Тридцать три - горбаты люди. 2015. 10. 29

               
     Дежавюстый странный период моей жизни, называемый мною жопотрансовым, никак не заканчивался, я вторые сутки втыкал по порнофоткам трансов, любуясь их задницами и могучими херами, устав до тошноты от ахинеи русскоязычного информпространства, забитого говном до упора.  Какие - то кабаны придумывали новости из высосанного гноя из ушей Эрнста, перетирая шоу и заранее купленные призы нефтяным вором, не в силах пересмотреть итоги грабительской приватизации, но хоть собачьим скулением отыгрывающихся на своих же нервах нелюдей, унтерменшей и двуногой крещеной скотинки, хотя, судя по наименованию Алсу, одна из этих шеварушек - чурка или татарва, по хер. Меня смешили свиные хрюканья и подвывания озябших волчьих хвостов, отсасывающих всю свою жизнь, сначала - у большевиков, указующих посевные площади маиса по снегу, затем у жуликоватых жидов, возглавляемых опойным уральцем, теперь - у питерской банды, превращающей все в говно одним лишь фактом правления этим ничтожным племенем дерьмоедов, что согласных, что несогласных, но неизменно грибов, содержимых впотьмах и укармливаемых говном. Опята мудрые, как я охарактеризовал свой народ недавно, косматые разумом пошехонцы, ложкомои хреновы, не способные даже жить по - людски. На х...я нам здравоохранение, если можно обсудить жир Садальского ? Или сраку примадонны, вечной паскуды, с самого моего рождения преследующей меня как элемент мироздания рожей такой, что ее петушастые прихвостни покажутся человеками без паспорта, лежащими в гробах, причем, каждый - со своим персональным Паниковским. Виза в Антарктиду, билет на Луну, дьюти - фри в помойной яме, где буфетчицей - Вова Даль, наш научный датчанин, и придумавший на пару с ликбезным Лениным все вот это вот все. Если б я был Лениным, то принял бы приказ не о ликвидации безграмотности, а о запрете говорить. Пущай мычат. Или блеют. Главное, чтобы мне, человеку, было непонятно, об чем они и зачем, впрочем, мне это и так непонятно. Бывает такое : увидишь анонс новостишек, типа, певица Елка и дня три думаешь, кто это. Не пробиваешь в Гугл, не интересуешься у прохожих, заранее ужасаясь ответам, просто тупо думаешь : кто такой Белковский. Или Павловский. Или Потупчик с Толокно, насрать. Ты же их не знаешь в реале, а заметив в сети, потом долго болеешь, выдавливая из себя очарование говноедной свиньи Шараповой и шершавый юморок жиденка из семейки, тоже преследующей меня с рождения говенными десантницами, картавыми папами и прочей лабудой, невероятным итээровским креативом подонков Стругацких втюхиваемых тебе как нечто, перевесившее Рабле или Тициана. П...дец. Был, есть и будет, грандиозная жопа бездарности и надутых жабами местечковых знаменитостей, гарцующих по бездорожью непритязательных всеядных потребителей, глядящих сериалы сурово и строго, как гниды.
     Самое время для талмудизьма волос рыжей Ландер, но кончились Алисы и мне вновь приходится воскрешать удаленные сказочки, не найдя достойных игр разума, кроме невозможного креатива Паука Троицкого, изящно опускаемого автором в первобытность половины одной ноты Тома Арайи или Жима Морисона.               
     И познала национальная украинка горбатая Готфрик вошедшего к ней лолларда Самопляса Гутыкбашского, и понесла от него, и уродила на свит двух ублюдочных плоскостопных детишков Тони Монтаны, ибо был лоллард кубинским политическим беженцем с украденным аэропортом и разоренным вдрызг городом - героем Ленинградом, носил советские борцовые ботинки и жрал, сука, осьминогов, углатывая щупальца коррупционно и перехват - залихватски, плагиатя уже не только дедушку Щедрина, но и всего Гоголя с Островским, где борзые щенки пристойно менжевались миллиардами так и не найденных долларов и даже фунтов. И дети выросли горбатыми, и поименовались по курсу поисковика Билли Гейтса как знак игры в бинго, а именно : тридцать три. И пошли горбатые люди, как и положено отвеку по легендам и хроникам по миру, шурша осенней ботвой под копытами. Шли, пока не пришли.
