Фауст, новые сцены

               


               

               





                ПРОЛОГ

Мефистофель:


Чего  ты  тянешь?

Фауст:   
Ты  прав.. Корю  себя  за  это.
Мгновенье  чудное  осталось  в  прошлом.
Трава  увядшая  стоит  не  кошена,
И  не  нужна  ни  косарю,   и  ни поэту.
Теперь  я  вечный  твой  должник,
Мне  нечем  заплатить  по  договору.

Мефистофель:
Ты  рано  головой  поник,
Найдем  мы  способ,  чтоб  уладить  нашу  ссору.
Тебе  достаточно  лишь  будет  притвориться,
Что  в  мире  вещи  есть  достойнее  любви.
Фальшивою  монетой  расплатиться
Тебе  позволю  я,  ведь   клятвы  на  крови
Твое  притворство  не  нарушит  вовсе,
Мне  важен  только  факт,  и  вряд  ли
Значенье  есть  весну  иль  осень
Ты  выберешь  для  соблюденья  клятвы.

Фауст:
Раз  ты  согласен,  пусть  течет  вода
Той  Леты,  что  приносит  всем  забвенье,
Но  знай  - теперь  мне  все  равно  когда
Остановить  постылое  мгновенье.

Мефистофель:
Ну, ну  -  не  падай  духом,  Фауст,
Ведь  мир  иной  вступил  в  свои  права.
Отправимся  же  в  путь, без  долгих  пауз,
И  вновь  по  небу  -   неба  синева
Всегда  влекла  меня  сильнее  мрака  ночи,
Хоть  ни  к  лицу  мне  признаваться  в  этом.  Кстати,
Не  будем  забывать,  что  между  прочим,
В  начале  небо  сотворил  создатель.
Мы  вновь  доверимся  друг  другу,
Перешагнув  через  три  века,
Начнем  мы  по  второму  кругу
Искать  в  чем  счастье  человека.
Ведь  ты  не  стар  еще  и  полон  сил,
Не  зря  ж  тебя  я  воскресил.

Фауст:
Взыграет  ль  аппетит  при  виде  старых  щей,
В  них  цвет  и  вкус  давно утрачен
Ремейки  ж   в  принципе  вообще
Обречены  на  неудачу.

Мефистофель:
Довольно!  Засиделись  мы
Наседками  на  полых  яйцах!
Пора  вернуться  в   грешный     мир,
И  для  затравки   унесемся  в  Leipzig








 Глава 1.

                Кабачок  Ауэрбаха.

Мефистофель:
Смотри,  как  изменился  зал,
Он  стал  светлее, шире,  чище.
Но  и  скучнее,  я  б  сказал,               
Раздолья  здесь  никто  не   ищет.



Фауст:

Чтоб  роздых  дать  душе,
И  шутовством  сбить  бюргерскую  спесь
Gross   Karnaval   Gescheft
На  этот  случай  есть,
Когда  Германия  в  дурацком  колпаке
Вся  празднует  за  пивом  GroKaGe.

Мефистофель:
Однако  глаз  мой  радует  меню,
Смотри  -  на  вкус  любой  здесь  блюда,
Лишь  за  одно  хозяина  виню –
Что  цены  все  ж   не  для  простого  люда.
Но  так  всегда  о  бедняках -  поговорили  и  забыли,
Что  обещали  им  в  предвыборном    азарте…
 А  мы  вернем  свой  взгляд   на    изобилие,
Представленное  в  винной  карте.
На  час  затянется  обзор
Названий  вин,   доступных  для  заказа
И  нет  нужды  хвататься  мне  за  бор,
Чтоб  угощать  вином  из  собственных  запасов.

Фауст:
 Сегодня,  чтоб  сверлить  и  проще,    и  бодрее
Воспользовался  бы  ты  электродрелью.
Прогресс  избавил  от  физических   мучений.

Мефистофель:
И  этим  исчерпал  свое  предназначенье.

К  подошедшему  официанту:
Мой   друг  сегодня  был  бы  рад
Вкусить  незрелый  виноград.

Наклонившись  к  Фаусту:
 Я  ни  на  что  не  намекаю,
Спонтанно  мысль  пришла  такая.

К  официанту:
Ты  извинишь,  что  пьян  мертвецки
Соскакивать  я  буду  на  немецкий.    
Вот  Weissher  Herbst ,  пожалуй,  подойдет.
Сухое?  Нет  полусухое.
И  принесите  сразу  счет,
За  нами  водится  плохое
Свойство  -  исчезать  внезапно,
Не  распрощавшись  и  не  заплатив,
Потом  ищи – свищи… И  ни  Восток,  ни  Запад
Не сохранит  наш  след, чтоб  нас  потом найти.

К  Фаусту:
Скажи,  тебе  понравились   при  входе,
Отлитые  из  бронзы,  мы?
Такими  помнят  нас  в  народе
Неприхотливые  умы. 

Но  есть  творения,  где  миф
О  нас  и   нашей  встрече  искажен.
Там  Фауст  -  жалкий  примитив,
И  в философии  не  больше,  чем  стажер.

А  в  медицине  -  он  маньяк-прозектор,
На  пару  с  автором  все  роется  в  кишках…
Я  слышал  существует  секта,
Где  режиссеры  молятся  на  прах.



Покойники  -  вот  главное  их  средство, 
Чтоб  зритель  в  кинозале  не  зачах.
Как  видно,  не  сбылась  мечта  их  детства
Самим  пойти  учиться  на  врача.

