О звёздном гуане

  Принципиально не читал быковского "Пастернака". Причина проста: почти всё, что получает какую-либо престижную русскую литературную премию, есть слегка очуднённый, но обыкновенный набор букв, и скукотища невообразимая. Пусть критики с фанами читают звёздных бенефициаров! Я же буду изучать соискантов шорт- и лонг-листов.
  Это не реклама! Но! После того как узнал нижеизложенное, решил, что прочесть "Пастернака" задним ходом имеет смысл: чтобы оценить нешуточность одного из поводов для быковской мести... при внешней забавности инцидента, конечно. Заодно и "Июнь" прихвачу.

  PS: Отмечу - с каким упоением оба "ДУЭЛЯНТА" описывают детали произошедшего: в пользу русской словесности, разумеется. Ну и допом в копилку собственной славы.

                х х х х х 

СВИНЯЧЕЕ ДЕРЬМО КАК ОРУЖИЕ ВОЗМЕЗДИЯ.
 
 Ч.1. Лямпорт против Быкова.
 Ч.2. Быков против Лямпорта.
 Ч.3. Пишет Андрей Урицкий.


ЧАСТЬ 1. ЛЯМПОРТ ПРОТИВ БЫКОВА

ГЛАВА 1.

Некто OBGIN пишет:

  На днях получил письмо от Ефима Лямпорта, прочитавшего отмеченный партией и правительством труд Дмитрия Быкова. Сам я "Пастернака" не читал, потому мнения своего не имею, а вот предоставить слово Ефиму Петровичу могу, и хочу, и предоставляю (с его, конечно, согласия).

Итак...


/// В итоге вышло, что я прочитал "Пастернака".

Эти 900 страниц в малой степени соотносятся с Пастернаком, поэзией, с кем-либо (чем-либо) из многочисленных персонажей и тем, потревоженных Быковом.

Если его объёмистый труд и имеет к чему-то отношение, то это к интеллигентской мифологии в её самой неприятной для меня форме. Скажем, как "Рублёв" Тарковского соотносится с христианством и православием. То есть - это такая самоделковщина, происшедшая от "чутких" разговоров с подобными себе. Те же "кухня" и "самиздат". Старший товарисч обмолвился, младший почтительно впитал, и воспроизвел 20 лет спустя, изрядно пополнив тему своими прозрениями. Ни Пастернак, ни его поэзия, ни культурно-политическая атмосфера нисколько не удались. Не удались главным образом из-за того, что они, взятые порознь или вместе, гораздо значительнее и умнее, и серьёзнее, что ли, того, кто взялся их обрабатывать. На моей памяти Быкову вообще удалось только одно дело - фабрикация порнографии и уход от ответственности за это. (Как рыдал его дед по телевизору! Вот это был Пастернак! В ветеранском, ветхом пиджачке: медальки справа - бряк, орденские колодки слева. С жёлтой сединой. Бледный. Обострившийся сквозь пергаментную кожу, как покойник. Хлюпал вставной челюстью:" Фнух! Не могх, не могх! Не пофвхерю! Ди-мош-ка!" Отмолил.) Поверхностная конъюнктура общественного мнения сегодня пытается освободиться от поверхностной вчерашней конъюнктуры. Как вчерашний официальный "приличный человек" Бовин заменён сегодня на нового официального "приличного" Свинаренко, так и Быков сменяет, скажем, Рассадина. Светско-политические задушевные байки сменяются новыми светско-политическими байками. Неформальная история литературы перетирается по новой. Ни к чему подлинному, если подлинным считать искусство, она ни малейшего отношения не имеет. Глупость. В лучшем случае, - комическая, чаще - скука.

Я постарался выбрать для тебя посмешнее.

Стр. 615

"Фрейденберг сидела молча, ломая пальцы, мучаясь внезапной и сильной резью в животе."

Потому и живот болит, что пальцы-то себе ломает так безжалостно.

Стр.648

"Зинаида Николаевна хотела сначала воспротивиться вскрытию, но потом подумала, что мозг ещё может понадобиться науке, и согласилась. Когда она одевала Адика - очень красивого после смерти, как вспоминала она, - её поразила непривычная легкость его головы: мозг был вынут. Ей снился потом кошмар - Адик жив, но мозг вынут, он доживает идиотом; и , чтобы избавить его от этого доживанья, она душит его своими руками. ...Трагедия была особенно остра на фоне всеобщего ликования - победа была всё ближе, салюты шли уже каждый день, советские войска брали новые и новые немецкие города. Зинаида Николаевна была против кремации сына, но её уговорили - настояла на том, чтобы урну отдали ей. Долго ещё Зинаида Николаевна, накрывая на стол, ставила прибор для Адика - он как бы присутствовал рядом с ними в Переделкине."

Урны с прахом на столе явно не достаёт. Поставить к прибору Адика. Хичкок и Доктор Лектор. На фоне салютов победы.

С какого места ни открой, всё шедевры. В начале (стр 52) записаны скопом в еврейские интеллигенты 2-го поколения Пастернак, Мандельштам, Ахматова, Катаев и Зощенко.

А, если вернуться к концу, то (стр.640) - "она стремительно старела, несмотря даже на то, что сильно похудела во время войны."- откуда-то Быкову стало известно, что похудание во время войны оказывает омолаживающий эффект.