    Здесь я мог бы внаглую пользовать архангельский сказ о Ерше Ершовиче или еще какого Бажова, но пребывая историчностью повествований не могу и не буду, а прямо и непредвзято, взирая на пресветлый стратегицкий лик, поведаю, как оно через плечо выкатилось пасхальным яичком Красно Солнышко гетьман Зеленский, для этого нужно просто зайти к дегенерату Бабченке, потом метнуться к рыжей Ландер и готов талмудизьм бессмысленный и никому неинтересный слитно, самоизъятый из моих же бывалошных ранее сказочек. Скушно это. Стремно и безвкусно, как омлет или рожа Потупчик, но и выдумывать ничего не хочется, ибо стала сказка былью и ушатались горемычные русачки и хохлики, выдирая друг дружке чубы, пока европейские и заокеанские паны набивают мешки дресвой, об чем еще Ленин и Сталин тоже. Гадко это, упрешься в политику и ощутишь себя конченым мудаком по подобию Невзорова или гитлеровца Шапиро, бородастого Белковского и бритого Павловского, в основе имеющих лишь идумейство и Храм Сиона и больше ни х...я. А кто выскажет недовольство, тот фашист. А я - дважды фашист, так как не терплю суку Высоцкого, за что и Минкин и Шендерович прокляли меня во времена радиоволн и говноедства. Но что же делать, ежели надо ? Алисы кончились, Готфрик и Ландер - говно, а талмудизьм налицо. И тут приходит на выручку смекалка дежа вю Ежи Штура очень странного периода нашей истории. Конец восьмидесятых. Самые демократические выборы, расцвет кино и литературы, океаны публицистики и журналистики и смутные надежды реформировать Советский Союз, что невозможно априори. Не желая углубляться во всем известные высранные Збигневом Бжезински истины, дарю доброхотно парочке политицких злокачественных образований дежа вю плагиата из себя же, попутно лелея мыслишку следующую сказочку для личного употребления Евой и Бэйли сделать не так высокомерно, как эту, начисто содранную из древности, потому таким адресатам и придумывать ничего не хочется.
          - Наверное, я ни х..я не понимаю.
     Она резко обернулась на мой печальный, тошнотный, как я сам его называю в такие моменты, голос, со странным звуком " пффх" дунула на мешающие ей волосы, раздраженно закинула их за ухо, розовое и маленькое, мне захотелось поцеловать его, но вместо нежностей я, как и пристало говнюку, вынул бритву.
     - Ты чё ? - Она попятилась, но отступать было некуда, позади курилась гнилостными испарениями столица нашей родины город-герой Москва, настолько обожаемая всей остальной Россией, что уже давно стало своеобразным развлечением придумывание египетских казней, умозрительные картины ковровых бомбардировок Дрездена и великолепнейший гриб над Нагасаки, конечно, перекрывали яркостью образов патриархальные ветхозаветные нашествия саранчи, групповые изнасилования детей и лихие рубки бошек племен и народностей семитской группы народов, но только для меня, народишко же наш, боговдохновленный, богоизбранный и высокодуховный черпал фантазии отчего-то из Библии, хотя, и не читал ее. Ну, это как обычно, не читал, но осуждаю, как потомственный свиновод, представитель славной трудовой династии участковых уполномоченных, свиноматка-героиня с шикарным ожерельем собачьих жетонов на изрезанной ранними морщинами шее, коряворукий и косноязычный политолог-дроворуб, завсегдатай телешабашей и междусобойчиков, где говенный Жирик, имперский Коник и либеральный Ослик смешались три-в-одном, под стягом Власова Андрей Андреича, героя соцтруда, что с кличем " цоб-цобэ" ху...ит скорым маршем с вонючего Донбасса в безводный жар полупустынь, на финикийский брег, где лопоухий брат-шайтан ебош...ся с такими же чертями,кто знает, может, братьями наутро и сестрами после обеда, отцами к вечеру и женами в полночь, когда щетина бороды не колет глаз.
     - Фьюю !
     Она свистнула, прерывая мой полет воображения. Я откинул капюшон.
     - Еб... ся, - засмеялась она, - ты все-таки сделал это.
