Би-жутерия свободы 38

      
  Нью-Йорк сентябрь 2006 – апрель 2014
  (Марко-бесие плутовского абсурда 1900 стр.)

Глава#1 Часть 38
 
Обратите внимание, смелому автору – активному участнику радио шоу «Penis from Heaven», освещающему отношение пещеристых тел к забюстгальтерному содержанию крепжоржетной кофточки дамы, томящейся в каземате свободы, где всё ему было если не по..., то по плечу, исключительно везло. Извращённый мозг автора обожал сверхвосторженные натуры (без двух килограммов центнер), прибывавшие заказными поездами, отоспавшими своё в депо на воздушных подушках. В отчаяньи повествователь целовал на перроне допустимого воображения их чемоданные ручки.
Поспешно приобщившись к новому понятию «абсюр» – смешение абсурда и сюра он, как заботливый возница музыкальной передачи и радиостанционный смотритель Васи-Люк Понти и его кукурузные хлопцы, занялся мелиорацией заинтересованных ушей обводнённых звуками тишины с Тишинского рынка. Васи-Люку, достигшему внушительных лет и вкусившему немало бессонных старческих ночей с Тампонадой Ивановной, не раз приходилось совершать прощальные турне по более чем она доступным женщинам.
Говорят, что после первой же проведённой с ними ночи он с настойчивостью на спирту приглашал их в ЗАГС – своеобразный дом обречённых. Поэтому не удивительно, что спотыкающемуся языку (марофон твою мать) попрошайки известности (благодарному слушателю самого себя) присуща позаимствованная неизвестно у кого философия беспрестанного  к берегу поиска с созданием непредвиденного поворота, чтобы всех на нём обойти.
Эта мачеха остроумия, тенденциозно проявляется во всех аспектах, когда в состарившемся под его управлением оркестре задёрганным лейтмотивом скучает отработанная флейта-пикколо, а в вентиляционных трубах евстахиевых гобоев воротилы носом Адольфа Пентхаузена и его подельщика Гарика Реструма ледяным сквозняком проносится не проходящая мелодия наподобие спущенной воды в унитазе, забившимся в конвульсиях.

Смеюсь над собою я исподтишка,
во сне выпадает Прямая кишка.

Соответственно с этим и непоследовательность в логике расправляющейся пружины представленного на ваш суд повествования нигде не упоминающегося повивальной бабкой прядильщицей интриг, промотавшей не один моток денег, Олеандрой Евсеевной Стручок. Она заблудилась в непроходимых зарослях вымученных эйфоризмов с оттенком желтизны: «После зелёного света всё на магистрали становится пре-красным».
Или другой не менее примечательной бабкиной припевки, высмеивающей короткую юбку своей украинской подруги.

