Иван Премудрый Часть III Глава XI

Утро, оно всегда хорошее и доброе, а потому что ему другим быть не хочется и не полагается. Это уже люди, каждый на свой цвет и вкус его раскрашивают. А так, ну, это как женщина. Если без ничего, она прекрасна. И смотря, что ты на неё оденешь, будет она выглядеть, или как ещё более ослепительная красавица, или же как чучело, от которого не только вороны, но и люди шарахаются.

Для царевича Гвидона утро было, да и не могло не быть, прекрасным – в его жизни смысл появился. Смыслом тем разумеется стала Княжна–Лебедь, Василиса. Конечно, изменения с царевичем Гвидоном произошедшие не остались незамеченными для домашних и  как и полагается добрым людям, были восприняты ими с радостью. А чего тут плохого, если парень влюбился?! Вот если бы пребывая в таком возрасте не влюбился, тогда да, тогда худо дело. Тогда впору караул кричать. Нет, сеновал, он не считается, это совсем по другой части, он к любви лишь вскользь отношение имеет. Любовь, она не на сеновале начинается, она им продолжается. Если же она началась с сеновала, то скорее всего и в большинстве случаев, не любовь это, а так, ниже пояса зачесалось. Ни о каких сеновалах царевич Гвидон даже не помышлял, ему было достаточно того, что теперь он каждый день видел Василису, смотрел в её бездонные глаза, разговаривал с ней. Если хотите, сейчас заменителем сеновала для него служило то, что он мог держать её руки в своих руках, вот вам и весь сеновал.

***

Ещё Старик к Самому Синему морю не успел отправиться, со своим рыбацким снаряжением никак не мог разобраться, как царевич Гвидон, даже не поев толком, отправился к реке. То, что пошёл почти голодным Царицу разумеется опечалило, но не сильно. Так со всеми матерями бывает, когда их ребёнок и неважно сколько ему стукнуло, плохо ест. Радовало Царицу, правда тоже с наличием лёгкой грусти то, что сынок её не только богатырём и красавцем вырос, так ещё не хуже других оказался – влюбился, а это, поверьте, не каждому человеку свыше даётся. Вот только на все вопросы, что Царицы, что Старика со Старухой, мол, кто такая и чья будет, царевич Гвидон или отмалчивался, или заводил разговор на совсем постороннюю тему. Единственное, что получилось узнать у царевича: придёт время, узнаете. Вот и всё. А зачем больше?!

Царевич Гвидон уже было прошёл полагающуюся ему, прежде чем углубиться в лес, половину деревни, как увидел четверых всадников неторопливо ехавших со стороны города. Царевич даже удивляться и обращать на них внимания не стал: подумаешь, эка невидаль? Едут люди и едут себе туда куда им надобно, что тут такого? Тем более, время – утро ранее, для начала любого путешествия самое подходящее: ты, ещё не уставший и природа, что вокруг тебя, тоже только что проснулась. А тем более когда ты весь влюблённый по уши и кроме как Василисы больше ничего вокруг не видишь... Ну и какая разница, что нету на деревенской улице Княжны–Лебедя, Василисы, всё равно она перед глазами стоит и смеётся.

Всадники разделились на пары по обеим сторонам улицы так, что царевич Гвидон оказался между ними и пришпорили лошадей, которые перешли с лёгкой рыси на бег. Это был ещё не галоп, а такой бег, который галопу предшествует и с которого на тот самый галоп легче всего перейти. Поравнявшись с царевичем, один из всадников как будто начал вываливаться из седла. Тоже само стал проделывать противоположный ему всадник, с другой стороны улицы. Царевич Гвидон и моргнуть не успел, как в него полетело что–то на плащ похожее. Потом был сильный удар по голове, а потом он уже не мог ничего ни видеть, ни о чём не думать. Двое тех всадников, как пружины, соскочили с коней, закутали потерявшего сознание царевича в плащ, обвязали верёвкой и перекинули через седло одного из коней. После этого, опять, как на пружинах, вскочили в сёдла, а после начался галоп, самый настоящий. Минуты не прошло, а ни всадников, ни царевича Гвидона на деревенской улице, как будто никогда и не было. Что же касаемо сознания, царевичем Гвидоном утерянного, то это вообще, проще не бывает – обыкновенный камень, только очень умело брошенный.

