Гоголь - вечный беглец

Из книги "Это мы не проходили"

Предисловие

        Однажды в Праге журнал «Русское слово» предложил мне написать ряд статей о русских литературных гениях  в новой рубрике  «Это мы не проходили». Идея родилась у тогдашнего  редактора журнала Андрея Фозикоша. 
        Особое место предлагалось уделить тем фактам из жизни и творчества знаменитых писателей, которые мало или вообще не затрагиваются на уроках литературы.
        Идея показалась мне интересной. «Чур, я начну с ХIХ века! – попросила я. – Прямо с Грибоедова, ладно?».
        А после статьи о Грибоедове журнал опубликовал мои работы и о Пушкине, и о Лермонтове,  а о Гоголе – целых две, в связи с двухсотлетним юбилеем…

        Когда я писала статьи, мне порою казалось, что они слишком растягиваются, грозя перерасти в книги. Просто в литературе тайн и загадок так много, что о них  можно говорить бесконечно. Да и сами произведения  при очередном прочтении оказались таким собранием неразгаданного – будто читаешь их впервые, даже если знаешь почти наизусть.  Открываешь для себя неведомое в известном – что это? То ли время иное на дворе, то ли твой возраст  заставляет по-новому увидеть любимую книгу, в которой раньше не обнаруживала такой глубины и непрозрачности, что дна не видно.

        Я не очень ясно представляла читателя, к которому обращаюсь. Кто он: школьник, студент-технарь, любитель литературы или человек, читающий от случая к случаю? А потом я поняла – для дочери пишу, для моей юной, одаренной, сочиняющей стихи и прозу, но… не слишком начитанной девочки. Ну чем её зацепить? Ведь для этого милого и непоседливого существа, что моя жизнь до её рождения, что жизнь Пушкина до его женитьбы – почти одно и то же!  И я стала стараться  писать так, будто была знакома с моими обожаемыми авторами лично. Может, я и много на себя брала, но для ребенка чего не сделаешь!

        В результате получилось пять опусов – не статьи, не эссе, не очерки.  Пожалуй, некие повествовательные фантазии на тему судьбы.  Поединок с биографией, сердечный дайджест. Да какая, впрочем,  разница, как это называть! Главное то, что дочь прочитала эти журналы и спросила: «А продолжение будет?»…


                Эссе о Н.В.Гоголе
               
– Слушай, ты просто Плюшкин! – весь стол у тебя какими-то бумажками завален. Разбери и выброси!
– Не могу – такой уж я Плюшкин! – это же черновики, каждая страничка дорога.
– …
…С этого незначительного разговора с подругой начался у меня обычный будничный вечер, когда горела настольная лампа, горел в унисон ей экран компьютера, на котором светилось такое знакомое всем имя! Подруга этого не видела, но ее критические замечания относительно моего стола помогли мне понять, что без Гоголя мы – никуда.
      
                *   *   *
Не сделаю никакого открытия, если назову Гоголя великим, или гением (таковым его считали и при жизни – например, его друг Аксаков) или отцом русской прозы Х1Х века. Это аксиомы. Но есть особые творческие удачи, когда герои книг вырываются из бумажного плена и становятся бессмертнее самого произведения – живут своей, независимой от автора жизнью, приходят к нам, подобно близким знакомцам, становятся именами нарицательными.  Тогда писатель в чем-то уподобляется создателю, а это, согласитесь, выше, чем земной гений.
В английской литературе таким создателем стал Шекспир, вдохнувший жизнь в Ромео и Джульетту, Отелло и Гамлета с его вечным «Быть или не быть?». В Испании это Сервантес – отец прославленного идальго Дон Кихота. Сам приключенческий роман сегодня мало кто читает, но Рыцаря Печального Образа, бойца с ветряными мельницами, знают все.
В русской литературе, кроме Гоголя, нет писателя, которому посчастливилось бы нарисовать на страницах своих книг целую галерею оживших персонажей. И порхают по нашей жизни неистощимые врали Хлестаковы, скопидомничают туповатые Коробочки, строят несбыточные планы начальственные Маниловы, бушуют в ночных клубах  крутые Ноздрёвы, подымает свои рентгеновские очи ужасающий Вий и несется в поисках наживы на птице-тройке под названием Русь неутомимый Чичиков…
Гоголь, этот провинциальный помещик, сумел стать источником, из которого берут начало полноводные реки русской прозы. «Все мы вышли из гоголевской «Шинели», – подытожил Достоевский. Но это прозрение оказалось востребованным и литературой ХХ века. «Укрой меня своей шинелью, Гоголь!» – воскликнул Булгаков. И тот укрыл. Мало того, что гоголевской мистикой пронизано творчество создателя «Мастера и Маргариты», так ведь и камень на могиле Михаила Афанасьевича взят с первого памятника на могиле Николая Васильевича. Камень, олицетворяющий Голгофу.
       
