Б. Глава третья. Главка 8

     Борис лежал очень тихо и неподвижно, но всё-таки не спал. Сон упорно не шёл, обрывки воспоминаний, сменяя друг друга, крутились в голове подобно детской карусели. Перед сомкнутыми глазами плыли огромные жёлтые круги, они то расширялись, то сжимались, и больно давили на виски. Наверное, следовало бы встать и принять снотворное (он иногда баловался им в особенно напряжённые дни), однако это означало бы потревожить жену, а её он сейчас не хотел тревожить. Она обязательно спросит, что случилось, и придётся снова отвечать какую-нибудь ни к чему не обязывающую ерунду. Нет уж, лучше полежать немного, может, всё само пройдёт. Хотя теперь вряд ли уже что-то наладится само. И никогда, честно говоря, не налаживалось.
     Он сегодня задался вопросом: какой момент был самым счастливым в его жизни? Вопрос, конечно, глупый, ибо разве можно это определить? Счастье – нечто эфемерное, неуловимое, его ощущаешь, только когда оно есть. А через много лет… да что там лет, порой даже через несколько дней и не скажешь, какие были у тебя тогда чувства. Глубину их невозможно измерить, а силу – оценить.Но ведь, с другой стороны, когда люди спрашивают себя о самой счастливой минуте в жизни, они не стремятся что-то там оценить. Они слушают своё сердце, а сердце куда более чутко в подобных вопросах. Так что же говорит ему его сердце?
     Конечно, он был счастлив с Женечкой. Разве есть какие-то сомнения в этом? Однако сейчас, вспоминая о тех далёких временах, Борис никак не мог вызвать в себе хотя бы отдалённое подобие тех своих чувств. Они были похожи на взрыв, на извержение, на цунами. Захватили его с головой, закрутили, лишили возможности действовать разумно. Выходит, в этом было его счастье? В потере контроля над собственной жизнью, в безумии любви? Вряд ли… вряд ли вообще подобное состояние можно назвать счастливым. Нет, тут дело было в другом. Женечка дала ему возможность ощутить себя всесильным. Сам он, разумеется, тогда этого не понимал. Только с высоты прожитых лет можно теперь разглядеть душевные движения той поры – и наконец-то попытаться их понять, если уж невозможно снова прочувствовать.
     Да, чувство всесилия… уверенность, что тебе всё подвластно, что любые трудности – лишь песчинки на пути к абсолютной, всепоглощающей гармонии с любимым человеком. Такая наивная, детская уверенность. Но как можно ей не поддаться? Особенно если ты находишься в острой фазе помешательства и не мыслишь себя отдельно от его объекта? Тут и в куда более зрелом возрасте легко теряешь ориентиры, а уж в молодости…
     Если и выбирать какой-то определённый момент, подходящий под определение самого счастливого, Борис остановился бы на одном весеннем утре, когда, проснувшись, он некоторое время неподвижно лежал в постели, наслаждаясь энергией, наполнявшей всё его юное сильное тело. Так приятно было чувствовать себя едва ли не богом, которому подвластны любые свершения, знать, что тобою движет самая сильная любовь, когда-либо случавшаяся на этой планете. Пожалуй, то было чистое, дистиллированное счастье, его экстракт, сладкий, тягучий, необычайно вкусный. И вот странно: казалось бы, куда естественнее было ощутить нечто подобное в обществе самой Женечки. Или всё-таки счастье настолько эгоистично, что даже в такие минуты требует сосредотачиваться лишь на самом себе?
     Борис тихонько повернул голову, стараясь понять, спит ли лежащая рядом с ним Анна. Луна светила ярко, но сама постель была погружена в глубокую тень, и он ничего не увидел. Лучше бы, конечно, спала. Ей надо отдыхать, она ведь себя не жалеет… Никогда не жалела. Он вдруг впервые задумался о том, что бы было в ином, благоприятном сценарии его жизни. Удивительно, как ему раньше не приходили в голову такие мысли. Хотя нет, не так уж и удивительно. Слишком сильная боль… слишком тяжёлые воспоминания. Не хотелось ворошить их, да и смысла никакого не было. Теперь же смысл появился… Ну так вот, что бы произошло? Как врач, он знал, что любовь – химическая реакция, сила которой со временем неизбежно должна ослабнуть. Он в полной мере убедился в справедливости этого утверждения на опыте собственного брака. Они с Анной любили друг друга – в начале любили. То было, правда, совсем другое чувство, ничуть не похожее на бурю, испытанную им с Женечкой. Спокойное, размеренно течение реки, которая оказалась не такой уж полноводной. Сейчас – и он признавался в этом себе без малейших колебаний – любовь закончилась. Что же осталось после неё? Общие дети, общий дом, общие проблемы? Есть ли у них ещё что-то общее? Когда в последний раз они говорили по душам?