***

Зря думаете, если думаете, что в деревне вообще всё и про всех исключительно только Матрёниха знает. Заблуждение это. По настоящему всё и про всех в деревне знают только деревенские пацаны. Это они с самого раннего утра и до самого позднего вечера шныряют и лазают по деревне, да ещё по таким местам в которые Матрёнихе залезть просто в голову не придёт.

Уж чем там пацаны занимались, спроси, они и сами толком не скажут, только видели они всё: и чужих всадников, и как они царевича Гвидона ловко спеленали, а потом как мешок через седло бросили.

Недолго думая пацаны со всех ног бросились к избе Старика. А добежав и увидев его во дворе, принялись вперемежку с попытками привести своё дыхание в порядок и перебивая друг друга рассказывать, что случилось с его родственником, только что случилось, вон там. Хоть и было это рассказано так, что нормальный человек вряд ли сразу понял бы, вопросы пришлось бы задавать. Но Старик понял главное – с царевичем Гвидоном случилась беда, всё остальное его мало интересовало. На детские крики, которые на самом деле были рассказами, на двор выбежали женщины, ну а дальше... Сами представляете, что началось.

Перво–наперво, Старик велел Старухе насыпать ребятне пряников да конфет, столько, сколько в их рубахах поместится. Затем прикрикнув, приказал женщинам перестать голосить и причитать – соседей всех перепугают. Вернее, Старик им так и сказал: соседи, услышав их бабьи трели, почти соловьиные, через полминуты весь плетень облепят, со двора не выйдешь. Как ни странно упоминание о соседях подействовало на женщин самым благоприятным образом – замолчали. Ну а сам Старик распряг лошадь и к немалому её удивлению, привязав ей на спину тулуп, вскочил на этот тулуп, слегка дёрнул уздечкой и поехал. Куда поехал? К Самому Синему морю, куда же ещё?

***

Хоть утро и было самым ранним, поспешать надо было всенепременно. Четверо всадников, не жалея лошадей, во весь опор гнали к городу. Ясно дело, а кто же ещё, это были люди Тимофея. Захват царевича Гвидона и приведение его в бессознательное состояние были проделаны с лёгкостью и без ошибок. А что вы хотели, если у них профессия такая – по лесам разбойничать.

Здоровый детинушка оказался. Если бы не камень, ловко Ильёй брошенный, пришлось бы повозиться. Да и коню видно несладко приходится: хоть и не буянит, не протестует, скачет, всё равно видно. Люди Тимофея нисколько не задумывались, зачем этот парняга князю понадобился? Значит нужен, если Тимофей ещё с вечера отобрал из своей ватаги четверых, самых ловких, объяснил им, что и как, кого всенепременно требуется словить и обязательно в живом, хотя можно и в бессознательном виде доставить на княжеский двор. Да ещё награду посулил немалую, а это почитай в деле самое главное и есть. А кого отлавливать, вязать, да в бессознательное состояние приводить какая разница?!

***

Проводив Матрёну Марковну, Иван налил себе ещё вина и не потому, что напиться захотелось, а потому что своими рассказами повергла его Матрёна Марковна в очень радостное настроение, хоть плясать начинай. Вот потому Иван и налил себе вина и тут же выпил его, чтобы немного осадить себя, успокоить и не начать плясать от радости.