Почти все выдающиеся русские мыслители — Соловьев, Леонтьев, Фёдоров, Ильин, Лосев — получили от Быкова глубокие характеристики. Мимо философа пройти просто так, ничего не сказав, это ниже его достоинства. (- А, Бергсон! Знаю Бергсона! Субъективный же идеалист!) Поэтому я узнал, что, скажем, христианство Леонтьева было мазохистским. Так у Быкова написано. Почему, не знаю. Думаю, никто не знает (кроме Быкова), поскольку о своих личных переживаниях христианства Леонтьев нигде специально не писал.

А вот Лосев, например, называл себя мифологом. Быков называет его специалистом по Возрождению, что ли. То есть, видел книги корешок.

Все эти понты с упоминанием непрочитанного, как якобы давно усвоенного и глубоко пережитого, элементарные безвкусица и бестактность, пробивающие эффектом триллера, честные глупости, амбициозное враньё, - всё было бы пол беды. Местами оно ничего. Терпимо. Даже обаятельно. "- Опять урока не приготовил? - Почему? - Опять не выучил? Ох! - Ну, горе моё, - дедушка что б в школу завтра же! И прекрати есть на уроках, неряха! И т.д."

Худшая часть "Пастернака", - это страница за страницей упорного графоманского, эндокринологического маразма. Абсолютно невменяемой болтовни. Это пересказы содержания "Спекторского" и "Живой красавицы" с неотразимыми комментариями гипералиментарного.

Так куда ж мне деться, милый мой дедочек?

Тираж всего 5000. И это снова хорошая новость.


Ефим ///
---------------------------------

ГЛАВА 2.

Страшная Месть Мудака
Сегодня. 3 часа назад.

Седой, обрюзгший, с вкривь и вкось прокуренными чёрными зубами, в заради христа потёртом джинсовом костюмчике, с бомжеватым бумажным пакетом в пухлых ручках.

Собственной персоной Дмитрий Быков стоял передо мной.

У фонтана.

На Grand Army Plaza.

***

Два месяца назад я получил по электронной почте письмо:

Дорогой Ефим!

Наше издательство "Симпозиум" приступает к изданию цикла литературно-критических
сборников, в которых отразилась бы история русской литературы последних 20 лет.

Мне кажется, издание сборника Ваших превосходных, ярких и остроумных статей
могло бы украсить нашу серию.

Мы охотно опубликовали бы сборник объемом 30-35 листов, включающих Ваши
блистательные памфлеты девяностых годов и некоторые нынешние статьи, в
особенности цикл "розог", вызвавших большой интерес.

Отпишите нам, пожалуйста, о Ваших условиях. Мы могли бы заключить договор уже в
октябре.

Ваш Сергей Князев.

***

Переписка стремительно развивалась. Я и "Сергей Князев" обменялись полутора десятками писем.

Есть, наверное, смысл разместить их все в моём ЖЖ.

Тогда издательство "Симпозиум" и Сергей Князев узнают, что наши с ними два договора - один на издание моего романа, второй - на сборник статей уже на мази. Сборник статей стоит в плане издательства. Аванс в $2000 обещан автору, т.е. мне.

Несколько дней назад, я был извещён, опять-таки, электронной почтой о предстоящем прибытии представителя "Симпозиум" в Нью-Йорк.

Сегодня утром "Князев" позвонил мне по телефону, и назначил личную встречу для подписания контракта.

На Grand Army Plaza.

У фонтана.

В 13:00

***

На пустой площади Быкова я заметил издали.

- Зравствуй Сережа, - сказал я.
- Твой договор в этой сумке, Лямпорт! - сказал Быков и приземлил свой бомжовый бумажный пакет на лавку. - Каждому, кто покусится... - начал было он.

Не закончил. Ни-ни. Боже тебя сохрани.

Ручку-то сразу опустил. В карман. Быстро одумался. Соразмерил моментально; и соотнёс. Свои дряхлые возможности с моим рослым, атлетическим разворотом.

- Мудак, - сказал я.
- Только попробуй, - предупредил Быков.

- Бить не буду. В полицию сдам.
- За что?! За что?!!
- Узнаешь за что.

Я вынул сотовый.

Быков, вихляя бедрами, заспешил быстро как только мог.

И перейдя улицу закричал:

- Штопанный гандон! Погоди!! Мы! Мы! Мы ещё издадим твою книжку!

Вот и вся история про месть мудака.

***

Зачем он это утроил?
Два месяца переписки. Свидание. Под чужим именем.

Зачем?

Чтобы бежать от меня по улице, виляя бёдрами?

***

Быков ведь до сих пор в Нью-Йорке.

Если бы я захотел серьёзно ему навредить, то мог бы легко это сделать. Хоть сию секунду.
Законы в Америке суровые. Его интернет угрозы - это документ. Фальшивая переписка - другой документ. В аэропорту, при вылете из любого города страны его бы ждали. Достаточно одного телефонного звонка.

Ничего этого я делать не буду.

Неприятностей Быкову я устраивать не хочу. Природа и без того наказала идиота, создав его таким, как он есть.

Мои соболезнования родным и близким.

Счастье, что дедушка Быкова этого не застал.

***

Единственное, наверное, следует поставить в известность издательство "Симпозиум" и Сергея Князева, что от их имени Дмитрий Быков вступает в деловую переписку и предлагает писателям заключение контрактов.

***

Мудак.
Нет ему другого имени.
***
А пепел неотмщённого деда-то всё стучит, стучит в его сердце.

Ох.


---------------------------------

ЧАСТЬ 2. БЫКОВ ПРОТИВ ЛЯМПОРТА

Дорогие друзья, поскольку в этом блоге вывешивается обычно информация о моих новых текстах и планах, я считаю важным ознакомить вас с новым и, возможно, наиболее удачным проектом последнего времени. Он был вдумчиво подготовлен и тщательно документирован. «Люблю рассказывать о делах, которые удались», -- говаривал не самый гуманный, но обаятельный персонаж Шварца.

