за письки из мертвого дома

Когда я узнал, что мертв? Нет, я конечно, сразу отмел эту инфу и предпочел влюбиться в комсорга нашего класса, которая, не долго думая, ответила мне взаимностью и дала… потрогать сиськи, —ага, время тогда было правильное, и тереться письками было не принято. Нет, конечно, всякая маргинальная молодежь плодилась и размножалась, не заморачиваясь по поводу своих перспектив в обществе развитого социализма, но мы, рефлексирующие комсомольцы, чего-то всерьез обсуждали, не соглашаясь ни с Горбачевым, ни с его Перестройкой, ни с долбанной Гласностью.

Ага, именно гласность воткнула в мою психику первый нож. Правда о Ленине-сифилитике, о сталинских репрессиях, о людоедстве во время коллективизации, и пр. странным образом отвращала меня от прогрессивного петтинга с комсоргом, и я лишь удрученно выгуливал ее вечерами, целуя в губы где-нибудь за мусоропроводом. А комсорг хотела любви. Я чувствовал это, когда наши языки сплетались… как пара змей из поэмы Лермонтова.

А я любил другую девушку, которая, как Наташа Ростова, была тупа и не читала ни Солженицына, ни Приставкина, не смотрела-не обсуждала-не вникала, а вертела попой и белозубо хохотала по поводу и без. Она была удивительно живой, ее хотелось трогать и целовать в самых потаенных местах, чтобы забыть обо всех ужасах бытия, но она отдалась мерзавцу Курагину из соседнего двора и дала мне понять, что наша любовная лодка разбилась о постперестроечный быт.

Итак, о чем это я? Может быть о необходимости цензуры или издержках полового воспитания молодежи? Не фига. Я о любви к смерти… процветающей в современных массмедиа.

И все же, кто меня прикончил? Может быть рассекреченный Ницше с его культом мертвого бога? Или разоблачения «комсомолки» царствующих попов-педерастов? Или откровения Высшего разума со страниц «Аномалии»? Не знаю.

А знаю я абсолютно точно, что моя комсорг, выйдя замуж за человека с железной пластиной в черепе, родила и была не слишком счастлива в браке, а потом и вовсе овдовела. На похоронах она так на меня смотрела, словно это я убил ее мужа. Может быть она до сих пор меня любит, но ее любимый писатель Ремарк и Коэльо, а я без отвращения могу осилить разве что пару абзацев Кафки, — так что наши отношения были обречены.

А когда же я был живым? Когда прочитал «Курочку Рябу», помню, я умывался слезами как раскаявшаяся Магдалина, потому что осознал, что виновата во всем не мышка, а именно я, сложивший эти буквы в такую именно историю. И пусть родители объясняли мне, что такова жизнь, что все мы смертны, что главное назначение литературы — готовить читателя к смерти, я продолжал верить, что где-то за пределами моей субъектности яичко цело и невредимо.

Впрочем, невинности меня лишила умудренная в вопросах бытия матрона. Она сделала это весьма артистично, заставляя меня содрогаться по сей день. Она любила Фолкнера и Гамсуна, которых я ценил не больше Джойса. У нее были большие сиськи и двое детей, которые в совокупности привили мне стойкое отвращение к оральному сексу, вероятно потому, что первые заставляли думать о вторых, которые, пройдя сквозь эти родовые пути, впоследствии вообще ничего не читали. Категорически! Ни паршивого Сорокина, ни захудалого Булгакова. Хотя я допускаю, что будь матрона помоложе, я не был бы столь категоричен.

И все же я мертв. Я не читаю корифеев, а листаю графоманские журнальчики в поисках живых слов, даже не абзацев, — их не случится, как бы я ни старался, потому что графоманы правы в одном: жизнь вне текста бессмысленна. Корявенькое, вымученное предложеньице среднестатистического задрота стоит целой эпохи. Ведь, черт возьми, в каком-то самом начальном начале было какое-то слово, такого же, в сущности, автора…

А что стало потом с этим словом? А всего лишь некие заинтересованные лица сняли с него копию, затем следующую и так до бесконечности. И теперь мы, законченные копиисты, изъясняемся цитатами, чтобы убедить кого-нибудь, а прежде самого себя, что наши переживания близки к первоисточнику.

Да, слова убивают. Их много, но они все значат одно: ты — не прав. Даже если ты самый гениальный автор, допустим, Гомер, всегда найдется какой-нибудь хмырь, который скажет убийственную банальность вроде: «ничто не ново под луной». И ты поймешь, как ни назови Одиссея, как ни стравливай его с богами, он все равно вернется на Итаку.

В последнее время думаю, что это было за слово. Любовь? Если бы. Вероятнее всего, это слово было близко по значению к страданию, — в смысле ощущать голой задницей неровности бытия. Может быть, «Боль»? И вся литература не что иное как ковыряние в чьей-нибудь, а скорее всего своей собственной экзистенциальной ране. Кажется, это сообразуется с институтом человечности: каждый из нас пришел в этот мир через боль. Пофантазирую, допустим лет через сто появятся люди из пробирки… и тогда возникнет глубочайшая пропасть между «старыми» и «новыми» людьми? Потому что в основе пробирочных людей будет новое слово… Какое? Ну хоть на этот раз – «Любовь»? Отнюдь, ведь любовь иррациональна, любят не за что, а потому что, или вопреки. Вот, скажем, за что я любил мужа своей матроны — известного педераста? — любил, ясен перец, платонически, без писькотрения. Нет, вначале мы оба испытывали обоюдную неприязнь, а когда он, напившись очередной раз до чертиков, стал плакаться, что никто его не понимает, я вдруг понял, что люблю его, потому что меня ТОЖЕ никто не понимает. Впрочем, педераст почитал Тургенева, а я на тот момент Достоевского, и наши отношения на том и закончились.

Возможно, главное слово «пробирочных» людей — амброзия, в смысле — питательный раствор. И сутью отношений новых людей станет взаимопомощь=симбиоз. Они, наверняка, облагородят эту планету, а потом и близлежащий космос пока не поймут, что вся их цивилизация, такая розовая и прекрасная по сути маковая полянка для наркомана. Так что перспективы у человечества — хреновые, поэтому каждый обманывается как может, кто-то издает бесполезные журналы, кто-то пишет бесполезные тексты, а кто-то проживает бесполезную жизнь.

А может быть именно в этом чертова «серьмяжная правда» бытия — нажраться свободой-хаосом до отвращения, чтобы, выблевавшись, стать винтиком в какой-нибудь системе?