнической школы, в том же 1893 году был приписан к Иннокентиевскому храму Хабаровска. Затем преподавал в кадетском военном училище.
            В 1901 году путешествовал по Японии и Забайкалью, осуществляя миссионерскую  деятельность. С 1902 года был председателем Нижне-Амурского отделения Благовещенского епирхиального училищного совета, являясь священником Успенского собора Хабаровска.  Был также благочинным церквей десятого участка и преподавателем Закона Божия в Хабаровском техническом железнодорожном училище.
           В Успенском соборе он прослужил до февраля 1904 года. Проживал с семьёй в собственном доме по Лисуновской улице на Артелерийской горе. В августе 1896 года в доме Отца Серапиона отстанавливался преосвяшенный Макарий, епископ Камчатский, с которым Серапиона связывала давняя дружба, который прибыл в Хабаровск для освещения домовой церкви в честь мученника Сергия Римлянина.
          Затем Отец Серапион был переведён в Благовещенск, а с 1905-ого года уже в сане протоиерея был назначен настоятелем Николаевского собора в Николаевске-на-Амуре.
           Во время Первой мировой войны активно участвовал в работе областного отделения Николаевского района и Сахалина Комитета Великой Княгини Елизаветы Фёдоровны. Комитет занимался благотворительной деятельностью: помощью семьям лиц, призванных на службу и потерявшим кормильцев.
           В 1916 году был награждён орденом Святой Анны 2-ой степени.
            Был арестован и казнён ворвавшимися в город красными партизанами, уничтожавшими семьи по списку, на основании письма первых лиц города с просьбой о защите золотого запаса, хранившийся в Николаевске. «Протоиерей Серапион Черных во время освещения вербы под Вербное воскресенье был утоплен после заточения в тюрьме и зверских избиений в понедельник Второй седьмицы Великого Поста 1920-ого года»*
            По версии же Михаила Польского «протоиерей Серапион Черных принял мученическую кончину 22 марта (4 апреля) 1921 года. На Вербное воскресенье в Николаевске-на-Амуре в облачении брошен в бухту.» *
             А у известного краеведа Анатолия Жукова читаем: «Был он зверски истреблён в Николаевске-на-Амуре партизанами анархиста Тряпицына. Когда его убивали на льду Амура, пасмурное небо разверзлось, и луч солнца упал на терпильца. Злодеи побросали оружие и разбежались. Китайцы добили священника, они верили в других богов.»
             Протопресвитер Серапион Леонтиевич Черных канонизирован на Архиерейском Соборе РПЦЗ в 1981 году как Серапион Амурский.
             То, что отцом моей бабушки был протопресвитер Отец Серапион Черных я узнала только после смерти моей бабушки от её двоюродной сетры (Тёти Тонечки). Она пригласила нас с мамой к себе и долго и подробно рассказывала всё, что знала на эту тему. А ещё Тётя Тонечка рассказала нам, что всю жизнь не соглашалась с сестрой в том, что она скрывала всё от нас, и что она «грозила Кланечке, что расскажет всё, если та умрёт первой». Вот так случай распорядился нашими знаниями об истории рода. Но, возможно, это был не случай….
             Сестра пережила Бабулю лет на пять, но только на поминках её дочери, моей любимой тёти Эллы, лет через десять после смерти Тёти Тонечки, я с удивлением узнала, что по линии жены Отца Серапиона в нашем роду была дочь шамана предположительно из племени орочей. Её фотография уже в пожилом возрасте в национальном костюме хранилась в альбоме у тёти Тонечки. И была она Бабулиной прабабушкой. На ней женился купец первой гильдии, бабушкин прадед. Интересно, что в лице бабушкиной мамы, внучки этой дочки шамана не было уже ни одной восточной черты. Фотография их мамы хранилась у бабы Зины и перешла в нашу семью после её смерти наряду с серебряной сахарницей с её инициалами и ложкой с инициалами их брата Варлаама Черных, который баба Зина сохранила при всех своих переездах и мытарствах. Фотография была сделана в тот же день, когда вся семья фотографировалась в 1912-ом году в день, когда восьмилетний Миша (из первой главы) стоял в углу. Известие о дочери шамана нас с мамой несколько шокировало, но зато стало понятно, откуда у моей бабушки, у одной из всей семьи были такие восточные, иссиня-чёрные, очень толстые и прямые волосы.
              А ещё мы, листая семейный альбом Тёти Тонечки, вдруг наткнулись на фото моего двоюродного брата Саши Черных (сына дяди Вити). Но, чудесным образом брат был одет в дореволюционную военно-морскую форму. Сходство было настолько сильное, что мой муж первый произнёс: «А что тут делает Сашкина фотография? И почему он в форме? Пробы что ли какие?». (У нас дома хранились Сашины фотографии с каких-то его кинопроб.)  Но фотография была однозначно старинной, и на ней даже стоял год. Тогда мы все, конечно же, вспомнили сходство портрета предка Хьюго Баскервиля с сэром Степлтоном из «Собаки Баскервилей» и задумались о причудах генетики. К сожалению, имени на фотографии не было, но было понятно, что это один из братьев мамы моей Бабули, т.е её родной дядя.  Получалось, что внешне мой двоюродный брат повторил своего двоюродного прадеда. Наверное, это совершенно нормально. Но мы все были под впечатлением. Тётя Тонечка когда-то при мне говорила, что Саша похож на её дядю, но мы как-то не особо обратили на это внимание. Альбом мы при её жизни, к сожалению, никогда не смотрели…
             Фотографии Отца Серапиона ни у бабы Зины, ни у Бабули не сохранилось. Баба Зина в своё время, уезжая в Петербург, взяла с собой фотографию умершей матери. Отец Серапион тогда был жив. А когда случились страшные события в Николаевске в двадцатом году, и Клавдию спасли и увезли из города их работники, никто не взял из дома никаких вещей и фотографий. Дом Отца Серапиона был разграблен, а потом национализирован. Единственная крошечная фотография Клавдии в возрасте пяти лет, вырезанная из общей, на которой, как потом оказалось, была рука Отца Серапиона – была отдана ей мамой тёти Тони. Остальная часть фотографии была уничтожена. Родственники боялись репрессий и, естественно, небезосновательно.
             Оба родных брата Отца Серапиона и Серафим, и Александр погибли. В двадцать втором году на Оле, где служил в церкви священник Серафим Леонтьевич Черных, когда отряд  белобандита есаула Бочкарёва бесчинствовал и грабил город Отец Серафим заступился за свою паству, за это в него выстрелил один из бандитствующих. Серафим был ранен, и через три дня скончаля от гангрены. Серафиму на момент гибели было сорок восемь лет. Серапиону - сорок семь. Будучи погодками, братья оказались таковыми и по отношению к смерти….
             Другой младший брат Отца Серапиона Алесандр Черных, всю жизнь служивший в Тауйской церкви и пользующийся необыкновенной любовью и уважением прихожан, в тридцать восьмом году был обвинён в контрреволюционном заговоре и шпионаже в пользу японцев.  Арестовали его в доме матери. При обыске у него дома обнаружили шкатулку с обрывком японской газеты. Из неё была сделана выкройка для варежки. Это стало достаточным для вынесения приговора к высшей мере наказания. Двадцать седьмого марта 1938 года Александр Черных был расстрелян. Семьи у Александра не было. Всю свою жизнь он посвятил служению Богу, при этом занимался духовным воспитаним детей брата Исайи, тоже всю жизнь прослужившего в церкви.
            Но узнала я об этом только познакомившись со своей четвероюродной сестрой, уже будучи совершенно взрослым человеком. Сестра Наталья много лет посвятила изучению истории рода Черных, и я сначала наткнулась в интернете на её статью и фотографию Отца Серапиона, его супруги и их четверых детей.  В семье Натальи, которая является правнучкой родного брата Отца Серапиона Исая, эта фотография хранилась, естественно, целиком. Сам Исай тоже был церковнослужителем. Наталья же со своей мамой жили в Магадане, бабушка (дочь Исайя) оставалась жить в Тауйске но по-возможности помогала воспитывать внучку (бабушку Натальи). И в Магадане история про то, что при несостоявшемся расстреле Отца Серапиона над его головой засветился нимб передавалась из поколения в поколение. А дыма без огня, как известно, не бывает. Но сама история моего знакомства с Натальей заслуживает отдельного изложения.


