Конспиратор

                КОНСПИРАТОР

Когда глаза привыкли к полутьме, в глубине комнаты мы увидели сухонькую старушку. Морщины резко проступали на ее смуглом исхудалом лице. И вся она была такая крохотная, легкая, бесшумная, как тень. Мы бы и не заметили ее сразу, если бы не белый  и высокий, как башня, головной убор, который носят пожилые лакайки.1
Старушка лишь слегка  кивнула на наше  приветствие и опять принялась за дело: она пряла шерсть.
-Мать, -  почтительно сказал Абдусамад и широким жестом пригласил нас сесть.
На дастархане дымились мясные блюда, приготовленные из свежей баранин, тут же были разложены чапоти – тонко раскатанный хлеб, сыр, куруты. Все расселись в кружок. Абдусамад, как и полагается хозяину, устроился у входа.
Еще недавно, петляя в машине по узкой полосе среди холмов, мы спешили засветло добраться до аула, где жили чабаны.
-Мы – это режиссер Навид, оператор Латиф и я, начинающий сценарист на телевидении. В тот год я только закончил университет  и фильм, который предстояло нам снять, для меня был  своего рода пробным камнем.
Заметив мое волнение, друзья утешали меня: «Не переживай, все будет хорошо. Навид из любого сценария может конфету сделать».
Режиссер Навид и впрямь был ас в своем деле. Он и внешне сразу располагал к себе. У него были добрые и умные глаза, манеры отличались изысканностью. Несмотря на солидный возраст, Навид был подвижен и легок на подъем.
Латифа я тоже видел раньше. Он был невысокого роста, коренаст и силен. На его тонких губах неизменно играла едва заметная хитрая улыбка.
Помимо нас в группу входил еще и молчаливый веснушчатый шофер.
В разгаре была весна. Я впервые оказался на джайлау2. Все здесь было для меня ново, удивительно. Чистый, прозрачный воздух  был наполнен разноголосым блеянием, мычанием, ржанием, а отары, топча и потравляя луг, разбредались по сторонам.
Любопытным мне показался и такой обычай жителей аула: когда они хотят переступить порог  дома, то никогда не стучатся, а извещают о своем приходе голосом.
Всеобщего интереса и восхищения, кажется, не разделял лишь Латиф. Небрежным взглядом окинув аул, он мрачно произнес:
-Что за порядки у лакайцев? Столько земли вокруг а хоть бы у одного было подворье. Ограды и то нет.
-А мне нравится, когда люди живут открыто, на просторе, - возразил Навид. – Ты был в старой части города? Там на улице одни глухие стены. А здесь, на приволье, душа радуется.
Латиф лишь неопределенно хмыкнул в ответ. До конца дня съемок он не проронил больше ни слова.
Среди чабанов Абдусамад выделялся своим богатырским сложением. Обветренное лицо обрамляла  редкая борода. На вид ему было лет пятьдесят.
Днем, когда мы приехали, Абдусамад, заприметив нас, тут же примчался  на своем поджаром гнедом  скакуне. Лихо спрыгнув на землю, он, прежде чем поприветствовать нас, на ходу  бросил поводья  кому-то из чабанов. Нетрудно было догадаться, что в ауле он глава  и вожак. Авторитет его был непререкаем, любое распоряжение, данное им, тут же исполнялось.
Вдобавок ко всему он еще оказался и очень  гостеприимным хозяином.
…Едва мы расселись, как в комнату вошел сын Абдусамада, шустрый мальчик, такой же скуластый, как отец. Он нес таз,  кумган и полотенце. Обмыв руки, мы придвинулись к дастархану.
Латиф, оживившийся при виде еды, что-то тихо сказал нашему шоферу. Тот понимающе кивнул, потянулся к своей дорожной сумке  и, вытащив пару бутылок водки, протянул Латифу. Еще в городе я слышал, как оператор велел шоферу  запастись спиртным.
Ловким движением откупорив  бутылку, Латиф стал разливать водку  в пиалы. Затем  протянул наполненную до краев пиалу Абдусамаду.
- Ну, дорогой наш хозяин, выпьем за то, чтобы удача никогда не изменяла тебе.
Абдусамад, стушевавшись, приложил руку к сердцу  и что-то тихо пробормотал. Я разобрал лишь одно слово - «мать». Но оператор был упрям и чуть не силой  вложил в его руку  пиалу. Абдусамад, скосив глаза, посмотрел  в сторону, где сидела старушка, и незаметно поставил пиалу на дастархан.
Чабан был явно смущен, лицо его раскраснелось. Если бы кто-нибудь в эту минуту заглянул ему в душу, то, наверное, прочитал бы  следующее: «Ну, неужели так трудно понять? Я при матери не могу позволить себе такое…».
Этого, кажется, не понимал только Латиф и продолжал наседать на Абдусамада. В это время послышался надрывный  старческий кашель. Латиф быстро посмотрел на старушку, все понял и, вперив свой взгляд в Абдусамада, с минуту смотрел на него, словно не веря глазам. Эта маленькая хрупкая женщина произвела на свет такого великана?
Наконец Латиф оставил в покое сконфуженного Абдусамада. Остальные, чокнувшись, выпили. Завязался оживленный разговор. Старушка сидела напротив, и я мог наблюдать за ней. Она также сосредоточенно продолжала прясть. Через некоторое время она поднялась и, неслышно  ступая по войлочному полу, вышла из комнаты.
Едва за ней опустился полог, Латиф вопросительно уставился на Абдусамада. Тот, ничего не говоря, взял пиалу и выпил залпом. Когда мать вернулась, Абдусамад как ни в чем не бывало жевал мясо.
- У-у, конспиратор! - Латиф шутливо  погрозил пальцем Абдусамаду.
Все громко рассмеялись.
Потом старушка выходила еще и, убедившись, что ее нет, Абдусамад одним духом опоражнивал протянутую Латифом пиалу, но к приходу матери, отерев  усы, вел неспешную беседу.
Я был тронут столь благоговейным отношением  чабана  к своей матери, обычаям предков. Он напомнил мне путника, который бережно и осторожно раздувает, не давая погаснуть, тлеющий  уголек в пепелище потухшего костра, оставленного теми, кто шел впереди него.