Существует предание, что Гоголь родился в дороге, что разлившаяся весенняя река снесла мосты и не дала обозу из родового имения Васильевки вовремя поспеть в Сорочинцы. 
День 1-го апреля накрепко связан в нашей традиции с  юмором, веселыми розыгрышами, международным днем птиц… а еще с днем рожденья главного русского юмориста и лирика – помните его «смех сквозь слезы»? – Николая Васильевича Гоголя, которому в 2009 году исполнилось  200 лет.
Предвещало ли рождение очередного мальчика в помещичьей семье средней руки хоть что-то для  русской литературы? В роду у Гоголя было много литературно одаренных людей. Четыре крови скрестились в нем – польская, украинская, татарская и русская. Но все крови растворились в буйном разливе украинской – родиной писателя стала Малороссия.
Мать Николая Васильевича Мария Ивановна Гоголь-Яновская, урожденная Косяровская,  дочь почтмейстера, по преданию первая красавица на Полтавщине, вышла замуж в 14 лет и родила 12 детей. Сыновья все умерли, в живых остались только Николаша и четыре дочери.
Фатальность в отношении к потерям была одной из черт Гоголей. Отец Василий Афанасьевич не пережил только смерть дочери Анны – уходил в поле, бросался наземь и безутешно плакал. От горя и умер. Мать отказывалась от пищи и не хотела жить, потеряв мужа. Даже возроптала на Бога, а была она очень религиозна и суеверна. Ее впечатлительность доходила порою до крайности – эту черту и унаследовал от матери Николай.

Мальчик поздно заговорил – в три года. Он очень стеснялся вначале говорить на людях, любимые песни пел, закрывшись за дверью.
Первые попытки слагать стихи, казалось,  не оставляли сколько-нибудь серьезного впечатления. Едва он научился писать и сочинять первые вирши, как его позвала и первая дорога – в Полтавское военное училище, откуда берет начало путь в Нежинскую гимназию высших наук.
Уже в гимназические годы Гоголь увлечен живописью и театром – его амплуа комические роли. Да и могло ли быть иначе? Нос у юноши столь длинен, что возвышенные роли не для него. Зато он очень смешно умеет кончиком острого носа достать до нижней губы, залезть без помощи рук в табакерки и кошельки… Позже лейтмотивом проходит нос через его сочинения: трудно найти такого писателя, который с таким смаком описывал бы запахи, чиханье, сморканье, храп. Обостренное ощущение носа, в конце концов, вылилось в повесть «Нос» – поистине гимн этому органу. И это не случайно. Вспомним русские поговорки и выражения. Мы вешаем нос, задираем нос, делаем на носу зарубку,  утираем нос проигравшему, водим за нос, оставляем с носом, клюем носом и, наконец, говорим: «Тому виднее – у кого нос длиннее». Кажется, к Гоголю последнее имеет самое прямое отношение.
Окончив гимназию, Гоголь поехал в Петербург искать место.

