Шла война. Гл. 22 Необыкновенный человек

 В импровизированном общежитии при госпитале шла своя жизнь Война объединила под одной крышей людей с разными судьбами, из разных мест. В боксах с застеклёнными потолками ,где до войны были мастерские студентов- художников, жили работники госпиталя, не имевшие жилья в Харькове. Соседний с нашим  бокс занимал человек с удивительной судьбой Он рано осиротел, беспризорничал. Однажды, при попытке в булочной украсть булку с прилавка, его задержал милиционер. Отвёл в участок и продержал там ночь. Напоил  чаем, а сам всё присматривался к мальчишке, разговаривал с ним, расспрашивал. Этот милиционер владел гипнозом и заметил (как эти люди умеют)  такую  способность у подростка. Утром отвёл его в цирк.  Мальчика взяли в труппу на обучение цирковому искусству. Он работал в цирке иллюзионистом, одновременно учился в кулинарном техникуме. Работал в ресторанах курортных городов .Ему было 26 лет, когда началась война. Тяготы сиротской жизни не прошли без последствий. Он был болен язвой желудка. На фронт пошёл, скрыв свою болезнь. В госпиталь попал с открывшейся язвой. Его комиссовали. Оставили работать в госпитале шефповаром. Во время войны часто не хватало анестезирующих средств, а он умел  снимать боль внушением. Хирургам иногда приходилось оперировать без наркоза. Вытаскивали осколки, резали по "живому". Вот  тут-то и нужна была способность гипнозом  обезболивать.

 Как-то я выразила сомнение, что от  одного внушения человек может не чувствовать как ему  пилят кость. "Хочешь сама  попробовать, как это бывает?"--спросил он. Конечно я захотела, хотя и страшновато было. Мама попыталась отговорить меня  от эксперимента.
-- Вы не бойтесь, больно действительно не будет,--успокоил он её.   
 Он загнул рукав  по локоть на моей руке, спиртом протёр на ней место выше запястья, взяв иголку, прокалил её в огне спички, Минуту
пристально, ,молча смотрел мне в глаза, а затем с размаху, с силой начал колоть мою руку. Выступила кровь, но я ничего не чувствовала. Он провёл над исколотым местом ладонью. Кровь перестала идти. Я взяла иглу и сама попробовала кольнуть себя на этом месте, но боль ощутила сразу же. У моей мамы было больное сердце. Сколько раз он внушением  снимал сердечные приступы у неё Только себе самому он помочь не мог. Мы видели, как заостряется нос, белеет щека, скрипел зубами от невыносимой боли во время обострения язвы, но почти никогда не слыхали его стонов.

В то время мы  долго не получали писем с фронта от отчима. Мама переживала,
 и он предложил при помощи гипноза попытаться узнать, что с ним. Усыпил меня и "повёл" по длинному подземелью со сводчатым потолком, без окон, с перегородками. В каждом таком небольшом отсеке лежал или сидел на земляном полу мертвец. И вдруг в одном из них я узнала своего родного, умершего, когда мне было четыре года, папу Серёжу. Он сидел на корточках у стены и смотрел на меня пустыми глазницами. От ужаса я закричала. Николай Кириллович поспешил  разбудить, забыв убрать увиденное из моей памяти, и потом, даже через много лет, мне это подземелье снилось. Николай Кириллович проделал это со мной, а не с мамой, потому что она не поддавалась гипнозу. Когда умер мой папа, панихида проходила в клубе дивизии. Одна знакомая, вопреки маминому запрету, на руках внесла меня в зал и приблизилась к гробу. Я, глянув в мёртвое лицо папы, так испугалась, закричала и впилась зубами в щёку женщины. Мёртвое лицо его и тот ужас, который я тогда испытала, остались в моей памяти  на всю жизнь. И вот  в гипнотическом сне всё повторилось.

