Мировая халва

                МИРОВАЯ   ХАЛВА
В детстве, когда короткие летние ночи мы вместе с отцом проводили на глинобитной суфе под нашим ста¬рым тутовником, я часто по утрам просыпался от чуд¬ного воздействия - сладостного запаха халвы и бла-гозвучной мелодии. Самое поразительное, запах и звуки мелодии доходили до меня одновременно, и я точно знал, где их источник: в соседнем дворе.
В те необычные минуты, еще пребывая в блаженной полудреме и прислушиваясь к таинственному шороху листьев тутовника, я словно видел, как запах и зву¬ки, слившись воедино, легко плывут над моим изго¬ловьем, разбиваются на частицы и повисают в возду¬хе, колеблясь, подобно веточкам на деревьях, от дуно¬вения утреннего ветерка. Казалось, еще одно малень¬кое усилие и эти ароматные звучные частицы рассыпятся по земле, словно жемчуг.
Наш сосед был потомственным кондитером, масте¬ром по изготовлению халвы. Ни одна свадьба, ни одно празднество в нашей округе не обходилось без сладос¬тей из его мастерской. К нему с приглашением прихо¬дили даже из дальних селений. Он и впрямь был кон¬дитером от Бога, никто вокруг не мог сравниться с ним в этом древнем искусстве.
В разговорах к его имени обязательно добавлялось уважительное «усто - мастер». Полное имя нашего соседа было Пирназар, но все почему-то называли его коротко ус то Пир2. Может быть потому, что его, красная окладистая борода почти всегда казалась седой от муки. Неп¬риметный с виду он обладал недюжинной силой, а мускулистые руки от постоянной работы с тестом бы¬ли цепки как клещи. Видимо поэтому, если где-нибудь в его присутствии вспыхивал спор и дело доходило до драки и усто Пир по своей благородной привычке с возгласом: «Халвои ошти!» становился между забия-ками, те предпочитали уступить и вместе садились есть халву примирения. А халва, сделанная руками усто Пира, была такой душистой и услаждающей, что вку¬сивший ее тут же забывал обо всех обидах.
Чтобы перечислить все сорта халвы, которыми пот¬чевал людей усто Пир, не хватит пальцев на руках. Халва с зернышками кунджута, миндальная, с раздроб¬ленными и цельными ядрышками орехов или фисташек, из поджаренной в жире муки с добавлением сахарного сиропа... Боже мой, наш сосед в своей покосившейся под тяжестью времени мастерской варил не халву, а творил чудеса, которые могли бы служить украшением самого роскошного дастархана. Какие тайны были ве¬домы усто Пиру, знает один Бог, но только подобных ему среди его коллег я больше не встречал.
Правда, все это я уже понял потом, спустя много лет. А в то время, когда мы жили по соседству с усто Пиром, весь мой интерес к кондитерам и их продукции сводился лишь к беспечному сладкоедству и разве что к популярной среди детворы побасенке:
- Черный ворон!
- Кар-кар-кар!
- Что клюешь ты?
- Халву, что сахар.
- Утробу свою наполнишь когда?
- Когда утра наступит разгар.
- Сгинешь когда?
- Когда смерти настигнет удар.

По сей день прихожу в изумление: где бы я ни на¬ходился — вдали от родного селения, дома ли, в гос¬тях, на шумном базаре в кондитерском ряду, стоит мне положить в рот кусочек халвы, как слышу прекрасную мелодию. Может это происходит от того, что наш со¬сед-кондитер чудодействовал в своей мастерской каж¬дый Божий день под звуки музыки.
Усто Пир был страстным поклонником пленитель¬ных мелодий «Шашмакома»1 и благоговейно слушал песни в исполнении Ходжи Абдулазиза, Левичи, Шари¬фа Джуры, Содирхона Хофиза. Сказывали, что однаж¬ды в юности он отнес на базар недельную продукцию мастерской своего отца и на вырученные деньги купил старинную граммофонную пластинку с записями пе¬сен увенчанного славой Левичи, который в свое время был придворным певцом и музыкантом у самого эмира Бухарского Абдулахадхона. Отец пришел в ярость от неслыханной выходки и разбил вдребезги заветную пластинку, а непутевого сына избил так, что сломал ему руку.