Получалось, всё складывалось как нельзя в лучшую сторону. Такое впечатление, как будто специально кто–то позаботился и предоставил Ивану всё и всех для дела требуемых. Сначала было Иван подумал: Черномор расстарался, но вспомнив вчерашний разговор с ним, отбросил эту мысль. Вчера Черномор был злющий, злее не бывает. Синяк под глазом хоть и пожелтел, но всё равно очень даже хорошо напоминал о недавнем буйстве и беспутстве. Да и женских голосов с визгами слышно не было. Видать настало время отправлять девиц назад, туда где взял, а новых к себе затащить не получилось. Вот и злился Черномор, очень злился, даже срамными словами на Ивана ругался. Разумеется, Иван во время разговора оставался спокойным и почтительным и заверил Черномора, что в самом ближайшем будущем будет ему лупанарий, лучше не придумаешь.

Теперь же, когда всё прояснилось и всё, что было необходимым для предоставления Матрёной Марковной лупанария имелось в наличии, настроение Иваново пело и плясало от радости и вина требовало. Петь да плясать Иван себе не позволил, должность не та, а вот выпить вина, да не считая его количества, позволил.

Чуть погодя Иван позвал Тимофея и приказал ему, чтобы завтра, с самого раннего утра, он отрядил своих людей в ту самую деревню, в которой Емеля с бочкой и баба Матрёниха проживают. А там, в деревне, чтобы изловили и доставили сюда кого–нибудь, кто у Старика проживает, у того который рыбу в Самом Синем море ловит. Тимофей кивнул, даже не поклонился – подлец, и сказал, что всё будет исполнено. Единственное, чем он возразил Ивану сказав, что для наилучшего исполнения приказа надобно бы исполнителям награду обозначить, а потом в обязательном порядке выплатить. Иван согласился с доводами Тимофея, более того, пообещал, что если люди Тимофея исполнят всё в лучшем виде награда не только им, но и Тимофею будет предоставлена, причём награда немалая. На том и порешили. Тимофей пошёл исполнять Иваново приказание, а сам Иван, продолжил пить вино, уж очень ему в тот день вина захотелось.

***

Тимофей же, выйдя от Ивана направился к своим молодцам с тем, чтобы определить наилучшим образом способных для этого дела, ну и ещё по мелочам дела были.

Почему–то принято считать то, что дальше будет и всё такое, человеку разум подсказывает. Если бы оно было так, повымирали бы мы к едреней матери. И повымирали бы не потому, что мороз на улице круглый год и жрать нечего, а потому что сами себя жизни полишали и сделали бы это исключительно по дурости. Разум, он же дурак набитый. Всё, что он умеет, так это драть глотку и приказывать, а сам тем временем в жизни ничегошеньки не соображает.

Другое дело – душа. Вот кто в жизни и про жизнь всё знает и всё соображает, и время от времени, в основном, когда впереди хана замаячила, тебе, дураку набитому, разумом живущему, что делать подсказывает. Вот и получается: послушался своей души – цел да жив остался, а не послушался, ну что ж – светлая память. Лучше уж так, чем век искалеченным доживать.

Тимофей доверял своей душе целиком и полностью и всегда её слушался. Кстати, если что, мои слова тот же Тимофей завсегда подтвердить сможет. Не так уж часто душа человека и беспокоит. Происходит это всегда именно тогда, когда недалекое будущее тебя с плахой да с топорами поджидает или ещё с чем, тоже, в кавычках, весёлым. А так, в каждодневной жизни, человек предоставлен разуму. Именно разум человеком командует и рулит. Вот иногда и заруливает туда и так, что душе приходится вмешиваться.

В этот раз душа Тимофея не ныла, не стонала, она кричала истошным криком! Кстати, начало это происходить сразу же после приказа Иванова насчёт похищения кого–нибудь из родственников Старика. Тимофей не стал углубляться в анализы происходящего, а поступил гораздо проще. Придя к своим молодцам, он отрядил на завтра четверых, по его мнению наиболее способных для этого дела, а после предупредил, чтобы все были наготове, на всякий случай. Чтобы чуть что, в сёдла и поминай как звали. Ну а куда ехать, где для себя новое место жительства и промысла обустраивать Тимофей заранее определил и присмотрел, и не одно, ещё до знакомства с Иваном Премудрым.

