Просто Филя

Из цикла рассказов о животных
               

                У собак есть хозяин, а у кошек –
                обслуживающий персонал.

                Я верю, что кошки – сошедшие на землю
                духи. По-моему, они способны ходить по
                облаку, не проваливаясь.
                Жюль Верн
               
         Когда люди  знакомились с Филей, то первым делом обычно спрашивали у хозяев:
        - Его полное имя – Филипп или Филимон?
        Филя явно внушал уважение к себе – так и тянуло задать следующий вопрос:
        - А… по батюшке как?..
        - Он не Филипп и не Филимон, он – просто Филя! – дружно отвечали хозяева, вернее, те, кто считал себя таковыми.
        Филя был черным котом – абиссинцем. Но сказать о нем просто так – кот абиссинской породы – означает почти ничего не сказать. Всё равно, как заявить, например, что Ги де Мопассан – это мужик французской национальности.
        Филя, разумеется, соответствовал всем статям абиссинца, но и косые элегантные проплешинки от бровей к ушам, и особая переливчатость шерсти – чернь и серебро, зовущаяся «тикинг» - и классические линии Филиного корпуса не могли отвлечь внимания от чего-то более важного, чем порода, нация или раса. Собственно, это нечто и было Филиной сущностью – и временами он прекращал быть не только абиссинским, но, пожалуй, и вообще котом.
         Стоило пристальней вглядеться в черты его лица – ну, не осмеливаюсь я употреблять слово «морда»! – как в них обнаруживались просто-таки королевское достоинство и мудрость.  А в глазах – то желтых, то зеленых, в зависимости от освещения, мерцало тайное знание, недоступное простым смертным. Возможно, в нём проступали царственные признаки дальнего родственника – абиссинского льва. А, порою, казалось, что в нём присутствуют черты мифических сородичей – грифонов, сфинксов, химер и пазузу - всех, в ком было хотя бы что-то львино-кошачье.
         Но некоторых вещей Филя не только не знал, но даже и не догадывался об их существовании. Он, к примеру, не знал, что живет в Праге, а Прага находится в Чехии, Чехия – в Европе, Европа – лишь часть суперконтинента Евразии, а суперконтинент дрейфует по Мировому океану, ну и так далее… Впрочем,  нет… нет…  Про «и так далее…» Филя, конечно, кое-что знал – ведь он жмурился на Солнце, любил гулять при полной Луне и, вполне возможно, считал Звезды, принимая их за глаза далеких подруг и сбиваясь со счета в августе, когда звезды неудержимо падали вниз.
         Кроме этого, Филя знал топографию: все окрестные улицы были его владениями, и он так легко ориентировался в их паутине, словно изучал самую крупномасштабную карту этого города…   Ну и, само собой, он ведал подвалами, чердаками, тайными ходами, проломами в стенах, окружавших сады и парки, лестницами, вентиляционными шахтами и подземельями алхимиков, когда-то населявших потаенную Прагу.
         Порою Филины тайные знания являлись причиной скандалов – и бытовых, и дипломатических. Кто-то толковал о пакете с мясным фаршем, мистически пропавшем в декабре с балкона седьмого этажа – ну, никак на балкон попасть нельзя было, разве что прилететь. Не ино ли планетяне спёрли? Кто-то жаловался на то, что из наглухо запертого подвала по ночам доносится странное пение.
          А в резиденции американского посла кипели нешуточные страсти. Еще бы! Любимица жены посла, персидская кошка Мерилин принесла черных, как смоль, котят с фирменным Филиным тикингом. И это притом, что Мерилин никогда не выпускали с территории,  находящейся под усиленной охраной морских пехотинцев. Политкорректность политкорректностью, но… черные котята у белой кошки – это уж, согласитесь, дерзость. «Sexual hurrazment» - так, наверное, назвала эту ситуацию феминистически продвинутая американка, скорее всего, не подозревающая, что давным-давно подобные обстоятельства имели место в классическом советском кинофильме «Цирк».
        Ну, а если быть объективным, то Филин десант на экс-территорию Соединенных Штатов превратил ее в территорию любви, для которой, как известно, отсутствие визы – не помеха.

        Да, у Фили не было американской визы. Но если бы даже ему такую визу и выдали, то вклеивать ее было бы некуда, поскольку паспорт у кота отсутствовал.
        Дело в том, что Филя был найденышем – его будущие хозяева увидели на улице крохотного, жалобно мяукавшего черного котенка и взяли его к себе. Котенок сразу же освоился в большой квартире и стал считать её, а впоследствии и прилегающий к дому двор, своей родиной. Скажем так, малой родиной, поскольку большая была в далекой Абиссинии – найденыш оказался породистым. Это подтвердило тщательное изучение каталога «Кошки».
         Те, кто считал себя хозяевами Фили, не стали заводить ему документа, удостоверяющего личность, посчитав это излишеством. В самом деле, для чего коту паспорт? Для того, чтобы жениться? Для прописки? Для поступления на службу? Для участия в кошачьих выставках, скажете вы. Да. А еще для чего? Ах, для пересечения государственных границ, для того, чтобы иметь право летать самолетом или путешествовать поездом в дальние страны! Да, это тоже – да.
         Но те, кто считал себя хозяевами Фили, не брали домашнего любимца с собою, когда уезжали  отдыхать на море или кататься на лыжах в Альпы. Они поступали проще: просили кого-нибудь из друзей пожить у них на время их отсутствия и присмотреть за абиссинцем.
         Так в доме однажды появились ЭТИ ТРОЕ.