     Последний вопрос был, пожалуй, ключевым. И Борис знал, что ответ на него очень прост: никогда. Никогда, даже в начале знакомства, даже в то время, когда их чувства были настоящими, а не нарисованными, даже в свой медовый месяц они не говорили друг с другом. Разговаривали – да, болтали – иногда без умолку, а вот говорить не говорили. Да и о чём, скажите на милость? Ведь у них сразу всё определилось, встало на свои места, роли были расписаны, менять что-то не имело смысла. Семейная пара, очередная ячейка общества. Какой смысл проникать друг в друга глубоко, если это может лишь нарушить баланс, расшатать и так не слишком прочное здание их союза? Поэтому, если признаться откровенно, он мало знал о своей жене. И она мало знала о нём. Даже за двадцать три года, прожитых бок о бок, они не потрудились как-нибудь это исправить. Возможно, потому что не нуждались. В самом деле, что следует знать о человеке, жизнь с которым превратилась для тебя в привычку? Кто станет интересоваться историей автобусной остановки, с которой каждый день отправляется на работу? Или общаться по душам с продавцом, у которого берёт утреннюю газету? Такого человека в лучшем случае назовут чудаком. А быть чудаком в современном мире неприятно.
     Поэтому он никогда ни словом не обмолвился о Женечке. И не только с Анной – но даже и с самыми близкими друзьями, которые, однако, постепенно перестали быть близкими после всей той истории. После женитьбы у него и не осталось, по сути, друзей. Так, знакомые, случайные и не очень, коллеги, пациенты (чаще благодарные), – и всё. А ведь раньше, в молодости, он не был таким закрытым. Тогда ему казалось порою, что он мог бы вместить в себя весь огромный мир. Но после смерти Женечки всё изменилось, и мир не виделся уже столь огромным. Скорее он стал похож на уютный, неплохо отстроенный и тесный мирок. Нравилось ли ему жить в нём? Борис не задавал себе этот вопрос, по крайней мере, до сих пор. Пожалуй, что в каком-то смысле нравилось. Так было проще, так было легче забыть… забыть о возможности иной жизни, которую у него отняли. Быть может, что в конечном итоге эта другая жизнь несильно бы отличалась от той, которая есть у него сейчас. Быть может, что даже та безумная, всепоглощающая любовь, которую он испытывал, постепенно остыла бы. Всё это могло быть, но ему уже не суждено узнать, как бы сложилась его жизнь, не повстречайся тогда на пути тот самый человек. Возможность узнать у него отняли, украли. Возможность самого большого счастья, которое только он был способен вообразить…
     Борис пошевелился, почувствовав, как от долгого лежания на боку затекла левая рука. Перевернулся на другую сторону, лицом к жене, и неожиданно наткнулся (по-другому и не скажешь) на её взгляд, направленный прямо на него. Тут уж ошибиться было невозможно, даже в темноте.
     – Почему не спишь? – спросил он полушёпотом, чувствуя, как сердце вдруг учащённо забилось, будто его поймали за чем-то неприглядным. – Уже очень поздно.
     – Знаю, – так же тихо ответила Анна. – Голова что-то каменная, давит на виски. Думаешь, стоит принять что-нибудь?
     – Можно выпить аспирина… хотя я бы просто постарался расслабиться.
     – Расслабиться… – повторила она задумчиво. – Знаешь, Боря, именно это мне всегда сложно сделать. И тебе ведь тоже.
     – Наверное, – быстро согласился он. – Я, как видишь, тоже ни в одном глазу.
     – Дай мне твою руку, – вдруг попросила она.
     – Руку? – не понял он. – Зачем?
     – Просто… дай её мне.
     Борис протянул по одеялу левую руку, в которой всё ещё не наладилось кровообращение, и почувствовал, как она крепко взяла её в свою правую.
     – Может быть, так будет легче заснуть, – тихо сказала Анна.
     – Да-а… – протянул он в ответ. – Может быть, может быть…