Это дело удалось.

Был такой Ефим Петрович Лямпорт, 1963 г.р., по образованию гинеколог, проживающий ныне в США. Он начал печататься в России в девяностые годы, когда здесь кто только не печатался. Его пригрела «Независимая газета», в отделе культуры которой собралась тогда весьма пестрая компания, включавшая и самых экзотичесих фриков, -- но вылететь оттуда за хамство с волчьим билетом, т.е. с гарантированным отказом от любых прочих литературных трудоустройств, умудрился только Лямпорт. Но у него получилось. После статей, в которых он дошел до откровенного личного хамства сначала в адрес Окуджавы, а потом Солженицына, Третьяков его выставил с показательным пинком, и Лямпорт убрался в Штаты.

Я не буду здесь цитировать того, что он понавалял. Но он запомнился – именно чем-то болезненным, какой-то необъяснимой злобой в сочетании с полным отсутствием правил. Все это объяснялось болью за русскую литературу, якобы пребывающую в ничтожестве. Вскоре публикации Лямпорта прекратились, и десять лет о нем не было ни слуху, ни духу.

После чего он решил напомнить о себе. Ему показалось, видимо, что нравы в России испортились достаточно – и можно снова, теперь из безопасного далека, немного попортить воздух в отечественной литературе.

То, что он написал обо мне, не взяли ни в одно издание – этот отзыв разместил приятель Лямпорта, Андрей Урицкий, в своем ЖЖ. Мои сочинения как таковые там не исследовались – Лямпорт однажды увидел по телевизору моих родных и написал то, что он о них думает. Для порядку он замаскировал это под отзыв о «Пастернаке», которого не читал и потому переврал. Но в это я тоже вдаваться не буду – цитаты легко обнаруживаются в сети, и не в литературе тут дело. В принципе Лямпорт сделал вещь, за которую убивают, -- но мы ведь живем не во времена кровной мести. Я пообещал наказать его, не прибегая к крайним мерам, -- и Лямпорт был приговорен.

После этого он успел несколько раз подтвердить репутацию. Ознакомившись с его текстом обо мне и моей семье, некоторый Бавильский немедленно пригласил его колумнистом в отдел культуры газеты «Взгляд», под сенью которой уже собрался к тому времени паноптикум, редкий даже по нынешним временам. «Взгляд» -- давно уже слово нарицательное, про этот сервильный отстойник, создававшийся к выборам, всем все понятно, и слово «Рыков» не нуждается в подробных разъяснениях. О тамошних нравах понаписано достаточно, но Бавильскому все равно, где самоутверждаться, -- выбор у него небольшой. Лямпорт был позван во «Взгляд» и немедленно написал гадость про Марию Степанову. С Бавильским раззнакомилась тьма народу, и скандал этот памятен. После этого Лямпорта продолжали публиковать во «Взгляде», но перестали воспринимать: в принципе из соображений личной гигиены всегда лучше всего игнорировать персонажей, занятых исключительно дефекацией. Но иногда они нападают первыми, и тогда надо что-то делать.

Человек я незлобивый, но безнаказанно оскорблять моих родных не будет никто. Есть у меня, впрочем, и личный интерес в делямпортизации – читай, дератизации, -- литературного пространства. Литература – наша общая среда, и мы заинтересованы в том, чтобы в ней не гадили. Особенно это касается персонажей, которые и гадить толком не умеют и вынуждены постоянно переходить на личности: если в нашем ремесле не останется запрещенных приемов, у нас скоро не останется ремесла. Сам Лямпорт оставил нам такое автоописание:

«Контрольный выстрел делу не помешает.

Куда стрелять?

В голову - только порох переводить; ума там не было отродясь.

Пустое сердце заведомо неуязвимо.

Значит, - следуя классическому рецепту, - бить надо в яйцо. Точно и сильно. Смерть Кащея - в Кащеевом яйце.

Это и есть мой метод».



Это наш герой пишет о Солженицыне, вслед ему, анализируя на единственно доступном ему физиологическом уровне солженицынскую биографию и увязывая ее всю с болезнью; Лямпорт вообще весьма физиологичен, поскольку не умеет больше ничего, а медицине его все-таки учили. Страшно, правда, представить лечение у подобного гинеколога, -- желательно все-таки, чтобы у врача были чистые руки; но это уж проблемы пациенток Лямпорта. Надеюсь, что после проведенной мною делямпортизации их у него не будет, но запретить ему работать в сфере гинекологии я не могу. Мне вполне достаточно, чтобы его не было в российской словесности. Это я ему пообещал – и это осуществилось.

Обоснование своего метода – который кажется ему «точным и сильным», хотя выглядит предельно жалким, особенно на фоне мишеней, -- он предпринимает в том же тексте о Солженицыне:

«Вакханалия "высокопарных" слов, шабаш оборотней-моралистов привели к естественному результату.
К смерти морали.
В этой ситуации следование общепринятому моральному кодексу нужно безоговорочно признать низостью. Если только послушаться этой отделанной во все дыры морали, то их, оборотней, к примеру, следует с почестью похоронить на почётных местах, и увековечить посмертно, пролив елей конвенциональных, постмортальных восхвалений в зловонную трупную жижу.
Такая мораль - безнравственна и бессовестна. Ей следуют только отпетые дураки и прожжённые подлецы .
Совестью живых должен стать аморализм - самостоятельный, ответственный выбор слов и поступков.
Я, - а не общественное предписание, - решаю, кого проводить с честью, а кого с позором выпнyть на тот свет.
Никакой, заранее предписанной, универсальной доброты для всех. Никакого универсального милосердия по факту болезни, немощи или смерти.
Никакого общечеловеческого!
Всё беру на себя».

