Краски. Часть I

      Кресло было просиженным и сильно потертым, как и вся мебель вокруг. Дубовый паркет – когда-то предмет гордости, потерял блеск в незапамятные времена и потемнел. Лак, вытерся до дерева, но, что удивительно, не скрипела ни одна дощечка. Стены были выбелены побелкой совсем недавно и были вызывающе чужеродными в этом помещении, обоев на них никогда не было. Мебель состояла из вытертого текстильного дивана и лакированных книжных шкафов «советского» дизайна. И только книги смотрели с полок неувядающими корешками. На них не было ни пылинки. Их любили и за ними ухаживали. Я не только это видел, я это знал. Эта была одна из самых больших и скрупулезно каталогизированных частных библиотек какие я когда-либо видел. Я провел здесь много часов и дней своего детства. На одной свободной стене висело несколько картин, живописные луг, лес, речка написанные маслом. Одна работа была выполнена мастихином и несколько, заметно более слабых, акварелью. Обоих авторов я знал. Маслом писала моя покойная тетя, а акварелью мой двоюродный брат. Тетя была самоучкой, а братец талантливый разгильдяй, бросивший художественную школу не доучившись, над техникой он не работал и от того техническое исполнение его работ сильно страдало.
 
    Кресло, в котором я сидел принадлежало моему дяде. Я сидел в нем впервые в жизни, поскольку был приглашен сесть именно сюда. Сам он сел сбоку от меня, на табурет, так, что между нами оказался стол, заваленный исписанными от руки листами бумаги, блистерами таблеток, заставленный какими-то лекарственными пузырьками. Дядя похоронил жену несколько лет назад и с тех пор жил один, со своими книгами.
- Суставы болят, – говорил он, осиплым голосом, превозмогая сильную одышку – Я больше не сижу в кресле - больно вставать. А ты значит приехал. Мой сын не хочет выезжать из Канады. Он, как и ты не приехал на похороны Сони. Но ты не должен беспокоиться, мы её проводили как положено. Мне ученики помогли. Вон видишь ремонт сделали. – Дядя кивнул на белую стену. – Хотели паркет освежить. Я отказался. Помнишь мы с тобой его циклевали, ты еще пацаном был. Н-да.
 
Он замолчал, туманно вглядываясь в окно. Вид из окна был потрясающим. До самого горизонта простирался одно-двухэтажный городок, а за его краем величественно возвышались горы. Красивое место, думал я. В детстве я представлял, что городок построен на дне гигантского плоского кратера.  Всю жизнь дядя в моих глазах был идеалом государственного человека. Он работал во Всесоюзном проектно-конструкторском институте какого-то машиностроения. Инженером и главным инженером, и директором, и затем после распада Советского Союза закрыл свое всесоюзное детище. После,поработав в министерстве вернулся в этот городок и заведовал кафедрой в местном университете, но это уже была другая история.  В бытность свою главным инженером всесоюзного значения дядя часто изучал опыт зарубежных коллег, находясь за границей и был очень респектабельным человеком в этом городке. На работу ходил пешком 7 км, хотя каждое утро за ним приезжал служебный автомобиль. Носил непотребного вида, истерзанный временем кожаный портфель, подаренный ему в институтские годы известным в стране математиком. Категорично отрицательно относился к музыке и искусству вообще. Он всегда все считал, считал все и всегда. Я, в отличии от него был натурой ветреной и бестолково-романтичной, а следовательно, с его точки зрения ни на что не годной. Но видит Б-г изо всех своих скудных сил старался понимать его.

   Трагедия, разорвавшая тонкую нить нашего взаимопонимания, случилась, когда я решил покинуть страну. Его сын тогда уже несколько лет жил в Канаде, и они с тетей жутко тосковали. Наверное, поэтому я - очно, а братец заочно были обвинены в окончательном разрушении страны, которую дядя строил не жалея сил, а также в пренебрежительном отношении к «тем кто нас вырастил и воспитал». Сначала я пытался его уверить, что их никто не бросит но огонь ссоры все раздувался. Утомившись от ненужной стычки, я решительно отринул все обвинения. И объявил, что это дядя и его поколение создали тонущий корабль. А если крысы с него и бегут то только за тем чтобы жить. Это было ошибкой, я ударил по больному и грянул гром и я был безжалостно приговорен к изгнанию и забвению.

  - Соня тебя любила. – Неожиданно произнес дядя. – Она говорила, что ты вернешься. Она просила тебе передать это. – Трясущейся, старческой рукой он положил на стол ключи. – Это ключ от московской квартиры. Она теперь твоя. Это была её воля. Сказала, что это имущество твоей семьи. Хотя я так не думаю. Там все без изменений, мебель и вещи на месте. И твои любимые часы, те что в гостиной. Я все опечатал. Если захочешь вернуться можешь жить там. За этим я тебя и вызвал.

  Я молча взял ключ. Старый ключ от английского замка. Он был гладким и теплым. Так закончился тихий, затянувшийся на половину столетия спор. Комок подступил к горлу. И вдруг я увидел новую картину. Это была фанера, масло. Православный храм с голубыми куполами зимой.
Это была незнакомая рука. Не стану утверждать, что я большой знаток изобразительного искусства, но здесь была очевидна рука профессионального художника. Линия и пропорции были очень точны.
- Дядя, - сказал я – кто это рисовал, - кто автор?
— Это? – Он, не глядя кивнул на стену – это подарок одного товарища, художника. Я расскажу, если хочешь.
    Я подошел к окну и посмотрел с седьмого этажа на улицу. Ветер таскал опавшие листья платанов. С неба сыпал мелкий дождик, старческий голос неспешно вел повествование...