Над кручей Глава 27

27
(31-е декабря 1918 года.)

Проводив друга, Дима, как ни странно, почувствовал облегчение. Поймал себя на этом неправильном чувстве, устыдился, строго заставил себя разобраться – почему? Разве ему не дорого Сашино здоровье, сама жизнь, наконец? Ведь фронт может отнять у друга не только здоровье, но и жизнь. Так откуда тогда облегчение на душе? Ответ нашёлся быстро – здесь, в станице, Саше находиться опасней. Он уже привык делить людей на соратников и врагов, на белых и красных, весь мир для него двухцветный. А к населению станицы подходить с фронтовым критерием нельзя, станичники зачастую сами не знают – какого они цвета. Начнёшь судить – наломаешь дров. Найдутся советчики – того хуже. Когда Саша успел свести знакомство с этим негодяем комендантом Лощилиным? Его обходить за версту надо! Пускай Саша лучше рискует на фронте физическим здоровьем, нежели разрушает душу в тылу, имея наставником законченного психопата. Раны тела врач Кибирёв вылечит, от испорченной души лекарства нет. Конечно, дай бог закончить Саше войну живым и невредимым, но куда страшнее обнаружить, что твой лучший друг стал негодяем.
Ну а ты-то, ты, Дмитрий Иванович, в кого незаметно превращаешься? За собой трудно уследить. Не станешь ли чеховским Ионычем? Не приведи господи. А признаки того налицо – от участия в государственном переустройстве уклоняешься, за пределы стен больницы и личного подворья почти не вылезаешь, пунктуальный врач и примерный семьянин – вот две твои единственные ипостаси. Скажешь – что в этом плохого? Тебе возразят – все способные мыслить граждане яростно отстаивают выбранную позицию, делом доказывая свою правоту. Я отвечу – уничтожение себе подобного за инакомыслие доказывает лишь твоё идейное несовершенство. Брать ружьё, идти убивать – кого? У меня нет врагов. И белые, и красные для меня одинаково психически больные люди. Ну, так любой из этих одержимых может убить тебя – кто не с нами, тот против нас. И будет по-своему прав. Могут. Недавно комендант опять приходил с допросом и обыском – видите ли, его агенты имели перестрелку в слободке с красными подпольщиками и среди красных, по их данным, были раненые. Не поступали? Не оказывали помощь? Дураков нет, если и оказывали, то конспиративно. Психически ненормальные люди не признают врачебной этики, приходится таиться, неуютно ощущая себя меж двух огней, слугой двух господ. И когда-нибудь, хоть белые, хоть красные поставят тебе это в вину: в их понятиях нормально только убивать, лечить – преступление.
Призыв вольтеровского Кандида каждому человеку мирно возделывать свой садик уже полтора века не находит последователей. И ты, Дмитрий Иванович, смешишь современников своим нелепым пацифизмом. Как ты спрячешься от войны, когда все дышат её отравленным воздухом, все вольно или невольно участвуют в её безумствах? Не убережёшься. Не за себя страшно, страшно за Катю и ещё не рождённого Георгия.
Где-то перед Рождеством – точную дату Дима сумел осознать, лишь получив на руки метрики – обоюдные мучения супругов Кибирёвых разрешились рождением ребёнка. Чутьё Катю не обмануло – родился мальчик, значит, Георгий. Роды проходили дома, принимала приглашённая акушерка, помогала ей нанятая прислуга. А дипломированный врач Кибирёв сидел в соседней комнате, обхватив руками голову. Куда делось его неизменное хладнокровие, которым он козырял перед беременной женой, куда улетучились профессиональные навыки, заученные в институте! Растерянность на грани паники овладела Димой, едва начались схватки, и стоны Кати переросли в отчаянные крики.