     Я сверкал лысым черепом, выбритым начисто, идеальной арийской формы в фас и явно недочеловеческой в профиль, если подумать, это вумат : спереди - фашист, сбоку слева - типа, еврей, а сбоку справа - голимый армяшка, вот, возьми меня за рупь за двадцать, фамилия татарская, паспорт русский, языков не знаю вообще никаких, даже херню эту печатаю сугубо и трегубо, как алиллуйя, по наитию, как та мартышка, чисто по-раскладам теории вероятностей, зах...вшая Шекспира.
     - Да мне до пиз...ы все национальности, брат, - тронула она меня за руку, - хошь, я тебе " Що нэ вмерла Украiна" сбацаю ?
     - Эктремизм, - насторожился я и запел " Еще Польска не сгинела", доказывая свою аполитичность и толерантность, представляя рожи даунов, гидроцефалов и имбецилов, папуасов-каннибалов, карликов-гомосексуалистов, безногих лесбиянок, таджикских младенцев в коросте и парше, плоть человеческую в последней стадии разложения, короче, всю ту байду, что человечество десять тысяч лет называло мерзостью, пока не нарисовались сверхгуманные индивидуумы, неуклонно ведущие мир к вырождению.
     - Ну, ты и сволочь, - нахмурилась она, а я захохотал.
     - Прикинь, кисуль, - почему-то мне захотелось назвать ее именно так, наверное, чары безбашенной поэтессы подействовали, хрен знает, почему, я приперся к ней только сейчас, ведь читал ее еще в " Птюче" и " Лимонке", боялся, по-ходу. Я заржал еще громче,вспомнив Живой Журнал Деда, где то выражал ему свое восхищение, то крыл х...ми, потом всплыла фамилия " Акунин" и мое веселье начало перерастать в нечто ужасающее, я катался по полу, а она, задрав ноги на кресло, поджав их под себя, с интересом наблюдала за мной.
     - Чего прикинуть-то ? Розовую кофточку ?
     Мы захохотали уже вдвоем, она ткнула пальцем в клавиатуру и на экране возникла рожа стремной тетки с невъебенно-накачанными губами, я подпрыгал и в свою очередь кликнул мышью, заорал : " Зырь!", и она свалилась на пол, бия головой в пол и держась за живот, напевая " Дети хоронят коня" и хватая меня за ногу, за колено.
     - А почему это я - сволочь ?
     Я вспомнил это обзывательство и решил огорчиться. Она села мне на колени, прижавшись грудью, глядя сверкающими глазами бесенка, обняла за шею ( и что их всех тянет к моей шее, странно) и, пытаясь выглядеть серьезной, произнесла :
     - Потому, что говоришь ужасные вещи, ставишь неудобные вопросы, вот почему.
     - Имею право.
     Она кивнула.
     - Знаю.
     - Хочешь, страшную вещь скажу ?
     Она знала, о чем я хочу сказать.
     - Не надо.
     Поцеловала. В щеку.
     - Историю хочу. Коротенькую.
     - Прямо сейчас ?
     - Почему бы и нет ?
     ... разбухшие конские яйца тихо гудели валдайским колокольчиком, перекрывая полуденное мирное жужжание шершней, довольное блеянье барана, настигшего на высоком откосе речного берега незадачливую овечку, грозный клекот грифа, преследующего ястреба-самца, одуревшего от весны, к полудню покрывшего трех уток, пять сомов и спящего в зарослях терна половца-каракалпака. Добрыня нехотя отвернулся от этого праздника жизни и прислушался к варягу.
     - И изымают они все берестяные грамоты, даже те, матерные, что через тысячу лет раскопает академик и притаранит их в " Школу злословия".
     Монотонный и гундосый говор посланника навевал скуку, вгонял в сон, кабы не княжеская служба, вышиб бы ему Добрыня все зубы, но нельзя, дипломатический иммунитет, мать его, знать бы еще, что за хрень это такая. Июльский зной, видимо, расплавил мозг варяга, ибо говорил он не по-варяжски, не по-древлянски, не по-полянски, а х...й знает, как, и х...й знает, о чем, вон, какую-то " Школу" приплел. Добрыня тряхнул головой, проводил взглядом грифа, бросившегося вдогон за медведем,  встал, потянулся, перднул.
     - В рот еб...ь.
     И пошел заседлывать коня.
     Варяг вынул кинжал булатный, глядя в блестящее лезвие, пригладил непослушные патлы и полез по лестнице в княжой терем, отбиваясь от налетевшего грифа.