       
           -  Мариш, я в растерянности. Я не понимаю, как писать о том, что у меня с Отцом Серапионом связано, чтобы меня не посчитали сумасшедшей. Ну, ладно. Пусть не в таких сильных выражениях, ну, странной.
- Подожди. Во-первых, кто тебя такой посчитает, если ты на конкурс пишешь, то там как раз многое про чудеса…
- Ну, у меня же не всё чудеса. Хотя… Ну, да. Это вопрос точки зрения.
- Вот. Я о том и говорю. И потом, ты опять как самый распоследний атеист рассуждаешь.
- Ну, ты прямо так говоришь, будто «атеист» – это ругательство! А сама ведь была!
- Была, конечно. Хотя, я про себя толком и не помню. Родители даже не понимаю были верующими, или нет.
- А знаешь, мне когда-то понравилась мысль о том, что непримиримые верующие и непримиримые атеисты очень близки в своих мировоззрениях.
- В смысле? Как это близки?
- И те, и другие совершенно уверены в отношении существования Бога. Но только одни без тени сомнений верят в его наличие, а другие с тем же пылом - в его отсутствие.
- А-а-а. Понятно. Ну, в каком-то смысле правильно.
- Да, вообще правильно. А если серьёзно, то мне больше всего близка точка зрения Блеза Паскаля о том, что есть Бог, или нет при жизни нам доподлинно узнать не дано, «… так лучше давайте верить, что он есть, потому что, если его нет, - мы ничего не теряем, а, если есть- то рискуем потерять вечное блаженство». Но это я любила цитировать, когда была закоренелой атеисткой.
- Да, разумная, но какая-то уж очень приспособленческая позиция.
- Ага. И немного страусиная какая-то….
- А теперь-то ты кто? Как ты сама себя идентифицируешь? - в голосе Марины совсем не чувствовалось насмешки.
- А теперь я сомневающаяся. И очень жалеющая, что меня с детства не приучили жить в вере. Так, наверное, проще. Хотя, кто сказал, что нужно «проще»? Наверное, нужно самому работу проделать и прийти к пониманию…
- Ну, это я не знаю. Ведь крестить положено в детстве и в церковь – с детства.
- Вот и непонятно. Как-то умом, вроде, понимаешь, что нужно прийти самому. А если задуматься- то…
-То непонятно, - было слышно, что подруга засмеялась.
- Мы с тобой разговариваем, как два отъявленных неофита, а ты-то, вроде, у нас верующая?
- Да, вроде, не «вроде»- Марина опять засмеялась.
- Ну, да и литературу, вроде, нужную читаешь, - продолжила Алина, только по форме поддержав получившийся каламбур. Но я сейчас не о литературе. Это мы с тобой уже обсуждали.
- Да, уж…
- Я - про Отца Серапиона и про всё, что с ним связано у меня получается…
- Да, и про то, что тебя примут за чокнутую, но это неправильно. Ты напиши, а судить не тебе.
-Так мне линейно что ли эти вещи описывать? Я как-то не пойму. Я же сначала ничего такого не думала и не чувствовала. Это только по совокупности, как бы, и со временем.
- Ну, именно так тогда и излагай.
- Так это же целая моя жизнь!  И это тогда не про Серапиона Амурского получится, а как я пришла к вере, точнее иду…
- Ну, так это тоже интересно.
- Это, если бы я была публичным человеком, а так..
- Да, почему?
- Потому! Каждый как-то в жизни сомневался, шёл к вере, и что же это всем должно быть интересно?
- Ну, понятно, что не так… А ты напиши, чтобы интересно и свяжи с Отцом Серапионом.
- Так у меня так и получилось! Только я как-то не понимаю, как это классифицировать. Ведь не тянет всё на чудеса. Это скорее, совпадения, знаки, ну, и странности…
- Странные совпадения, - подсказала Марина. – А тебе зачем классифицировать-то? Не твоя забота. Ты изложи. Это же, интересные факты, как ни крути. Иногда вокруг одного подобного факта, да и то - с большей натяжкой целая повесть. А у тебя их много!
- Да, изрядно, - задумчиво произнесла Алина. - Но я не все изложу, а то совсем мозаика будет, и правда много о себе придётся.
- А это уже другая книжка, дружок, - Марина слегка изменила голос, намекая на чтеца детских сказок на радио.
- Как, Мариш, я тебе благодарна, что ты меня слушаешь и поддерживаешь, а я, как бы, свои сомнения вслух проговариваю! И ты даже серьёзная такая. Ты, кстати, когда на тему веры говорим вообще не шутишь. Прямо чудно.
- Сама в шоке! -засмеялась подруга. – Но, если серьёзно, - я вижу в твоей книжке большой минус.
- Один всего? - Алина улыбнулась.
-Ты слушай, я серьёзно. У тебя очень мало о самом Отце Серапионе. О его деятельности, о жизни его, манерах…
Алина перебила подругу: «Мариш, ну, это же позиция! Не могу я ничего про него домысливать, или придумывать. Не хочу и права не имею! Я именно так ощущаю».
- Ну, так и зря. Книга-то должна быть именно про него.
- А вот ты бы взялась про Иисуса Христа писать свою книгу? Ну, ладно. Это вопрос, понятно, риторический. Хотя про Христа известно в тысячу раз больше. А для меня – писать о Серапионе –что-то сродни этому.  Нельзя здесь ни выдумывать, ни додумывать. И ведь я по крупицам информацию собирала и её буквально гомеопатическими дозами внедряю в повествование. Вот когда о себе уже пишу, то там, - как чувствую, а когда про его детей, - то просто его присутствие в их жизни, буквально штришками.
- Да, я заметила, но по мне-мало.
- Но ведь я описала всего по одному дню из жизни каждого из детей. Больше упоминаний Отца Серапиона за отдельно взятый день - было бы уже неестественно, но главное, я ни одного факта, или момента про него не выдумала. Мне что было писать, что они все молились, а на ночь он их, заглядывая в их комнаты, крестил при свете свечи, а они уже спали и не видели, если поздно приходил?
- Вот, вот! Что-нибудь такое нужно тоже, - подхватила Марина.
- Да, нет, Мариш! Это банально и, вообще говоря, естественно. Понятно, как жили в доме священника. Все молились, все верили, все соблюдали посты, а вот какие-то человеческие черты, мысли и поступки детей, атмосфера в доме, на мой взгляд, важнее в данном случае….
- Ну, хозяин- барин. Ты пиши, конечно, как пишется, без оглядки на то, что кто хочет увидеть- согласилась подруга. – Судить-то, в конце-концов, читателю. Может, это кого-то как раз и больше к вере подвинет.
- Подвигнет? - улыбнулась Алина.
- Не придирайся! Подвинет - тоже хорошо. Потому, как человеку глубоко верующему это и так известно и вовсе не важно, наверное.  Только кто ж тебя к этому читателю при таком раскладе пустит?
- Добрая ты!
- Я, деточка, реалист и долго на этой бренной земле влачу своё существование, - прошамкала Марина голосом древней старушки.
- Дурында ты! - произнесла Алина с нескрываемой любовью в голосе.
- А сквернословие, милочка моя, - тяжкий грех!
- Дурында и есть. Но любимая дурында! А это всё меняет!! Или как? Я опять неправа?
- Права, права! О умнейшая из умных и мудрейшая из мудрых! Только не вздумай впасть в прелесть! - произнесла Марина. Так плохо, что никак не сделают пока, чтобы по телефону можно было обняться!
- Так можно же друг друга видеть уже, - возразила Алина.
- Ну, это же жалкое подобие. Ну, как икона намоленная и её фотография.
- Вот у тебя пример?!- поразилась подруга.
- Но доходчиво же!
- Да, пожалуй… А знаешь, я вот ещё что подумала: Хорошо, что ты не пьесу пишешь.
- В смысле, «не пьесу»? - ошарашено спросила Алина
- Ну, по любому, у тебя не случится ситуации: - Публике не нравится ваша пьеса!
                - Откуда вы знаете? Зал ведь пустой!
- Вот ты добрая подруженька!
Обе захохотали и как обычно на «раз, два, три» повесили трубки.