         «Ну, длинноволосая – она ничего себе, добрая, - рассуждал Филя. – Меня кормит, а я на ней сплю – живот удобный, мягкий. Четырехглазый… что о нем сказать? Кормить – кормит, свежим мясом угощает,  играет – глупый! – воображает, что я и, в самом деле, бумажку за мышь принимаю. А мне просто скучно – вот я и притворяюсь, прыгаю, хватаю… Ему и невдомёк, что это я с ним играю. Но вот эта, маленькая, с хвостом… почему-то на голове, а не как у всех должно быть – уау-пф-ф-ф-кх-х-х-х!  Когда я на рассвете прошу открыть мне дверь, она – вместо того, чтобы встать с постели и исполнить мое желание – швыряет в меня подушкой… уррмау!  А еще она  пугает такой штукой, которая противно шумит и дует горячим ветром – фффффффф!..».
         Филя выгибал спину горбом, фыркал, отгоняя дурные воспоминания, и шел на кухню –  посмотреть, не обновилась ли жизнь, не принесла ли длинноволосая с базара чего-нибудь такого… особенного.  Привычный «Вискас» в его миске Филю не интересовал, он любил только свежие впечатления – куриные потрошки, например.
         Почуяв новизну, Филя гарцевал возле холодильника, привставал на задние лапы, беззвучно открывал маленький треугольный рот – от волнения голос куда-то пропадал. Кусок печенки падал в миску, но не успевал долететь – Филя перехватывал его в воздухе, глотал и спешил поймать следующий. Нет, он не был жадным – просто понимал, что жить надо здесь и сейчас.
         Насытившись, Филя шел в зал, запрыгивал на письменный стол, там у него было свое спальное место – на подшивке «Литературной газеты». Один из тех, кто считал себя хозяином Фили, работал журналистом, но этого кот, конечно, не знал. Да и к чему знать о вещах, не имеющих отношения к твоей личной жизни? 

         Квартира, где жил Филя, находилась на шестом этаже большого кольцеобразного дома, похожего на цитадель.
Цитадель была русской – ее населяли дипломаты, корреспонденты газет, телевизионщики, работники торгпредства и их семьи. Здесь располагались и гостиница, и кафе, и прачечная, и библиотека, и сауна, и даже зубоврачебный кабинет.
         По вечерам на каменных плитах двора, обсаженного вечнозелеными  кустами туи, играли дети, их крики реяли в голубых сумерках, сливались с громыханием машин по брусчатой дороге и наполняли пространство предночным томлением.
        Филя лежал на стопке газет со сладко зажмуренными глазами. Его ухо, поднятое вверх, нервно подергивалось, словно отмахивалось от докучного комара. Время от времени стальные когти скребли бумагу, оставляя следы, похожие на цензорскую правку. Кот чуть постанывал во сне – ждал наступления темноты, когда двор очистится от людей, а небо от облаков, когда погаснут окна, когда лунный свет мягкими пятнами заскользит по стенам с вьющимся плющом, по черным деревьям, по решеткам балконов. Тогда приходил его час, тогда двор становился полем битв и любви.
 
        Особ женского пола тут было мало – собственно, всего одна Марфа, русская полосатая, приехавшая из далекой Москвы вместе с корреспондентом газеты «Послезавтра» и его домочадцами. На её-то лоджию и устремился Филя ещё в то время, когда в воздухе почти не пахло весной.
         Марфу он встретил во дворе в середине осени, когда та только прилетела и еще не вполне осознала, что со старой московской жизнью покончено, былого не вернешь и пора заводить новые связи.
         Увидев Филю, Марфа, разумеется, повела себя как достойная особа, озабоченная только проблемами метеорологии и знакомства с окрестностями:
         - Славная погода нынче, какой теплый октябрь, у нас в России уже зимой тянет, а здесь… мррр… недурррно… недурррственно…
        Филя уловил легкий иностранный акцент в светской речи незнакомки, что-то слегка вульгарное, но, тем не менее, волнующее.
        «Молодость, - подумал Филя, - ах, молодость! она не бывает вульгарной, она всегда очаровательна, особенно… ммррмм… накануне марта».
        Филя и сам не был стар – по человеческим меркам ему выходило около сорока. Но в этом возрасте у представителей сильного пола часто обнаруживается кризис среднего возраста, выражающийся  во внезапных вспышках всепоглощающей нежности к юным особам.
         Вот и тогда, во время первой встречи с полосатой красавицей, сердце Фили облилось горячей кровью, он муркнул низко и бархатно, легко и стремительно метнулся к Марфе и попытался применить свой излюбленный донжуанский прием – удержание за шею, замаскированное под невинный поцелуй.
         Но эта Марфа – о, доложу я вам! – оказалась тонкой штучкой: так ловко еще никто не уворачивался от Филиных нежностей. Она сделала пируэт, пустила в ход свой дискант и выпустила тонкие острые коготки. Глаза ее метнули зеленые огни, а пушистый хвост вычертил восьмерку: «Нет, нет, голубчик, знаем мы вас – все вы обманщики, и клятвы ваши ничего не стоят. И потом – что это за африканские манеры? Третий мир. Фи!»
          И Марфа улизнула в свой подъезд.

