Над кручей Глава 29

29
(Март 1919 года)

Надо же, года не прошло, Александр разразился письмом, сподобился. Откуда пишет? Почтовый штемпель Кисловодска. И недавний, 11-е марта. Дима поколебался – звать Катю? Нет, пускай она продолжает бестревожно кормить Георгия, мало ли что там у Саши, цензура точно не будет лишней. Задержался в зале, вскрыл конверт. Ого, письмо большое.

«Здравствуй, Дима. Надеюсь, ты уже вычислил, что эпистолярному жанру я предаюсь на длительном и вынужденном досуге, а когда молчу, значит, нормально воюю. Сейчас опять в звании выздоравливающего, но всё по порядку, время позволяет распространиться.
Итак, в середине декабря, в одной переделке получил изрядную контузию, препротивная штука, доложу тебе. Уже обмогался, как в Минеральных Водах, куда нас пригнали для переброски на Донецкий фронт, схватил сыпной тиф. Что это за гадость, ты прекрасно знаешь без моих размазываний. Короче, собратья по оружию укатили на далёкий север спасать атамана Краснова от большевиков, меня уволокли на дрогах в госпиталь. В этом преддверии ада я по сей день и, как объяснил мне твой коллега, попал в разряд счастливчиков, той половины заболевших тифом, которые не отправляются в лучший мир скорым поездом. Что ж, мне осталось возрадоваться и вознести хвалу господу, я ещё не потерял надежду на что-нибудь сгодиться в этом мире. Возвращение в строй затягивается, ибо пока вельми слаб и немощен. Но из тифозного барака уже перевели в общую палату. Под окном цветёт миндаль, даст бог, скоро и я расцвету.
Получив заверение, что не заразен, отправился навестить сестру Марусю, она с семьёй проживает неподалёку от госпиталя, я гостил у неё осенью семнадцатого перед самым переворотом. Встречен был ахами и охами, что неудивительно, сам пугаюсь себя в зеркале. Маруся достойно продолжает семейные традиции, у неё уже бегает по дому четверо отпрысков обоего пола, так что вам с Катей есть куда стремиться. Муж – сугубая штафирка, преподаёт в гимназии, как и Константин, что по нынешним временам гарантирует, по крайней мере, от мобилизаций.
В соседнем корпусе офицерского госпиталя поправляется от раны мой сослуживец и друг Боря Беляев, вдвоём веселей. Ему агрегатами шведского лекаря Цандера вытягивают мышцы и суставы, слава богу, не душу. Духом Боря бодр, уговаривает перейти служить на бронепоезд, это у него настоящая мания. Я не против, в батарее из старых бойцов почти никого не осталось, грустно возвращаться на пепелище. Наша армия перестала быть добровольческой, метут в неё всех подряд, количество прибывает, качество страдает. Но верю – победа будет за нами.
В станицу на этот раз вряд ли загляну, не до каникул. И стыдно путаться у вас под ногами. Раздай от моего имени приветы и поклоны, скажи – пусть не переживают. Все роды оружия уже об меня зубы сломали. И тиф не взял. Отпиши, как растёт твой богатырь. Минимум две недели ещё пробуду в Кисловодске. Не утомил тебя болтовнёй? До свидания, Дима».

Хорохорится Саша, никогда не признается, что на душе. Но между строк читается утомлённость и шаткость надежд – «из старых бойцов почти никого не осталось», «качество страдает». Качество? Неделю назад огорошил неожиданной просьбой сосед Егор Шеховцов, давно вхожий в дом своим человеком.
– Дмитрий Иванович, вы могли бы дать моему Филиппу справку, что он непригоден к строевой службе?
Дима осматривал в начале зимы, опять-таки по просьбе Егора, прибывшего домой на окончательную поправку раненого сына соседа, и никаких признаков инвалидности не обнаружил, с чем и поздравил. Думал, Филипп уже давно на фронте.
– А в чём дело?