Не могу ручаться за достоверность этой истории, но у усто Пира одна рука и впрямь казалась короче другой, а в одной из ниш дома хранилась груда боль¬ших и маленьких, как совсем новых, так и порядком по¬держанных грампластинок. Осторожно стерев пыль, он поочередно ставил их на патефон и получал целые сокровища впечатлений от задушевных песен, пережи¬вая при этом неповторимые мгновения,
Однажды на исходе дня я взобрался на тутовник, чтобы нарезать листьев для наших козлят. С толстого сука, на котором я сидел, хорошо просматривались ухоженный соседский двор, терраса и глинобитная мас-терская. Почему-то мастерскую все называли «пирхона» - пристанищем духов, покровительствующих ре¬месленникам, и не переступали ее порога без священ-ных слов: «Бисмиллоху рахмони рахим» - «Во имя Аллаха Милостивого и Милосердного».
Из открытой двери виднелись рабочие инструменты кондитера, очаг, большой котел, пузатые кувшины. На столе была разостлана суфра - кусок выделанной овечьей кожи, на котором просеивают муку и разделы¬вают тесто. Там же лежал халвотарош - серпообраз¬ный кондитерский нож.
Усто Пир никогда не приступал к работе, не заго¬товив заранее всего необходимого. Я знал, что в закро¬ме у него мука, а в кувшинах он хранит масло, рис, мед, в плетенных корзинах держит свежие и сушеные фрук¬ты. Он также припасал благовония, которыми щедро сдабривал свои изделия.
Не раз поднявшись на тутовое дерево, я наблюдал, как усто Пир священнодействовал в своей мастерской. Сначала он разжигал огонь в очаге и долго варил па¬току. Затем, добавив в нее поджаренной муки и разме¬шав деревянной лопатой, вываливал эту тягучую смесь на каменную плиту. Вымыв по локоть руки и раска¬тав тесто, он доставал клинообразный инструмент и мял им золотистую массу до тех пор, пока она не ста¬новилась совсем белой. Под конец, когда тесто стано¬вилось как волокно, мастер разрезал его на куски и раскладывал на широкие подносы.
Постепенно двор усто Пира наполнялся чудесным запахом, возбуждающим аппетит. А перевитый арома¬том и ласкающим слух мелодией, которая сопровожда¬ла работу мастера от начала до конца, легкий ветерок разносил все это далеко окрест. Звуки музыки и пе¬сен доносились с террасы, где в углу на подставке стоял видавший виды патефон.
Усто Пир настолько увлекался своим делом, что если в это время, как говорится, полмира унесло бы водой,  он кажется не заметил бы этого. Но когда замолкала песня, усто Пир, спохватившись, приподнимал голову и окликал жену. Появившись по первому зову, она без лишних слов переворачивала пластинку или за¬меняла ее другой. Иногда она это делала и без напоми¬нания, как будто была уверена, что без хорошей песни, волнующего напева вдохновение обошло бы стороной ее мужа, а приготовленная им халва потеряла бы свой волшебный вкус и не раскупалась бы нарасхват.
Но в тот день во дворе у кондитера царила полная тишина, можно было даже услышать жужжание про¬летающей мухи. Еще раньше я видел, как усто Пир и мой отец отправились в соседний квартал. Так уж по¬велось, что на все торжества и другие мероприятия, когда глашатай зычным голосом оповещал на все се¬ленье: «Приходи и стар, и млад. Будут пловом угощать», они всегда шли вместе. В тот день один из наших земляков устраивал туй своему маленькому сы¬нишке.
Не знаю, сколько прошло времени, но мой мешок наполнился только наполовину, потому что я часто за¬бывал срезать листья, уплетая сочные плоды тутовни¬ка. Неожиданно скрипнула калитка, и во двор, поша¬тываясь, вошел усто Пир. Он был пьян. Таким мне его еще никогда не приходилось видеть.
Усто Пир поднялся на террасу и громко позвал же¬ну. Она была женщиной хворой и почти не выходила из комнаты. Заметив, что муж не в духе, она ни слова не говоря тут же расстелила курпачу - стеганое уз¬кое одеяло. Когда усто Пир уселся поудобнее, она под¬ложила ему под бок валикообразную подушку. Усто Пир хотел было прилечь, но, вспомнив что-то, кряхтя поднялся и подошел к нише. После долгой возни он вытащил какую-то пластинку и поставил на патефон. Сначала послышался отдаленный шум, а затем поли¬лись высокие, чистые, стройные звуки.
«Бозаргони» - песня купцов... Теперь я могу бе¬зошибочно сказать, что это была та самая знаменитая мелодия из сокровищницы «Шашмакома», которую когда-то в бесконечных дорогах напевали истосковав¬шиеся по родине и близким непоседливые купцы. Могу также с уверенностью сказать, что сильный и проник¬новенный, с переливами голос исполнителя принадлежал великому певцу и музыканту Ходжи Абдулазизу. Но тогда я знал лишь то, что эта песня была бесконечно дорога усто Пиру, что берег он эту пластинку как зе¬ницу ока и слушал только в особых случаях.