Благодарение богу, пытка потенциального отца длилась не очень долго, хотя Диме ночь казалась бесконечной. Стрелки на ходиках как прилипли к циферблату – три часа ночи, четыре часа ночи – двери не открываются. Что там происходит? Поминутно выбегал на крыльцо курить, не замечая пробирающего до костей мороза. В седьмом часу за дверью раздался незнакомый возмущённый голосок, помощница акушерки выскочила за тёплой водой, позвала за собой – «Входите, не бойтесь». Вошёл на чужих ногах. Катя через силу улыбается, акушерка держит на руках орущего краснокожего бутуза, свершилось таинство, у них с Катей народился сын.
Григорий Ильич, поздравив коллегу, милостиво предоставил отпуск на целый месяц – «Коль у вас, Дмитрий Иванович, всё так счастливо совпало, то празднуйте и Святки, и Рождество, и Крещение. Входите в образ Иосифа». И согласился заместить Александра в роли крёстного отца – Дима настоял, чтобы в соответствующей графе была вписана фамилия его друга. Крёстной матерью стала супруга Григория Ильича, уважаемая Любовь Дмитриевна Газулова.
Новый, 1919-й год по старому стилю собрались встретить в родительском доме, у Сакмарских. Обязательный Никитка отвёз чету Кибирёвых с закутанным в одеяло чадом, получив наказ забрать на другой день ближе к обеду. После того как старшие двоюродные братья вволю нагляделись на младшего и отправились в спальню, Константин с Анастасией и Дима с Катей присели к столу и начали, как водится, поминать прожитой, уходящий год.
За себя никто распространяться не стал, прожили год на глазах друг у друга – что тут обсуждать? Как сложилось, так и есть. Могло быть и хуже. Кого уж нет, а те далече. Отец с мамой, Ксюшей и Ликой, судя по их письмам, прочно обосновались в Ольгинской, за них можно не беспокоиться. Павлик в надёжных руках Диминого дяди в Екатеринодаре. От Марии из Кисловодска вестей нет, она за линией красно-белого фронта. «Не сегодня-завтра Добровольческая армия освободит Кавминводы, – горячо заявил Константин, – по сводкам с фронта красные повсеместно отступают».
– Там Саша, – намекнула Анастасия.
– За два месяца не удосужился, обормот, хотя бы строчку черкнуть, – с досадой отозвался о поведении друга Дима.
– Какой на войне досуг, – заступился Константин, – бьются без отдыха.
– Интересно, как поживает тётя Агния в Киеве? – вдруг озаботилась Катя.
Константин иронически ухмыльнулся.
– Одно могу сказать – ей не скучно. Попала из огня да в полымя. Немцы, блюстители порядка, из Киева ушли, следом за ними бежал гетман Скоропадский. Ныне на киевский стол забрался самостийник Петлюра и насаждает на Украйне жупаны и мову. Представляете Агнию Николаевну в хустке и плахте, ломающую язык об «Здоровеньки булы» и «Ласкаво просымо»? Напрасно она покинула Кубань. Искать среди руин бывшей Российской империи тихий уголок бесперспективно. Везде одно и то же.
– А как же Хвалынск? – с невинным видом спросил Дима. Покровительственный тон свояка ужасно раздражал. Давно ли метался, как угорелая кошка.
– Иллюзии развеялись, – важно отвечал умудрённый опытом инспектор прогимназии. – В штормовую погоду куда разумнее стоять на якоре в укромной бухте, нежели пускаться в бушующее море. Кстати, о морях и океанах, – Константин поспешил сменить тему, – вы слышали о высадке в Одессе французских войск, о приходе в Севастополь и Новороссийск союзной англо-французской эскадры? Утверждают, что союзники пойдут вместе с Добровольческой армией на Москву, освобождать Россию от большевизма.
– Читал в газетах, – сказал Дима. – Более того, сообщают о высадке в Архангельске и Мурманске англичан с американцами, во Владивостоке японцев вкупе с теми же англосаксами. Но у меня складывается впечатление, что союзники пришли не спасать Россию, а делить шкуру неубитого медведя. Разделяй и властвуй. Решили воспользоваться нашим беспомощным положением. В братских чувствах господа французы и англичане не были замечены никогда. Россия для них – вновь образовавшаяся колония, не больше.