Здесь, в столице, под псевдонимом В. Алов Гоголь издает идиллию в стихах «Ганс Кюхельгартен», от которой камня на камне не оставляет беспощадная критика. Гоголь вместе со своим слугой лихорадочно скупает нераспроданные экземпляры и предает их огню. В отчаянии от неудачи он уезжает за границу – в Германию.   
Но не символично ли, что первую книгу постигла та же участь, что и последнюю – второй том «Мертвых душ»? Между тем, он не раз понемногу жег рукописи, прежде чем запалить «главный костер» перед смертью. Когда Гоголя спрашивали о том, как он создает свои произведения, этот пироман нередко отвечал: «Создаю в дыму!», имея в виду, что неудачное, на его взгляд, сжигает. Но это ведь не страницы горели – это он сам в огне корчился.

Гоголь часто называл себя путником, странником и считал своим домом дорогу – он любил ее, и действие многих его сочинений происходит в пути, в движении. Какое-то беспокойство гнало писателя по городам и весям, он нигде подолгу не заживался, не задерживался. И всюду он был гость, проезжий путник, а не постоянный житель. Недолго жил он в Петербурге, в Москве, в Риме, скитался по Европе. Несколько раз бывал и  в Чехии…
Чешский журнал «Кветы» постоянно в течение нескольких лет пишет о Гоголе, публикует «Тараса Бульбу» в переводе на чешский язык. Наконец, Гоголь приезжает в Марианске Лазни (Мариенбад), в то время немецкий, впрочем, город, лечиться на водах. По пути, в Праге он останавливается в гостинице «Старая почта», что на Малой Стране.
Забегая вперед,  отметим, что мистическая Прага явно притягивала Гоголя...   В третий свой приезд ему очень понравился  Национальный музей,  куда он приходил несколько раз и рассматривал сокровища славянской старины. Заведующим музеем был известный антиквар и русофил Ганка. Ему Гоголь оставил запись в книге посетителей музея, что «желает здесь Вячеславу Вячеславовичу еще сорок шесть лет ровно для исполнения 100 лет здравствования, работать, печатать и издавать во славу славянской земли и с таким же радушием приветствовать всех русских, к нему заезжающих, как ныне 1845 5 августа». Этот автограф хранится и сейчас в библиотеке Национального музея.               
В упомянутом году Гоголь лечится и в Карловых Варах (знаменитый Карлсбад), где некогда лечился Петр Великий и Гёте, и в Есениках, где ему стало чуть лучше. Однако, не закончив курса, внезапно уезжает.
Уехав из Чехии, он остался в ней навсегда, ибо влияние его на чешскую культуру – писателей, актеров – трудно переоценить.               
Вообще до последних дней своей жизни мечтал Гоголь куда-нибудь уехать – на острова Средиземного моря, на Камчатку, в Сибирь, в волжские губернии, на Север, в Кострому, в Ярославль, в Крым.
Но, приехав в вожделенное место, он снова стремился убежать. Был ли он искателем новых впечатлений? Да, конечно, писатель жаждет новых впечатлений. И все-таки главное для Гоголя – побег. Побег от самого себя?..
Неудивительно, что и герои его книг все время движутся, перемещаются в пространстве. Они используют наземный, водный и воздушный транспорт. «Как?.. Воздушный? – спросит кто-то. – Ну, наземный – понятно: козаки скачут, колесо катится, брички, тарантасы мчатся. Козацкие челны плывут по Днепру, тому, который так чуден при тихой погоде. Но где же у Гоголя воздушный транспорт?»
А помело – это вам не воздушный транспорт? А старуха-панночка, а Хома Брут, а бес, оседланный Вакулой? Ага! То-то.
Да и сочинял Гоголь только в движении – когда расхаживал по комнате, гулял до изнеможения, ехал куда-нибудь. Правда, записывал сочиненное, стоя за конторкой – письменных столов не признавал.