Но что же могло произойти в тот день? Со своего укромного места я видел, как усто Пир, уставившись в одну точку, напряженно слушал. Вдруг он закрыл лицо руками и глухо застонал. Я не верил своим гла¬зам. Усто Пир плакал горючими слезами, раскачиваясь из стороны в сторону, подобно тому как люди плачут и причитают во время потери близких. Что за горе да¬вило ему грудь, я не знал.
Песня была также созвучна душевному настрою усто Пира, плакала и стонала вместе с ним. Казалось, она вобрала в себя всю боль и печаль земли. Я предс¬тавил на миг, что в сердце танбура кровоточит рана, а ритмичные звуки, выходившие из-под струн, это кап¬ли росы, падающие с лепестков роз. Мне чудилось, что вместе с вечерними сумерками песня стелется по кры¬шам домов,  садам и виноградникам, достигает широкого поля и затихает где-то вдали, подобно тому, как за¬тихает звон колокольчика, привязанного на шею верб-люда, идущего впереди каравана.
Так прошло довольно много времени. Песня давно уже смолкла, и слышался только режущий слух скре¬жет иглы проигрывателя. Усто Пир, положив голову на подушку, лежал неподвижно. Из комнаты неслыш¬ными шагами вышла его жена и выключила патефон. Потом, сняв с гвоздя чапан, укрыла мужа. Тут из груди у нее вырвался тяжелый стон: «Уф! Что мне делать, если Аллах не даёт?!»
Неожиданно до меня дошел смысл этих горестных слов. Боль усто Пира и его жены заключалась в том, что у них не было детей. Сколько лет они покорно жда¬ли, но счастье так и не улыбнулось им. Обращались к лекарям и знахарям, но все напрасно. Теперь, когда усто Пир, закончив работу, ополаскивает лицо и руки арычной водой, сразу видно, что в его усах и бороде преобладает седина. А он все еще надеялся, что в доме его когда-нибудь да зазвенит радостный детский  смех.
Усто Пир сильно переживал бесплодие жены, но, жалея ее, не показывал этого. Только иногда, как в тот день, выпив лишнее на каком-нибудь торжестве, не мог владеть собой. Видя это, жена его страдала еще больше, изводила себя. Кручина и свела ее раньше времени в могилу.
Целый год усто Пир держал траур, точно блюдя все обычаи. Целый год в его доме не раздавались звуки музыки. Но по истечении траура, когда состоялись тра¬диционные поминки, многочисленная родня усто Пира собралась на совет, и вскоре его женили на молодой вдове из соседнего селения. И Богу было угодно, чтобы вторая жена усто Пира понесла. Грустные глаза усто Пира засветились надеждой.
По совету нашего фельдшера жену усто Пира, для которой это была первая в ее жизни беременность, отп¬равили в городской роддом, чтобы она находилась там под присмотром более опытных врачей. То ли у нее на роду было написано счастье, то ли у усто Пира, но когда пришел срок, у них родился сын.
Когда это случилось, усто Пир находился в чьем-то доме, где затевалась свадьба, и варил заказную халву. Говорят, когда ему принесли эту радостную весть, он так разволновался, что халвотарош выпал у него из рук. Затем с ликующим возгласом: «Слава Аллаху!» он вскочил с места и так заключил вестника в свои объ¬ятия, что тот чуть не задохнулся. Не давая опомниться-, он притащил его домой и одарил халатом.
После ухода вестника усто Пир скрылся в комна¬те, и во дворе установилась непривычная в таких слу¬чаях тишина. Будто он все еще не верил своему счастью, будто боялся, что кто-то придет сейчас и обличит вест¬ника во лжи, и вновь омрачатся его дни.
Я лежал на суфе в тенистой прохладе тутовника и сквозь густую листву устремил свой мечтательный взор на голубое небо. «Интересно, какое же имя да¬дут мальчику?» - вдруг возник вопрос в моей голове. Не знаю почему, но мне хотелось, чтобы это долгож¬данное дитя нарекли красивым и необычным именем. И я стал усердно перебирать в мыслях все известные мне имена, как будто усто Пир и его жена непремен¬но обратятся ко мне за советом.
В эту минуту со двора усто Пира послышалась зна¬комая мелодия. Ну, конечно же, в этот счастливый день он не мог обойтись без любезной его сердцу песни «Бозаргони». Только она с ее ритмом и интонациями, при¬ливами и отливами могла сейчас унять переполнявшие его чувства. Я невольно заслушался. Песня звала в какую-то неведомую даль, пробуждала смутные гре¬зы.
