Здесь водятся обезьяны

Засохшая хлебная корка зноя поломалась. И тень накрыла почти все. Но на стеклах очков еще плясала солнечная паутина. Рябинин боком, мелкими шажочками (левая сторона тела теперь не считается совершенно, как будто нет ее) двинулся к бочкам.
Нина – крупная, коротко стриженная, крашенная в рыжий узбечка с отменными бухарскими зубами (куски рафинада, покрытые золотой краской), не спеша поливала огурцы.
- Кот-кот-кот, - соседские куры звали Юрика.
- Холерный дед, - не стесняясь, плюнул через новый забор Рябинин.
Накануне он выкрал из нининой корзинки с вязанием клубок и натянул нитку – и все сразу же стало ясно – Юрик, отгораживаясь, как бы незаметно скосил и урвал свои 10 сантиметров – как Рябинин и подозревал – ночью лежал и думал об этом.
На фоне заката Юрик бойко поковылял к сарайке, к курам. Белые волосы (Рябинин снова сплюнул: «Как баба») развеваются. Маленький, черный, юркий, головешка в плечи втянута – бывший трубач, балабол невыносимый.
- Иду, мамочки! - верещал Юрик, прытко семеня.
Рябинин пополоскал пальцы в бочках – в каждой по очереди, проверил, как нагрелась за день вода, и пополз считать чеснок. Нина кладет в борщ, выкапывает тайком, а продавать-то потом что?
Рябинин вдруг замер.
На юриковой ранетке сидела обезьяна.
Рябинин потрогал для прочности проволоку, отгораживающую картошку – ровно 29 рядов по 16 кустов в каждом. Обезьяна вытянула губы, постучала себя по голове и растянула в сторону уши. Потом перепрыгнула на соседнюю ветку.
- Нина! – заорал Рябинин, - обезьяна! Прогони ее!
И замахал здоровой правой рукой.
- Придурок, - сообщила Нина лейке и прикрикнула, - уйди, чего стал?
Рябинин поправил очки и обвел взглядом огороды.
Другой сосед, заслуженный пенсионер Валера, умник, по пояс голый, под елкой, с зажившим швом от горла до пупа, воевал с мотором – вода не шла.
Обезьяна спрыгнула на забор и поскакала по валериным грядкам.
- Ира, Ира! – захрипел Рябинин, - смотри! Обезьяна!
Валерина Ира стояла носом в теплицу. Ничего ей не надо, кроме баклажанов. А какая была Ира – коса вокруг головы, так бы и куснул. Глаза серые, как гвоздики. Хи-хи, хи-хи.
Обезьяна у Валеры не задержалась, быстро доскакала до нового забора и уселась на крыше куриной сарайки.
- Мамочки, крапивки? Те-те-те, - верещал Юрик внутри, как будто простокваша шипела.
80 лет, а носится как варан, в одних трусах. В 7 утра уже траву бреет – визг на всю округу. Валера с каким-то прибором и поджатыми губами ходит к нему и показывает – во внеурочное время шуметь не стоит.
У Валеры на участке сплошные деревья – и сосны, и елки – громадные, что там вырастет-то? Непонятно, что за огород – иголки да тень.
Обезьяна уже на вишне у туалета. Рябинин задергался. Она сложила ручки и стала корчить рожи. Рябинин, косясь и матерясь, бочком двинул убирать мотор. Укрыть, запереть, спрятать под тазом. Кто только не ходит тут по проулку.
- Нина, - позвал Рябинин.
- Надоел, - отозвалась Нина из-за стены гороха.
Обезьяна стала прыгать, трясти ветки. Рябинин хотел нагнуться, поднять ком земли – запустить в нее.
- Не видишь что ли? Обезьяна!
- Какая обезьяна, господи! – Нина натужно вытягивала лейку из бочки с ржавой водой. – Не водятся здесь обезьяны.
Рябинин уже почти наклонился, почти достал пальцем до земли.
- Коты одни. Драные.
Но проклятая левая сторона, которой вроде теперь и нет, вдруг отяжелела, завалила его на бок. На грядку с салатом.
Упал очками в глянцевую зеленую нежность, в земляную пыль.
Обезьяна подошла посмотреть. Глазки бегают, нос морщится, лапки сучатся.
- Нина, Нина, - прохрипел Рябинин – салату, самой его сердцевине, точно хотел колыбельную спеть растению.
А ведь на Волге черной ездил и под хрустальной люстрой сидел. И Ира улыбалась ему загадочно – все сверкало.
Теперь бровями прямо в рукоделие.
Обезьяна подобралась осторожно. Взобралась холодными, грязными лапками и села на грудь. Рябинин задвигался, замахал.
- Мамочки, мамочки.
- Кот-кот-кот.
- Сняла решительно пиджак наброшенный, - басом уговаривала Нина гладиолусы.
Мотор завелся под елкой.
Рябинин увидел, как полыхнул закат над крышей, как похожее на спелую ранетку, покатилось дальше их короткое дачное солнце.
Обезьяна уселась поудобнее.
Рябинин выдохнул. И настала ночь.
Удаляясь, и она стала уменьшаться.