Яко исчезает дым, да исчезнут...

«Размытый путь и вдоль кривые тополя.
Я слышал неба звук…»
Н. Рубцов «Отплытие», 1967 г.

В моей жизни были разные Пасхи. И, наверное, в этом особый, христианский смысл. Сопереживая высочайшее чудо Воскресения Христова, человек вновь и вновь встает перед дилеммой, неразрешимой только его, человеческими, материальными («тварными» как говорили в старину) возможностями. С одной стороны – всеохватывающая бесконечность разнообразия окружающего внешнего мира вкупе с бездонными глубинами собственного внутреннего «Я» человека. С другой – неизбежная конечность здешнего, посюстороннего его существования, которое, многим кажется единственным проявлением жизни личности. И хотя решение было дано почти две тысячи лет назад, мы, за редким исключением, погруженные в сиюминутное течение повседневности, далеки от его принятия. «Иисус же глаголаше: Отче, отпусти им: не ведят бо что творят» (Лк 21:34).

Мне довелось встречать Пасху в самых разных обстоятельствах и разных местах: в раннем детстве, когда бабушки тайком водили меня в храм Александро-Невской лавры, уже в сознательном возрасте, посчастливилось побывать на последнем патриаршием богослужении в Богоявленском Елоховском соборе, и на одном из первых – в восстановленном храме Христа Спасителя. Но одна Пасха мне запомнилась особенно, хотя ее празднование никоим образом не было связано со «знаменитыми» внешними обстоятельствами.

Это было не так давно, в первой половине 2000-х. В силу обстоятельств я поменял работу, оставив преподавание в университете. Новая сфера деятельности занимала много времени и требовала большого напряжения душевных сил. И уступая своей слабости, я все меньше уделял внимания заботе о своей душе. В тот год ледоход прошел до майских праздников, с которыми традиционно был связан «пик нагрузки» на новой работе. Пасха тоже была достаточно ранняя. Мой знакомый священник пригласил меня помочь ему за богослужением в храме святого Серафима Саровского на острове Кего, что напротив центра Архангельска. Сама церковь тогда располагалась в здании переделанной колхозной конторы, а добираться до острова нужно было на теплоходе. Несмотря на субботу, я весь день был занят на работе, освободившись только к вечеру и успев таки на последний рейс. Но только крайние пассажиры поднялись на борт старенького теплохода «Балхаш», как на Северную Двину пал густой туман, не было видно даже конца причала. Капитан объявил, что рейс откладывается. Пассажиры глухо роптали, кто-то побежал до ближайшего ларька. Я же отправился в храм святого Николая, где шли последние приготовления к пасхальной службе. Покровитель всех плавающих и путешествующих был к нам милостив. Едва я вышел из церкви, как с пристани раздался призывный гудок – туман начал рассеиваться. Мы отчалили под звуки гармошки на баке, «Будем!» (с характерным бульканьем и стаканным стуком), пересуды старушек, детский смех, и радостные восклицания «Ну, наконец, то». Но на середине пути туман стал еще гуще. Теплоход остановился, чтобы не врезаться в песчаную отмель, послышались разговоры, что сейчас повернем в город, и до утра рейсов не будет. Я посмотрел на часы, было 22.45, терять было нечего, и стоя у борта тихо-тихо запел: «Христос воскресе из мертвых, смертию смерть поправ и сущим во гробех живот даровав. Да воскреснет Бог, и расточатся врази Его, и да бежат от Лица Его ненавидящии Его. Яко исчезает дым, да исчезнут...» В этот момент туман раздвинулся, и мы увидели большие тополя на берегу Кегострова, теплоход дал гудок и возобновил движение. От пристани до храма еще нужно было идти около 2 км по размытому суглинку. Мне шел 33-й год...

И вдруг такой тоской повеяло с полей!
Тоской любви, тоской былых свиданий кратких.
Я уплывал всё дальше, дальше - без оглядки
На мглистый берег глупой юности своей.