***

Лошадь была в полной растерянности от своих лошадиных чувств и если у лошадей бывают личности, то её личность целиком и полностью раздваивалась. С одной стороны, дорога знакомая, перезнакомая – к Самому Синему морю. А с другой, почему Старик едет не в телеге, как всегда ездил, а у неё на спине, да ещё подгоняет, чтобы бежала? Но в любом случае лошади ничего не оставалось делать, как поспешать к Самому Синему морю. Её дело довезти Старика дотудова, а дальше пусть сам разбирается, это уже не лошадиное дело.

До Самого Синего моря Старик доехал довольно–таки быстро. Во всяком случае гораздо быстрее, если бы он это проделал на телеге.

«Ты смотри, – глядя на воду подумал Старик. – что–то неспокойно Синее море. Если бы даже ничего и не случилось, в любом случае сегодня выходить в море, глупость несусветная, можно там и остаться».

Старик соскочил с лошади и подойдя к самой кромке берега стал кликать Золотую Рыбку. Когда ребятишки рассказали о случившемся с царевичем Гвидоном, Старик  сразу понял, кто ему сможет помочь – Золотая Рыбка. Другие кандидаты в помощники не то чтобы не годились, их просто не было. Так что, или рыбка поможет вызволить царевича, или Старику придётся ещё что–то придумывать. Правда сейчас он не представлял, что надо придумать, но был уверен, обязательно придумает.

– Что случилось, Старик? – спросила Золотая Рыбка внезапно появившись на гребне волны. – Что–нибудь срочное? Может до завтра подождёт? А то не в настроении я.
– Не подождёт, Рыбонька ты моя Золотая, не подождёт. Беда у меня. – почти как совсем недавно Старуха с Царицей запричитал Старик и словно очнувшись от морока, вспомнил. – Здравствуй.
– Здравствуй, здравствуй. – что интересно, волна, на которой находилась Золотая Рыбка как бы застыла. Остальные же волны вели себя как и подобается им себя вести, накатывали на берег. – Говори тогда, что стряслось?
– Недавно совсем, месяца три прошло, бочку прибило к берегу. – начал рассказывать Старик.
– Знаю. – прервала рассказ Золотая Рыбка. – Ты дело говори.
– В бочке той женщина с парнем оказались.
– Старик, ты или дело говори, или поплыла я домой. Что–то неважно я сегодня себя чувствую.
– Извини, Золотая Рыбка, извини, не знал. Царевича Гвидона какие–то люди похитили, спасать надо.
– Так бы сразу и сказал, а то развёл тут. – хмыкнула Золотая Рыбка. – Иди домой, всё сделаю. Не я конечно, есть кому освободить твоего царевича и, – Золотая Рыбка на пару секунд задумалась. – и не только освободить. Иди домой. Да, женщин своих успокой. Скажи, ничего плохого с царевичем не случится.
– Правда? – глупый вопрос, но Старик его всё–таки задал.
– А вот хамить не надо. Обидеться могу. – Золотая Рыбка вильнула своим золотого цвета хвостом и исчезла.

Волна же, только что неподвижно стоявшая перед Стариком, получив свободу и  то ли слишком обрадовавшись этому, то ли со злости, с гораздо большей силой накатила на берег и уж неизвестно как это у неё получилось, окатила Старика, всего, с ног до головы. Старик нисколько не обиделся на Золотую Рыбку, а больше окатить его морской водой некому было. Отряхнулся, да и не сильно попало, похлеще случалось, постоял ещё немного, посмотрел на бушующее Самое Синее море, развернулся и направился к лошади.