Все это выложено у него в журнале obgyn, желающие могут ознакомиться, но в принципе все понятно. Перед нами доморощенный ницшеанец, что обычно сочетается с зачатками безумия и рано или поздно этим безумием заканчивается. Отсюда было и ощущение сверхнормальной, патологической злобы, вызывающей даже не обычное желание возразить или поставить на место, а гадливость, отдергиванье рук, как при виде мелкого, но особо гнусного насекомого. Совестью должен стать аморализм – OK, все в порядке; человек, написавший подобное, должен понимать, что этим он ставит себя вне любых законов, а потому и апелляции к этим законам впредь не принимаются. Лямпорт написал вполне достаточно, чтобы избавляться от него – если уж говорить в его обычных медицинских терминах – путем полной лямпертоэктомии, а также исключения из профессионального сообщества любых персонажей, которые помогут этому существу легитимизироваться.

И тут меня одновременно позвали в Штаты калифорнийский университет и бруклинская библиотека. Это был превосходный шанс, и я не мог им не воспользоваться. План был уже готов – первым делом Лямпорта надо было выманить из норки. Личные координаты он утаивал, избегал даже фотографироваться – при его методах это объяснимо, -- а он нужен был мне живой, здоровый, натуральный. Существовало несколько гипотетических способов выманивания, но сработал первый же – нажим на любимую мозоль, на бешеное литературное тщеславие. Дело в том, что Лямпорт имел неосторожность несколько раз опубликовать свои стихи и прозу. Этого делать было нельзя ни в коем случае: человек, отзывающийся в лямпортовской манере о чужих сочинениях, свои обязан выполнять на уровне как минимум набоковском. То, что он демонстрировал, не годилось никуда даже по меркам девяностых – почему ему и не удалось состояться как литератору; пришлось расчищать место лямпортиадами. Человек, пишущий и публикующий такое, должен был обладать поистине титаническим самомнением, -- и план сработал. Я обратился к Лямпорту от имени крупнейшего и престижнейшего издательства «Симпозиум» и предложил издать книгу его избранных текстов в серии «Золотые перья».

Это старый литературный трюк. Никита Богословский любил звонить друзьям-писателям в день ожидаемого объявления очередного нобелиата и представляться секретарем Нобелевского комитета: «Мы поздравляем вас с нашей скромной премией и хотели бы задать несколько вопросов. Ваши ощущения? Ваши ближайшие планы?». Нормальный человек на такое не повелся бы сроду, но среди писателей – особенно среди плохих – много ненормальных. Они немедленно начинали благодарить и рассказывать о том, почему, с их точки зрения, давно заслужили эту премию. Богословский все это аккуратно записывал, а потом озвучивал в дружеском кругу. Получалось весело, а главное – показательно. Занималась подобными вещами и программа «Розыгрыш», приглашая наших звезд в Голливуд: спесь сбивалась быстро и показательно. Но они редко верили, потому что звезде, в отличие от Лямпорта, нужен хоть какой-то мозг.

Правду сказать, шансов было мало: любой вменяемый человек знает, что «Симпозиум» издает только классику, в крайнем случае современную (на уровне Умберто Эко). Предложение издать сборник от «Симпозиума» -- все равно что просьба от серии «Литературные памятники» или от «Библиотеки поэта» составить свое избранное для немедленной публикации у них. С тем же успехом я мог бы представиться папой Римским или генсеком ООН, высоко оценив прозу Лямпорта и попросив его прислать свежие вещи для регулярного перечитывания; но все сработало.

Он повелся.

Сейчас он уже начал выкладывать у себя нашу переписку, которую я предполагал выложить здесь. Она представляет собою перл. Адресат ведется на все провокации, на любые подколки, не замечает откровенно подбрасываемых ему подсказок – ну опомнись ты уже, отнесись к себе трезво! Я заваливал его комплиментами. В составлении писем участвовали многие его бывшие коллеги по «НГ», любящие нашего героя еще с тех времен.

-- Он Уайльда однажды хвалил, сравни его с Уайльдом! – подсказывает коллега.

Сравниваю с Уайльдом. Лямпорт принимает сравнение, раскланивается и благодарит. С прозой Уайльда его автобиографические сочинения роднит только то обстоятельство, что они написаны слева направо, -- но это его не смущает. Он заваливает меня новыми сочинениями, рекомендует опубликовать его автобиографический роман с красивым названием «Полустертое», излагает план трилогии на эту тему. Хоровое коллективное чтение «Полустертого» становится любимым развлечением в нашем дружеском кругу. Поверьте мне, это стоит того. Пафоса там много – густого, слезливого, обычного для людей, любящих жалеть себя и пинать окружающих. Публиковать фрагменты, разумеется, не буду – к чему нарушать авторское право? Можете мне поверить – это нормальное клиническое безумие. Особенно много там комплиментов собственному абсолютному литературному вкусу; и обладатель этого абсолютного литературного вкуса, присвоивший себе право пинать мертвых, не в силах распознать элементарной провокации, в которой незнакомый собеседник поливает его медом и елеем сверх всякой меры, расточает комплименты его способностям, проницательности, такту! Сочинение писем Лямпорту было серьезным просветом в нелегких буднях русского журналиста: бедный идиот, провозгласивший себя последней инстанцией, ловился на элементарный, детский прием. Было видно, как он себя любит и как радуется запоздалому признанию. Чтобы не обрушить конструкцию, так чудесно разраставшуюся, я предупредил его о необходимости соблюдать строжайшую секретность: ведь у него так много завистников! Они могут вмешаться в последний момент и заблокировать выход книги, который я – не читая сборника! -- уже наметил на ближайший квартал… Все это излагалось от имени прославленного петербургского редактора и филолога Сергея Князева, прогуглить которого было бы делом одной минуты: Лямпорт легко узнал бы, что Князев – историк литературы и занимается исключительно гениями. Надо было сразу обращаться от имени Путина.