         С этим подъездом Филю связывали не очень приятные чувства.
         Здесь обитал его соперник – сибирский кот Марсик.
Марсик – возможно, так ласково называли бога войны в детстве. Но кот, носящий это имя, был вполне взрослым бойцом – огромным, грозным и бесстрашным.
         Соперники знали друг друга и до появления Марфы.   
Но, поскольку двор был большой, а необъятный парк Стромовка располагался  рядом, границы охотничьих угодий сибиряка и абиссинца не налезали друг на друга.  Противники находились в состоянии холодной войны, и лишь иногда обоюдная демонстрация мощи, сопровождаемая вокальной дуэлью, тревожила сны жильцов дома. Открывалось чье-то окно, раздавалось шипящее «брысь!»,  и соперники с показным неудовольствием и внутренним облегчением вынужденно расходились под воздействием высшей силы. При этом каждый считал, что противник струсил.
          «Еще немного, - думал Марсик, - и я бы его разорвал. Ничего, в следующий раз».
          «Повезло наглецу сегодня, - размышлял Филя, - если бы  Петя-электрик не помешал – конец бы косматому был».
          Но, в общем, до серьезного дело не доходило – так, демонстрация военного присутствия и мощи.
          Иное пришло вместе с Марфой: на ней сошелся клином белый свет, и непонятно, что было сильней, - любовь или ненависть.
          Ситуация вокруг этого вечного треугольника сложилась таким образом, что вначале преимущества, казалось, были явно на стороне Марсика – ведь он жил в том же подъезде, что и Марфа. Филе проникнуть туда было сложно, поскольку дверь, отлаженная, как и все двери в этом образцовом доме, прикрывалась плотно и не оставляла ни щели, ни надежды. И пока Филя искал обходные пути, Марсик чутко и неустанно сторожил красавицу на лестнице, у ее квартиры.

          Но шли дни, недели и месяцы, а Марфа в обществе не показывалась: хозяева не выпускали ее на улицу, не желали рисковать – мало ли что! – безопасностью своей любимицы. Так и жила она затворницей, ловя будоражащие запахи надвигающейся весны, что доносились из открытых форточек. Вскоре Марфа узнала, что одна из них – кухонная – ведет на большую лоджию, а оттуда совсем близко и до манящего загадочного мира, населенного не только такими скучными и взбалмошными существами, как люди.
         Однажды ночью Марфа услышала, как вода капает из крана на кухне. Она умела пить воду, текущую тонкой струйкой. Марфа вспрыгнула на раковину, и никакой воды не обнаружила. Но звук был рядом. Она повернула голову в сторону темного окна и легко взлетела сначала на подоконник, а потом и на открытую форточку.
         Хозяйка всегда запрещала это делать, но теперь она спала – и Марфа, оказавшись наверху, вдохнула влажный воздух, увидела небо, начавшее светлеть, и поняла, что капли падают с верхней обледенелой лоджии. Марфа еще раз втянула  носом этот новый для нее запах весны и – неожиданно для себя – осмелела и спрыгнула вниз.
         Кафель лоджии был холодным и мокрым, но не это испугало Марфу. Прямо перед ней – непонятно откуда возникший – стоял черный, как отлетающая ночь, Филя, и глаза его сияли любовью.

         С тех пор минуло всего полгода, но как всё переменилось!
         Начнем с того, что в середине апреля, когда город начал погружаться в цветение японской вишни, золотого дождя и рододендронов, Марфа забилась в пустую коробку от телевизора, и вскоре в квартире раздался писк новорожденных – их было трое.
         До времени их появления всё же было неясно – кто будущий отец? Каким-то образом – и довольно быстро – Марсик разгадал хитроумную комбинацию ходов соперника и во время одного из тайных свиданий Марфы и Фили спустился на лоджию с того самого карниза, по которому всего пять минут назад прокрался абиссинец.
         Марфа отпрянула в сторону, меж тем, как оба претендента, мгновенно поняв, что времени на обмен дипломатическими нотами нет, кинулись друг на друга и, превратившись в пепельно-черный клубок, вопящий, как сорок тысяч самураев, полетели со второго этажа в густые вечно-грязно-зеленые кусты туи под окнами. Вопли отдавались гулким эхом в каменном мешке двора, из кустов летела шерсть и алые брызги.