Лошадь же, насколько ей позволяла её напрочь лишённая мимики лошадиная морда, изобразила на ней, плюс глаза: «Что, домой? Ну ты Старик, даёшь!». Права оказалась лошадь, Старик вскочив  на привязанный тулуп, развернул её по направлению к дому, слегка дёрнул уздечкой, и всё, на этом его телодвижения закончились, телодвижения лошади начались. Погонять не было смысла, да и если рысцой или вскачь, трясёт сильнее, а значит думается хуже. В том, что царевича Гвидона похитили люди нового князя, Старик нисколько не сомневался, больше некому было. А вот зачем царевич ему понадобился, тут да хоть всю голову сломай, не догадаешься. Ну и, Старик разумеется нисколечко не сомневался, что Золотая Рыбка вызволит царевича и сделает всё это в лучшем виде. Так что, надо ехать домой. Можно было конечно остаться здесь и повозиться со своим рыбацким имуществом, что сделать всегда найдется. Но дома Царица со Старухой, которые сейчас места себе не находят и наверняка, как только Старик за порог, опять плакать да причитать принялись. Хоть и невеселое это занятие женщин успокаивать, а никуда не денешься, придётся.

Так, или приблизительно так, думал Старик возвращаясь домой от Самого Синего моря. Погружённый в свои думы он совсем не заметил одинокого лебедя кружащего в небе, не до него было.

***

Пока ехали до города детину этого пришлось ещё разок успокоить – очухался и дергаться начал, чуть с лошади не свалился. Пусть полежит в спокойном состоянии, решил Тимофеев ватажник, на чьей лошади пребывал царевич Гвидон и разочек огрел его свинчаткой по голове. Так лучше будет, и ему, и вообще всем.

До города доехали спокойно, без каких–либо неожиданностей и происшествий. По городу тоже проехали тихо и спокойно. А по другому и быть не могло. За то недолгое время, что Тимофей со своими людьми состоял на службе у Ивана Премудрого, люди те, успели привести народ к такому порядку, что шапка на голове шевелиться начнёт. Нет, они не разбойничали и не безобразничали. Уж если Тимофей приказал вести себя пристойно и строгость соблюдать, зачем безобразничать? Вспомнив свой недавний промысел, вольный Тимофеев народ начал поступать точно также, ну почти точно также.

Ведь оно как в нашей жизни происходит? Для чего все эти законы и правила придумываются? Правильно, для того, чтобы их нарушать! А для чего другого они ещё нужны? Народ и без законов–правил прекрасно живёт и себя чувствует. Но когда нарушать нечего скучная жизнь начинается, хоть волком вой. В этих случаях народ начинает водку каждый день пить и с жёнами своими скандалить. А так, нарушил чего–нибудь, в законе прописанное, глядь: и жизнь начала улыбаться, и тёща, не такая уж мегера оказывается.

А люди Тимофеевы, они что, не люди? Люди конечно. А раз так, им тоже улыбающаяся жизнь полагается. Вот они и заставляли её улыбаться. Бывало остановят какого–нибудь мужичка и с вопросом к нему: «А почему это, мил–человек, ты здесь идешь?» Заметьте, не,куда или зачем, а почему? Ну вот что ты ответишь, когда тебя так спросят? Вот и мужичок тот не знал, что ему отвечать,  а потому давал какую–то денюжку и был отпускаем с пожеланиями наилучшей жизни и крепкого здоровья. Так и жили: что люди Тимофеевы, что не Тимофеевы. И заметьте, все были друг другом довольные.

Оно всё это разумеется к царевичу Гвидону никакого отношения не имеет. Это я так, чтобы в курсе были. Пока ехали по городу, встречный народ на всякий случай шарахался в стороны или жался к заборам, наверное денег при себе не было. Но в этот раз людям Тимофеевым было не до прохожих и не до их жалких медяков. Впереди, чуть–чуть ехать осталось, их дожидалась княжеская, и как Тимофей сказал, очень щедрая награда.