Но он велся. И слал. Продолжая попутно выкладывать у себя в ЖЖ тексты столь кощунственные, что от серьезной реакции на них меня спасало только ясное понимание всей меры неадекватности этого несчастного. Конечно, это не снимало с него ответственности – но придавало всему происходящему, как бы сказать, особую пикантность.

Из этих текстов постепенно вырисовывалась эволюция Лямпорта: в какой-то момент он, как всякий ницшеанец-самоучка, стал казаться себе великим одиночкой, белокурой бестией, гордым представителем эпохи титанов. Теперь, во времена мелочного потребления, все ему было не так. Особенно раздражала его Америка, где приходится жить. Зато Ницше ему действительно очень нравился, и даже Гитлер, о котором он написал с робким восхищением, вызывал детский восторг. Кое-что он одобрял и в советской власти – особенно там, где она понимала бесчеловечное как сверхчеловеческое. Мне не лень было покопаться в этой странной, хотя, если вдуматься, нередкой психической патологии: она любопытна и показательна, просто у других все не так откровенно. Лямпорт пошел до конца, воплотив собою модель сверхнедочеловека: все могу. Он дошел до того, что попытался изжить свои комплексы истинной верой в их исключительность. В письмах он просил меня не стесняться и подробно расспрашивать его об особенностях жизни, творчества и творческого метода. Я, впрочем, особо не расспрашивал: все было понятно.

Предложил он мне для публикации и текст обо мне – с трогательной припиской: «Живую реакцию Быкова гарантирую». Это он так беспокоился о пиаре.

-- Зачем вам Быков, Ефим? Ведь все и так понимают, что такое Быков, -- подбросил я ему очередную подколку, но он ни о чем не догадался и тут.

Близилась, однако, поездка. Я предупредил Лямпорта, что скоро буду в Нью-Йорке. Он предложил мне на выбор несколько ресторанов для встречи: я предупредил, что везу договор, гонорар и замечания по составу книги, а также договор на роман, ой, не могу, «Полустертое», который собираюсь издать в серии «Личный опыт», специально для него учрежденной. Уж это должно было как-нибудь намекнуть герою, что его вываживают, -- но он легко поверил и в личную серию. Восторг прогрессировал.

В сущности, у всего этого была и терапевтическая функция: сильный шок в таких случаях может оказаться целителен. Человек после встряски оглядывается на окружающий мир и на себя лично – и что-то такое мелькает у него в мозгу: Боже, где я? Кто я, что со мной? Впрочем, бывает и другое – распад после этого становится лавинообразен и неостановим. Меня устраивали, по-кушнеровски говоря, оба варианта.

Для осуществления моей задачи требовалось некоторое количество свиного дерьма. Его легко оказалось добыть на ферме в Нью-Хемпшире. Конечно, полить Лямпорта им во время встречи было бы лучше всего, но по нью-йоркским меркам это assault и damage – оскорбление и повреждение. Разумеется, я получил бы большое удовольствие, но расплачиваться за него штрафом не входило в мои планы. Придумано было иное – много элегантнее. Лямпорт забрасывал меня письмами и ждал с нетерпением. Для фиксации встречи я пригласил друга-фотографа из крупной нью-йоркской газеты – человека с профессиональной техникой: чтобы заснять весь процесс, ему не надо было подходить близко. Он сидел на лавочке напротив, в сотне метров от происходящего. Когда имеешь дело с Лямпортом, надо документировать каждый шаг – иначе он непременно изложит свою версию происшедшего; кто же знает его больное воображение? Особенности своего мировосприятия он успел продемонстрировать, описав свою версию происшествия в ЖЖ; но у него-то фотографа не было. А у меня был, и всю эту историю он отлично знал. Будучи натуральным американцем, он сразу же предложил мне засудить Лямпорта за его писания, хотя бы и размещенные в ЖЖ, но я решительно отверг сутяжничество. Мне было интересно.

Бить Лямпорта нельзя: это Нью-Йорк, местечко людное. Сверх того, Лямпорт значительно уступает мне в росте и превосходит в возрасте: условия неравны. Коллективными усилиями нескольких друзей, включая литераторов, проживающих в Штатах, был разработан изящный вариант. Я назначил ему встречу на Grand Army Plaza – в непосредственной близости от Триумфальной арки. Свиное говно, купленное в сухом виде, было разбавлено шипучей минералкой и тщательно размешано, как видно на фото, в специально приобретенном ведре.

Лямпорт прибежал на место свидания за двадцать минут до назначенного времени и принялся нарезать круги вокруг фонтана.

Я приблизился, неся ведро в хитро замаскированном пакете.

Он замахал, запрыгал и разлетелся ко мне с восторгами. Я видел его впервые. Правду сказать, его нежелание фотографироваться стало мне понятно. Это пожилой хомяковатый мужичок сефардического типа, неуловимо похожий на Бориса Якеменко – так же любящий врать и впадать в истерику по любому поводу. «В общем, если ты решил на нем самоутверждаться, лучшего объекта не найти», -- сказал мне в виде напутствия еще один бывший сотрудник Лямпорта по «Независимой»; но я совершенно не хотел на нем самоутверждаться. У меня были другие задачи.