С Козерога (сзади Рака)
видно Буку Задирако

Прочитав такое, приходишь к выводу – людям, знакомым с неприязнью, легче от этого не становится, также как дилетантам-поэтам, творящим тупыми карандашами на салфетках в ресторанах. Непочатый край знаний в неурожайном году на хлеб не намажешь, и похвальную грамотность не повесишь над кроватью, скрипящей от любви к самому себе (первые галюники прихватили меня, когда я, путая эскалопов с эскулапами, почувствовал себя чебуреком под руку с самсой в подвенечном платье). Попадая на безудержный праздник абсурда, со склонностью к лести у тайных осведомителей, не пытайтесь вычислить вербный ход в шахматной стратегии с перевесом в непредсказуемую сторону хорошенькой доски, падкой на соглашательство ничьих с Отмаром Ткемали. Ведь он по-джентльменски сбежал от жены, которая кроме повседневных гадостей ничего ему не навязывала, кстати, шить она тоже не умела. И всё равно, люди не принимали его, а кто понимал – завидовал.
Для той незначительной горстки приверженцев «что не врубилась», я, как опытный объездчик словарного запаса, в миксере которого часто ничего невозможно разобрать, объясню – блистать перед кем-то остроумием – это унижать кого-то. Старики, всё больше ощущавшие себя гастарбартерами в собственных квартирах, меня не читают, также как и проктолог, ищущий отдушину в анусе. Не популярен я и среди молодёжи прошлого и нижнего века, пользовавшейся услугами отделений милиции «Посиди на дороженьку». Представляясь чопорным глухонемым с огрубевшими от длительного разговора пальцами, я отступаю от аполитичных правил, думая, что моё задание, обитое баснословным бархатом, выполнено. Я не коленкорреспондент, утерявший способность рассовывать приглашения на спевку и полвека проведший в безжизненном пространстве холостяцкой постели. Зато меня (с засученными рукавами) обожают нетерпеливые кобельки.
Я конспиративно шагаю по бездорожью невинности, пугающей меня как молодожёна, идущего во главе процессии гротескной сатиры с нервными окончаниями и суффиксами, а также со всеми её раздражающими зрение и слух заморочками. Вступив в клуб «Дыма» и задохнувшись к 75 годам, я с лицом выжатого лимона уже не писал как пишут дети. Я не вешаю на ванные крючки завышенные обязательства и не угождаю слабому полу, который торжественному началу предпочитает монументальный конец. И вот я уже качу в шикарной инвалидной коляске с моторчиком, который следовало бы пересадить мне в сердце, чтобы я и дальше продолжать творить нечто неординарное, но я еду – вы не отгадаете куда, пока не прочтёте следующее дорогое моему измученному сердцу.

Может время и лечит, но не меня,
про меня видно сказано: «Корм не в коня».
Я нанизывал годы, как шашлык на шампур
ногти сам не стригу – делаю педикюр.

Раз в неделю себя в её руки отдам,
она специалист по сердцам и ногам,
за углом в парикмахерской у окошка сидит,
чахлых пенсионеров принимает в кредит.

Не сгибаюсь два года – стар, печален и хмур,
прикачу к ней под вечер на педикюр,
покидаю в коляске мою затхлую клеть,
чтобы только на молодость впритык посмотреть.

Педикюрша-красотка рассмеялась до слёз,
когда тихо спросил, – лечишь педикулёз?
Над её головой висел вшивый патент.
Из стакана со спиртом вынула инструмент:

скальпель, ножницы, пилочку, кривые щипцы.
Вот тогда я и понял – ей гожусь в праотцы,
но как бывший мужчина думаю об одном,
несмотря что повыше обрезан давно.

Режет, пилит все ногти девчонка подряд.
Я поймал на себе понимающий взгляд,
– просто больно глядеть, пропадает талант,
вам бы с вашим доходом переехать в Таиланд.

Там обслужат, оближут по низкой цене
не сравнить даже с сервисом в Амстердаме в окне.
Я смекнул – отношенье моё ей претит,
отвернулась к стене, а я выпил весь спирт.

Мне, мастаку, выворачивать слова отвёрткой языка (между прочим, у каждого колокола он свой), вовсе не пристало видеть и слышать как едкая сатира на последнем издыхании виляет хвостом перед поросшей мхом стеной людского невосприятия. Поэтому совершенно бесполезно набедокурившему мальчишке доказывать оглуплённому кому-то, клюнувшему на водочную рекламу «...от того и наберёшься», что в творческом процессе создания залепух из лепёшек и подтёртых оценок самозазнания он в глобальном потеплении международных отношений достиг потолка лепной работы.
Я не какая-нибудь там прямолинейная барышня, а поэтому несгибаемая, с лекалом ног, заработавшая искривление позвоночника из-за увесистых силиконовых грудей, которая при виде болта так и норовит накрутить на него свою безмерную гайку. И я не прорицатель с озера Рица в Думе, сходящий за вольнодумца, утратившего интерес к себе за значительную сумму. Но всё же я не думаю, что кто-либо стал бы оспаривать мою теорию «Чем тоньше черты, тем легче они стираются», по которой чаще всего встречается плагиат (побратим клептомании) у именитых поимённо, когда правдиво орёшь от боли не своим обидчивым голосом.
Возможно это выглядит редчайшим совпадением, но я встречал одного такого – Вилена Гильзу, на отшибе воспоминаний свалившего за кордон и умудрившегося подслушать  разговор параллели с меридианом. После этого он охотно раздавал городским жителям поселковые советы, впадая в восторженное состояние, из которого его невозможно было вызволить. В нём он писал, по его мнению, изумительные по своей стоимости стихи, смысл которых мало кто мог понять, и поэтому ему не суждено было переливаться всеми цветами радуги в сообщающихся сосудах издательств.