Первая поездка за границу была недолгой. Гоголь вскоре возвращается в Петербург  и предпринимает попытку поступить на сцену Александринского театра. В то время инспектором русской труппы был Храповицкий – добрый, но безнадежно отсталый по своим художественным вкусам человек. Он придерживался классической манеры исполнения, считая, что высшим драматическим жанром является трагедия, что нужно читать текст протяжно, нараспев, со всхлипываниями и драматической икотой.
Гоголь же читал просто, естественно, без всякой нарочитости, из чего Храповицкий и сделал заключение о его полной непригодности для театра. Но актер-неудачник – вот неожиданность! – стал автором пьесы, которая через несколько лет из того же Александринского театра начала свой триумфальный путь по русской сцене. Гоголь просто был другим актером – отличающимся безыскусственностью, простотой и наивным, простодушным комизмом.  Об этом писал и Тургенев, который видел его игру – правда, на любительской сцене – в ролях Городничего и Хлестакова. Видимо, Гоголь просто обогнал свое время.
Так или иначе, Гоголь был вынужден после неудачи на актерском поприще служить канцелярским чиновником в разных департаментах. Служба его тяготила, но дала материал для последующих шедевров из жизни «маленького человека». Одна «Шинель» могла прославить ее автора!
В печати начали появляться его рассказы – первые из знаменитых «Вечеров на хуторе близ Диканьки». Гоголь знакомится с Жуковским, Плетневым и, наконец-то – с Пушкиным! Рассказы приносят ему всеобщее признание.
«Сейчас прочел «Вечера близ Диканьки», – писал Пушкин другу. – Они изумили меня. Вот настоящая веселость, искренняя, непринужденная, без жеманства, без чопорности. А местами какая поэзия! Какая чувствительность! Все это так необыкновенно в нашей нынешней литературе, что я доселе не образумился».
Гоголь иногда забегал к Пушкину, чтоб прочесть ему свое новое сочинение, показать набор книги, посоветоваться о заглавии. Пушкин правил, вычитывал, помогал Гоголю. Он и сюжеты свои ему дарил – дарил без сожаления, хотя и жаловался друзьям, что с «этим хохлом» надо держаться поосторожнее, того и гляди обчистит. Пушкин привлек его к участию в «Современнике», доверил критику. Они были товарищами по таланту, хотя у Пушкина было 20 комнат и жена-красавица, у Гоголя было две съемных комнаты и… Муза.