                СОВПАДЕНИЯ, ЗНАКИ, СТРАННОСТИ - ОНИ ЖЕ ЧУДЕСА  И ДУХ ДОМОНОСОВА
               
             Будучи пионеркой, а потом комсомолкой, я, если честно, никогда не задумывалась о вопросах веры. В церкви заходила из любопытства. Бывая летом в пионерском лагере, расположенном под Сергиевым Посадом (тогда Загорском) я частенько во время наших экскурсий в Лавру слышала злобные шипения, а то и проклятия бабулек по поводу того, что у нас или юбки слишком короткие, или брюки у девочек. Симпатии к Церкви это как-то не добавляло. При том, что наши вожатые, не желая оскорблять чувства верующих, говорили нам покрывать голову платками. Но всё равно всё-то у нас было не так. Грустно, но именно такого рода ревнители веры буквально отбивали всякий интерес к ней. В том же пионерском лагере зачастую практиковались подобия спиритических сеансов, но, поучаствовав однажды в подобном действии, я, поняв, что это полное «разводилово» и сговор нескольких зачинщиков, казалось бы, навсегда потеряла к нему интерес.   Но однажды я опять- таки приняла участие в подобного рода сеансе, который инициировал человек, который в этом кое-что понимал, похоже, больше тех пионеров-любителей.
              В десятом классе мы компанией из восьми одноклассников поехала на зимние каникулы на дачу к моей подруге Кате.  Из взрослых с нами был её папа. От Кати я знала, что её бабушка по папиной линии в своё время увлекалась спиритизмом и тому подобными вещами. И вот ближе к ночи, видимо, желая нас развлечь, Катин папа предложил нам заняться спиритизмом. Все, конечно, были «за». Огромный, круглый стол под оранжевым тряпичным абажуром, треск печи-камина, свечи…и шесть пар горящих глаз, принадлежащих неокрепшим головам и умам романтичных барышень, и двух юношей, почти все из которых готовятся к поступлению в МГУ. Вырезали из бумаги буквы, наклеили стрелочку на тарелку и, замирая от нетерпения, вызвали дух не кого-нибудь, а самого Ломоносова. Руководил всем этим папа подруги, и ощущение было удивительное. То, что происходило, не казалось шуткой или «разводом».
            Сначала мы спросили, поступит ли Катя в МГУ. «Дух Ломоносова» дал утвердительный ответ. По накатанной узнали участь ещё двух девочек. Один ответ обрадовал, другой огорчил, а дальше почему-то решили спросить, как будут звать моего будущего мужа. Причём, точно помню, что это была не моя идея, но, почему-то эта тема была сочтена интересной и актуальной, и «дух Ломоносова» стал побуквенно называть имя моего суженного. Буквы последовательно сложились в имя «Кирилл». И всё бы ничего, но всех нас постигло сильнейшее разочарование. Дело было в том, что ни одного Кирилла, ни в классе, ни в нашей школе, ни среди моих знакомых не было. Для нас десятиклассников более естественным и значительно более интересным была бы ситуация, назови «дух Ломоносова» имя кого-то из моих воздыхателей, ну, или, на худой конец, просто знакомых. Как сейчас помню, что разочарование было настолько сильным, что мы потеряли интерес к самому сеансу и решили ложиться спать.  Я же запомнила имя тоже в виду того, что это казалось каким-то недоразумением. Да, и имя мне, честно говоря, совсем не нравилось.
             Этот случай, конечно, забылся. А вспомнила я его уже много лет спустя уже будучи замужем, при разговоре о спиритизме. Мужа моего зовут…. Кириллом, и имя мне уже давно нравится. А те две одноклассницы, кроме поступившей Кати, действительно в соответствии с  предсказанием - одна-таки поступила в МГУ, а вторая очень серьёзно заболела в конце десятого класса и поступать не стала.
             Я тоже долго считала это забавными совпадениями и не стала бы рассказывать об этом на страницах данной книги, если бы не наткнулась, кстати, совершенно случайно на книгу Архимандрита Тихона (Шевкунова) «Несвятые святые и другие рассказы» издательства Сретенского Монастыря.Увидела я эту книгу на тумбочке в спальне у нашего друга, у которого в доме мы некоторое время жили. Интересно. Что мсам он эту книгу не читал, хотя она у него лежала сверху. Другу её кто-то подарил. Но он никак не мог сподобиться её даже пролистнуть. И вот вдруг она попалась мне на глаза, и я её с интересом прочитала.  В этой книге уважаемый священнослужитель рассказывает о том, как ещё не будучи человеком воцерковлённым, он вместе со своими товарищами много раз принимал участие в подобных спиритических опытах, и что под руководством своей преподавательницы зарубежного искусства они «устанавливали особую связь с какими-то непостижимыми для нас, но совершенно реальными существами».*  От «духа Сталина» они узнали, кто будет править после Андропова, впервые услышав имя Михаила Горбачёва. Беседовали они с духами Гоголя, Наполеона, Сократа.  Последствия и страх, вызванные этими контактами в том числе и привели их в лоно церкви.
                ЭКСТРАСЕНСЫ
             Этот же факт даёт мне основание упомянуть и о моём общении с экстрасенсами.  Оговорюсь, что я никогда не озабачивалась их существованием, и относилась примерно, как к существованию иноплетян.  Но так сложилось в моей жизни, что в очень тяжёлую для меня минуту мой близкий друг сам повёз меня к экстрасенсше, которая не только увидела мои проблемы, но и смогла мне помочь. Жила она в Рязани, и приятель буквально насильно повёз меня туда рано утром, взяв день отгула.  Нет, она ничего не колдовала, никого не привораживала, она просто сняла мне очень странные боли в ногах, природу которых не могли объяснить врачи после самых серьёзных обследований. То, что она про меня «видела» впечатляло, конечно, очень сильно, это были совершенно конкретные и не самые обычные, но я постаралась объяснить это совпадениями. Так мне было проще и, соответственно, понятнее.  «Хорошо, что вы сейчас ко мне пришли,»- сказала экстрасенс - ещё бы немного и ноги бы отнялись. Вам на смерть сделано, но Ангел Хранитель у вас сильный». Понятно, как я тогда к этому отнеслась, но была готова, что она меня «подсадит» на приходы к ней. «А когда к Вам в следующий раз приходить?» - спросила я больше из вежливости, воспринимая это как визит к врачу. «А зачем вам ко мне приходить? Я с вас всё сняла»- ответила экстрасенс. Скажу честно, на следующее утро, лёжа в кровати я, буквально, молилась, чтобы ноги опять заболели, и тогда бы весь этот визит оказался полной ерундой, но ноги больше не болели. Никогда.
             Второй раз я попала к другой экстрасенсше уже по собственному желанию, увидев под входным ковриком землю, а в резиновой прокладке входной двери – большую иголку. Не то, чтобы я верила во все такие вещи, но пылесося под ковриком и увидев землю и через минуту иголку, вспомнила, что говорила предыдущая экстрасенс: Меня пытается устранить девушка, положившая глаз на моего мужа. Вот так незамысловато. Подруга, услышав о моих находках, велела идти в церковь и заказывать молебен Киприану и Устинье, но я как-то не была на тот момент готова к этому не самому сложному действию. А придя на следующий день в спортзал, услышала в раздевалке буквально над своим ухом разговор двух незнакомых мне женщин, одна из которых очень хвалила экстрасенса, которая помогла ей, когда её пыталась сжить со света соперница, оказавшаяся её соседкой.  «Она по образованию врач и вообще человек очень приятный,» - говорила она своей приятельнице. Я извинилась за невольное подслушивание и попросила дать мне телефон этого экстрасенса. Женщина дала мне свой домашний, поскольку телефон экстрасенсши был записан у неё в домашней телефонной книжке. Вскоре, получив телефон, я уже сидела перед врачом- экстрасенсом. Женщина действительно производила очень приятное впечатление. Она попросила меня не думать ни о чём, а читать про себя стишок, или петь песенку, иначе она может увидеть не что происходит, а мои мысли по этому поводу.  Рассказав много подробностей из моей жизни, она, ещё поразила меня, спросив, не было ли у меня немотивированных подъёмов температуры три раза за последний год. И назвала месяцы. Действительно, три раза за год у меня вдруг поднималась температура до сорока градусов. При этом ничего не болело.  На следующий день температура приходила в норму. Я хорошо помнила, когда это случалось, поскольку один раз это было на даче, когда к нам на следующий день приезжали гости, и я, боясь всех заразить, самоизолировалась, второй, когда мы с мужем, сыном и друзьями поехали отдыхать и третий – первого сентября. Проводив сына в школу, я почувствовала, что у меня температура, и поскольку это был уже третий раз, я решила разобраться в происходящем и вызвала на дом забор анализа крови. Мне взяли венозную кровь и оставили бланк, который я должна была заполнить показаниями после их звонка мне.  Анализ был с грифом «CITO», и позвонили мне часа через три. Я приготовилась записывать циферки, но звонящий сказал мне, что скорее всего мои анализы перепутали, поскольку там нет ни одного отклонения показателей от нормы, а при температуре сорок, (о чём где-то имелась отметка) это было невозможно. Мне было предложено пересдать анализ бесплатно. Следующий анализ до сотой доли совпадал с предыдущим. «Нет, это был ваш же анализ, но тогда непонятно, как у вас могла быть высокая температура», - сказали мне, позвонив второй раз. Естественно, что этот случай мне тоже запомнился. Экстрасенс же сказала мне, что соперница делала мне заговоры на смерть, и именно в эти дни у меня поднималась температура.  Ещё она опять сказала мне про моего сильного Ангела-Хранителя, благодаря которому я осталась жива. Я в очередной раз пропустила это мимо ушей, равно, как и её настоятельную рекомендацию сходить в пять, или семь церквей за один день и заказать молебны Киприану и Устинье. «Только так можно отвести беду от вашего мужа, который в отличии от вас не защищён и будет, как минимум, сильно болеть, а дальше предсказать даже не берусь, но вижу большую опасность», - сказала мне экстрасенс. Я в церкви тоже не пошла, но, когда муж через пару месяцев действительно стал сильно болеть, испугавшись, в три церкви всё-таки сходила. Вот такие странные полумеры сомневающегося уже не атеиста…
             Третий раз я оказалась у экстрасенса уже в ситуации, когда мне нужно было принимать очень серьёзное решение, которое я на тот момент ни сердцем, ни мозговым усилием принять не могла. Точнее, могла, наверное, но решила подставить себе костылик в виде совета экстрасенса. Понимаю теперь, что логичнее было бы помолиться и попросить вразумить, но что сделано, то сделано. И ведь именно это по- совокупности, вот таким неоднозначным и окольным путём и привело меня к сегодняшнему пониманию мироустройства.