           Дежурная гостиницы, что располагалась в крайнем от ворот подъезде, несмотря на ранний час – не было и шести утра – сразу поняла, что к чему, и выбежала в халате со шваброй в руках. Этой-то шваброй она и начала энергично тыкать в кусты, приговаривая при этом сакраментальное «брысь» и «пошли отсюда».
            Кусты вскипели в последний раз, вой смолк, и соперники, роняя алые капли, рванули в разные стороны.
            Как раз в это время водитель торгпреда Слава, живший в дальнем подъезде, пересекал двор, направляясь в гараж. Накануне он изрядно выпил в честь женского праздника и вышел на улицу не столько по служебным делам – была суббота – сколько для того, чтобы опохмелиться: в гараже, втихомолку от жены-абстинентки, он держал на этот случай бутылку водки «Распутин» и стакан. Оглянувшись на душераздирающий вой, он увидел странную картину: большого черного кота, несущегося прямо на него, и растрепанную женщину в легком халате, который он принял за ночную сорочку. При этом ему показалось, что женщина сидит на помеле. Он тряхнул головой, юркнул в уже отпертую им дверь гаража и, найдя заветную бутылку, дрожащими руками налил полный стакан. Стекло звякнуло, Распутин весело подмигнул с этикетки, а когда Слава, хакнув вместо закуски, выглянул во двор, там уже никого не было.
            «Белочка! - возникло в начавшем яснеть мозгу. - Да, вот так-то оно и бывает, наверное…»
            И с твердым убеждением, частенько посещавшим его по утрам, что – пора, пора завязывать – он пошел домой, с опаской поглядывая в сторону уже неподвижных кустов туи.
           После этого случая хозяева Марфы стали закрывать на ночь форточку на кухне, а днем следили, чтобы она не выскользнула в дверь на лестницу. Но Марфа и сама вскорости утратила интерес к улице, стала больше спать и, даже сидя на подоконнике, смотрела, скорее, не на улицу, а внутрь самой себя, прислушиваясь к тому, что в ней происходило.

         Филя в ту ночь явился домой окровавленный и мрачный. Как всегда, постучал когтем в дверь, бесшумно скользнул на  кухню бесплотным призраком, и долго, жадно лакал воду, время от времени переводил дух, встряхивал головой, словно отгоняя навязчивое страшное видение. А, быть может, он отгонял мысль, противную мысль: «…случайно ли Марсик оказался на лоджии у Марфы? Не встречались ли они раньше, когда он, ничего не подозревающий, дремал на подшивке «Литературной газеты»? Нет, не может быть такого никогда! Потому что Марфа… мрррррррррррррмм….  оумммммммм…. Потому что она…. она…. Мрмааааао…».
         И Филя вздыхал – с некоторым облегчением – и снова пил воду.  Потом он пошел в зал, посмотрел на свое спальное место на газетах, коротко вздохнул, совсем как человек, расставшийся с иллюзиями, и нырнул под стол…
         Нет, долго лежать там не получилось – длинноволосая извлекла кота из его убежища и принялась лечить. Четырехглазый крепко держал Филю, а длинноволосая с причитаниями смазывала раны противной жгучей жидкостью.
          - Ах, котя, котя, - говорила она, - что с тобой сделали, бедненький!
         Филя не понимал её слов, но всё равно на душе становилось легче, утихала постепенно боль, и спазмы не так сильно сдавливали горло. Он даже дал замотать голову бинтом, но к утру, конечно, стащил с себя эту гадость.
 
         Несколько дней прошли относительно спокойно – Филя выходил во двор на короткое время, а большей частью спал на стопке газет – приходил в себя.
         Но в понедельник он исчез надолго – как ушел с утра, так и пропал. Во дворе было тихо – ни любовных призывных арий, ни боевого воя – только кричали дети, да с улицы доносился рокот  автомобильных колес по брусчатке.
         Наступила ночь, а Филя всё не появлялся. Стыла вода в его миске, высохла и сморщилась недоеденная утром рыбка в корытце, хозяева… прошу прощения, приятели тех, кто считал себя Филиными хозяевами… собирались спать. В это время и раздался костяной стук в дверь – бодрый такой, утренний стук.
          - Филя, наконец-то, - облегченно сказала длинноволосая и пошла открывать дверь.
         Филя муркнул и пробежал в  зал, где мягко, уютно светил торшер.
         - Тебе не кажется… - спросила длинноволосая четырехглазого, - тебе не кажется, что с котиком что-то не так?..
         - Не пойму, - ответил тот, - вроде всё на месте – лапы, хвост, голова. И все же что-то не так.
         Он подошел к стене и включил яркий верхний свет.
          - Боже! – вскрикнула длинноволосая. – Боже… он же… он же голубой!
          - В каком смысле? – иронически спросил четырехглазый.
          - В прямом, да посмотри на него!
          «Чего на меня смотреть? - мысленно произнес Филя. – Я вам не телевизор».
          И он прыгнул на алый бархатный диван и встряхнулся. Голубое облако окутало его и размыло на мгновение контуры стройного абиссинского тела.
          - Что это? - ахнула длинноволосая. – Что это такое?
          - Ничего особенного, - сказал четырехглазый, - это цемент. Он, верно, на стройку лазил – на соседней улице дом строят, вот там и вывалялся.
          «Вывалялся, вот еще! – подумал Филя. – И вовсе не вывалялся, а навалял этому подлецу из китайского ресторана… Кун-фу, кун-фу… Будет знать теперь, как за  русскими полосатыми бегать!».
          И он снова довольно встряхнулся. Второе облако было поменьше первого, но тоже ровно осело на диван, придавая его алости благородный седой оттенок.
          Ну, конечно, снова раздались в квартире охи да ахи, кота пытались отряхнуть от цемента в ванной – ничего не вышло: Филина шерсть оставалась грязно-голубой.
          Решено было на улицу кота не выпускать – не ровен час, попадет под дождь и сам себя закатает в бетон. Ночь прошла более-менее спокойно, а утром четырехглазый сбегал в магазин  и вернулся оттуда с густой щеткой – цемент вычесывать.
         Филю вынесли на лоджию,  гладили щеткой, выдували цементную пыль – всё напрасно. Длинноволосая начала звонить знакомым – спрашивала, что делать с котом. Кто-то сказал, что надо оттирать скипидаром. Кто-то говорил: ничего, обойдется, цемент сам облетит. Кто-то советовал отнести к ветеринару – тот уж, наверное, знает, как в таких случаях поступают. Один знакомый порекомендовал  обрить кота наголо, другому в голову пришла идея  намазать усатого валерианкой – он будет усиленно вылизываться, заодно, мол,  и от цемента избавится. Словом – глупость.
         Но дельное предложение всё же нашлось – вымыть животное  теплой мыльной пеной, причем быстро, чтобы цемент не схватился коркой.
         Четырехглазый надел толстые кухонные рукавицы для прихватывания горячих кастрюль – кто его, абиссинца, знает, вдруг начнет вырываться и царапаться. Длинноволосая развела в тазике шампунь, взбила пену. Ну, а та, что с хвостом на голове, возле суетилась, под ноги лезла и держала наготове большое мохнатое полотенце.
Когда Филю прижали к дну ванной и начали покрывать пузырчатой пеной, он завыл низко и обреченно.
          - Ууууоооооооооууу…
          Потом длинноволосая закутала Филю в полотенце – тот умолк и только жмурился от света.
          - Ну что, чистенький стал? - спрашивал четырехглазый.
          - Чистенький, - отвечала его жена довольным голосом, - чистенький, только еще мокренький.
          - А вот я его сейчас фенчиком подсушу, - проверещала та-у-которой-на-голове-хвост.
          Загудел фен, дунуло жарким ветром.
          Филя в мгновение превратился в комок стальных мускулов, от банной разомлелости не осталось и следа – он взвизгнул и одним движением вырвался из крепких рук четырехглазого. Счастье того, что он был в толстых рукавицах! Филя черной молнией метнулся под стол, а оттуда – за диван.
           - Вот ненормальный! – обиделась та-у-которой-на-голове-хвост.
           - Это ты ненормальная! – возмутилась длинноволосая. – Разве можно коту под нос фен совать! А если бы он отца исцарапал?
           - Ладно, - примиряющее сказал четырехглазый. – Всё в порядке, теперь он подсохнет сам.