Кого-то слово несомненно тронет,
стараюсь я.
Стихи – плоды кокосовых ладоней –
моя семья.
Так это ж palms(ы) по-английски, братцы,
подстрочный бриз.
Павлиньим пёрышкам перебираться
пора на лист.

Но не поёт для толстокожих
с собой борец.
Пусть тонкорунных слово тревожит,
хоть и овец.
И в ходе сбивчивого рассказа
я трус и витязь.
Отыщите бриллиантов стразы
и насладитесь.

Мне не всегда всё удаётся –
таков закон,
и песня иногда не льётся
дождём с окон.
Когда плац творчества покину,
то погружусь
не в космос, а в земли рутину
и там свалюсь.

В разобщённом правом крыле партии демократов Вилен Гильза  возглавлял фрикцию фикции во фракции фантасмогоров-паломников – активных борцов с девственностью, у которой один только вид на её месторождение поражает несказанно. Там он третий год безуспешно муссировал закон о значении эскортного сервиса в бытовом обслуживании депутатов, которые разбирались в поэзии не лучше, чем в обветшалой ветоши и, как правило, дарили своим преданным возлюбленным  комбинации из трёх пальцев. Это явление было отражено в хите интеллектуалов «Башковитые страдания» о человеческих растениях, не производящих кислород.

Никак не разобраться нам в мучительном вопросе,
какие функции несёт вредитель-долгоносик.
Он как и мы – семейный, обзаведён потомством,
и где-нибудь нацеливается на стороне знакомства.

И у него есть сердце – не знаю сколько камер.
Под солнцем любит греться, на листике подзамер.
Он как и мы рассчётлив и зарится на злаки,
повергнутый в заботы, испытывает страхи.

Претензий вроде нет к нему,
от зависти не лопнуть,
но вредоносца почему-то
мы норовим прихлопнуть.

А ведь он тоже божья тварь,
среди своих забава.
А человек, конечно, – царь
на всё имеет право.

Вообще-то он ошивался в лобби в роли свахи, оставляя размытое впечатление или восседал на тригонометрическом стуле у стойки бара. Окидывая противоположный пол жгуче-пламенным взглядом, он жаловался иностранным посетителям на незнакомых ему языках на своё зашириночное метрическое освидетельствование и сводчатый потолок в доме.
Думаю, свирепого дядьку, передвигающегося с точностью до сантиметра размеренным шагом не в пример важным птицам – проволочным канатоходцам,  дома поджидала фригидная жёнушка, купившая электроплитку для подогрева страстей. Ничего у него с проталкиванием билла не получалось, видимо его, солидного, не к тем отмороженным на палочках девушкам подводили, а он не соглашался ни в какую, машинально потирая кератозные наросты на ладонях.
Теперь, исходя не из древнего, фараонского Египта, а из вышесказанного, покажите мне, управляющему многочисленными томами и обладателю дур манящего взгляда, хотя бы одного захудаленького поэта иудейского вероисповедания, не мечтающего о надгробном памятнике, воздвигнутом ему между легендарными Мининым и Пожарским. И чтоб красовалось фундаментальное сооружение по соседству с твёрдоЛобным местом неподалёку от узурпатора в стене со сталинской конституцией тела, заключённого в гипсовый, застиранный френч (глядя на Змея Горыныча о трёх головах, у меня всегда напрашивался вопрос: «А кто у вас, любезный, главарь?»)

(см. продолжение "Би-жутерия свободы" #39)