             То, что, открыв почту, накануне дня, когда мне предстояло принять, наконец, и озвучить своё решение, я увидела рекламу салона победителей «Битвы экстрасенсов на ТНТ», я восприняла как знак. Не буду делать никому рекламу, но скажу, что визит к экстрасенсу сильно меня впечатлил: Экстрасенс начала со слов: «Я вижу, что у Вас есть очень сильный Ангел-Хранитель. Это ваш родственник по маминой линии. Он занимал высокий церковный чин и был утоплен врагами церкви. Я вижу лёд на воде. Это- большая река». При первых словах про Ангела- хранителя я уже привычно подумала, что это самое простое и банальное, что, наверное, можно сказать любому. «По линии мамы»… Это уже попадание пятьдесят на пятьдесят. «Высокий церковный чин». Совпадение? «Утоплен». Ещё одно? А как насчёт льда на реке? А не много ли этих совпадений? Впечатляло, но не убеждало. Ещё она сказала мне, что мой близкий родственник чуть старше меня тоже по маминой линии ныне живущий очень переживает за меня и помогает в том числе на энергетическом уровне. Я сразу поняла, что речь шла о моём двоюродном брате Александре.  А убедило, то, что экстрасенс, видя меня первый раз в жизни, рассказала всю мою жизнь и волнующую меня в тот момент проблему со всеми мелкими подробности, слово в слово цитируя некоторых участников ситуации. Хотя «убедило», наверное, слово в данном случае не очень подходящее. Здоровая часть моего мозга, (она же, видимо, материалистически ориентированная) отказывалась воспринимать происходящее. А добили, как водится, мелочи: Экстрасенс сказала, каким именем называет меня муж. И это не «зайка», не «киска» и даже не «рыбка». Это действительно очень нестандартное именование для жены.
             «Я вижу у Вас второй брак, но от мужа уходить не советую», - к этому сводился совет экстрасенса. Я чувствовала себя полной дурой, отдавшей за такой странный совет немалые деньги. В голове был полный сумбур. И, конечно, было непонятно, а откуда все эти невероятные совпадения. И вдруг на мой мобильный раздался звонок от брата Саши. «Алин, ты зачем опять к экстрасенсу ходила? Ничего она тебе не скажет такого, что бы ты сама не знала. Всё у тебя будет хорошо и никакого второго брака!»
- Да, я вообще ничего не поняла. Она сказала. Что видит второй брак, но от мужа уходить не нужно, - выдала я с ходу то, что никак не укладывалось в голове.
- Ну, это просто у неё аберрация произошла, она ваше воссоединение после разрыва приняла за второй брак, который будет долгим и счастливым. Она же так сказала? - ответил Саша, как будто тоже присутствовал при моём общении с экстрасенсом.
И в этот момент до меня дошло, что ни ему, ни кому бы то ни было я не говорила о своём визите и даже о намерении пойти к экстрасенсу.  – А ты откуда знаешь, что я у неё была?
- Алин, я ж тебе говорил, что могу на тебя настроиться и тоже многое вижу.
Да, действительно, мой двоюродный брат обладает уникальными способностями во всяком случае в отношении меня, но я как-то старалась не особо над этим задумываться. Ну, изотерикой интересуется, ну, умеет медитировать, ну, жил в Индии и в Тайланде с монахами, ну, умеет находить пропавшие машины и лечить на расстоянии, ну, лично знаком с Шри Матаджи Нирмала Деви.*  Ну, видит брат всё, что у меня в жизни происходит и произойдёт. Ну, с кем не бывает! Всё- таки у нас в роду, как оказалось и шаманы были… В моей бедной голове был полный винегрет.
             К теме экстрасенсов добавлю ещё один интересный и немаловажный, с моей точки зрения, эпизод: Видя моё сложное душевное состояние, уже другой наш с мужем общий знакомый, человек верующий и часто ходящий в церковь тоже не вполне с моего согласия, решив мне помочь, записал меня на беседу с батюшкой, которого считал человеком очень умным и проницательным. Я просто недостаточно активно сопротивлялась, и Игорь (смешно, но и первого моего друга, повезшего меня в Рязань, тоже зовут Игорем, как почему-то зовут Татьянами всех упомянутых экстрасенсов, но это уж точно просто забавные совпадения, и в этом я не вижу никаких знаков) заехал за мной и буквально за руку отвёл в церковь.
              Имя батюшки я не помню и «сдавать» его не буду. Дело в том, что сказанные им слова относительно экстрасенсов не показались мне однозначным и официальным мнением Церкви по этому поводу. Хотя, мне лично это было близко и понятно. Но, если вдуматься, то, может быть это и было положительным результатом беседы. Я перестала бояться бесед со священником. Хотя, наверное, «бояться» - это не вполне подходящее слово. Просто это было от меня слишком далеко, непонятно, не нужно и посему как-то не очень реально.
             Священник оказался человеком интересным. Мы беседовали минут сорок, и я переживала, что забираю время у кого-то, кому это важнее, а он сказал, что моё душевное спокойствие ничуть не менее важно, чем состояние человека истинно верующего, и он был бы искренне рад мне помочь. Что в этом смысле людям глубоко верующим даже легче. Эта простая мысль, помнится, меня очень удивила и расположила к нему. В течении разговора я всё время пыталась помнить о том, что беседую не просто с человеком, а с представителем Церкви, но то, что и как он мне говорил, шло несколько вразрез с моей собственной внутренней установкой. Когда я объяснила своё нежелание причаститься тем, что у меня слишком много грехов, священник, как мне показалось, искренне рассмеялся и заявил мне следующее: «Я уверен, что вы просто кокетничаете, а на самом деле грехи ваши вам даже вспомнить трудно будет. Вы- человек хороший. Это видно. И если и есть грехи, - скорее всего невольные». «Хороший психологический приём!»- отметило моё сознание.
- А давайте Вы назовёти три свои греха, которые Вы таковыми считаете, а я скажу Вам, что по этому поводу считаю.
- Вы или Церковь? - уточнила я и поняла, что это действительно похоже на глупое кокетство.
- Мы! - засмеялся священник.
Я недолго думая назвала три свои греха, которые священник разнёс в пух и прах, и которые оказались вовсе и не грехами. Один из них был – обращение к экстрасенсу.
- Вы считаете, что эта женщина не шарлатанка и действительно что-то видит? - спросил мой визави.
- Да, безусловно. Иначе я бы на это всё не повелась.
- Не сомневаюсь, - опять применил свои психологические приёмы священник. - А она ведь не прибегала ни к каким действиям? Приворотам, заговорам и т.п.? - уточнил он.
