20. Откровение свыше

Пана не считал себя особо хитрым или умным, наоборот, он постоянно чувствовал, что природа обделила его чем-то. Тем, что позволяет другим всё понимать, ориентироваться, устраиваться в жизни.
Судьба даровала кому-то важное дело, карьеру, другим –деньги, лёгкость в отношениях, счастье взаимной любви…
Пана готов был радоваться за всех, не особо задумываясь о своей роли среди людей, которые вовсе не были ему чужими. Возможно, он просто не хотел взрослеть, боялся ответственности и официоза, не желал от кого-то зависеть. Ведь он и так всегда был им нужен!
Он даже и не думал об этом до своего приглашения в Израиль! То, что для большинства стало бы неимоверной удачей, для Паны больше походило на катастрофу!
Ведь это еще вовсе не означало, что он нужен там, это лишь говорило, что он больше не нужен здесь! Что все его надежды и стремления были иллюзорны, а окружающие люди –чужими. Иначе почему, из-за какого-то удачного стола его уже рады видеть там, а целая прожитая здесь жизнь прошла совершенно бессмысленно и бесследно?! Ради чего он страдал и мучился среди этих людей все эти годы?!
Разве с первой встречи он не был влюблен в Аннушку? И разве хоть когда-то имел надежды на взаимность?
Чувства к ней, как всякая первая любовь, наполняли душу лишь горечью и грустью. Конечно, Аннушка была не такой, какой показалась при их первой встрече, он понимал, что продолжает видеть её глазами Крутского, моделью его чувственных, женственных образов.
Да и сколько у Аннушки было таких воздыхателей? У неё, способной поставить на уши полгорода? Наверное, те первые, робкие чувства уже должны были бы вытеснить более зрелые отношения.
Но разве эти воспоминания не остались тем единственным и самым дорогим, что он мог забрать с собой на ту сторону мира?
Нет! Теперь он может вывести и кое-что еще.
И разве покоившаяся в его сумке «ниромейская книга» не стоила десятка таких Аннушек? Не была гарантией счастливого безбедного существования, законной платой за прошлые, бесплотные тревоги и волнения «за отечество»?!
Тоже нет! На дне его сумки лежала лишь старинная копия некоего фолианта, за которую он, конечно, мог бы выручить какие-то деньги
Но не более чем за неизвестный подлинник Леонардо да Винчи в сувенирной лавке.
Чтобы мифическая «ниромейская книга» обрела какую-то ценность, ему еще предстояло ее как-то «легализовать», представить экспертам, мировой общественности.
А во что выливаются подобные попытки, лучше всего свидетельствовало исчезновение Гоши и пожар городской публичной библиотеки Санкт-Петербурга.
Да, природа не одарила Пану ни значимостью, ни счастливой любовью.
Зато она наградила его развитым чувством формы. Он легко мог разложить на составляющие криволинейную деталь любой сложности, оперируя в уме не одной, а сразу несколькими трехмерными моделями. Отсутствие такого трёхмерного мышления у окружающих сначала удивляло, даже злило Пану, вынужденного каждую мысль раскладывать на листочках, но со временем стало предметом личной гордости.
По сути, этим он и зарабатывал.
И к планированию ближайшего будущего он пытался подходить так же, как к работе со сложной деталью, – раскладывая и анализируя составляющие.
Правда, в данном случае рациональное мышление не работало. Даже оценить сложившуюся ситуацию без фактора мистики было невозможно.
«Лишь познав Истину, можно не быть идиотом!», –всплывали в памяти слова Мишеля Бакинского.
«Да что за «Истина» такая, что за хрень и на кой она сдалась?! – выпытывал он когда-то у того на Невском, – есть какие-то доказательства этой твоей Истины?!»
«Ну, был один христианский фанатик, делом жизни считал определение даты конца света. Причем от даты возрождения Израиля! Исаак Ньютон его фамилия. Зато теперь его рукописи и хранятся в национальной библиотеке государства Израиль!
А ты: «Где доказательства Истины?!» Думай, о чем спрашиваешь!»
И чем кроме мистики объяснить тот факт, что единственным местом на земле, где он действительно мог легализовать «ниромейскую книгу», была именно национальная библиотека государства Израиль?