***

Приехали. Царевича Гвидона, так в бессознательном состоянии и продолжавшего находиться, погрузили на плечо самому крепкому и тот отнёс царевича в специально подготовленное для него помещение. Никакая это не тюрьма была: вы что, совсем что ли?! Обыкновенная комната. Ну разве что обстановка и мебель не такими богатыми были, как у Ивана Премудрого. Да и зачем царевичу та мебель требовалась, если он бессознательным был? Кровать есть, на чём лежать и дожидаться когда сознание вернётся, и на том спасибо.

Сначала Тимофей удостоверился, что привезённый человек, Тимофей не знал кто он такой, да и какая разница, жив и скоро должен прийти в сознание. Затем, как и обещал, выдал «отважной четвёрке» обещанную награду и  ещё раз предупредил, чтобы не вздумали гулять да веселиться, а находились при полной готовности, мало ли что? Ну а после всего этого Тимофей отправился к князю Ивану Премудрому докладывать о проделанной работе.

***

Несмотря на ранний час Иван Премудрый находился весь в трудах и заботах – опять писал что–то.  Тимофей хоть и относился к грамоте и прочим учёным вещам с уважением, всё–таки не понимал, зачем они нужны, да ещё в таком количестве? Взять к примеру того же князя Ивана Премудрого, почитай каждый день только и занят тем, что сидит, и пишет, пишет. А что он такое пишет? И самое главное – для чего? В большей степени Тимофея интересовало и беспокоило «для чего?», вернее, для кого? А вдруг как кто–нибудь не тот прочтёт, а там, Тимофей в этом не сомневался, и про него написано:

– Князь, твое приказание выполнено. – войдя в княжеский кабинет и слегка поклонившись сказал Тимофей. – Парня какого–то привезли. На крестьянина не похож, хоть и одет по крестьянски.
– Привезли, говоришь? – Иван Премудрый оторвался от своего написательского занятия. – А сколько лет тому парню?
– Лет двадцать, может чуток побольше или поменьше.
– Двадцать говоришь? Понятно. – Иван Премудрый вдруг заходил по кабинету, видно было, думает. – Тогда все сходится.
– Что сходится? Объясни раз уж такое дело.
– Всё сходится, Тимофей, всё. Некогда объяснять, скоро сам всё поймёшь. Ах да! – Иван Премудрый как будто забыл о чём–то важном, а теперь вспомнил, не иначе притворялся. – Держи. Заслужил. – и протянул Тимофею кошелёк кожаной работы.
– Благодарю, князь. – на этот раз Тимофей поклонился старательнее, да оно и понятно. – Когда изволишь поговорить с тем человеком?
– Никогда, Тимофей, не изволю. – сказал Иван Премудрый и посмотрел на Тимофея так, что у того аж мурашки по всему телу пробежали. – Без надобности он мне. Пусть в себя приходит. Как очухается, лекаря ему предоставьте, пусть осмотрит. И чтобы охраняли так, как никого и никогда не охраняли. Ещё. – сумасшедший блеск из глаз Ивана Премудрого куда–то пропал уступив место блеску самому обыкновенному, деловому и повседневному. – Завтра поедете в ту же деревню и привезёте ещё одного человека, что у Старика проживает – женщину, мать этого парня. Понятно?

– Понятно. – склонил голову Тимофей. – Сколько человек отряжать прикажешь? И как ту женщину от жены Старика отличить?
– Поезжайте хоть все, но ты в обязательном порядке должен ехать, чтобы глупости какой не случилось. Ну а отличить, отличите, не маленькие. Неуж–то царицу от крестьянки отличить невозможно?
– Царицу говоришь? – задумчиво произнес Тимофей почёсывая затылок. – Ну и дела!
– Дела, Тимофей, великие дела. – согласился Иван Примудрый. – Да, с Емели, механикуса этого и с бабы, Матрёнихи, глаз не спускать! Вплоть до того, что по нужде вслед за ними ходить. Понятно?!
– Понятно, князь. Чего ж тут непонятного? – на самом деле Тимофею ничего понятным не было. Но как обычно полагаясь на смекалку и свой жизненный опыт он не расстраивался: «Время покажет: что, где, как, и сколько стоит». – думал он.
– Всё. Иди, исполняй. – сказал, как отрезал Иван Премудрый.