Я подтвердила.
- То есть, она видит какую-то ситуацию и даёт вам совет, ну, или просто её обрисовывает?
- Да, именно так.
- И вы считаете, что это вам это может помочь?
- Да, мне это однозначно помогло, - подтвердила я.
- То есть, вы считаете, что она действительно обладает некими сверхспособностями, которые, например, нам с Вами не даны? – продолжил батюшка.
Получив мой утвердительный ответ, он произнёс фразу, которая для меня многое объяснила, но которая не вполне соотносится с точкой зрения Церкви:
- А как вы думаете, кто дал ей эти сверхспособности?
- Бог? - едва слышно выдохнула я. Священник просто улыбнулся. А дальше мы беседовали на тему того, почему Церковь не приветствует обращения к такого рода людям. И всё было в этой позиции логично и понятно. Я не буду излагать здесь данную точку зрения. Скажу лишь, что я сама рассуждала примерно так же, просто не ожидала услышать подобное из уст священника. Видя моё некоторое смятение и сомнение, священник доверительно сказал мне: «Поймите, всё, что я говорил сейчас вам я не могу сказать каждому из моих прихожан. Люди очень разные, а подход Церкви в целом, к сожалению, достаточно усреднённый. Надеюсь, вы понимаете, о чём я. Не хочется никого оскорблять и даже называть своими именами. Имеющий уши, да, услышит!»
- А не считаете ли вы, что этот усреднённый подход многих отталкивает от веры? Необходимость соблюдать все церковные обряды и тому подобное? Разве не важнее, чтобы бог был в душе и умах? Жить по божьим законам, делать добро, ну, и так далее? - расхрабрилась я.
- Лично я именно так думаю, - сказал священник и улыбнулся, как мне показалось грустно. - Мне было интересно побеседовать с вами. А с моралью и верой у вас всё хорошо. Рад, если хоть чем-то смог вам помочь.
«Странный священник, но очень неплохой психолог,» - сказала я Игорю, который ждал меня. «Но ведь он не какой-то поп расстрига. Он мнение Церкви тебе излагал,» - возразил мне Игорь. Если это так, то я стала ближе к такой Церкви!
             Но, возвращаясь к теме экстрасенсов, я могу сказать, что не могу утверждать, что такие люди есть. Вот такой вот парадокс! Если и есть, то уж точно не в таком количестве, в каком эти люди предлагают свои услуги. Из чего можно сделать однозначный вывод, что большинство из них-шарлатаны. Да, я действительно столкнулась с теми, кто обладает некими сверхспособностями, но что это за способности, - судить не мне. А главное, совершенно непонятно, стоит ли к этим людям обращаться, стоит ли заглядывать в будущее. Одна из вышеупомянутых мной экстрасенсов сказала мне, когда я умру, хотя я её об этом не спрашивала. Как минимум, это было не слишком «професссионально». Стараюсь не думать об этом. И не думаю, что человеку стоит заглядывать в своё будущее. Хотя, конечно, ситуации бывают разные, как очень разными бываем мы сами. А Церковь, видимо, понимает это лучше многих из нас и не приветствует такие эксперименты, понимая возможную опасность.  Ведь узнав своё будущее кто-то испугается и сломается, а кто-то наоборот рассслабится и «свесит ножки». 
                ПОХОДЫ В ЦЕРКОВЬ
             Я нечасто хожу в церковь. Эта незамысловатая фраза, пожалуй, требует пояснений: Я росла в семье атеистов. Не знаю, конечно, что было в душе у Бабули. Крещённой, она, конечно, была, как был крещённым в детстве мой папа, и были верующими папины родители. Пожалуй, первый раз меня отвёл в церковь кто-то из них. Но первое «знакомство» мне не запомнилось. Потом- посещения церквей в советское время по типу похода в музей. Уже упомянутые посещения Троице-Сергиевой лавры в бытность пионеркой.  И, вроде бы, сознательное крещение с двумя ближайшими школьными подружками в Новодевичьем монастыре перед экзаменами в десятом классе. Мы потом пытались вспомнить, кто был инициатором идеи пойти покреститься. Получалось, что вроде бы, это была я. Но происходило это как-то наспех и не помню, чтобы мы как-то к этому таинству готовились. Зато помню, что, когда мы ходили вокруг купели со свечками, у меня несколько раз гасла свеча. Тогда я не воспринимала это, как какой-то знак, но помню, что неприятно было… Теперь я, обращая внимание на подобные знаки, думаю, что мне показывали, что делала я всё в тот момент недостаточно осознанно и со множеством нарушений.
             Учась в Университете, я частенько подрабатывала гидом, работая с иностранцами. Водя экскурсии в Московский Кремль, я рассказывала об истории соборов и, всегда покрывала голову и крестилась, заходя в храм. Но это было больше данью соблюдения традиций.
             Когда у меня родился сын, я подумывала о том, чтобы его покрестить, но имея некрещённого мужа-атеиста понимала, что не встречу в этом поддержки. Нет, я, конечно, могла бы сделать это. Ничего против мой муж не имел, просто никто не проявлял инициативы, видимо, не ощущая необходимость. Покрестить сына помог случай, а то, как это произошло, думаю, заслуживает изложения.
             Когда нашему сыну Артемию исполнилось три с половиной года, все в семье работали и летний отпуск проводили с ребёнком по очереди. В середине лета наступила очередь моего папы. Он должен был ехать с внуком в деревню в Тверской области, где у Тёминой няни, по совместительству давней знакомой нашей семьи Юлии Петровны был дом. Точнее, Юлия Петровна была близким нам человеком, работала и дружила с моим отцом не один десяток лет. Она и сидела с Артемием раз в неделю, когда работали все члены нашей семьи. И вот буквально за несколько дней до отъезда мне позвонила Юлия Петровна и произнесла следующий текст: «Алиночка, я думаю, ты считаешь меня человеком нормальным, но я очень прошу тебя, покрестите Тёму. У нас в деревне живёт бабка, которую все испокон века считают ведьмой. Я понимаю, что звучит глупо и странно, но, если вы Тёмку покрестите, - мне будет спокойнее.  Сделайте пожалуйста!» Я, конечно, не могла отказать в такой просьбе. Не могу сказать, что восприняла это тогда, как некий знак.
             Времени оставалось совсем немного и я, договорившись с ближайшей подружкой быть крёстной и папой быть крёстным, в ближайшую субботу отправилась с ними и Тёмой в церковь Святителя Николая в Хамовниках. Почему мы пошли именно в эту церковь, хотя она ни была ни ближайшей к дому, да и никаких других предпочтений по поводу неё у меня не было - я сама не знаю. (Много позже я узнала, что Отец Серапион в своё время служил именно в церкви Святителя Николая.) Крещение проводил пожилой священник. «Дядя, а ты поп?» - спросил мой сын достаточно громко.
- Поп. Поп, - засмеялся священник. А я потом узнала, что это шло не от того, что в нашей семье он мог услышать такое слово по отношению к священнослужителям. Ну, не называли мы их так! «Мы же читали у Пушкина «Сказку о Попе и работнике его Балде», - внёс ясность сам Артемий. Когда его поднесли к купели, сын вежливо произнёс: «Спасибо! Я сегодня уже мылся», чем вызвал хохот у всех присутствующих. Третий раз хохотали все ждущие у входа в храм, включая меня, поскольку в храме находились только крёстные родители. В этот день было очень жарко, и первым выбежавший из храма Тёма, остановился на ступенях, ища меня в толпе родителей. «Ну, как там?»- спросил кто-то из нашей толпы. «Сусее наказание!» - ответил сын, всплеснув руками и уже под хохот пояснил, что очень жарко.  А потом сильно удивились мы: Священник, выйдя из Храма прямиком направился именно к нам и стал говорить о том, какие мы молодцы, что покрестили Артемия, желал ему и нам всего хорошего и т.д. т.п. Мы ожидали, что он будет также подходить и к остальным родителям, но, проговорив всё это нам, он удалился. А вечером мне позвонила подружка, которая стала Артемию крёстной и объяснила поведение священника: Оказалось, что мы совершенно случайно пришли крестить Тёму именно в день святого Артемия!  И именно тогда у меня впервые появилось смутное ощущение, что это был некий знак…
             В следующий раз я попала в церковь перед серьёзной операцией, которая предстояла моему папе. Я просто почувствовала, что мне нужно поехать в Сегиев-Посад и помолиться за папу. Противиться этому ощущению я не стала и поехала на электричке в Лавру. Помню, что было очень холодно и к мощам, к которым я почему-то решила подойти стояла большущая очередь. Оказалось, что я попала в какой-то большой церковный праздник. Возвращалась я совершенно в другом настроении с внутренней уверенностью, что всё у папы пройдёт хорошо. Так и получилось.
