Фуга Баха

   Анна шла по улице родного села и с удовольствием подставляла лицо весеннему солнцу. Ветерок приносил аромат из садов и палисадников. Черёмуха отцветала, но  из последних сил старалась заполонить окружающее пространство своим дурманом. А к нему уже примешивался тонкий запах сирени, которая только начинала раскрывать крохотные резные цветочки на гроздьях и готовилась сразить всех своим махровым великолепием. 
   Сельский дом культуры приглашал  сегодня на «Праздник баяна». Разве можно пропустить такое событие? Зал будет набит до отказа, поэтому Анна вышла пораньше. Она любила деревню, ей нравились гулянья с народными песнями, озорными частушками под звонкий голос тальянки или переливы баяна. Сейчас, правда, молодёжь едет за развлечениями в город и проводит там время в барах и клубах, но свадьбы по-прежнему редко обходятся без гармошки. А раньше, как говорится, гармонист был первым парнем на деревне.
   В семье Анны никто не имел музыкального образования, но петь любили все. У отца был удивительный тембр голоса, и любая песня в его исполнении звучала душевно и волнительно.  Когда собиралось застолье, кто-то обязательно произносил: «Василий, запевай!». Тот не давал себя долго уговаривать, откашливался и заводил знакомую всем песню немного дрожащим от волнения голосом. За столом воцарялась тишина. Сначала никто не осмеливался присоединиться к нему, но через какое-то время песню подхватывал хор голосов, она выплёскивалась из окна наружу и разливалась по улицам села до самой околицы. Дядя Витя подыгрывал на гармошке. Он был настоящим виртуозом. Любую песню мог подобрать на слух. С инструментом  не расставался ни на отдыхе, ни на сенокосе, ни в гостях. Играл самозабвенно: казалось, поёт не гармонь, а его душа. Понятно, что на свадьбах и на праздниках он был в центре внимания. Маленькая Аня быстро запоминала слова и часто подпевала взрослым. Так что любовь к гармошке и народным напевам у неё с детства.
   Анна вошла в зал, наполненный сдержанным гулом голосов, который то встревоженно разрастался, то благоговейно стихал. Она быстро нашла свободное место рядом с Татьяной, с которой  работала на почте перед уходом на пенсию. Вообще кругом были знакомые лица, ведь в селе многие знают друг друга. Концерт открыли учащиеся музыкальной школы. Дети, старательно нажимая  на кнопки баяна, играли заученные пьесы. Публика аплодировала. Но когда стали выступать более опытные  исполнители, казалось, зал и сцена слились в одно целое: зрители подпевали, некоторые выплясывали в проходе между рядами, долго не отпускали артистов со сцены. Самые бурные овации выпали на долю восьмидесятилетнего гармониста. Сколько песен он переиграл, ловко переходя от одной к другой! А гармонь, наверное, старинная, звучала задорно и заливисто. Выходили новые выступающие, и  по мере их появления уровень исполнительского мастерства возрастал. В зале царило веселье.
   Во втором отделении должен был выступать знаменитый аккордеонист из Москвы с классическими произведениями. Анна побаивалась: все ли односельчане готовы слушать его? Да и самой трудно было настроиться на вдумчивое восприятие музыки после русских наигрышей и песен,  то задорных, то душевных, но всегда понятных и родных. И вот ведущий объявил: «Бах. Токката и фуга ре минор».  Зрители постепенно затихали после перерыва, набираясь терпения, чтобы не ударить в грязь лицом перед столичным гостем. Артист немного подождал и взял первые аккорды. Они прозвучали неожиданно мощно и требовательно. Зал затаился, ожидая, что же будет дальше. А музыка, торжествуя, что с первых мгновений взяла людей в плен и теперь уж не отпустит, повела их за собой в какой-то неведомый мир. Анна замерла. В её душе разрасталось смятение.  Объёмное, гулкое, похожее на органное звучание аккордеона, рвалось вверх, отражалось от стен и потолка, с удвоенной силой устремлялось ввысь, пытаясь вырваться из этого маленького для него помещения. Звукам явно было здесь тесно, им не хватало высоких сводчатых потолков готического собора, а может быть, бескрайнего неба. И душа Анны металась вместе со звуками, как по замкнутому кругу, не находя успокоения. Вдруг музыка зазвучала особенно торжественно и мощно, как будто кто-то заговорил  назидательно и уверенно. Но потом голос стал спокойней и ласковей и, наконец, зажурчал, как ручей. В душе воцарился покой.
   Ведущий объявил новое произведение Баха: «Сицилиана». Первые звуки, осторожные и вкрадчивые, как будто подготавливали слушателя к чему-то более важному. И действительно, вслед за ними полилась такая нежная и грустная мелодия, от которой зашлось бедное сердце Анны. Она ещё находилась под впечатлением первого произведения, а в душу к ней опять кто-то проникал, не спрашивая разрешения. И душа открывалась и готова была слушать этот простой проникновенный голос и не только слушать, но и рассказать о себе всё, что хранилось в самых потаённых уголках, сделать самые горькие признания. В следующие мгновения Анна уже не понимала, кто с кем говорит, но она точно знала, что эта музыка, пронзительная и трепещущая, про неё. Боль, тоска и жалость к себе  поднялись из глубины души, куда она их когда-то запрятала. К горлу подкатил комок. Как же так получилось, что этот Бах, который жил бог знает когда, сумел разбередить ей душу? Стесняясь слёз, выступивших на глазах, она покосилась на соседку. Но та с серьёзным выражением лица внимательно смотрела на сцену. Видимо, обдумывала что-то своё.
   Анна, не торопясь, возвращалась домой. Солнце, уже не такое яркое, как в полдень, улыбалось по-прежнему ласково, также приветливо кивала сирень из-за забора, так же громко с кем-то разговаривала ворона, устроившись поудобней на старой берёзе. Но Анне казалось, что всё вокруг изменилось. Она ещё не разобралась в чувствах, которые охватили её, но понимала, что сегодня как бы раздвинулись невидимые рамки её внутреннего мира, и  стало доступным то, что раньше казалось непонятным и непостижимым.