***

Вот и нашлось на ближайшие пару часов занятие для Ивана Премудрого, во всяком случае получше, нежели чем писать что–то там непонятно чего и непонятно кому. Кстати, насчёт «непонятно», получилось, сдуру ляпнул, а попал в самое яблочко.  Приспичило Ивану Премудрому написать книгу философического содержания, а сами понимаете, кто такие книжки читает? Или сумасшедшие, или никто. Но Ивана это не особенно волновало. Дело в том, что обучаясь в университории подавляющее большинство философических знаний были в него помещены посредством ивовых прутьев, да через задницу. Ну что поделаешь, если голова отказывалась их принимать? Трудно утверждать на сто процентов, но скорее всего став князем и решив, что добился в жизни если и не всего, то очень много, решил Иван как бы нос утереть своим учителям–преподавателям, а может таким образом отблагодарить их за знания, хоть и через задницу, но полученные и в жизни пригодившиеся. Куда Иван собирался девать эту книгу после того как напишет, скорее всего он и сам не знал, да и неважно это, потому как сам процесс написания доставлял ему неизгладимое удовольствие.

***

Но сегодня, после сообщения Тимофея, написательское удовольствие пришлось отложить в сторону и заменить его удовольствием не менее приятным. Это удовольствие происходило от перспектив открывающихся перед Иваном Премудрым после предоставления и организации Матрёной Марковной на территории его княжества лупанария.

Тут всё очень просто должно получиться. Этими, царевичем и Царицей, Иван собирался в такой крендель скрутить Матрёну Марковну, чтобы она не только пикнуть, вздохнуть без его ведома не смогла. Разумеется он не собирался отдавать ей ни царевича, ни Царицу. Иван прекрасно понимал, отдать ей пленников – всё равно, что доверить конокраду лошадь посторожить. Совести у Матрёны Марковны нет, не было и не будет, Иван был в этом уверен, потому что сам был точно таким же, только не в юбке, а в штанах. Не видать ему тогда ни лупанария, ни благосклонного отношения и помощи со стороны Черномора, а без этого его княжеская жизнь долго продолжаться не в состоянии.

Карты на столе, а звезды в небе расположились для Ивана Премудрого в следующем порядке: пленники остаются у него под неусыпным надзором людей Тимофея. Матрёне Марковне он скажет, что просьбу её выполнил, даже пленников ей покажет, но пусть они поживут у него, не то Матрёна Марковна быстренько их жизни лишит, а он против душегубства.

Матрёне же, Марковне, надлежит, как и договаривались, организовать в его княжестве лупанарий, а самой: хочет, пусть у Ивана при лупанарии остаётся, а хочет, пусть назад к царю Салтану возвращается. Разумеется Иван пообещает и будет неукоснительно исполнять то, что никогда и ни при каких обстоятельствах не отпустит на свободу царевича и Царицу. Более того, про них кроме людей Тимофея, ну и ещё пяти–шести человек, никто не будет даже подозревать. Ну а тех, которым о царевиче и Царице будет известно он такой страшной клятвой свяжет, вернее, такими страшными последствиями той клятвы, что никто не отважится её нарушить.

Дальше Иван решил пока что не заглядывать и не планировать. Нет, мысли конечно были, но так, смутные и неопределенные, о том, например, как вскорости можно будет княжество князя–батюшки под себя подмять, а заодно ещё парочку соседних, для коллекции.