             К сожалению, многие из нас бегут в церковь, когда случается беда. И я – не исключение. Нет, я с некоторых пор иногда заходила в Храм Николая в Хамовниках и подавала записки за здравие и за упокой, но эти действия не были регулярными. Интересно, что до недавнего времени я никогда не писала себя в записке о здравии и если и просила о чём-то перед иконами, то только за других. Вот такое странное заблуждение неофита…
             В следующий раз я прибежала в церковь, когда моя мама попала в больницу с очень серьёзными проблемами с сердцем. Поскольку она не была крещённой, в записке я её писать не могла. Я просила о том, чтобы у неё всё было хорошо у иконы Богородицы и Николая Чудотворца всё в той же церкви и, оставляя записки, вдруг впервые написала имя «Серапион», подумав, что она для Отца Серапиона – внучка. Придя домой я набрала в интернете его имя и прочитала, что он был причислен к лику святых ЗРПЦ. До этого я видела только информацию о том, как он был утоплен в иордани в Вербное воскресенье в двадцатом году, что совпадало с рассказом Тёти Тони.
             О том, что она - внучка святого Серапиона Амурского я сообщила маме на следующий день, навещая её в больнице. Соседка мамы по палате была женщиной глубоко верующей. Она, узнав, что мама не была крещённой, стала её стыдить и уговаривать сделать это, если не для себя, то для спокойствия деда. Уж не знаю, что подействовало на маму больше, но вскоре она дала своё согласие покреститься. Врачи не давали никаких хороших прогнозов. При этом мама наотрез отказывалась принимать лекарства. Я ничего не могла с этим поделать. Под Новый год маму выписали домой после инсульта и инфаркта. На шестое января я договорилась со священником о крещении её дома по состоянию здоровья. Договариваясь в церкви о крещении, я впервые мысленно обратилась к Отцу Серапиону Амурскому с просьбой позаботиться о своей внучке, а, поминая его в записке, я тоже впервые написала «прот. Серапион». (Тогда я не знала, что святых в записках поминать не нужно). А третьего января, в мой день рождения мама умерла буквально у меня на руках. Шестого января в день намеченного крещения мы её хоронили…
             Естественно, на меня произвело впечатление ещё и это ужасное совпадение. Я была в жутком смятении, плюс получил инсульт мой папа. И вот, зайдя в свой блог в «Живом Журнале», я поделилась своей бедой и задала вопрос о том, что может означать такое совпадение дат рождения и смерти. На мой крик души откликнулся священник, но я, к сожалению, была в таком состоянии, что даже не запомнила ни его имени, ни места службы. Он дал мне свой телефон и разрешил позвонить. Мы довольно долго разговаривали, и он предложил мне точку зрения, что поскольку для моей мамы я во многом была смыслом её жизни, выполнив свою миссию и успокоившись, что всё у меня будет нормально, она ушла в другой мир, а мой День рождения всё равно радостный праздник, и в День рождения всё равно принято поминать родителей, а я буду просто поминать маму с большим чувством. И ещё священник сказал мне, что, возможно, мама не хотела, чтобы в моей жизни был день траура по ней, а жизнь в любом случае побеждает, и мама избавила меня от тяжёлого дня ежегодной скорби. На тот момент такое объяснение немного помогло мне справиться с ситуацией.
             Через несколько лет в больнице, в реанимации умирал мой самый близкий друг. Я молилась, как могла, ставила свечки. Было уже понятно, что если он и выживет, то необратимые изменения мозга не дадут вести ту же жизнь, что и до трагедии. Поэтому чувства были смешанные, и я примерно так формулировала свои просьбы: «Помоги, Господи, пожалуйста, и управь так, чтобы ему было лучше и всё у него было бы хорошо!». Друг находился в коме, и его состояние ухудшалось. Произошла трагедия перед Новогодними праздниками и, конечно, и желания я загадывала и всё такое прочее. А второго января его жена, придя из реанимации, сказала, что ей озвучили «готовиться к хужшему, посколько он вряд ли доживёт до завтра». И в этот момент я почувствовала, что он точно не умрёт в мой день рождения. Он хорошо знал, как я перенесла смерть мамы, был всё время рядом, знал и объяснения священника и шутя сказал: «Ну, я тоже не хочу, чтобы ты особо по мне убивалась, но и, чтобы совсем день смерти забыла - тоже не хочется.» Я, конечно, пожелала ему типун на язык и высказалась на тему, что предпочла бы, чтобы он нёс мой гроб. Вот так «мило» мы шутили. «Тогда придётся умереть в день рождения кого-то из твоих родных», - озвучил «компромисс» мой друг. Умер он пятого января в день рождения моего сына… Но это я, действительно, считаю совпадением.
             Уже после маминой смерти, придя однажды в ставшую уже «моей» церковь Николая Чудотворца в Хамовниках, я подала записки за здравие и упокой своих родных и близких и стала дожидаться окончания разговора священника с прихожанами, поскольку они загораживали мне подход к иконе, у которой я хотела попросить помочь мне найти фотографию Отца Серапиона, поскольку я вдруг поняла, что очень хочу иметь дома икону с его ликом. И, закончив общение с обступившими его людьми, священник обратился ко мне: «А у Вас что?» Я растерялась, поскольку не собиралась к нему ни с чем обращаться. Но в следующую минуту я, с некоторым удивлением для себя самой поведала ему, что очень хочу найти изображение своего родственника, который был протоиереем и чьих фотографий в семье не сохранилось. Священник посоветовал мне зайти на сайт и оставить там запрос. Но мы с двоюродным братом уже проделывали это, ответом было, что прижизненных фотографий не имеется. Несколько удивила формулировка. Означало ли это, что имелись посмертные? Уже зная обстоятельства смерти прадеда, мы понимали, что это врядли возможно.  Поблагодарив, я подошла к иконе, попросила помощи в деле нахождения фотографии, поставила свечку и ушла. Но, выйдя на улицу, я вдруг буквально была остановлена внезапной мыслью, которая никогда мне ранее не приходила: «Я перечисляю теперь в записке и Серапиона и Александру, и Бабулю, и бабу Зину, и Тётю Тонечку.Но ведь бабушкины братья Михаил и Варлаам могли и погибнуть в революцию, не иметь потомков и тогда их никто не поминает вообще!» В этот приход я подавала записку только о здравии.  Я вернулась и написав в записке Отца Серапиона с женой и четырьмя детьми, подала всех одной запиской, заказав молебен.
             Дома я позвонила брату Саше и уточнила, на тот ли сайт мы заходили. Получив положитльный ответ, я в который раз набрала в компьютере «Серапион Леонтьевич Черных» и не поверила своим глазам: На экране возникло фото, где были все перечисленные мной в записке родственники: Отец Серапион, Александра Варлаамовна, Варлаам, Зинаида, Миша и моя бабушка в возрасте лет пяти. Под фотографией стояла подпись «Протоиерей Серапион Леонтиевич Черных и Александра Варлаамовна Черных с детьми». Я бы узнала эту фотографию и без подписей. Прабабушка была сфотографирована точно в тот же день, что и на фотографии, которая была у бабы Зины и хранилась позже у нас. А крошечная фотография моей бабушки в клетчатом платье была вырезана именно из такой общей фотографии. Только кусочек, вырезанный из этой общей семейной фотографии остался у Бабули от её счастливого детства.
             Оказалось, что эта фотография была в статье некой Натальи Аруевой «Страницы истории рода Черных», и статья эта была опубликована в журнале «Магаданский краевед» года за четыре до того, как я совершенно неожиданно на неё наткнулась. Вскоре мне удалось связаться с автором статьи, которая оказалась моей четвероюродной сестрой. Наталья - правнучка родного брата Отца Серапиона Исайя. Эта фотография была прислана Исайю, который проживал вместе с их матерью Анной, фотопортрет которой, сделанный в Питере на Невском дом 4 хранится в семье Натальи. Мы с сестрой встретились и подружились. Она уже гостила у нас в Москве, и мы, надеюсь, никогда не потеряемся. Нам немного мешает разница во времени между Магаданом и Москвой, но общаемся мы достаточно тесно и с удовольствием. От неё я много узнала о роде Черных, серьёзному и скурпулёзному изучению истории которого она посвящает много времени и сил.  В их семье тоже была жива легенда о том, что над головой Отца Серапиона засветился нимб, и тюремщики отказались его расстреливать.