 Человека, о котором я рассказываю, звали Николай Кириллович Казаченко. Родился в 1915-м году в Пятигорске. Одарён он был удивительно. По вечерам, в выходные дни, когда все обитатели общежития собирались в своих отсеках, он устраивал целые представления. С нами жила одна работница кухни, тётя Лида. Внешность у неё была сама по себе потешная: маленькая, толстенькая коротконожка с раздвоенной, "заячьей" верхней губой. Она легко поддавалась воздействию гипноза. Стоило Николаю Кирилловичу посмотреть на неё пристально, и она вся обмякала, готова была выполнять любое его распоряжение. Он внушал ей, что она  великая балерина и танцует в "Лебедином озере". Мы все умирали со смеху, когда она, встав на носочек, в "грациозной" позе, изо всех сил тянула короткую, толстенькую ножку.  Он "выводил" её в сад. Она представляла, что рвёт плоды с дерева. Подпрыгивала, якобы пытаясь достать грушу. Однажды ухватилась за низко висящую электрическую лампочку, чуть не оторвала. Еле-еле удалось высвободить эту " "грушу" из её руки. Укладывал её на спинки двух стульев так, что опиралась только затылком и ступнями ног. Двое из нас садились на сидения. Ей внушалось, что она мост через бурную речку. Она вся напрягалась, как стальная, выгибалась, а Николай Кириллович  садился на её живот. Тётя Лида фактически без опоры, выдерживала его тяжесть.
 А как он пел русские романсы, мы с ним иногда пели их дуэтом. С каким изяществом вёл в танце даму под "Брызги шампанского" (у кого-то из жильцов был патефон с пластинками), мастерски бил чечётку, рисовал. На всю жизнь запомнила это необыкновенно выразительное лицо с падающими на широкий лоб прядями белокурых волос, с глазами цвета стали, с красиво очерченными губами, со слегка выдающимся волевым подбородком

 Когда мама решила перейти из госпиталя на другую работу, усыпив одну из медсестёр, "провёл" её по всему городу в поисках сдающейся комнаты и нашёл: в центре города, на улице Сумской, напротив бывшего в войну в руинах здания Обкома партии и площади Дзержинского. Мы пошли по этому адресу. Действительно, в двухэтажном особняке, первый этаж  в котором занимала аптека, сдавалась комната в квартире на втором этаже. Сейчас этого дома нет, снесён, но тот, кто жил в Харькове до войны и в послевоенное время, должен его помнить.

  Во время оккупации Харькова на  балконах домов на Сумской улице фашисты для деморализации населения вешали не подчиняющихся установленной системе и оказывающих сопротивление немцам людей. На балконе здания Обкома, прямо перед окнами той комнаты, в которой мы теперь собирались жить, как мы потом узнали от жителей дома, немцы повесили пять человек. Наша комната отапливалась печкой, топка которой находилась в комнате хозяйки, и один угол под потолком был пробит, там зияла дыра, которую прикрывали подушкой.


 Но я хочу закончить свой рассказ об удивительной судьбе Николая Кирилловича Казаченко. Совсем случайно, уже в наши дни, я как-то  набрала в поисковике  в Интернете имя. И вот что выдал мне Интернет:
  "Книга памяти жертв  репрессий Калининградской области."
 Казаченко Николай Кириллович, 1915 г.р., уроженец гор. Пятигорска
 Ставропольского края, русский, из семьи служащих, грамотный, беспартийный.
 Проживал в г. Зеленогорске Калининградской области, кондитер на Приморском
 хлебокомбинате.
 Арестован 21.06.1950г. Приморским РО МГБ
 Осужден 11.07.1950г. Калининградским областным судом по ст. 58-10 ч.1 УК РСФСР 
 к 10 годам ИТЛ с поражением в правах на 5 лет за антисоветскую агитацию.
 Реабилитирован 21.09.1992 года.
 Калининград КП.\


  Вот так! Но я точно знаю, не мог этот человек агитировать против Советской  власти, которая ему, беспризорнику, при всякой другой власти нашедшему бы свою гибель в какой-нибудь воровской шайке, открыла все пути, которую  пошёл защищать  от фашистских захватчиков, скрыв свою болезнь. Тем более, что он знал, что такие, как он, на особом учёте в органах. Этот человек не терпел лжи, чванства, мог сказать  прямо  правду, не взирая на лица. Вот, очевидно,  и высказал в глаза какому-нибудь чинуше всё, что он о нём думает. Тогда одного доноса от такого было достаточно, чтобы человека объявить врагом народа.
 Выжил он в заключении или погиб, не дожив до освобождения с его язвой? Где могила его? Этого мне не узнать никогда.
…………………………………
 Фото из интернета-Харьков, улица Сумская во время фашистской оккупации.