«Раньше думали, что всё создано по единому принципу, а некоторые даже считали его доступным пониманию, не всех, конечно, –пояснял когда-то Мишель Бакинский. – Истина –это алгоритм мироздания!»
А в его руках снова была визитка, пробуждая былые, очень знакомые чувства.
Визитка намекала на понимание и заинтересованность очень серьезного, состоятельного коллекционера в том, чем он овладел. Предлагала без излишних хлопот и «авторитетных» посредников начать цивилизованные деловые переговоры, через представителя солидной европейской компании мальтийского представительства.
Пану даже развеселил столь европейски сдержанный, деловой подход.
Слишком не вязался он с грабежом квартир, исчезновением Гоши, ужасом Аннушки.
Поражало, насколько беззастенчиво и открыто пришли грабить его город эти люди! Какое своеобразие обретает их «европейская цивилизованность» в отношениях с прочими аборигенами!
Представляя, как сейчас носится по городу перепуганная беременная Аннушка, выясняя все возможные контакты Гоши, очевидно и не представляя, что она ищет, сердце Паны сжималось.
Если его предположение верно, и целью пожара в публичной библиотеке было стереть все следы пребывания «ниромейской книги» в Санкт-Петербурге, то с чего он взял, что они оставят живых свидетелей?
Эта книга не оставляла таковых уже без малого три тысячи лет!
Зачем они тому, кто может совершить историческое открытие где-нибудь в родовом замке Шотландии, или монастыре той же Мальты?
Но что он мог сделать, кроме как, запихнув эту папку подальше забыть о ее существовании до самого отлета в Израиль?
В конце концов, Гоша, Аннушка и Мишель Бакинский сами выбирали свою судьбу! Кто они ему? Не лучше ли подумать о себе? Но как тошно было на душе от этой «разумности»!
Новый день клонился к закату, а лохматый силуэт Паны с сумкой с заячьим хвостиком всё чернел на фоне гранитных ступеней набережной, склоняясь в позе глубокого созерцания над величественным течением вод. Пришедшая с Балтики морось всё же заставила его подняться, потягиваясь и размять затекшие конечности. Весь вид Паны выражал крайнее неудовольствие. Настроение было скверным.
–Что за жизнь?! Опять под танки! – ворчал он, сгребая под мышку свою раскладную сумку.
Уже смеркалось, когда он появился в тоннеле арки своего личного храма, на Мойке.
Промозглый осенний вечер обдавал мелкой моросящей пылью, в колодце никого не было. Пана, бесцеремонно смёл с кирпичей чьи-то аккуратно разложенные у костра окурки, и не спеша, стал сооружать жертвенник.
–Что-то служба нынче не задалась, – досадовал он, подбрасывая дров из натасканных кем-то ломаных половиц да искоса поглядывая на низкое хмурое небо.
Наконец вечерние сумерки и пламя сделали свое дело, очертив античные фронтоны подъездов и раскрасив стены торжественными бликами. Низкое рваное небо живым куполом проносилось над головой, создавая подобающую торжественности момента атмосферу. Все было готово к службе. Устроившись поуютней у огня, он разложил на жертвеннике папку и занялся сортировкой её содержимого, время от времени подкармливая костёр письмами на латинице.
Наконец из арки показалась стайка «пионеров», малолетних обитателей известного дома на Свечном. Пана выбрал самую роскошную грамоту с семью печатями, подклеенную голубым бархатом, и перед обалдевшей публикой отправил её в огонь.
Перед таким актом вандализма народ встал как вкопанный.
– Ты чего?! Это же сдать можно!
–Нельзя! – твердо ответил Пана. – Гошу с Казанского знаешь? Это его папка. Просил лично проследить, чтобы всё до последней бумажки сгорело!
Ребята ошалело стояли, наблюдая, как в огонь отправляется лист за листом.
–Это что? Хоть посмотреть дай! –не выдержал кто-то.
– Бери! – великодушно дозволил Пана.
–Раритеты жжёшь? – услышал Пана знакомый голос мужика из «туристов». – А чего? Охренел, что ли?!
–Гошу с Казанского знаешь? Он в Белое братство подался, все бесовские тексты, сказал, надо сжечь!