             От Натальи я узнала, что писатель Мамин-Сибиряк был близким родственником мамы Отца Серапиона Анны Маминой. И в этой связи интересен случай, когда одна моя подруга, (крёстная нашего сына) читая мой роман, сказала: «Манера очень напомнила мне Мамина Сибиряка. Атмосфера, язык…». Порасспросив её подробнее, я поняла, что это было то немногое, что она читала о девятнадцатом веке в этом жанре. И тоже некая семейная сага.  Я не претендую на сравнение с признанным мастером, и не восприняла это комплиментом, а лишь порадовалась, что удалось воссоздать в какой-то мере атмосферу и дух прошлого. Но интересно то, что про родственную связь с писателем моя подруга не имела на тот момент ни малейшего понятия. Вот такое совпадение!
             А является ли совпадением тот факт, что почти все наши с Натальей родственницы по Отцу Серапиону были учительницами? Как и мы с ней. Наталья и сегодня преподаёт английский язык в лицее, а я хоть и не преподавала именно в школе, много лет преподавала и русский с литературой в ВУЗах и русский язык как иностранный за границей, а также английский и французский языки. Моя мама тоже проработала в школе 45 лет. Впрочем, не буду кривить душой: Конечно, уж это-то – точно не совпадения!
                ВЕЩИЕ СНЫ
              Однажды моя новообретённая родственница Наталья вдруг спросила меня, верю ли я в вещие сны. Я, вспомнив свои случаи, которые, пожалуй, можно было трактовать именно так, ответила утвердительно. И тогда Наталья рассказала мне, что ей на днях приснилась её покойная бабушка, (дочка Исайя и родная племянница Серапиона) которой она во сне с радостью рассказала, что нашла правнучку отца Серапиона. «Это того, чьё тело плотник нашёл и похоронил?»- перебила её бабушка. На этом Наталья проснулась, но запомнила этот сон, как какой-то совершенно особенный. Мне тоже было знакомо это чувство. Иногда, не часто, но раз пять за жизнь мне снились сны, которые в череде даже запомнившихся снов, стояли, как бы, особняком. Я просыпалась и понимала, что это было что-то совершенно другое. Сон не забывался, не выходил из головы, но главное, он всегда потом «выстреливал». Но скажу всё-таки несколько слов про сон с фразой про плотника.
               Ведь именно плотник Прохор фигурировал в бабушкиных не столь многочисленных рассказах о детстве в Николаевске-на-Амуре. Он занимался с ней и братом Мишей, что-то мастерил, явно проводил с ними немало времени и пользовался особым доверием Отца Серапиона. Вполне возможно, что он, найдя на берегу тело отца Серапиона, и похоронил его. Удивительно, но ничего о плотнике я Наталье не рассказывала…
             А мои собственные «вещие сны» каждый раз пугали меня и вводили в ступор, и только со временем я стала относиться к ним спокойнее. Первый раз, когда я ещё училась в университете, мне приснилось, что умерла наша очень далняя родственница на Украине. Я, помнится, удивилась, поскольку видела её буквально ва раза в жизни и никогда о ней не вспоминала. Но сон был какой-то необычный и реальный. Через несколько дней пришло письмо моей бабушке по линии папы, что эта родственница действительно умерла именно тогда, когда приснилась мне. Я была огорошена и испугана. Все объяснили это неким совпадением. Второй раз мне также приснилось, что умерла мама моего бывшего молодого человека, которая меня очень любила, и с которой у меня были замечательные отношения.   После моего выхода замуж не за её сына наши отношения прервались. Мне приснилось, что она умерла в ночь на восьмое марта. Помню свой испуг и недоумение. Но дату я запомнила. Через несколько лет, встретившись с этим человеком, я узнала, что его мама умерла именно тогда.
             Третий случай был, пожалуй, самый странный: Мне приснилось, что умер Игорь Сорин (солист группы «Иванушки Интернешенал»). Проснувшись, я опять почувствовала, что это не обычный сон, при этом я очень удивилась: почему Игорь Сорин? Поклонницей этой группы я не была, ни накнуне, ни в обозримом прошлом про них не вспоминала и не слышала. Знала, что есть такая группа и знала, как кого из них зовут. Помнится, ехала на работу на метро в некотором недоумении и никак не могла выбросить этот сон из головы. Через несколько часов увидела в газете портрет Игоря Сорина и информацию о его суициде. Сказать, что я была в недоумении – не сказать ничего. Сложив эти сны с информацией о смерти, я никак не могла понять «выборку». Почему именно эти люди? И если в первых двух случаях я хотя бы как-то была связана с этими женщинами, то Игорь Сорин совершенно не укладывался в эту и так очень относительную схему.
             Следующий «вещий сон» был несколько другого характера: У моей очень близкой школьной подруги Лены, той, что является крёстной моего сына, умерла мама. Я хорошо знала её маму, Риту Фёдоровну, и отношения у нас с ней были замечательные. В старости у Лениной мамы очень болели ноги, и она почти не ходила. И вот мне приснилась Рита Фёдоровна живая и здоровая. Я шла мимо Лениного дома и встретила её. Помню свой испуг, ведь я знала, что Рита Фёдоровна умерла, знала я это и во сне, и всё остальное во сне было настолько реально, что это поражало. Я, переступив через свой страх, подошла и поздоровалась. Рита Фёдоровна очень мне обрадовалась. «А как Ваши ноги?», - спросила я, видя, что Рита Фёдоровна совершенно нормально ходит. «Совсем не болят, - радостно ответила мне Ленина мама и добавила – Передай, пожалуйста, моей Ленке, что у меня всё хорошо!». В этот момент я проснулась. Ощущения были настолько реальными, что я опять почувствовала, что это не обычный сон. Весь день это не выходило у меня из головы, и вечером я решила-таки позвонить Лене и рассказать о странном сне. Ведь в общем, он был хорошим и не должен был её расстроить. Лена очень переживала маину смерть. Оказалось, что это был сороковой день со смерти Риты Фёдоровны. Наверное, совпадение….
                А последний мой «вещий сон» - это сон-беседа с Отцом Серапионом.В моём сне мы просто беседовали с ним, и мне было наредкость радостно и спокойно. Проснувшись, я не испытала ни страха, ни недоумения. Было лишь жаль, что я почти совсем не запомнила нашу беседу. Ощущение было то же самое. Это не был обычный сон! Но здесь, справедливости ради- история другая. Я много думала в последнее время о моём прадеде и недавно освятила две иконы с его ликом.
                НЕСКОЛЬКО СТРАННЫХ СОВПАДЕНИЙ 
                Я действительно с некоторых пор стала понимать, точнее, ощущуть, что мир устроен иначе, чем мне - материалистке это представлялось раньше. А события, происходящие в моей жизни в последнее время только утверждают меня в этой мысли. Но, возможно, я раньше просто не замечала подобные вещи? Не знаю. Судить об этом задним числом не представляется возможным. Но я остановлюсь только на тех, что, по моему мнению, непосредственно связаны с моим прадедом. Хотя, само слово «непосредственно» здесь достаточно условно. Но для меня это именно так:
                В один из дней я ездила со своим папой по делам, связанным с обследованием его здоровья. Я, естественно, переживала за папу, но почему-то с самого с утра у меня не шёл из головы Отец Серапион. Затрудняюсь объяснить, как это было, но я почему-то непереставая о нём думала, что бывало крайне редко, точнее, никогда ранее не случалось. К середине дня меня это стало даже напрягать, в конце концов я решила заехать на обратном пути в церковь и написать записку об упокоении прадеда. Но папа очень устал, и я сделала выбор в пользу живого родственника, решив зайти в церковь на следующий день. Вернувшись к вечеру домой, я заглянула в свою почту и увидела письмо своей глубоко верующей приятельницы, которой я в общих чертах рассказывала то, что сумела узнать о своём предке. Она писала мне, чтобы я обязательно зашла в церковь, поскольку это был день поминовения новомученников. Подруга прислала мне это письмо накануне вечером, а я утром, уезжая раньше обычного, не заглянула в почту. Я лишь помолилась перед его иконой.