– Ты слишком недоверчив, Дима, – Константин критически топырил полные губы. – И к тому же недостаточно осведомлён. Добровольческая армия не заключала сепаратного мира с Германией. Напротив, она воюет с авторами Брестского позорища. Следовательно, союзнические обязательства Антанты остаются в силе.
– Поживём – увидим, – отмахнулся Дима. – Ну её, эту высокую политику. У нас с тобой совета не спросят, сделают, как им заблагорассудится. Давай лучше выпьем за Старый год, да поговорим о делах поближе.
Сёстры давно отделились от умничающих супругов, тихо шепчутся о чём-то своём женском на диване, под боковым валиком которого мирно посапывает распелёнутый Георгий. Розовый абажур неярко освещает накрытый стол, в углах столовой полутемно. Так и чудится, что оттуда вдруг появятся Саша и Агния Николаевна. И другие призраки прячутся в тени, безгласные, бесплотные. Не хватает их живых голосов. Поневоле пытаешься раздвинуть стены безжизненной тишины мирной беседой.
Константин оглянулся на женщин, убавил свой хорошо поставленный баритон до минимума. Щекотливость ближних дел его явно смущала.
– Честно говоря, Дима, я ожидал от перемены власти чего-то более здорового. Ну, отстоял я права детей иногородних на образование – и что? Нажил врагов среди казаков. А самое обидное – не нашёл поддержки у коллег-педагогов. Они будто все речи лишились, ни за, ни против. Боятся высказать своё мнение. Боятся не угодить атаманскому правлению, а ещё больше боятся попасть в поле зрения добровольческой контрразведки. Ты ведь знаешь о её приёмах?
Дима кивнул.
– Ужасная атмосфера. Доносительство, шпионство. С большевичкой Семёновой и то можно было объясниться откровенно, не опасаясь административных гонений. А теперь, не знаю по чьему сигналу, приходил комендант, выспрашивал о настроениях преподавателей, о родителях учащихся – как это тебе понравится? После его визита подчинённые смотрят на меня, как на жандарма.
– А что прикажешь им делать? Вдруг опять придут красные?
У бедного инспектора даже судорога пробежала по щеке.
– Типун тебе на язык, Дима. Надеюсь, победят белые, и атмосфера всеобщей ненависти и подозрительности постепенно разрядится.
– По мне и те, и другие одним миром мазаны.
– Хуже всего, что они втягивают в свои подлые делишки абсолютно нейтральных людей, – с горечью заключил Константин.
Диме поневоле вспомнилась поговорка – «У дураков мысли сходятся». Оба мы с тобой, дорогой Костя, в положении умных дураков. О каком нейтралитете можно говорить, когда вся Россия барахтается в грязи и крови. Чистеньким не останешься.
Про то, как сам вляпался по уши в сомнительное приключение, Дима, разумеется, рассказывать Константину не стал. Не рассказывал ни Кате, ни Григорию Ильичу. Зачем? Сам ввязался, сам расхлёбывай. Где-то за неделю до рождения Георгия, вечером, когда Дима уже собирался уходить со службы, спеша к измученной Кате, в кабинет постучался шапочно знакомый техник механического завода Иван Матвеевич Белашов. Родители Димы всегда хорошо о нём отзывались, как о человеке интеллигентном и порядочном, заговаривали при встречах, но лично с ним Дима ни разу не пересекался. И в том, что Белашов сейчас вошёл к нему, Дима не усмотрел ничего необыкновенного – к врачу все обращаются. Правда, лучше бы пришёл с утра.
Необыкновенное началось с первых слов пациента. Присев к столу, Иван Матвеевич сказал:
– Если то, о чём я попрошу, для вас, Дмитрий Иванович, неприемлемо, скажите сразу и пусть это останется между нами. Хорошо?