–Так пусть сам и жжет…
–Ему нельзя! Он уже считай святой, при Марии Дэви Христос, он сам их касаться не может, меня просил, – молол Пана, – ты что, белых братьев не видел? Они же все чокнутые!
–И что это за тексты?
–Ну, вроде тут сам Исаак Ньютон рассчитал дату конца света…
–И когда?
–Слушай! Держи и сам разбирайся. – Он сунул надоевшему мужику крылатого змея с выпущенными кишками.
–И я хочу такую зверушку! – запищала остроносая «пионерка», загремев фенечками.
– Искусство принадлежит народу! –буркнул Пана, выбрав ей быка с рыбьим хвостом.
–А что тут за надписи? На каком языке? – шумели зрители.
–Пророчества Сивилл! Древнегреческий гекзаметр! – без запинки рапортовал Пана.
В общем, как сожжение, так и раздача фолианта пошли довольно бойко.
Через пару минут посмотреть на его неадекватность выползли обитатели, как левого, так и правого крыла колодца.
–Братья! Скоро конец света! – вещал Пана. – Очищайте души, избавьте землю от бесовских текстов! Во имя Гоши с Казанского и Марии Дэви Христос!
Опасение, что жлобство кого-то из сограждан по корыстным или иным мотивам помешает акту его служения, не оправдались. Народ был слишком обескуражен происходящей глупостью.
Опоздавшим достались лишь раскрашенные круговые диаграммы.
И когда в костер полетела и папка Дело № «О переводе на паровое отопление генеральских дач 1936 г.», Пана выдохнул, испытав огромное облегчение.
Опустившееся до самых крыш чёрное небо уже поливало двор не моросью, а настоящим дождём, возвещая об окончании службы. Дождь не замечал только давно обживший этот колодец костёр, да сам Пана, устало усевшийся на опустевший кирпичный алтарь. То, что вселяло ужас еще вчера, теперь пробивалось трясучкой еле сдерживаемого хохота.
Каким кошмаром вчера казалось оставленное посреди Гошиной комнаты кресло! Зато теперь он давился от смеха, представляя рожи тех быков от такого привета от Кисы Воробьянинова!
–Впрочем, до того ли им будет в ближайшие дни! – хихикал Пана, с удовольствием представляя, как расползается его «ниромейская книга» по Питеру до самых глухих окраин в поисках наиболее выгодных скупок. – Эти из кого угодно душу вытрясут!
Возможно ли было еще надежней защитить Аннушку? Заодно с их пока не состоявшимся папашей!
–И кто теперь скажет, что я не идиот?! А какой умник разберет мотивы идиота?! Будь я умным, до конца дней не отмылся бы!
Господи! какое счастье, что я идиот! – взмолился Пана, и его словно громом поразило.
«У тебя есть вопрос к Богу?» –прогремел в памяти голос Мишеля Бакинского.
«Есть! Хочу понять, кто чокнутый?! Я или все вокруг?!» –заявил тогда Пана, принимая наполненную до краев «Чашу Адонирама».
И разве он не получил ответ?! У него даже в животе скрутило от сознания полноты и глубины этого ответа!
Пришибленный таким откровением, Пана испытал глубокую неловкость пред Всевышним
– Наверное, стоило бы у Бога что-то иное спросить?
Но «более умных» вопросов в голову не приходило.
Безуспешно поскрипев мозгами, он поднялся и побрёл к арке.
–Нужно еще Аннушку отыскать, как-то успокоить…
Вспомнив об Аннушке, Пана помрачнел.
«А как ей сказать, что в Израиль я уже не еду? Ведь прибьёт!
А как их тут одних оставишь?! – оправдывался он про себя. – Чёрт знает, куда они еще вляпаются? А вытаскивать кто будет?!»
Ему пока не стоило появляться дома. Но это неудобство отягощало не сильно. Ведь перед ним был целый город. Его город!
Город, который всегда принимал его таким, какой он есть. Который он не мог «любить» или «не любить», как не мог любить или не любить свое сердце, печень или лёгкие.
Выходя из тоннеля арки на грохочущий проспект, он понятия не имел, где окажется завтра? Чем будет заниматься?
Он просто доверялся Питеру, не секунды не сомневаясь, что город примет его как свою, такую же родную и неотъемлемую часть.