Шла война. Глава4. Часть2 Николай Кириллович Казач

  В импровизированном общежитии  при госпитале шла своя жизнь. Война объединила под одной крышей людей с разными судьбами, из разных мест. В боксах с застеклёнными потолками  жили работники госпиталя, не имевшие жилья в Харькове. Соседний с нашим  бокс занимал человек с удивительной судьбой.
 Он рано осиротел, беспризорничал. Однажды, при попытке в булочной украсть  булку с прилавка, его задержал  милиционер. Отвёл в участок  и продержал там ночь. Напоил  чаем, а сам всё присматривался к мальчишке, разговаривал с ним,  расспрашивал. Этот милиционер владел гипнозом и заметил (как эти люди умеют)  такую  способность у подростка. Утром отвёл его в цирк.  Мальчика взяли  в труппу на обучение цирковому искусству. Он  работал в цирке иллюзионистом, одновременно учился в кулинарном техникуме. Работал в ресторанах курортных городов .Ему было 26 лет, когда началась война. Тяготы сиротской жизни не прошли без последствий. Он был болен язвой желудка. На фронт пошёл, скрыв свою болезнь. В госпиталь попал с открывшейся язвой. Его комиссовали. Оставили работать в госпитале шефповаром. Во время войны часто не хватало анестезирующих средств, а он умел  снимать боль внушением. Хирургам иногда приходилось оперировать без наркоза. Вытаскивали осколки, резали по "живому". Вот  тут-то и нужна была способность гипнозом  обезболивать. Как-то я выразила сомнение, что от  одного внушения человек может не чувствовать как ему  пилят кость. "Хочешь сама  попробовать, как это бывает?"--спросил он. Конечно я захотела, хотя и страшновато было. Мама попыталась отговорить меня  от эксперимента.
-- Вы не бойтесь, больно действительно не будет,--успокоил он её.   
 Он загнул рукав  по локоть на моей руке, спиртом протёр на ней место выше запястья, взяв иголку, прокалил её в огне спички, недолго пристально, молча  смотрел мне в глаза, а затем с размаху, с силой начал колоть мою руку. Выступила кровь, но я ничего не чувствовала. Он провёл над исколотым местом ладонью. Кровь перестала идти. Я  взяла иглу и сама попробовала кольнуть себя на этом месте, но боль ощутила сразу же.
 У моей мамы было больное и сердце. Сколько раз он внушением  снимал сердечные приступы у неё.
   
 Только себе самому он помочь не мог. Мы видели, как заостряется нос, белеет щека, скрипел зубами от невыносимой боли во время обострения язвы, но почти никогда не слыхали его стонов.
  В то время мы  долго не получали писем с фронта от отчима. Мама переживала,
 и он предложил при помощи гипноза попытаться узнать, что с ним. Усыпил меня и "повёл" по длинному подземелью со сводчатым потолком, без окон, с перегородками. В каждом таком небольшом отсеке лежал или сидел на земляном полу мертвец. И вдруг в одном из них я узнала своего родного, умершего, когда мне было четыре года, папу Серёжу. Он сидел на корточках у стены и смотрел на меня пустыми глазницами. От ужаса я закричала. Николай Кириллович поспешил  разбудить, забыв убрать увиденное из моей памяти, и потом, даже через много лет, мне это подземелье снилось. Николай Кириллович проделал это со мной, а не с мамой, потому что она не поддавалась гипнозу. Когда умер мой папа, панихида проходила в клубе дивизии. Одна знакомая, вопреки маминому запрету, на руках внесла меня в зал и приблизилась к гробу. Я, глянув в мёртвое лицо папы, так испугалась, закричала и впилась зубами в щёку женщины. Мёртвое лиц его и тот ужас, который я тогда испытала, остались в моей памяти  на всю жизнь. И вот  в гипнотическом сне всё повторилось.

