Прыжок пастуха. Мопассан

От Дьеппа до Гавра берег представляет собой непрерывную гряду отвесных скал высотой около 100 метров. Время от времени эта белая стена опускается, и узкая долина с крутыми склонами, покрытыми жёсткой травой и камышами, углубляется в обработанное поле к каменистому пляжу, где заканчивается оврагом, по дну которого бежит горный поток. Эти долины создала природа, грозовые ливни вымыли овраги, обточив то, что осталось от скал и пробив до самого моря русло потоков, которые служат дорогами для людей.
Иногда в этих долинах можно увидеть деревушку, где гуляет ветер.
Я провёл лето в одной из них, расположившись в крестьянском доме, где из окна мне был видел большой треугольник синей морской воды, обрамлённый зелёными склонами долины, а порой там мелькали белые точки парусов в солнечном свете.
Дорога, ведущая к морю, проходила по дну оврага и внезапно вклинивалась между двух мергельных стен, становясь глубокой пропастью, а затем разворачивалась по красивой скатерти из обкатанных водой валунов.
Этот проход люди назвали “Прыжком пастуха”.
Вот драма, послужившая причиной.
Рассказывают, что когда-то в этой местности служил молодой священник, суровый и безжалостный. Он вышел из семинарии, полный ненависти ко всему, что живёт по заком природы, а не по законам его Бога. Он отличался неумолимым отношением к себе, но ещё больше – к другим. Одна вещь особенно сильно гневала его: любовь. Если бы он жил в городе, среди цивилизованных изысканных людей, которые прячут под вуалью нежных чувств животные действия, подсказанные природой, если бы ему приходилось исповедовать в больших нефах соборов знатных надушенных дам, чьи ошибки кажутся смягчёнными красотой падения и дымкой идеала вокруг материального поцелуя, у него, возможно, не случалось бы таких припадков ярости, которые он испытывал от совокупления двух оборванцев в грязи или крестьян на соломе в риге.
Он относил к животным этих людей, которые ничего не знали о любви и случались, как собаки. Он ненавидел их грубые души, их грязные инстинкты, ненавидел весёлые шутки стариков, вспоминавших молодость.
Возможно, он сам мучился от неудовлетворённого аппетита и глухого простеста своего тела, так как его разум вёл постоянную деспотическую борьбу с природными инстинктами.
Но всё, касающее телесной жизни, возмущало его, и его неистовые проповеди заставляли хихикать девок и парней, которые переглядывались, выходя из церкви, тогда как крестьяне в синих блузах и фермерши в чёрных шалях говорили, приходя с мессы в свои лачужки, где из трубы вился голубой дымок: “А он шутить не любит, наш кюре”.
Один раз он вышел из себя так, что это граничило с безумием. Он шёл навестить больного. Войдя во двор фермы, он заметил стайку ребятишек, сгрудившихся вокруг собачьей будки. Они смотрели на что-то с немым интересом, застыв на месте. Священник подошёл. Там рожала сука. Перед будкой пятеро щенков визжали вокруг матери, которая нежно лизала их, а в тот момент, когда кюре просунул голову между детей, появился шестой щенок. Тогда все дети начали прыгать и хлопать в ладоши, крича: “Вот ещё один, вот ещё один!” Это была просто игра для них, в которую не примешивалось ничто нечистое; они смотрели на рождение щенков, как смотрели бы на то, как яблоки падают с дерева. Но человек в чёрной сутане скривился от возмущения и, потеряв голову от ярости, поднял свой синий зонт и начал бить детей. Они убежали со всех ног. Тогда он, оказавшись лицом к лицу с собакой, начал бить и её. Она сидела на цепи и не могла убежать. Он раздавил её ногой и добил ударом каблука. Затем он бросил истекающий кровью труп среди хнычущих новорожденных щенков, которые уже искали материнские сосцы.

Ему часто приходилось совершать одинокие переходы, и он шёл тогда большими шагами, с неприступным видом.
Однажды, когда он возвращался издалека майским вечером и шёл вдоль скал, начался ураган. Поблизости не было видно ни одного дома.
Рокочущее море катило клочья пены, и тёмные облака бежали по горизонту. Ветер свистел, пригибал жёлтые колосья и пронизывал аббата до костей, обволакивая его сутаной и наполняя уши шумом.
Он кое-как укрывался от непогоды и, наконец, дошёл до спуска. Но тут на него налетел такой шквал, что он не мог двигаться дальше. Внезапно он заметил возле овечьего пастбища сторожку пастуха.
Это было убежище, и он помчался туда.
Собаки, прибитые ураганом, не пошевелились от его прибытия, и он дошёл до самого шалаша, похожего на кибитку на колёсах, которую пастухи летом возят с выгона на выгон.
Низкая дверь была открыта и позволяла видеть солому внутри.
Священник собирался войти, как вдруг увидел в хижие два сплетённых тела любовников. Тогда он внезапно закрыл дверь и навесил крючок. Затем, впрягшись в оглобли, сгибая свою худую спину и задыхаясь под влажной сутаной, он, как лошадь, потащил сторожку к спуску, к смертельному склону, тогда как испуганные молодые люди стучали в стену и думали, без сомнения, что с ними кто-то шутит.
Когда он оказался на гребне, он отпустил оглобли, и лёгкая хижина покатилась по склону.
Она убыстряла ход, подпрыгивала, спотыкалась и задевала землю оглоблями.
Какой-то старик-попрошайка, укрывшийся на дне оврага, видел, как она пролетела мимо него, и услышал страшные крики, доносившиеся из деревянного ящика.
Вдруг одно колесо отвалилось, сторожка завалилась на бок и полетела как ядро, словно её вырвали корнями из земли. Достигнув края последнего оврага, она сделала дугу, упала на дно и раскололась, словно яйцо.
Когда мёртвых любовников подобрали, они были искалечены, переломаны, но всё ещё обнимали друг друга за шею.
Кюре запретил, чтобы их тела вносили в церковь и отпевали.
В воскресенье на проповеди он пылко говорил о 7-й заповеди, угрожая влюблённым таинственной карающей десницей и приводя в пример недавний страшный случай.
Когда он выходил из церкви, его задержали жандармы.
Один таможенник видел его со своего поста. Кюре приговорили к каторжным работам.
Крестьянин, который рассказал мне эту историю, добавил серьёзно:
- Я знал его, сударь. Он был суров, этот человек, и не любил шуры-муры.

9 марта 1882

(Переведено 22 апреля 2019)