           Через день история повторилась – Филя снова явился запорошенный цементом. Казалось, даже его ярко-желтые глаза стали синими – золотистые топазы превратились в сапфиры.
          Повторилась и процедура купания. На сей раз кот вел себя смирно – не выл, а только беззвучно открывал рот.
          - Смотри, - сказала длинноволосая, - ему понравилось купаться.
          - В третий раз искупаем – начнет по-человечески разговаривать, - ответил четырехглазый. – Видишь, ротик открывает – примеривается.
          Но третье купание не состоялось. По-видимому, кучу цемента убрали, а, может, драки теперь происходили в другом месте.

          Весь двор обсуждал котят Марфы – сомнения в отцовстве отпали: все трое были черного цвета, и уже можно было разглядеть крохотные залысинки над еще слепыми глазами. Марфа блаженствовала, соседские дети приходили посмотреть на котят, хозяева думали о том, что с ними делать дальше. Филе не довелось увидеть эту троицу: как только котята прозрели и немного подросли, их раздали по знакомым, а одного котенка даже увезли за границу – в Вену.
         Вернулись из-за границы те-кто-считал-себя-хозяевами-Фили,  семья их приятелей исчезла из квартиры – вернулась обычная жизнь. Но нет… нет… назвать её обычной было никак нельзя. 
         Не удалось больше – ни Филе, ни Марсику – увидеть и Марфу. К началу лета ее уже не было в живых: каким-то образом она, почти не выходившая из дому, тяжело захворала и никак не могла поправиться. Болезнь была неизлечимая – то ли стригучий лишай, то ли еще что – да вдобавок хозяйская дочка еще и заразилась от Марфы этой дрянью. И по совету ветеринара кошку усыпили – так ласково на языке людей называлось то, что Филя непременно назвал бы убийством. Но он ничего не знал о том, что стало с  возлюбленной – она просто исчезла из его жизни.
          Не исчезла ненависть: Фили – к Марсику, Марсика – к Филе. Более того, со временем она не уменьшалась, а увеличивалась. Ненависть прорастала на пустыре любви и отравляла жизнь обоим. Для Марсика она вскоре стала главным смыслом существования. Филя же по-царски, скорее, презирал соперника, чем ненавидел.
          Примерно раз в неделю случались поединки. И если
Филя был всегда внутренне готов к встрече с врагом, то Марсик просто жаждал этой встречи. Он дежурил у Филиного подъезда и выглядывал абиссинца, где только можно, чтобы вступить в драку. Границ уже не существовало, и война шла не на живот, а на смерть. Время также не имело значения – боевые крики раздавались и ночью, и днем, и в час, когда восходило солнце, и в час его заката, и в пору полнолуния, и в пору, когда месяц только нарождался. Поединки уже почти перестали предваряться устрашающими воплями – бойцы вставали на задние лапы и обменивались страшными хуками, свингами и апперкотами,
С неуловимой для человеческого глаза скоростью переходили в партер и пускали в ход задние лапы, норовя разодрать противнику живот, одновременно целя и в глаза.
          Двор возмущался, ахал, охал, обсуждал и осуждал котов и заодно их хозяев. А хозяева разводили руками, мол, что поделаешь, природа! – и лечили своих любимцев йодом и зеленкой. Похоже, больше доставалось Филе – шерсть у него была короткая, а когда удары приходились на его породистые залысины, те вспухали и покрывались сплошной кровавой коркой. Густой же мех Марсика одновременно и предохранял его от мощных когтей соперника и скрывал, маскировал раны, полученные в
бою. Но пристальный наблюдатель мог заметить, что Филя никогда не покидал место битвы первым: либо кто-то из
людей вмешивался – и это была, как говорилось, высшая сила, разбрасывавшая соперников, либо Марсик ретировался, преследуемый окровавленным героем.
          И, как до сих пор доподлинно неизвестно, кто же все-таки выиграл Бородинское сражение, так было непонятно, кто берет верх в этом трагическом противостоянии.
          В конце концов, хозяева не на шутку обеспокоились состоянием Филиного здоровья. И тут кто-то посоветовал кастрировать кота, мол, спокойнее будет, а потомство у него и так есть. Филю отвезли к ветеринару, и тот сделал обычную, в общем-то, операцию. Согласия кота не спрашивали, главное – сохранить его здоровье и привлекательный внешний вид. А что до кошачьих переживаний, то это, извините, пустое. Конечно же, хозяева любили Филю и желали ему только добра…
          Когда его принесли домой после операции, он был без сознания – еще действовала анестезия. Филю положили на диван и оставили одного – приходить в себя. Через некоторое время в кухне раздался грохот. Войдя туда, те-кто-считал-себя-… ну, вы понимаете, кем… так вот, они увидели кота, лежавшего возле сваленной им со стола мороженой курицы. Глаза Фили закатились под лоб, но он упрямо пытался куснуть обнаженное куриное тело. Читали рассказ Джека Лондона «Воля к жизни»?