Я никогда не видел, чтобы у человека так медленно и наглядно менялось выражение лица. Он узнал меня и начал что-то понимать.

-- Живая реакция Быкова гарантирована, -- сказал я.

Он увидел ведро и отступил.

-- Да не бойся, Лямпорт, -- сказал я. – Это твой договор, он же и гонорар, и это все, чего ты стоишь.

После чего я поставил ведро на лавочку и дал Лямпорту пощечину – несильную, как видно на снимке, и снисходительную. Такую, чтобы не предполагался damage и assault.

Того, что произошло дальше, не мог бы предполагать и самый черный пессимист, не питающий никаких иллюзий относительно человеческой природы. Этот момент отражен на следующем фото; снимок четкий, обратите внимание на гримасу лямпортовского отчаяния. Сначала Лямпорт еще раз попятился, потом показал мне кулак и плюнул на него: вероятно, он видел подобное в каком-то фильме. Фотограф насторожился, но Лямпорт внезапно передумал:

-- Сейчас я сдам тебя в полицию в шесть секунд! – заверещал он голосом, в котором не было уже ничего мужского, да, в сущности, и ничего человеческого.

Он выхватил мобильник (хорошо видный на снимке) и набрал 911. Дальше он принялся на чудовищном английском рассказывать, что на площади Grand Army Plaza у него вымогают деньги.

-- Ко мне подошел какой-то парень, которого я не знаю! – кричал он. – Но я знаю, что это Дмитрий Быков!

Это было пределом. Здесь я, как видно на снимке, начал хохотать уже безостановочно. Он действительно не понимал, что творит и говорит.

У него было много вариантов поведения. Он мог наброситься на меня и честно получить в рыло – но по крайней мере честно; он мог кричать в ответ гадости, мог в конце концов посмеяться, осознав комизм собственного положения. Но он звонил в 911 с идиотской басней о вымогательстве. На лавке напротив хохотали приглашенные свидетели. План осуществлялся с некоторым даже опережением. Гадина, безнаказанно оскорблявшая десятки людей, которым она недостойна была бы лизать подметки, гадина, думавшая, что она удачно спряталась и сможет теперь продолжать в том же духе, маленький одутловатый человечек с перепуганной рожей, -- он стоял передо мной, не пытаясь даже замахнуться, и отчаянным заячьим голосом звал на помощь полицию, которая избавила бы его от ведра свиного говна.

-- Как же ты так повелся-то, милый? – спросил я.

-- Трудов жалко! – заорал он. – Жалко трудов!

-- Да каких трудов-то? Не жалей, брось. Вот им цена, -- я кивнул на ведро.

В ответ из него полился путаный мат, и Лямпорт поспешил прочь. Я еще попозировал, чтобы фотографу было удобней заснять наше прощание, и пошел в другую сторону – к метро.

«He looked lile a cissy coward», -- написал мне фотограф, пересылая снимки. Yes, he did. Были у меня и другие зрители на всякий случай (пригодились бы подтвердить, что никто не вымогал у него денег) – все они сошлись во мнениях, что представить себе поведение более недостойное в самом деле трудно. Сравните все это с описанием, которое вывесил наш герой; если будете на снимке искать седого меня в джинсовом костюме (таким я ему привиделся с перепугу), то я – справа, темноволосый, в белых брюках и камуфляжной рубашке. Примерно той же степени достоверности и прочие писания Лямпорта, в особенности о литературе.

Ну что, обещание выполнено – Лямпорта нет. Человек, продемонстрировавший такую модель поведения при прямом столкновении, явившийся получать гонорар за свою многолетнюю деятельность и получивший за нее ведро свиного дерьма, в самом деле вечно будет ассоциироваться только с этим ведром. Вдобавок безумие его прогрессирует еще быстрее, чем я предполагал: у него начались галлюцинации. Сначала он написал, что я все еще в Нью-Йорке, и он может устроить мне страшные неприятности. Затем ему привиделось, что ему звонит моя жена и умоляет не преследовать меня в Америке. Мы с женой прочли это с тихой радостью, с какой всегда наблюдаешь за подтверждением лучших прогнозов.

-- Позвонить ему, что ли, -- сказала жена. – Он ведь прислал тебе телефон?

-- Разумеется, в первом же письме. Вряд ли он вывесит свои ответы, хотя стоило бы. Позвони при случае, повеселимся. У него голос смешной, такой несколько Фаринелли.

-- Да ну его, -- сказала жена. – Брезгливо как-то.

-- Да теперь уж чего брезговать? Был человек, и нет человека. «Теперь Грега Стилсона вряд ли возьмут даже в команду по отлову бешеных собак».

Он будет писать еще много. Напишет, наверное, что мои дети обзвонились ему, прося за отца… Все это уже голос насекомого: всякий Ницше кончается Кафкой. Так мир устроен. Забавно читать все это из Москвы: отсюда Лямпорт кажется еще меньше и скоро исчезнет совсем.

Кто-то спросит: зачем ты делаешь ему паблисити?

Да, я хочу привлечь к нему внимание. В последний раз. Есть вещи, которые нельзя оставлять без внимания. Да ведь, в сущности, он сделал все сам.