  Человека, о котором я рассказываю, звали Николай Кириллович Казаченко. Родился в 1915-м году в Пятигорске. Одарён он был удивительно. По вечерам, в выходные дни, когда все обитатели общежития собирались в своих отсеках, он устраивал целые представления. С нами жила одна работница кухни, тётя Лида. Внешность у неё была сама по себе потешная: маленькая, толстенькая коротконожка с раздвоенной, "заячьей" верхней губой. Она легко поддавалась воздействию гипноза. Стоило Николаю Кирилловичу посмотреть на неё пристально, и она вся обмякала, готова была выполнять любое его распоряжение. Он внушал ей, что она  великая балерина и танцует в "Лебедином озере". Мы все умирали со смеху, когда она, встав на носочек, в "грациозной" позе, изо всех сил тянула короткую, толстенькую ножку.  Он "выводил" её в сад. Она представляла, что рвёт плоды с дерева. Подпрыгивала, якобы пытаясь достать грушу. Однажды ухватилась за низко висящую электрическую лампочку, чуть не оторвала. Еле-еле удалось высвободить эту " "грушу" из её руки. Укладывал её на спинки двух стульев так, что опиралась только затылком и ступнями ног. Двое из нас садились на сидения. Ей внушалось, что она мост через бурную речку. Она вся напрягалась, как стальная, выгибалась, а Николай Кириллович  садился на её живот. Тётя  Лида фактически без опоры, выдерживала его тяжесть.
 А как он пел русские романсы, мы с ним иногда пели их дуэтом. С каким изяществом вёл в танце даму под "Брызги шампанского"  (у кого-то из жильцов был патефон с пластинками), мастерски бил чечётку, рисовал. На всю жизнь запомнила это необыкновенно выразительное лицо с падающими на широкий лоб прядями белокурых волос, с глазами цвета стали, с красиво очерченными губами, со слегка выдающимся волевым подбородком.

 Когда мама решила перейти из госпиталя на другую работу, усыпив одну из медсестёр, "провёл" её по всему городу в поисках сдающейся комнаты и нашёл: в центре города, на улице Сумской, напротив бывшего в войну в руинах здания Обкома партии и площади Дзержинского. Мы пошли по этому адресу.
 Действительно, в двухэтажном особняке, первый этаж  в котором занимала аптека, сдавалась комната в квартире на втором этаже. Сейчас этого дома нет, снесён, но тот, кто жил в Харькове до войны и в послевоенное время, должен его помнить.
Во время оккупации Харькова на  балконах домов на Сумской улице фашисты для деморализации населения вешали не подчиняющихся установленной системе и оказывающих сопротивление немцам людей.
 На балконе здания Обкома, прямо перед окнами той комнаты, в которой мы теперь собирались жить, как мы узнали от жителей дома, немцы повесили пять человек. Наша комната отапливалась печкой, топка которой находилась в комнате хозяйки, и один угол под потолком был пробит, там зияла дыра, которую прикрывали подушкой.


  Но я хочу закончить свой рассказ об удивительной судьбе Николая Кирилловича Казаченко. Совсем случайно, уже в наши дни, я как-то  набрала в поисковике  в Интернете имя. И вот что выдал мне Интернет:
 
 "Книга памяти жертв  репрессий Калининградской области."

  Казаченко Николай Кириллович, 1915 г.р., уроженец гор. Пятигорска
 Ставропольского края, русский, из семьи служащих, грамотный, беспартийный.
 Проживал в г. Зеленогорске Калининградской области, кондитер на Приморском
 хлебокомбинате.
 Арестован 21.06.1950г. Приморским РО МГБ
 Осужден 11.07.1950г. Калининградским областным судом по ст. 58-10 ч.1 УК РСФСР 
 к 10 годам ИТЛ с поражением в правах на 5 лет за антисоветскую агитацию.
 Реабилитирован 21.09.1992 года.
 Калининград КП.

  Вот так! Но я точно знаю, не мог этот человек агитировать против Советской  власти, которая ему, беспризорнику, при всякой другой власти нашедшему бы свою гибель в какой-нибудь воровской шайке, открыла все пути, которую  пошёл защищать  от фашистских захватчиков, скрыв свою болезнь. Тем более, что он знал, что такие, как он, на особом учёте в органах.
  Этот человек не терпел лжи, чванства, мог сказать  прямо  правду, не взирая на лица. Вот, очевидно,  и высказал в глаза какому-нибудь чинуше всё, что он о нём думает. Тогда одного доноса от такого было достаточно, чтобы человека объявить врагом народа.
 Выжил он в заключении или погиб, не дожив до освобождения с его язвой? Где могила его? Этого мне не узнать никогда.
…………………………………
 Фото из интернета-Харьков, улица Сумская во время фашистской оккупации.