Гоголь окончательно порывает с чиновничьей средой и поступает преподавателем истории в Патриотический институт.
Но душа скитальца не давала ему усидеть на месте – и он срывается в Москву, которую полюбил всем сердцем, где знакомится с Аксаковым, Загоскиным, Щепкиным.  «Москва нужна для России, для Петербурга нужна Россия…». Пожив некоторое время в Москве, он мчится на родину, в Васильевку – увидеть родные края и встретиться с матушкой. Но и там он не задерживается – душа жаждет дороги.
Мятущийся Гоголь решает посвятить себя научной и педагогической деятельности. Он назначен профессором по кафедре всеобщей истории Петербургского университета. С энтузиазмом принимается за труды по истории Украины и всемирной истории. Но и этим планам Гоголя не суждено сбыться. Педагога из него не получилось, с университетом он распрощался. Однако именно в этих стенах родился замысел «Тараса Бульбы».
В 1835 году Гоголь уже автор «Миргорода» и «Арабесок».  Это внушительные сборники рассказов. Но Гоголю хочется большего.
«Ради Бога сюжет, какой-нибудь сюжет! Обещаю, что он будет смешнее черта!» – молит он Пушкина. Так, с подачи великого поэта появляется на свет «Ревизор». Его премьера состоялась сначала в Александринском театре, потом в Москве с участием Щепкина. Публика была потрясена… «Всем досталось, а более всего – мне» – сказал Николай I, милостиво разрешивший постановку. К Гоголю пришла слава в самой что ни на есть громогласной форме: двор рукоплескал пьесе чуть ли не со злорадством, спесивые чиновники высокого ранга потихоньку теряли спесь, смущенно ерзая в креслах партера. Критики, чье мнение чего-то стоило, превозносили Гоголя до небес за то, что они сочли великой сатирой. Однако он навлек на себя нападки реакционных кругов, в результате чего у него началась депрессия. Впрочем, Гоголю всегда было свойственно болезненное отношение к своей внезапной славе. Депрессия? Меланхолия? Прочь отсюда!
В дорогу! Как всегда, она его лечила. На сей раз лекарствами стали Германия, Швейцария и, наконец, Париж.
Но в Париже его встречает весть о гибели Пушкина. Без Пушкина Гоголь не мог представить своей поэтической жизни. Чувство бесконечного одиночества преследует его – и он снова ищет спасения в дороге.
Рим – здесь Гоголь сближается с художниками, дружба с Александром Ивановым на время притупляет боль потери. Живописец больше 20 лет работал над картиной «Явление Христа народу» – и вот там, в толпе, встречающей Христа, появляется и изображение Гоголя. Фигура в красном плаще расположена в правой части картины, она находится ближе остальных к Христу. Человек стоит вполоборота к Спасителю, повернув к Нему лицо. Сам автор картины называет этот персонаж «Ближайший». Гоголь позировал художнику при написании этюдов к полотну. Хотя черты лица его в конечном варианте картины несколько изменены, общий облик человека в красном совпадает с обликом Гоголя. Картина Иванова слилась в сознании писателя с религиозной идеей его собственной, еще не написанной книги, которую он видел плавно слетающей к нему с серебристых итальянских холмов. Писатель и художник были отшельниками. Затерянность в огромном городе приятна – безвестность освобождает. Оба жили в постоянной бедности, потому что не могли оторваться от главного дела своей жизни ради заработка.
Как всегда, Гоголь полон участия к друзьям, к близким… На его глазах умирает больной чахоткой молодой граф Иосиф Виельгорский. Знал бы поэт, какую роль сыграет в его жизни это событие!
Гоголь и женщины – мало мы знаем об этом! Существует предание о том, что единственная женщина, которая вдохновила его на предложение руки и сердца, была графиня Анна Виельгорская. Это ее брат умер на руках у Николая Васильевича. Гоголь был влюблен, Гоголь сватался – и получил отказ. При всей симпатии к нему семьи Анны – знатные родители не могли согласиться на брак дочери с небогатым и «худородным» малороссом. Кроме всего прочего, мать числилась подругой императрицы. Но, право, вся эта история носит на себе печать какой-то литературной мистификации. Гоголь был и остался в памяти современников странным человеком – скорее, монахом, нежели влюбленным…
Но может ли гений не быть странным? Великая литература идет по краю иррационального. Уравновешенный Пушкин, земной Толстой, сдержанный Чехов – у всех у них бывали минуты иррационального прозрения. Но у Гоголя такие сдвиги – самая основа его искусства. Абсурд был любимой музой Гоголя, и в бессмертной «Шинели» он стал самым великим писателем, которого до сих пор произвела Россия. И вообще, его жизнь – это волшебный сон, который приснился всем нам…

Даже в любимом им Риме Гоголю не сидится – то Франция, то Германия, то опять Россия… Да и в России – то Москва, то Петербург. И снова в Рим через Вену, Венецию и Флоренцию.
Перед отъездом Гоголь дает объявление в «Московских ведомостях»: «Некто, не имеющий собственного экипажа, желает прокатиться до Вены с кем-нибудь… Оный некто – человек смирный и незаносчивый: не будет делать всю дорогу никаких запросов своему попутчику и будет спать вплоть от Москвы до Вены».
Отправляясь в путь, Гоголь дал именинный обед. Он варил жженку, которую называл Бенкендорфом за голубой цвет, свойственный и жандармскому мундиру. На вечере был Лермонтов, читал «Мцыри». На следующий день поэт и писатель вновь встретились и проговорили до утра. Гоголь утверждал, что никто еще у нас не писал такой благоуханной прозой, как автор «Героя нашего времени», но отметил у поэта и презрение к своему таланту и безрассудную игру с ним.

Наконец, завершен первый том «Мертвых душ». Он еще до рождения получил благословение Пушкина, да и сюжет, как утверждал Гоголь, снова был подарен Александром Сергеевичем. Поэма во многом – результат бесконечных путешествий Гоголя. Летит бричка Чичикова по России, мелькают деревни, рощи, постоялые дворы… Пошлость пошлого человека описана с такой силой и с таким смаком, с таким богатством жутковатых подробностей, которые поднимают это произведение до уровня гигантской эпической поэмы. Да и назвал автор роман «Мертвые души» поэмой как бы в солидарность с Пушкиным, назвавшим поэму «Евгений Онегин» романом в стихах.
Писателей порою принято сравнивать с зеркалом, отражающим жизнь и современников. Гоголь никогда не рисовал портретов, он пользовался зеркалами и как писатель жил в своем зеркальном мире. Недаром эпиграфом к «Ревизору» он выбрал пословицу «На зеркало неча пенять, коли рожа крива».