Никакого Лямпорта больше нет, коллеги. Воздух очистился. Работайте спокойно. Впрочем, если кому-то из вас захочется самоутвердиться за счет хомяка – я возражать не буду. Позвоните ему, если будете в Штатах. Мне кажется, ему там одиноко, и он будет рад вам. Составит для вас книжку, сводит в ресторан, поверещит в трубку – все развлечение.

Дмитрий Быков.
------------------------

ЧАСТЬ 3. ПИШЕТ АНДРЕЙ УРИЦКИЙ

Ввязался я в историю, вывесив текст Ефима Лямпорта, а вот и его продолжение логическое, и со многим написанным я не согласен, и по форме, и по содержанию, но, сказав «а», говорю, как предписано — «б». Судите сами.



Идея божественного происхождения властителя (государя) и художника (творца) лежит в основе классического конфликта художника и власти. Иными словами: это проблематика и тематика, порождённая историческим сознанием, достигшим пика в эпоху Возрождения.

До - тема особенно не звучала, т.к. не существовало образующего сознания. После - по мере угасания Возрождения, по мере становления буржуазного, республиканского и либерального (вместо аристократического), идея божественной природы власти естественно отмерла. Равно как и идея божественной природы искусства. Формула товар-деньги-товар - стала общеобразующей; и сутью всех отношений.

Новая власть - вульгарная по своей демократической (политической) природе сносилась с искусством, - точнее сказать, - с прикладной эстетикой разного рода, когда ей ( власти) было нужно, и больше на контрактной основе. Буржуазное - выступало подрядчиком-заказчиком, (бывший) художник - оплачиваемым исполнителем.

В раннем СССР ситуация уникальной диктатуры создала возможность возобновления отношений художник-власть по Возрожденческому образцу. По крайней мере, и у Пастернака, и, видимо, у Сталина, на какое-то время возникла такая иллюзия.

Довольно скоро она исчезла. Обе стороны её утратили. Сталин был слишком серьёзным и значительным политиком, чтобы сыграть утопическую роль Баварского короля в советском королевстве, а Пастернаку хватило ответственности и чувства реальности, чтобы не держаться упорно судьбы Вагнера при монархе покровителе.

Здесь интересно другое: если оба, и Пастернак и Сталин, пусть не на долго, почувствовали дуновение возрожденческих ветров, значит, Советский политический климат воспроизвёл погоду эпохи Возрождения. Это, само по себе, любопытно.

Самое неинтересное - просто потому что обыкновенное и понятное - меркантильный интерес Пастернака и пропагандистская корысть Сталина. Наверное, Пастернак хотел урвать лишний гектар под дачу, пользуясь близостью к распределителю. Наверное, Сталин не отказался бы от ещё одного политического клакера.

Но обоюдный интерес основывался не на этом. Речь шла о близости двух со-избранников.

Именно в этом родстве отказал Пастернак Хрущёву. - Свинья, - вот и всё, что он в нём увидел. "Свинья" - означало - "демократ". Обычный человек, договорившейся с обычными людьми.

Эпоха Хрущёва породила свинские интерпретации тем - "художник и религия" (киностилизации Тарковского), "художник и власть".

Разработчики последней темы апеллировали к совести, чести, достоинству и гуманистическим принципам, которые настоящий художник не может отдать власти по дешёвке. Таким образом, они установили принципы ценообразования. Совесть, честь и достоинство - продавали в СССР за рубли, ордена и квартиры; на западе - собирали валютой. Всё это давно стало общеизвестным.

Биография Пастернака написана Быковым в свете советского, шестидесятнического подхода. Пастернак показан этаким левшой, да знавшим меру. Пил, пил - да талант не пропил! Вона, молодчина! Или, по другому, - давал Сталину, но ведь только ему самому давал, простым членам Политбюро-то - ни, ни! Получал квартиры и дачи, но ведь - от самого получал! Сохранил, значит, гордость и принципы! И всовывали ему, этому Пастернаку не по самые тити-мити, а только на 4 см., и об этом спец. указ, подписанный Калинином имеется, хранится в спец архиве! Охранная грамота! Поэтому человеком чести был Пастернак и достоинства! За свою мудрость получил по высшему разряду - здесь - дачи, квартиры, положение, баб-с, там - Нобелевка. - Вот это и есть оригинальная интерпретация Быковым биографии Пастернака.

Она действительно оригинальная - в том смысле, что содержит проект отношений современной российской власти и журналистики. Быкову хотелось бы, что б так эти отношения строились. Что б только на 4 см., что б только лично сам (в ургентной ситуации особого международного значения, затрагивающей национальные интересы России и фондовых рынков ближнего зарубежья, м.б., и его друзья, и на 6 см.), и что б сразу отслюнивали наличными. Тогда Быков станет как Пастернак. Он так, по крайней мере, думает.

Биографию настоящего Пастернака Быков написать не в состоянии. Он и прочитать Пастернака не в состоянии. Его "Пастернак" - это мечты Быкова. Слыхать, они сбываются

Ловкий делец международного класса, политический аферист, каковым, может быть, и являлся отчасти Пастернак, это далеко не весь Пастернак. Биография Пастернака, написанная таким образом, стоит только своего автора - Дмитрия Быкова. Но цена поэту Пастернаку, даже во время девальвации культурных ценностей, будет существенно повыше. Быков оказался не платежеспособен. И слаб. Жизнь поэта раздавила описателя.

...Куда ужасней дедушки-ветерана выглядела по телевизору мама. Приодевшись, советские люди вообще выглядели жалко. А на ней явно было надето лучшее. Добротный костюм, не новый, но, как говорят, сохранившийся. Жакет и юбка. Юбка, севшая от многих стирок; и жакет, державший форму на плечах, но уже не очень - одно подкладное плечо сползало на грудь, и совсем нехорошо получалось внизу.