           Прошло полторы недели после операции. О ней напоминала только накатывающая время от времени хандра, тоска ниоткуда. Филя сидел на широком подоконнике, смотрел на квадрат двора в темных пятнах туи, на маленькие фигурки людей, на птиц, кружащих в воздухе и думал: всё, что творится там, вне его дома, похоже на сон. Сон, который ему когда-то снился, волновал и тревожил, а теперь отчего-то растаял, позабылся. Его надо было непременно вспомнить, чтобы понять то важное, без чего жизнь казалась пресной, невкусной, как сырая картошка – однажды девочка с хвостом пыталась накормить ею Филю.
Для того, чтобы вспомнить, достаточно выбежать во двор, как прежде с размаху – из полумрака прохладного подъезда в простор и свет, в цветной калейдоскоп запахов. Выбежать, легко вдохнуть воздух – и он расскажет тебе всё.
           И Филя – впервые за десять дней – подошел к двери и коротко, требовательно мякнул. Хозяйка Елена, хлопотавшая на кухне, не услышала этот приказ, поскольку закипающий чайник шумел. Филя мякнул еще раз – нет ответа. Тогда он вошел в кухню и с укором посмотрел на Елену. Та спросила:
           - Чего тебе, маленький?
          Филя молча повернулся и затрусил к двери. Елена всё поняла, пошла вслед и, отпирая дверь, ласково сказала:
          - Ну, погулять, наконец-то, захотел? Иди, иди, только не броди долго.
            Филя стремительно понесся вниз.
            Двор был как двор – всё привычно, всё на своих местах: и детская площадка, и кусты туи, и цветник, и каменные плиты, меж которыми кое-где пробивалась трава. К привычным запахам примешивался слабый запах дыма. Он доносился из парка, этот дымок ранней осени, старый знакомый. Но что-то все же здесь было не так, что-то настораживало и даже пугало… А что – Филя понять не мог.
             Нет, это не был более резкий, чем обычно, бензиновый смрад с улицы, не шлейф  пивного перегара, тянувшийся за двумя туристами, что шли нетвердой походкой к себе в гостиницу, не привычный музыкальный гвалт включенных телевизоров, не метки собак, живших в этом огромном доме… Это необычное, казалось, пряталось внутри него самого, таилось и сковывало.
            Филя посмотрел на знакомую лоджию, ту, где жила когда-то Марфа. Лоджия была другая, и шторы за окном были другие, хотя также колыхал их ветер, залетавший сквозь приоткрытую дверь.
            Стало так тошно, как будто мир вымер, как будто вокруг была одна пустота, огороженная каменным колодцем дома. А там, за пределами двора, даже и пустоты не было, и он, Филя, был последним котом на земле.
            И тут перед ним возник Марсик. Откуда он взялся было непонятно – то ли из-за куста туи выскочил, то ли спрыгнул с неба, то ли появился ниоткуда – глаза его пылали, мощный хвост хлестал по бокам могучее тело, густая шерсть стояла дыбом, и молнии потрескивали в ней, сухие ослепительные молнии.
           «Вот она, смерть», - подумал Филя.
           Соперники несколько мгновений изумленно смотрели один на другого, потом деланно отвернулись, как будто их занимало нечто, куда более важное, чем  эта встреча. Затем последовал дуэт, похожий на вечерний крик двух муэдзинов. Словом, начинался обычный ритуал перед боем… На сей раз он оказался коротким – слишком много обид накопилось у каждого за душой – сибиряк и абиссинец ринулись друг на друга. Вначале  они обменялись ударами передних лап – двадцать когтей, двадцать острых полумесяцев взрезали воздух, обрушились на голову и тело врага. Марсик был тяжелее, подобно тому, как тигр тяжелее льва, чему Филя обычно противопоставлял скорость и бесстрашие. И в этот раз он попытался провести свой африканский боевой прием – Филя упал на спину, чтобы задними лапами разодрать врагу живот. Но реакция подвела его, он неловко завалился на бок и сам подставил своё мягкое брюхо под клыки Марсика.
            Боль от укуса была жестокой. Обычно в пылу схватки отвага заглушала боль, делала её чем-то второстепенным, ведь главное было – победить. Сегодня всё было не так – Филя с ужасом почувствовал, что пыл его куда-то исчез, вылетел вон из тела, вытек с каплями крови. А вместо куража битвы сквозь рану влился страх. Абиссинец рванулся из лап сибиряка и помчался в сторону своего подъезда, помышляя только об одном: успеть добежать до спасительного убежища.
            Марсик гнался за Филей до самой двери квартиры, последняя краткая схватка случилась у самого её порога. На счастье Елена, услышавшая шум битвы, распахнула дверь, куда тотчас же вбежал задыхающийся, израненный Филя.
Марсик, разгоряченный победой, не сразу ретировался и только после человеческого крика и топанья ногой неохотно утёк на улицу. 