– Да тянут его опять в полк, уже несколько повесток приносили, грозят арестовать. А он не хочет на войну. И мне как кто на ухо шепчет – «не пускай, беда будет». Обожглись раз, теперь боимся. Ну, и Кубань наши казаки уже всю освободили от красных, нехай дальше донцы и кацапы сами освобождаются. С какого перепуга мы должны за них кровь лить?
– Видите ли, Егор Емельянович, моя справка ничего не стоит. Пригодность или непригодность Филиппа может определить только войсковая медицинская комиссия в Екатеринодаре. Наша больница ей не указ.
– Что придумать? – Егор болезненно морщился, тёр грудь. – Будто камень тут горячий сидит. Страшно за Филю. Мать стонет день и ночь.
Дима припомнил – пуля пробила Филиппу предплечье, вошла под ключицей, скользнула меж рёбер, ничего не сломала, но кто разглядит – что там внутри? Обмануть комиссию возможно, если искусно имитировать скрытые дефекты костей и сухожилий. Он-то ничем не рискует.
– Хорошо. Приводите Филиппа ко мне домой. Я научу его, что говорить комиссии.
Вчера Филипп вернулся из Екатеринодара с рукой на перевязи, светясь новой копейкой. «Чистая отставка, правая рука выше пупка не поднимается», – доложил Диме. Вот тебе и качество. Не желают кубанские казаки воевать за пределами своей области. Пока единицы, позже массы пресытятся бессмысленной и безнадёжной бойней. По сведениям из газет, дела белых на Дону и в Донбассе идут неважно.
Зачитал Кате экстракты из Сашиного письма, разбавив их сладкой водичкой собственного приготовления. Надо щадить нежные женские чувства. Катя всегда горячо сострадает любимому брату. Синие глазки так и вспыхивают.
– Ничего страшного? Саша поправится?
– Всё опасное позади, Катя.
– Ну, слава богу.
И всё чмокает пухлые щёчки маленького Жоржика. Тот недовольно жмурится капризным котёнком.
Поехали порадовать приятными новостями Сакмарских. С проницательной Анастасией номер вольного изложения письма не прошёл. На правах старшей сестры она бесцеремонно завладела листками и громко их зачитала, хмурясь и повторяя отдельные места. Благо, занятая малышом Катя слушала вполуха, не обращая внимания на ударные акценты чтицы, а Дима вертелся ужом на сковородке: ложь во спасение – всё равно ложь.
– Что скажете? – сурово обратилась Анастасия к внимающему собранию.
Дима благоразумно молчал, Катя удивилась – что тут говорить, Саша жив-здоров, нечего обсуждать.
Константин многозначительно покашлял. Его явно уязвил пассаж о преподавателе-штафирке, но он не подал виду, напротив, постарался выдвинуть на первый план благородные родственные чувства.
– Мне кажется, Александр устал от войны. Ему было бы полезно сделать длительную передышку. Сколько можно искушать судьбу? Когда-нибудь госпожа фортуна от него отвернётся. Тем более, что наступление белых армий идёт успешно. Деникин освободил весь Северный Кавказ, Колчак приближается к Волге, Юденич – на подступах к Петрограду. Дни красных сочтены. Прекрасно обойдутся без Саши какое-то время.
– У Саши личные счёты с красными, – напомнил Дима. – Он не успокоится, пока их полностью не сведёт.
– Сашка упрямее ста ослов, – поддакнула Катя. – С детства такой был. Чем больше уговариваешь, тем сильнее упирается. Не трогайте вы его, сам разберётся.
Анастасия сокрушённо качала головой, вздыхала, но слов не тратила. Что ни говори, брат далеко, а письмо с предложениями уклониться от фронта разорвёт, присовокупив пару непечатных комплиментов, Катя права.
Распираемый заёмным газетным патриотизмом, Константин попытался воодушевить приунывших собеседников.
– Что ни говорите, мы должны гордиться, что в нашей семье есть защитник отечества. Не будь подобных ему, сидели бы мы под карающим мечом пролетариата, опускаясь до уровня хамов из Пьяного хутора. Только благодаря Александру и его соратникам мы вновь зажили достойной жизнью.