Итак, теперь Гоголь может с легкой душой вернуться в Россию публиковать свой труд. Однако в Москве цензура холодно встречает поэму. Тогда Белинский увозит ее в Петербург, где, наконец-то, после проволочек и придирок, книга увидела свет. Как только том поступил в продажу – Гоголь мчится в Рим. Скрывается он и от побед, и от поражений. Но сердце сжималось, когда он вспоминал в Риме Россию – нужно отдаление, чтобы познать близость.
В ирреальном мире Гоголя Рим и Россию объединила какая-то глубинная связь. Может, оттого, что Москва с гордостью именовала себя третьим Римом? Рим для него был тем местом, где у него случались периоды хорошего физического самочувствия, чего не бывало на севере. Цветы Италии наполняли его «неистовым желанием превратиться в один нос…». Если для Пушкина любимым временем года была осень, то для Гоголя – весна.
      
Гоголю 34. Этот год – 1843 –  принес ему много радости:  первая постановка «Женитьбы» и «Игроков», выход из печати «Сочинений» в четырех томах. Гоголь путешествует в Германию и Ниццу, продолжая работу над вторым томом «Мертвых душ».
1845 год он провел в Париже и Франкфурте. Но работа не удовлетворяет его, и в очередном приступе депрессии он сжигает первые главы из второго тома. Где же лечить больную душу? В Риме, как всегда, в Риме.
 Гоголь называл Рим родиной своей души. «Вся Европа для того, чтобы смотреть, а Италия для того, чтобы жить».
После Рима он вошел в самую лучшую пору своей жизни. Прекрасные каштановые волосы лежали у него почти по плечам. Тонкие шелковистые усики и эспаньолка довершали перемену. Длинный нос придавал этому лицу что-то птичье. Глаза лучились добротой, веселостью и любовью ко всем…

«Выбранные места из переписки с друзьями» не были ни романом, ни эпистолярным трудом. Сложно придумать для этого сочинения рамки одного жанра. Гоголь попытался выразить свои мысли и взгляды, которые старался привести в стройную систему. Он отправляет новое произведение в Петербург, а сам возвращается во Франкфурт, а оттуда – в Италию.
Полное неприятие этого творения обескуражило Гоголя. Ни одного голоса в защиту. Даже Белинский, который некогда написал прекрасную статью о книгах Гоголя, публикует непримиримое «Письмо к Гоголю», где беспощадно критикует его новые взгляды. Гоголь сломлен, он пытается что-то сказать в свою защиту… с чем-то согласиться. Говорит о том, что жизнь вне родины оторвала его от русской действительности и надобно заново узнавать все.
В это время происходит  встреча Гоголя с новым духовником фанатичным отцом Матвеем, обладавшим красноречием Иоанна Златоуста при самом темном средневековом изуверстве. Тот просит Гоголя бросить литературу и заняться богоугодным делом – подготовкой своей души к переходу в мир иной.
Гоголь пытается объяснить своим друзьям, какими положительными были бы новые персонажи «Мертвых душ», если бы только церковь разрешила ему поддаться той потребности писать, которую внушил ему Бог, не согласовав этого с отцом Матвеем.
Духовник, опекавший Гоголя на протяжении шести лет, был чрезмерно строг и беспощаден к малейшим проявлениям греховности. Гоголю, который и так был излишне строг к себе и отличался монашеским поведением, такой духовник был противопоказан.
Замысел Гоголя был грандиозен – показать Русь не с одного боку, как в первом томе «Мертвых душ», а всесторонне. Гоголю необходимо было собраться с силами, но он не находил в себе достаточной уверенности в успехе предстоящего труда. Тогда он отправляется в Иерусалим, чтобы на Святой земле получить благословение на духовный подвиг.
После Святой земли он возвращается в Россию, чтобы жить в Москве.