Из-за того, что юбка была мала, кругленький животик торчал кверху и вперёд. Блузка сбилась в морщины. Мама Быкова её украдкой поправляла, проводя вокруг ладонью и думая, что незаметно. А картинка-то была на полный экран.

Сто процентов, что перед тем как идти на суд, она взяла пару таблеток какого-нибудь тазепама. Остекленела. С трудом перешагивала через каждый слог. Поэтому и сказала не много; медленно так, и с трудом: "Дима… Он… Журналист… Учился в университете… Я не верю… Порнография… Что он… Не верю…"

Высоко на скулы она наложила румяна. Уверен, что югославские - других тогда в Москве не было. Белые щеки бликовали под светом телесъемки, а искусственный румянец лежал высоко и отдельно. Пятнами стыда.

Распустились цветы диатеза.

Карьера Быкова никогда не пошла дальше той истории. Не развилась. На той истории всё и закончилось. Остановилось. Порнография, глупость, позор за порнографию и глупость. Публичные истерики.

Газета "Твою Мать" и "Пастернак" - вещи одного порядка. Ничего нового.

CODA

---------------------.
КОММЕНТАРИИ некоторые
----------------------


yusta_ya:
Вот не знаю ни вас, ни Лямпорта, но по-человечески заинтригована вашими мотивациями. Зачем лично вам надо, чтобы Быков дал ему в морду? Это Лямпорт, видимо, должен вам денег и не отдает, да?

-----

bykov:
Да нет, тут совсем другая мотивация. Поймите, Лямпорт -- тип во всех отношениях патологический, давно свихнувшийся на литературе, желавший влезть в нее из своей гинекологии любым путем. Со стихами не вышло, потому что это случай тотальной импотенции даже на фоне "Гуманитарного фонда", где он тогда подвизался в обществе Ракитской и иных городских сумасшедших. Тогда он зашел с другой стороны -- начал печатать в "Независимой" свой "литературный рэкет", как это тогда же назвала Иванова. Берется Солженицын или Окуджава и обмазывается лямпортом. Им ничего, а ему слава. После одного особенно громкого петуха его из "Независимой" турнули, он уехал в Штаты и продолжил там зарабатывать по гинекологической части, но в русскую литературу его почему-то упорно тащит. Что теперь делать, как о себе напоминать? Солженицын споров не вызывает, Окуджава умер. Он ищет фигуру, благодаря которой о нем опять заговорили бы. Взор его падает на меня и на "Пастернака", отмеченного "Большой книгой". Прочесть книгу он не в состоянии -- отсюда совершенно фантастические версии насчет Лосева как специалиста по Возрождению, хотя он назван там "последним представителем русского философского ренессанса". Все прочие претензии того же уровня. Никакого мировоззрения у лямпортов нет и быть не может, это банальная гнида, желающая славы, и реагировать на эту гниду -- во всяком случае, на ее теоретические воззрения, -- не будет никто.
Что же сделать, чтобы отреагировали? Времена-то жесткие. Не такие, чай, как в девяностые, когда для славы достаточно было сказать, что из Окуджавы сыплется песок. Стало быть, надо обвинить Быкова в производстве порнографии и ускользании от ответственности -- чего, как вы понимаете, сроду не было. Засим надо предельно грязно высказаться о деде и матери Быкова -- уж тут-то он, сами понимаете, не отвертится и отреагирует. Потому что считать себя человеком и притом не реагировать на такое -- невозможно.
Что происходит далее? Происходит скандал, и лямпорт возвращается в литературу. Расчет, по-моему, довольно очевидный и практически беспроигрышный.
Правда, на всякого лямпорта есть прямая и конкретная управа, но ведь ради осуществления управы надо лететь в Нью-Йорк. Где он вдобавок под защитой американских законов. Кто ж в Штатах будет разбираться в мотивировках? Избит до полусмерти честный гинеколог. Ахти, примите меры.
Некоторых вариантов лямпорт, конечно, не учитывает, и в этом главный восторг. Но расчет, по-моему, продемонстрирован наглядно.
Что касается урицкого, то его мотивации еще наглядней. Заявляя о своем "несогласии с формой и содержанием", он тем временем подпиаривается за счет лямпорта. Урицкий в Москве, и дать ему в морду не составляет проблемы. Но он этого не писал. Писал лямпорт, который в Нью-Йорке. Видите двойной расчет сладкой парочки?
К счастью, урицкий тоже кое-чего не учитывает, и это тоже приятно. Особенно приятно, когда эта публика, ведя себя таким образом, дает себе полную и исчерпывающую характеристику. Кстати, лямпорт может этого не знать, но у меня ведь полно и другой родни. Например, жена и дети. Вот о них он ничего еще не написал, а их ведь тоже показывают по телевизору.
Правда, в участи его это уже ничего не изменит, но пиар, пиар...
Если бы девяностые в некотором смысле продолжались до сих пор, его и поныне считали бы человеком. Представляете?

-----------

yusta_ya:

Н-да, с ними все предельно ясно. Козлы. По идее, все-таки в морду :(
А неучтенные варианты какие?

-----------

bykov:

Зачем же излагать их публично? Дело принято к производству, механизмы крутятся, адреса выяснены, распорядок дня уточняется. Не исключаю, что фигуранты уже пишут заявления в милицию (полицию) с просьбой принять их под особое наблюдение на случай внезапного эксцесса. С них станется.

-----------

yusta_ya:

Удачи.

-------------------------------------------