Дима не вытерпел. Господи, когда этот говорун прозреет? О каком к чёрту достоинстве он трезвонит? Об тебя разве сапоги не вытирают, а ты благодарно кланяешься. Как топтала прежде власть своих подданных, так и нынче топчет.
– А я не вижу большой разницы между белыми и красными. – Дима отлично понимал, в какое неловкое положение ставит Константина, но промолчать не сумел. – По мне комендант Лощилин и атаман Аскольский ничем не отличаются в лучшую сторону от комиссара Ковельмана и предревкома Остапенко. Те же бессудные расправы и насилие над личностью.
Гордый пропагандист белого дела нервно затеребил пышную кисть на поясе своего бархатного вишнёвого халата. Холёные щёки слегка окрасились в тот же цвет.
– Постой, Дима. Неужели тебе хотелось бы жить под властью комиссаров и ревкомов? Неужели ты забыл, что творилось в станице год назад?
– Я ничего не забыл. – Дима вздрогнул, заметив косой, настороженный взгляд Анастасии, но продолжил с вызовом, напористо. Должен же он, наконец, выговориться. – Но я хочу над собой власть, выбранную народом, гуманную, уважающую закон. А нами, сменяя друг друга, правят самозваные тираны, для которых жизнь человека – ничто. Они все заражены эпидемией ненависти, одержимы идеей уничтожить неугодных. Разве можно построить прочное государство на убийстве и крови? Сколько в одной нашей станице погубили народа? А море крови разливается всё шире и шире, по всей России, заражая людские души. И эта зараза перейдёт в души детей и внуков. Как им жить?
– Ты слишком принимаешь всё близко к сердцу, Дима. – Константин положил ладонь на руку Димы, участливо заглянул в лицо. Ладонь не горячая, и не холодная, чуть тёплая. Из больших влажных глаз, сквозь показное сочувствие, явственно просвечивает извечный ледок актёрской натуры. – Любая эпидемия в конце концов заканчивается. Наша задача – уцелеть в этом хаосе, сохранить детей. И нам вовсе не обязательно участвовать в пролитии крови.
Ещё один вариант слышанного от соседа Шеховцова – «моя хата с краю, ничего не знаю». Зачем тогда восхваляешь Сашу? Загребать жар чужими руками – занятие недостойное.
– Моя профессия подразумевает, в числе прочего, останавливать кровь, – уже остывая, сказал Дима, – отнюдь не проливать. Но и оставаться равнодушным зрителем я не в состоянии.
– Я тоже далеко не равнодушен, – Константин с облегчением переходил на миротворческий тон. – Но меня поддерживает убеждение, что мы как носители гуманных профессий можем внести некое оздоровление в болезненный процесс. За нами – сила науки, сила традиций. Согласись, что и в белом движении куда больше от века просвещения, нежели у этих тёмных ниспровергателей всего и вся.
– Сердцем я с белыми, – устало признался Дима. – Всё-таки вырос и сложился в том строе, который они защищают. Умом признаю много правоты за красными. Государство должно быть справедливо для всех, не должно быть униженных и оскорблённых. При старом строе их было слишком много. Вот и прорвало. Мне вообще не нравится, когда что-то ломают. Особенно, если человеческую жизнь.
Из дальнего угла Катя уже несколько раз прикладывала палец к губам, перестань, Дима. Действительно, кому нужно это сотрясение воздуха. Константина не переговоришь, ссориться не стоит.
– Кто же будет спорить? – подхватил Константин, умело уводя разговор всё дальше от щекотливой темы. – Надеюсь, новый государственный строй учтёт ошибки старого. Генерал Деникин обещает передать власть Учредительному собранию, значит, есть надежда, что все голоса будут услышаны.
– Дай бог нашему теляти волка зъисты.