         …Филя не понимал, что с ним происходит – мир потерял четкость, как будто его окружили мутным стеклом.
         Жизнь текла своим чередом, но в ней не было смысла. Филя вяло ел, пил, спал, но и только – даже прогулки по двору стали редки.
          Более того, в сердце у кота поселился постоянный страх, тоскливый страх перед соперником. Тот, видимо, чувствовал состояние Фили и упивался своими – теперь легкими – победами, подкарауливая абиссинца во время редких вылазок нашего героя во двор. Схватки даже не начинались – Филя опрометью убегал домой.
          Но самым позорным для Фили, пожалуй, был случай со сватовством, когда ничего не подозревавшая соседка отнесла черного красавца – без ведома хозяев – к своей кошке, страдавшей от одиночества.
          Филя потерял лицо при виде юного существа – он забился под тахту и завыл. Изумленная соседка решительно не понимала, как можно не воспылать страстью к такой прехорошенькой дамочке, как ее Фанни.
          После этого случая Филя еще больше ушел в себя. Он много спал, дергался во сне и постанывал. Кто знает, что ему снилось? Может быть, то счастливое время, когда он был владыкой двора и всего необъятного парка Стромовка… Может быть, он вспоминал время любовных побед, и за смеженными веками возникали видения – белая американка, очаровательная тигровая из соседнего дома, щекастенькая британочка, встреченная два года назад в парке, ангорки, персиянки, сиамки…
оооооооуумммрррррммм!.. и, конечно же, Марфа, последняя любовь – русская полосатая.
          А, быть может, во сне Филя переносился в счастливую страну Абиссинию… ну, знаете, там, где небо синее, где население мурлыкает, а люди появляются только затем, чтобы приносить еду.

          Но однажды, проснувшись на рассвете и держа в памяти странный невыветрившийся сон, Филя спрыгнул с теплой газетной подшивки на пол и  решительно направился к входной двери.
          «Сегодня или никогда», - так, наверное, он подумал. Хотя точно этого никто уже  не узнает.
          Кот требовательно мякнул, еще и еще – и вот дверь открылась, хозяйка выпустила своего любимца на улицу.
Во дворе было сумрачно, тянуло октябрьской сыростью из парка, сквознячок шелестел сухими листьями на каменных плитах.
           …Марсик выскочил из зарослей туи стремительно и бесшумно, словно призрак бога войны. Но для Фили его появление не было неожиданным, нет, нет. Он как будто знал, что сейчас произойдет – может, во сне увидел, а, может быть, голос услышал. Да, голос, наверное – хотя никто уже этого точно не узнает.
             - Иди и убей, - сказал Голос.
            Филе показалось, что он слышал этот приказ, отданный тем же бесплотным существом тысячу лет назад там… далеко… в раскаленной нубийской пустыне у стен древнего города. Может быть, это говорил Сфинкс, может, Химера или Грифон… А, скорее всего, в Филе проснулась благородная и свирепая кровь абиссинских львов, защищавших не только свою честь, но и свою территорию любви…
            И страх исчез, оставив место ярости. И вскипели кусты туи, и два крика слились в один, и два тела срослись в комок из когтей, клыков и бешено извивающихся хвостов. Смерть резвилась в кустах.
           Дом еще дремал, люди нежились в теплых постелях, в 27-й квартире, правда, не спали, там тоже два тела сплелись в одно, да и голоса сливались в привычном семейном дуэте. Но умирать там отнюдь не намеревались, хотя время от время невнятные слова  «о…а… умираю… ещё… ещё…» и раздавались в супружеской спальне. Да в квартире номер 3 не спала бабушка – она вообще никогда не спала, по крайней мере, утверждала это за утренним чаем. Она-то и вышла на балкон – разогнать хулиганов.
           Но было уже поздно. Каким-то особым кошачьим приемом, абиссинским карате, воспользовался Филя в тот момент, когда казалось, что Марсик победил. Невидимый Грифон взмахнул крылом, вскрикнула Химера и оскалился Сфинкс. Удар с оттяжкой стальными когтями – и на Марсика навалилась темнота.
           С протяжным воем, окровавленный, ослепший, он кинулся в свой подъезд и исчез там. Филя метнулся было вслед, но силы его оставили – так внезапно, что коту почудилось: всё! И для него свет померк, Филя еле дополз до двери своего дома, но постучать когтем или промяукать «впустите!» не смог – дыхание перехватило.
           Елена Васильевна, та, что считала себя хозяйкой Фили, дернулась от резкого телефонного звонка – звонили из дома Марсика, там, оказывается, уже вызвали скорую ветеринарную помощь и взорвавшиеся эмоции требовали выхода в виде обвинений в адрес абиссинского разбойника.
Елена Васильевна обвинительные выпады прервала, заявив, что кота на цепь не посадишь, что коты на цепях бывают только в сказках, а в отношении того, кто разбойник, ей давно всё ясно. И она швырнула трубку и кинулась к двери, за которой на кафеле лестничной клетки лежал  полумёртвый Филя.