Напряжён пациент, форменную фуражку снял и нервно двигает её по столу, ладонью другой руки машинально приглаживает идеально гладкую причёску, лицо закраснелось не от одного мороза.
– Хорошо. Я вас слушаю.
– Ситуация крайне неприятная. Один из моих рабочих, совершенно случайно, три дня назад, ночью оказался в том районе слободки, где контрразведка гналась за неизвестными и получил две пули. Раны сами по себе не смертельные, но пули остались в теле, пошло воспаление, есть вероятность гангрены. Сами понимаете, везти его в больницу невозможно, контрразведке ничего не докажешь. Не могли вы оказать помощь на дому?
Ещё бы не понятно. Вчера приходил поручик Лощилин с опричниками, совершили неврачебный обход палат и допрос с пристрастием. Только об этом лучше промолчать.
– Где находится больной?
– В частном доме. Инкогнито. Извозчик наш человек. Абсолютно надёжный.
«Наш человек». Но я-то не ваш. Смелые люди. Оперировать в домашних условиях, тащить кучу инструментов и медикаментов – кто-нибудь из персонала больницы обязательно заметит. Впрочем, мои сотрудники тоже по-своему абсолютно надёжные. За окном уже темнеет. Как откажешь погибающему? И головой в омут ох как не хочется. Дома ждёт Катя. Ждёт ещё не родившийся сын. Решайся, наследник Гиппократа!
– Хорошо. Сейчас соберусь.
Куда его завезли в дебри Новой слободки, Дима умышленно не запоминал – не в чем будет признаваться на возможном допросе. И на лица баб, что взялись ему помогать, старался не смотреть. В глаза раненого, конечно, пришлось заглядывать – уж очень тот оказался терпелив, застонал всего раз, когда Дима выковыривал пистолетную пулю из плеча. Когда тащил вторую из мякоти бедра, лишь зажмуривался, но губ не разжимал. Крепок большевик. Что попал в логово большевистского подполья, Дима не сомневался. И что техник Белашов у них главный – тоже. Он и ещё один мужчина в надвинутой на брови железнодорожной фуражке стояли у дверей всё время, пока Дима возился с раненым. До гангрены в данном случае далеко, но если не удалить инородные предметы из тела, то вполне можно ожидать. Теперь же всё должно обойтись благополучно.
Объяснив, как поступать с больным в дальнейшем (слова «раненый» избегал), Дима сердито оттолкнул руку Ивана Матвеевича – какие деньги? Цена моей услуге – собственная голова. Но вот прошёл почти месяц, а голова на плечах цела. И Белашов больше не показывается. Странный тип. Какой резон ему, интеллигенту, прочно устроенному в жизни человеку связываться с большевиками? Что он выиграет от прихода советской власти? Со мной-то всё ясно. Врач при любой власти останется врачом. Хотя… Как раз нынешние власти, что красные, что белые заставляют его принимать только их сторону и грозят карами за переход на сторону противоположную. Вспомни красного командира, который требовал сберечь своего бойца, иначе… Того бойца дроздовцы утащили на виселицу, когда тебя не было в больнице. Да и был бы – чем помог? Сам бы повис рядом, если б встал грудью. Потом лечил офицеров Самурского полка, выходит, ещё один грех перед красными. Потом спасал большевика. Дознается поручик Лощилин – не помилует. Куда ни кинь – везде клин. Безоговорочно принять чью-то одну сторону означает стать безоговорочным подлецом безразлично какого цвета. Ты пытаешься ни во что политическое не впутываться – тебя всё равно впутают. Вывод один – делай, что должно делать, и пусть будет, что будет. Аминь.
Вон – сидят на диване наши с Константином жёны, радуются, что их мужья выбрали себе мирные профессии, не то что забубённая голова Сашка, и не подозревают, что над головами их суженых висит свой Дамоклов меч. Ну и пусть не подозревают.