Последний раз я слушал «Бозаргони», когда, взоб¬равшись на тутовник, нечаянно стал свидетелем горь¬ких слез усто Пира. Но что за диво? Песня все так же была наполнена печалью, ностальгией, но в ней не чувствовались безысходность и отчаяние. Наоборот, вся она светилась надеждой, и этот свет проникал в самые потаенные уголки души. Песня вскипала как волна и утверждала непобедимость жизни.
Слух о том, что у старого кондитера родился сын, вмиг облетел селение. То и дело кто-нибудь из мужчин или женщин, приоткрыв калитку или заглянув через дувал, радостно восклицал: «Аллах услышал ваши мо¬литвы, усто Пир! Да продлится жизнь вашего сына!» От этих поздравлений поздний отец расцветал так, словно он накануне получил барот лайлатукадра.1
Сомкнул ли он в ту ночь глаза от избытка чувств, никто не знает. Но рано поутру его видели у развилки трех дорог, одна из которых связывает наше селение с городом. С набитой кондитерскими изделиями сумкой он ждал попутную машину. «Хочу порадовать рожениц и акушерок»,- скромно пояснял усто Пир любопытст¬вующим. Но все прекрасно понимали, что более всего ему не терпится взглянуть на свое 'новорожденное дитя.
В тот день по давно заведенному кем-то порядку был мой черед пасти общественное стадо. Когда солн¬це стало садиться, мы с напарником по знакомой тропе погнали ненасытных овец и коз обратно в селение. Еще издали я заметил людей, столпившихся у ворот дома усто Пира. Но почему все стоят безмолвные, с поникшими головами? У меня защемило в груди. Ос¬тавив стадо на попечение напарника, я со всех ног побе¬жал домой узнать в чем дело.
- Усто Пира убили, — сказал отец, увидев мое растерянное лицо. - Подвяжись платком и выйди к людям. Ты уже не маленький.
Затем, отвернувшись, глухо произнес:
- Так и ушел, ни разу не увидев сына.
Я торопливо взял платок из рук матери и выскочил на улицу. Через несколько минут я уже знал ужасную историю гибели кондитера.
...Приехав в город, усто Пир поспешил на остановку, но как назло в это время не было ни автобуса, ни такси. Невдалеке стояла цыганка и предлагала редким прохожим леденцы. Откуда ни возьмись появились два подвыпивших парня. Они о чем-то громко спорили меж¬ду собой. Как и следовало ожидать, перепалка обер¬нулась в ругань, и парни сцепились.
Один из них, с бакенбардами, показался усто Пиру знакомым. Вглядевшись повнимательнее, он вспомнил, что уже встречался с ним в селении, откуда родом была его вторая жена. Не выдержав, усто Пир по обык-новению с возгласом: «Халвой ошти!» бросился между дерущимися и стал их разнимать.
Земляк его жены также узнал усто Пира, но, прит¬ворившись незнакомцем, зло бросил ему в лицо:
-Уйди прочь, старый осел! Дай мне разделаться с этим подлецом!
Несмотря на все усилия, он так и не мог освободить ворот своей рубахи из цепких пальцев усто Пира. Лицо его исказилось гневом, и он сквозь зубы процедил:
-Пусти!.. Лучше бы караулил свою молодую же¬ну. Еще неизвестно, от кого она зачала?!
В глазах усто Пира потемнело, и он, потеряв само¬обладание, с размаху стукнул злословника. Парень с бакенбардами, не ожидавший такого удара, растянул¬ся на асфальте.
-Ах так! — свистящим шепотом проговорил он, поднимаясь на корточки. - На-а!..
Парень кинулся на усто Пира, и в этот миг что-то блеснуло в его руке. Никто не заметил, как он дос¬тал из складок своей одежды нож. Усто Пир схватил¬ся за грудь и с удивлением посмотрел на парня с ба¬кенбардами. Его новая накидка тут же потемнела от крови.
-Негодяй! — побледневшими губами произнес он и сделал нетвердый шаг в сторону парня.
Потом,  вытянув  одну  руку  вперед,  будто  пытаясь найти себе опору, а другую, прижимая к груди, он рух¬нул на землю.
- Убили-и! — пронзительно завизжала цыганка.
Когда прочитали заупокойную молитву и подняли носилки с телом усто Пира, я услышал как сзади кто-то точь в точь повторил фразу, сказанную накануне отцом:
- Бедняга усто Пир! Так и ушел, ни разу не уви¬дев сына.
...Рано утром я проснулся от какого-то тревожного и щемящего чувства. Пролежав так некоторое время с закрытыми глазами, я понял причину моего состояния: я хотел услышать запах варящейся халвы и мелодию «Бозаргони».
Но со двора усто Пира не доносились ни запахи, ни звуки.