         …Финал этой истории печален, как печален финал всякой истории, впрочем.
          Марсик исчез вечером того дня, когда случилась решающая битва. Каким-то образом он уполз из дома и добрался до соседнего парка – там, в густых зарослях дрока, его и видели в последний раз.
          Филя, благодаря уходу и любви своих друзей-хозяев, пришел в себя, раны подсохли, стали заживать. Но странная пустота навалилась на него, не давала дышать, томила сердце.
          Он целыми днями лежал на подшивке «Литературной газеты», уныло смотрел в окно, лишь изредка оживляясь, когда на подоконник снаружи садились голуби. Он не имел понятия о том, что на этих листах напечатано, какие штормы бушуют на газетных страницах, переплескиваясь из статьи в статью, какая мировая скорбь прорастала из мировой мудрости здесь, на слежавшейся дурнопахнущей бумаге.  Он просто лежал поверх всего этого.
          Он не знал грамоты, скажет кто-то, не знал, что означают эти черные черточки, кружочки и линии.
          А знаете ли вы, что означают черточки птичьих следов на снегу, прожилки опавших листьев и листьев только-только распустившихся, чья-то легкая шерстинка, плавающая в воздухе, маленькие овалы  следов на асфальте,  линии облаков и запахи нагретого за день камня? Не знаете?
          А Филя это знал. Когда-то… когда-то… Когда?  В прежней, счастливой жизни, разумеется. В той,  где он любил, ненавидел, воевал, играл, наслаждался и снова воевал, чтобы победить, победить, победить!..  А вот теперь от всего этого остались только страдания – Филя мучился от болей в спине и не мог понять, отчего мир съежился, стал злым и непонятным. 
           Друзья были рядом, нежно разговаривали с ним, тихими проникновенными голосами произносили его имя, но страдания не прекращались. Кот перестал есть, даже пить ему было трудно.
           После операции, подобной той, что сделали Филе, кошкам нельзя есть рыбу, иначе почки отказывают, перестают работать – так сказал ветеринарный врач. Увы, сказал он об этом слишком поздно.
           …Звонили в Москву, наводили справки в каком-то главном ветеринарном институте, но всё бесполезно. Мучения Фили усиливались с каждым часом, конец был неизбежен.
           Эвтаназия… Красивое древнегреческое слово – благая смерть…
 
           Хозяева повезли Филю  в ветеринарную лечебницу. Да, хозяева, потому что теперь от них зависела не только жизнь, но и смерть нашего героя. Он ехал на руках у хозяйки, а хозяин сидел за рулем машины. Город мелькал  за окнами, привычный город, красивый и бессмысленный.
           Перед кабинетом врача была очередь. Хозяйка села на стул у окна, нежно прижала к себе кота, словно не решаясь – идти в эту страшную комнату или нет.
           За окном  голуби бродили по широкому карнизу, громко ворковали. Филя приподнял голову, посмотрел на них, силясь понять что-то важное.
           Тут пригласили в кабинет. Комната оказалась, как комната, – вовсе не страшная. Врач, толстый добродушный человек, показал, куда положить кота…
           Больно не было – Филя только слегка вздрогнул от укола.
           Здесь тоже за окном на карнизе топтались голуби, но не ворковали, только смотрели на Филю бусинками глаз.
Вдруг голуби смешались и выросли в стаю. И стая эта захлопала крыльями и устремилась в небо.
          Филя посмотрел вслед – и вздох облегчения вырвался из его грудной клетки. Он внезапно всё понял и стал невесомым, как пух.
          Он взмыл к потолку, глянул на комнату сверху – белый стол, белые листы бумаги на нем, толстый добродушный доктор в белом халате и белых брюках и хозяйка с белым, как молоко,  лицом, застывшая возле него…   
          А потом без особых усилий Филя проплыл сквозь оконное стекло и освобожденно полетел вверх, вслед за исчезающей в облаках голубиной стаей.



P.S. Отрывок из рассказа был опубликован в пражском журнале "Русское слово"