Над кручей Глава 26

26
(31-е декабря 1918-го – 15-е января 1919-го)


Наверно, Никифор Савлук выругал себя, что привёл отряд в Минводы. Узловая станция забита эшелонами, в пристанционном посёлке - толпы беженцев и отступающих войск. Неразбериха нерастащимая, начальства не найти, ночлега тоже. И самое страшное – куда ни ткнёшься, вповалку лежат тифозные. Столько их, что не по себе становится. В здании вокзала негде ступить, в пакгаузах штабеля мертвяков, не успевают хоронить, все дома в посёлке стали больничными палатами. Мечутся, бредят, сгорают в жару. Какая невидимая сила свалила с ног сотни людей, лишила здоровья и разума, сживает со свету? Где она, та, что не кажет лица, а машет и машет смертной косой? А вдруг и тебя скосит? Она не шлёт пули и снаряды, не надвигается цепями, не летит оголтелой лавой, но падают под её напором целыми ротами. С линии фронта привозят больше заболевших, чем раненых.
После долгих проволочек и наверняка под нажимом Никифора, тянувшего к Святому Кресту, полк загрузили в теплушки и отправили к главной базе армии, на степной простор. А на здешнем фронте, заверил штаб, положение прочное. Шкуру шуганули от Ессентуков, пластунов полковника Слащёва сдерживают под Курсавкой, езжайте, вы там нужнее!
Новый год встретили в вагонах, греясь вокруг печки-буржуйки, угощаясь Яшкиным коньяком. Тот признался, что в повозке у него аж два пятиведёрных бочонка, подаренных работниками винодельни.
Головная боль продолжала мучить Павла. Как он ни крепился, а с нар уже не вставал. Лежал с закрытыми глазами, отгоняя братьев невнятными стонами. На станции Кума, пользуясь остановкой, Устин привёл фельдшера Евстафия Коптева. Тот положил Павлу руку на лоб и тут же отдёрнул.
Сочувственно поглядел на братьев.
– Сыпняк у него.
– Он говорил, простудился.
– Зачем тогда меня звали? Пятна на груди видите?
– Ну так лечи!
– Чем? Не лечится сыпняк.
– И чего делать?
– Холодные компрессы на лоб кладите, кормите получше, поите почаще. При хорошем уходе выздоравливают.
Где взять хороший уход в продуваемой насквозь теплушке? В двух шагах от буржуйки – холод собачий. Укутали брата попонами, на каждой станции выбегали за водой и продуктами, насильно пичкали едой и питьём. Лекарство от всех болезней, что усердно предлагал Яков, больной пить отказывался. Разбавленное кипятком пил, после чего на короткое время оживлялся, заговаривал. Но вернее было бы сказать, что не заговаривал, а заговаривался. По многу раз просил позаботиться о жене и сынишке, попросить прощения у матери, словно уже прощался со всеми. Быстро скрутила брата болячка. Что глаза ввалились, что в недельной щетине вдруг заблестела седина, не так уж пугает, но вот эта перемена духа у всегда боевого брата – плохой признак.
– Братка, перестань. Ещё на свадьбе Якова погуляем. Подумаешь, болячка! Одолеем.
Павел закрывал глаза и замолкал. В Святом Кресте его вынесли на носилках.
Про госпиталь нечего было и думать. Святой Крест ничем не уступал Минводам, всё свободное жильё заполнено постоем, ранеными и тифозными. Выручил предусмотрительно переправленный сюда ещё осенью обоз полка. Беженцы-рубежанцы квартировали относительно просторно, вдали от скученного центра, в слободке у озера, потеснились, выделили одну хату для хворых и увечных. Есть кому присмотреть за Чубчиком. У Евстафия Коптева образовался целый штат помощниц. Среди них совсем позабытая Галина, всё такая же бойкая, языкатая.
– Ой, Устин Тимофеевич! Наконец-то свиделись. Заходите вечерком.
Не до свиданий, девка! Никифор уже строит полк, штаб торопит выдвигаться на позиции. Улагай подступает от севера к Святому Кресту, теснит бригаду Кочубея и таманскую пехоту. Не удержим Святой Крест – капец всей группе войск в районе Минеральных Вод. Отрежут от главных сил, окружат, пропадут двадцать тысяч бойцов ни за понюх табаку.
Савлук подозвал Устина:
– Вот тебе требование на боеприпасы. Бери пулемётную линейку и дуй на склад, загрузите там патроны. Нас догоните по дороге на Благодарное.
Ясно. Склады вооружения на товарной станции, западная окраина, проезжали, помню. Десять ящиков, тяжело для одной линейки.
– Бери вторую. Только шустрей поворачивайтесь.
У склада толчея подвод. Солдаты перетаскивают ящики в теплушки на путях, гужевой транспорт ждёт своей очереди. Этак полдня простоишь. Двое распоряжаются отгрузкой. Один, в шинели и папахе, с бумагами в руках, стоит, понурив голову, второй, весь от макушки до пяток в чёрной коже, рьяно отгавкивается от напирающих получателей боеприпасов. Визгливый голос очень уж знаком. Ну-ка, Гнедко, подъедем поближе!
Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! Комиссар Ковельман вылез на свет божий. Сто лет не видел. Что он там кричит?