             Другой странный случай произошёл в Рождество. Я красиво накрыла стол и позвала ту самую Лену, мама которой приснилась мне в вещем сне, поскольку она жила одна, и мне не хотелось, чтобы она оставалась одна дома в Рождественскую ночь. И вот мы сидим на кухне за праздничным столом при свечах. (Мы-это Лена, мой муж и я.) И кто-то из нас с подругой заводит речь о моём прадеде. Что-то про то, что у них там тоже праздник и жаль, что мы не видим и не слышим знаков. «Мы не хотим, да и не умеем их слышать»- говорит подруга.
- Да просто знаки уж очень неявные, - возражаю я.
- А как ты хочешь? - произносит Лена в общем риторически.
- Ну, вот, например, чтобы что-то явное и прямо сейчас, - смеюсь я. Муж в нашем диалоге не участвует.
-Ага! Ну, тогда хотя бы попроси, - непонятно то ли шутит, то ли подначивает меня подруга.
И тут я произношу: «Дорогой прадедушка, Серапион Амурский, если ты меня слышишь и правда являешься моим Ангелом-Хранителем – постучи, пожалуйста, - я на мгновение задумываюсь и говорю, глядя на окно, - ну,… в стену хотя бы».  И в этот момент раздаётся громкий стук во внешнюю стену кухни. Мы в ужасе переглядываемся. Я пугаюсь и смотрю на мужа, склонного к шуткам, но он сидит даже не рядом со стеной, а на торце стола и стучать в наружную стену не может при всём желании. При этом руки у всех лежат на столе, кто держит бокал, кто приборы. Видно, что испуганы все, но подруга находится и говорит мне: «А что же пугаться?  Ты же сама просила!»  И тогда я, чтобы всё встало на места, и это оказалось невероятным, но совпадением, гворю дрожащим голосом, пытаясь свести всё к шутке: «А ещё раз, пожалуйста!?» Стук раздаётся ровно оттуда же очень явный и с такими же промежутками.  Штук семь коротких стуков и точно таких же, как в первый раз. Я внимательно смотрю на руки и даже ноги мужа и подруги, но они, вскочив, оба смотрят за пустое окно. «Ой, не надо больше!»- буквально кричу я.   Муж улыбается и подшучивает надо мной, хотя, по-моему, тоже находится в некотором ступоре, а подруга ворчит, что я веду себя глупо и непоследовательно. Дальше мы меняем тему, потому что мне действительно страшно и нужно всё переварить, хотя, ни «переварить», ни «осознать» в данном случае слова не вполне подходящие. Этим я занимаюсь до сих пор.   
             Я не так уж часто обращаюсь с просьбами к прадеду. Мне кажется, что как-то нехорошо беспокоить его по мелочам, хотя именно его помощь по мелочам и производит на меня сильное впечатление. Однажды, я, очень боясь похода к зубному, попросила его, буквально сформулировав «Сделай, пожалуйста, так, чтобы мне было совсем небольно сегодня!» А проблема в том, что на меня в силу некоторых особенностей организма не действуют обычные обезболивающие средства, и все зубы мне лечат наживую.
              В тот раз я пришла к врачу, села в кресло, и тут во всём здании выключили свет. Прождав света около часа, я переписалась на другой день и ушла. Больно мне действительно не было. Я даже рассказала врачу, о чём помолилась. Врач отнёсся к этому с пониманием и сказал мне, что это совершенно нормальная просьба. А поскольку ЦНИИС* , где я и лечила зубы находится буквально в двух шагах от церкви, в которую я обычно и хожу, врач сказал мне, что я могу теперь переформулировать и зайти в церковь на обратном пути. Я действительно зашла, и это опять оказался день поминовения новомученников.
             В следующий раз по ерунде я обратилась к прадеду с просьбой, когда у меня в аэропорту не пришла сумка, содержимое которой для меня было очень важным. Я сдала сумку с биркой «приоритет», поскольку пользовалась таковым, летая очень часто. Когда среди первых мест багажа не вышла моя сумка, я заволновалась. Когда прошли уже все, и лента опустела, я вдруг обратилась к прадеду с просьбой: «Помоги мне, пожалуйста, чтобы сумка появилась». Я запомнила, что сформулировала именно так странно «появилась». Пустая лента продолжала работать. Но это, как подсказывал мой опыт, ничего не означало. Вокруг не было ни одного пассажира. Мне ужасно хотелось, чтобы на опустевшей ленте вдруг возникла бы моя сумка, и не нужно было бы никуда ходить, и ничего заполнять.  При этом я, конечно, извинилась за то, что обращаюсь с такими низменными просьбами. Сама, удивившись, тому, что про себя произношу, я побрела искать стойку потерянного багажа. Но вдруг, что-то заставило меня обернуться. На ленту вдруг выехала одна моя сумка с надписью «приоритет». Больше не выехало ничего. 
             Второй раз я обратилась к моему прадеду с аналогичной просьбой, тоже не получив свой чемодан на ленте аэропорта. Уже, как бы, проводя своего рода эксперимент. Лента уже остановилась. Багаж из всего рейса не получила я и ещё один мужчина.  Я опять мысленно обратилась к прадеду с просьбой помочь мне найти чемодан. Успев подумать, что чудеса не могут случаться с такой частотой, и в прошлый раз это было простое совпадение, я побрела искать стойку потерянного багажа, и вдруг что-то заставило меня повернуть в сторону, противоположную от той, где, как я предполагала, находится эта стойка, и я почему-то направилась к совсем другой, даже не соседней с нашим рейсом ленте. Там в закутке стояло несколько чемоданов. Точнее-три. Один из них был мой! Я сообщила об этом мужчине с моего рейса, увидев его случайно и даже проводила его к этому закутку. Но его багажа там не оказалось….
             А ещё с некоторых пор я стала стараться обращать внимание на знаки. Но сначала, я, пожалуй, попросила Серапиона Амурского мне их подавать. Приведу пример одного из последних, который для нашей Церкви, возможно, спорный, поскольку связан с католическим собором. Но так уж получилось: мы с мужем и сыном поехали в Италию и Швейцарию просто отдохнуть. Буквально на второй день я почувствовала, что заболела. Это явно был вирус. Всё началось быстро и очень активно. В самолёте меня «обчихал» сосед, и на следующий день заболела я.  Я чихала, насморк был сильнейший, болела голова, и температура была довольно высокой. Но не сидеть же в номере, коли приехали всего на неделю? Но больше всего я боялась заразить сына и мужа. Изолироваться и даже не чихать было нереально. И я обратилась к Серапиону Амурскому с единственной просьбой: сделать так, чтобы не заразились мои близкие.
              И вот мы гуляем по Турину. Я еле хожу и чувствую, что уже близка к обмороку, а в голове почему-то, буквально, пульсирует слово «Кристина». Я совершенно не понимаю, что бы это значило. Ни одной знакомой Кристины у меня нет.  И вот на одной из площадей муж, который совсем не сторонник посещения соборов вдруг говорит: «Давайте зайдём!». Я очень поддерживаю идею, успев удивиться, но сообразив, что в католической церкви есть скамейки и я хотя бы смогу присесть. Ноги действительно отказывают. В церкви я сажусь на первую попавшуюся скамейку, муж с сыном проходят к иконостасу, а я, преодолев приступ дурноты, начинаю молиться опять о том, чтобы они не заразились, хотя это кажется совершенно нереальным, поскольку у меня - явно заразный вирус, подхваченный в самолёте. В церкви мне становится полегче, и даже прекращается течение из носа. «Я просто немного передохнула, и так совпало, что болезнь немного пошла на спад. Это был кризисный перелом, когда я практически теряла сознание»- объясняю себе я.  Выходя из собора, я беру буклетик, лежащий при выходе, кладу в карман, решая потом прочитать, где мы были. Дома уже вечером я с удивлением читаю на буклетике название «Церковь Святой Кристины».
             Да, я по-прежнему объясняю такие вещи совпадениями, но уже не так уверенно. И то количество необъяснимых фактов и совпадений, знаков и догадок, которые с каждым годом всё прибывают и прибывают дают мне право надеяться, что мой замечательный прадед всё-таки видит меня, молится и помогает мне, также, как, я надеюсь, помогает другим его потомкам, которых я не оставляю надежды рано или поздно найти. Я не жду ни от кого чудес, я только всё больше убеждаюсь, что наша жизнь во всех её проявлениях это и есть настоящее чудо. И даже то, что я сподобилась написать именно эту книжку - ещё один знак того, что мир устроен не так, как мне когда-то представлялось.