– Белый телятя уже вымахал в могучего быка и попирает копытами половину России. По Каспийскому морю установилась связь с армиями Сибири и Азии. Корабли белой Каспийской флотилии ходят из Петровска в Гурьев и Красноводск.
– Если ты, Костя, мечтаешь доплыть на белом пароходе до богоспасаемого Хвалынска, то, боюсь, твоя мечта осуществится не скоро. – Диму опять словно бес дёргал за язык. – У моего старшего коллеги Григория Ильича один из сыновей – морской офицер. Так вот он пишет ему из Петровска, что их флотилия – это кое-как вооружённые пассажирские пароходы, а большевики перегнали из Кронштадта по Мариинской системе и Волге целую эскадру миноносцев и охотятся за ними, как соколы за куропатками. В Центральной России сосредоточена огромная военная мощь, которую большевики ещё не применили на всю катушку.
Но у Константина было полно контраргументов, почерпнутых из екатеринодарских газет.
– Ты забываешь, Дима, о помощи, которую оказывают Белой армии союзники по Антанте. В Новороссийске день и ночь выгружаются английские суда с вооружением и снаряжением, включая танки и аэропланы. С бывшего Персидского фронта через Баку англичанами тоже передаётся ненужное им оружие. В Одессе высадились французские войска, в Севастополе английские, французские, греческие. Не говорю про Сибирь, где Колчака поддерживают японцы и американцы. От Архангельска наступает Северная армия генерала Миллера. Нажим на красных идёт со всех сторон света. И ты полагаешь, что эти голодранцы устоят против всего цивилизованного мира? Готов заключить пари, что осенью этого года трёхцветный флаг взовьётся над московским Кремлём.
– Может, хватит воевать, диванные полководцы, – оборвала спор свояков Анастасия, – а то подерётесь. Лучше подумайте, как Сашу к мирной жизни вернуть.
– И женить, – подхватила Катя. – Сразу станет домоседом.
По дороге домой Катя укоряла мужа за излишнюю откровенность.
– Настя с Костей сор из избы не вынесут, но зачем ты их дразнишь? Ты же видишь, как они напуганы властью большевиков. И нам большевики ничего доброго не сделали, мягко говоря.
– С чего вы взяли, что я за большевиков? – возразил Дима. – Просто я за то, чтобы люди между собой договаривались, а не убивали друг друга.
Сидевший впереди с ушами на макушке Никитка вмешался в разговор пассажиров. Чувство пиетета перед старшими было ему неведомо, высказать своё скоропалительное мнение он никогда не упускал.
– Наш Филя тоже стал дюже смирный. В церковь ходит, свечки ставит. От фронта откосил. – Никитка плюнул. – А кто будет красных изничтожать? Среднего Илюху батька до родни в Тенгинскую сплавил, чтоб не нашли. А мне ещё полтора года до первой очереди. Так и война кончится.
– Чего тебе неймётся, Никитка? – Катя жалостливо глядела в упрямый стриженый затылок несовершеннолетнего героя. – На войне убивают. Филипп чудом уцелел.
– Будешь сидеть дома – верней убьют. Придут, и застрелят. Думаете, я про дядю Жору забыл?
Никитка обернулся, яростно сверкая глазами.
Ну и парнишка! Сколько в нём праведного гнева и неправедной энергии. Отравлен навеки. И ты, Дмитрий Иванович, хорош. Болтаешь всуе про реки пролитой крови, а рядом с тобой находится любимая женщина, жена, мать твоего ребёнка, едва не утонувшая в тех самых реках. Где твоя хвалёная чуткость?  Нечего соревноваться в пустословии с Константином, займись живыми людьми.
Никитка подвёз к дому Кибирёвых. В начале весны Катя согласилась переселиться – и Диме ближе к службе, и яр не зияет перед глазами. За её домом присмотрят Шеховцовы, лёгкому на ногу Никитке не в труд бегать ухаживать за лошадьми, всем лучше.
Вечером Дима написал ответное письмо. Саша ручается за две недели пребывания в Кисловодске. Но одна уже прошла.