– Товарищи, проявите сознательность! По распоряжению РВС армии необходимо срочно отправить патроны и снаряды на фронт у Минвод! Там острый недостаток боеприпасов! У нас же положение устойчивое, скоро погоним врага! Патронов на всех хватит! Потерпите немного!
Не надоело ему кормить обещаниями? Почти год назад слышал от него такую же брехню в Рубежной. И сейчас, чуть не за тыщу вёрст от родной станицы, лепит всё то же.
Напирающий народ галдит будь здоров.
– Ты был на позициях?! Поезжай, проверь! Пулемёты молчат уже второй день. От белой конницы отбиваться нечем! А вы, гады, как собаки на сене сидите! Патронов не выпросить! Гони патроны!
Из-за пакгаузов рысью вырывается гурьба конных. Передний всадник в белой папахе и белой бурке. Распихивая толпу, наезжает конём на человека в шинели и с бумагами.
– Сволочь! Я вчера ещё послал подводы за патронами! Сколько ждать? У меня бригада одними шашками воюет!
Ещё один старый знакомец. Ванька Кочубей. Под Петропавловской вместе оборону держали. Ванька не то крепко выпивши, не то от ярости лопается. Глаза на лоб вылезают.
– Почему патроны не выдаёшь?!
И рукоять шашки лапает.
Завскладом, прижатый к стене, тычет связкой бумаг на Ковельмана. Комиссар приосанивается, выступает вперёд. Поблёскивают стёклышки пенсне под козырьком кожаной фуражки, козлиная бородка дёргается в такт движениям тонких губ.
– Товарищ Кочубей! У меня приказ РВС – срочно перебросить боеприпасы минераловодской группе войск, у них критическое положение. Вы получите патроны только после них.
Ваньке как шило в задницу всадили, аж подпрыгнул в седле.
– Ты кто такой здесь командовать?! Ты, штабная крыса, что ты знаешь о критическом положении?! А ну прочь с дороги, не то конём стопчу!
Ковельман не отступает, вытягивается в струнку.
– Товарищ Кочубей, я не допущу анархии. Вы обязаны выполнить приказ РВС.
Клинок у Ваньки уже занесён над плечом.
– Прочь с дороги, сказал!
Бледная физиономия комиссара сминается в тряпку, но оскаленный рот выпаливает своё:
– Вы забыли, что бывает за невыполнение приказа? Хотите повторить судьбу анархиста Сорокина?
– Ах ты, гнида!
Выпросил комиссар. Ванька – рубака беззаветный. Свой не свой – на дороге не стой. Махануть шашкой не задумается. Никто и глазом не успел моргнуть, как упрямая голова комиссара разделилась на две половинки вместе с кожаной фуражкой и пенсне.
– Хлопцы, грузи патроны!
И весь сказ! Устин глянул на брата Якова – тот опустил глаза, уставился в гриву коня. Да уж, лучше ослепнуть.
Кочубеевцы за ноги оттащили распластанное тело с глаз долой, оставив на снегу кровавый след. Никто не произнёс ни слова. Завскладом прилип к стене, лишь провожая взглядом швыряемые в подводы ящики. А Ванька спокойно вытер шашку вынутой из седельной сумы ветошью, вложил в ножны, и ни разу не посмотрел в сторону зарубленного. Дождался конца погрузки, рявкнул «гайда», и кочубеевцы умчались чёрным вихрем.
Мозги Устина медленно, словно колёса арбы, проворачивались, выдавая спутанные мысли. Домитинговался пан аптекарь. Жалко его? Пожалуй, да. Хоть и болтун он был, но стоял за порядок, стоял до последнего. И вот – пришёл его черёд. А разве не жалко Даню Калугина, который поддался на песни комиссара, не жалко других станичников, что лежат по степям Кубани и Ставрополья? Намного жальче. Они своей грудью защищали этих тыловых орателей, честно сложили головы, выправляя ошибки штабов. И можно понять Ваньку Кочубея, дошедшего до белого каления. Сколько можно бесполезно класть своих бойцов? Вот и оказался комиссар Ковельман крайним. За что боролся, на то и напоролся. Неужели Ваньке сойдёт с рук убийство?
Завскладом пришёл в себя.
– Вы, что на подводах! Давайте, быстро загружайтесь и мотайте отсюда.
Не хочет завскладом лежать рядом с комиссаром. Испытывать терпение сходящих с катушек людей – дело опасное. Суёт одному из остолбенелых солдат кусок брезента – пойди, накрой тело. Тот пошёл, но едва завернул за угол, как скрючился в судорогах рвоты. Не видел раньше солдатик раскроенных человеческих черепов, вот и спёкся. От этакого зрелища наизнанку вывернет. Прав завскладом, быстрей надо отсюда уносить ноги.
Никифор потемнел, как ночь, выслушав рассказ Устина о разделке на товарной станции. Долго ничего не отвечал, катал желваки скул, наконец, вынес приговор:
– Кирдык нашей армии. Дальше катиться некуда. Кроме как в Астрахань.
– Здесь не устоим?
– Нет. Сил мало. Наступать некому. Для обороны позиция непригодная. Дохлый номер.
Ну, если железный командир сказал «кирдык», значит, так оно и есть. По заснеженной степи, по балкам и увалам гуляет позёмка. Откуда вылетят вместе со снежными зарядами белые лавы – попробуй угадай. Выметают нас из родной земли.
Что-то в висках ломит невыносимо. Павел тоже поначалу жаловался на головную боль.