1852 год стал для Гоголя роковым. Духовный наставник лечил Гоголя чрезвычайно строгим постом. Он не мог облегчить душевные страдания больного.
Тяжелое для организма голодание унесло последние силы. После внезапной смерти своего друга Екатерины Хомяковой – сестры поэта Языкова – Гоголь решил, что для него тоже все кончено. Двое суток провел он без пищи и воды, стоя на коленях перед иконами. Опасаясь за судьбу второго тома «Мертвых душ», Гоголь пытается отдать его графу Толстому, но тот отказывается. 11 февраля Гоголь, не в силах сладить с отчаянием, сжигает все рукописи второго тома. Вместе с рукописями исчезает смысл, не для чего становится жить.
Он угасал, а его пытались лечить, ставя к носу пиявки, тащили его в деревянную бадью с теплой водой и при этом поливали голову – холодной. Даже здоровый человек вряд ли выдержал бы подобные испытания! К такими варварским методам прибегали невежественные эскулапы, окружавшие постель умирающего от голода и душевных страданий русского гения. Больной стонал, плакал, беспомощно сопротивлялся, молил, чтобы его оставили в покое. Но его крепко держали за руки и за ноги, чтобы он не сопротивлялся насильственному лечению. Мощные слабительные и кровопускания – с ужасом читаешь, до чего нелепо и жестоко обходились лекари с бессильным человеком. Парочка энергичных врачей прилежно лечили его, словно он был просто помешанным.
Можно ли было выжить, подвергаясь подобным изуверствам!
И Гоголь умер, не дожив до сорока трех лет.

Но странный и мистический Гоголь не мог уйти из жизни, не оставив духовного завещания. Он просил мать и сестер принимать и лечить всех страждущих, нашедших приют в родной ему Васильевке. И тянулись к крыльцу гоголевского дома все, кому была нужна помощь.

Шли годы. Вот уже полвека минуло. И вдруг вспомнилось, что Гоголь невероятно боялся быть похороненным заживо. Тогда и пошли слухи о том, что все же Гоголь не умер, а заснул летаргическим сном и так был погребен. Впрочем, крестьяне Васильевки вообще не верили в смерть барина – считали, что царь послал его искать пропавшего своего старшего брата Александра I, который-де тоже не умер, а ушел скитаться по Руси,  искать праведной жизни.
Прах Гоголя потревожили дважды – в 1909 году, в годовщину столетия со дня рождения писателя, и в 1931, когда по распоряжению Сталина перезахоронили на Новодевичьем кладбище. В этой истории со вскрытием гоголевского гроба много неясного, темного. Во всяком случае, в 1931 году обнаружилось, что череп Гоголя отсутствует. Кто его украл и зачем? Загадка.
Мистическая связь, существующая между Гоголем и Булгаковым, отчасти находит свое отражение в истории с персонажем «Мастера и Маргариты» Берлиозом, которому трамваем отрезало голову. Видимо, Михаил Афанасьевич знал об этом кощунстве. Не присутствует ли здесь замаскированная аллегория подлинной истории? А ведь Сталин предупредил всех участников эксгумации о жестокой каре за разглашение тайны.
А Гоголь… Гоголь покоится на официальном парадном кладбище, над могилой  водружен парадный бюст взамен медного креста и камня – символа Голгофы. Того камня, который по стечению обстоятельств стал памятником  на могиле Михаила Булгакова.
Еще Гоголь стоит на бульваре своего имени, там, где раньше сидел он, увековеченный скульптором Н. Андреевым. Сидящий памятник путешествует – старожилы могли его видеть в разных местах. А тот Гоголь, который стоит, – смотрит на Новый Арбат, с несущимися мимо него автомобилями, с каждым днем их всё больше и больше.
«Русь, куда ж несешься ты, дай ответ?.. Не дает ответа!..»


 

P.S. Эссе опубликовано в пражском журнале "Русское слово" и книге "Это мы не проходили"
Рисунок Полины Ольденбург