Экранным   пластованьем   чрева  трупа
Кого  хотели  удивить?  Меня?  Тебя -
Того, кто  сотни  жизней  спас  ножом  хирурга?
Они  ж, толпе  нервишки  теребя,
Останутся,   в  почете,  в  моде…



 Фауст:
Я  вспомнил  мысль  твою,  что  как-нельзя  подходит
Беседе нашей,  это  ведь  о  них:
«Сокровищ  ищет  жадною  рукою,
И  рад, когда  червей  находит  дождевых».

Мефистфель:
А  я  там  выставлен  на  обозренье
Скопцом ,чья  немощь  вызывает  омерзенье.
Но  право  же, не  стоило  стараться,
Чтоб  показать  дряхлеющего  старца.

Вольна  в  придумках    синема,
В  своих  фантазиях  не  зная  края.
Постой…  Я   начинаю  понимать
Чем  вызвана  метафора  такая.

Мне  следовало  бы  раньше  догадаться
У  автора-то  мысль  не  так  мелка.
Он  показать  хотел  культуры  деградацию,
Мне  приписав  маразм  старика.

Фауст:
Большого  смысла  нету  в  том,
Чтоб  оскверняя  возмущаться  скверной.
Кому  не  нравится  Гоморра  и  Содом,
Не  должен  смаковать  их  грех,  наверное.
И  в  интервью,  отвешивая  веку  оплеухи,
Негоже  обвинять  других   в  пристрастии  к  чернухе.



Мефистофель: 
Давай  найдем  попроще  тему.
Тебе  понравилось  вино?
Оно  не  ударяет  в  темя
И  жажду  утоляет… Но
Я  сам   предпочитаю  граппу,
Сливовицу  иль  наш  добротный  шнапс.
Хочу,  чтобы  глоток  царапал
Мне  глотку,  как  колючий  ананас. 

Скажи,  чего  еще  хотел  бы  обозреть,
Вновь  очутившись  в  маленьком  Париже?
Желаешь  ли,  вкусив  его  вино  и  снедь,
С  ним  познакомиться  поближе?

Мы  немцы,  как  и  прочий  люд,
Предпочитаем  познавать  другие  страны.
Свои  же  города  нас  не  влекут,
Нам  интересна  лишь  чужбина.  Странно.

Нас  не  пугают  траты  и  экстрим
Далеких  путешествий  и  разъездов.
Мы  можем  сотый  раз  поехать  в  Рим,
Не  посетив  ни  разу  Дрезден.

Фауст:
От  масскультуры  натерпевшись  страху,
Вновь  обрести  себя  в  страстей  органном  вихре…
Хотел  бы  поклониться  Баху,
Его  плите  надгробной  в  Томаскирхе.


Когда  потери  твою  жизнь  перечеркнут,
От  счастья  прошлого  оставив  только  крохи,
Нам  не  поможет  надоевший  шут
И  не  утешат  скоморохи.
Когда  от  прошлого  остались  только   тени,
Когда  пророчества  полны  печали,
Душа  нуждается  в  торжественном  смятенье,
Чтоб  окончательно  не  кануть  в  одичанье.
И  в  этом  Бах  поможет  мне,  надеюсь…

Мефистофель:
Классический  хорал  заставит  вздрогнуть  кровь.
Проверено  не  раз  на деле,
Что  музыка  сильнее  слов.
 
С  тобой  согласен, навестим  мы  Баха…
Но  город  славен  ведь  не  только  им.
Завет  живущим  поклоняться  праху
Не  ограничен  гением  одним.

Есть  длинный  перечень  тех  мест,
Чье  имя  помним  мы  благодаря  сраженьям,
Потокам  крови  пролитым  окрест,
И  Лейпциг  здесь  не  исключенье.
 
Здесь  бились  немцы,  русские,  австрийцы 
Сойдясь  с  войсками  Бонапарта,  как  враги.
Война,  вращая  жерновов  круги,
Молола  армии, и  как  всегда  в  любой  из  коалиций,               
Погибло  русских   больше, чем  других.


В  их  честь  воздвигнут  православный  храм
Недалеко  от  монумента  «Volker  Schlacht» и
Я  верю  немцы  не    снесут   его ,  как  хлам,
Как,  скажем,  принято   у  новой  польской  шляхты.

Фауст:
Что-ж  русские?  Не  ценят  что  ли  жизнь  свою
Так  дорого,  как  мы  в  Европе?
Всегда  готовы  умереть  в  бою
За  тех,  кто их  предаст  при  первой  пробе.

Мефистофель:
Мне  кажется  ответ  известен-
-У  них  в  чести  вопросы  чести.
Для  нас  же  биржевые  вести
Всегда  стоят  на  первом  месте.

                Глава 2.

Кельн.  На  ступенях  собора.

Мефистофель:
Хоть  что-то  остается  постоянным,
С  теченьем  лет  не  изменяясь  вместе  с  модой.
Лишь  нищие,  что  здесь  просили  подаянья
Исчезли  с  паперти.  Но  в   памяти  народной

Они  остались  с  костылями  и  в  лохмотьях,
Протягивая  к  нам  дряхлеющие  руки…
Сегодня,  чтоб  участвовать  в  охоте
За  милостыней  не  прибегают к  трюкам


С  подделкой   язв, параличей,  увечий…
 Достаточно,  не  распуская  сопли,
Прикинуться  обиженной  овечкой
И  славно  жить  на  социальное  пособие.

Теперь  немало  их  в  Европе  -  миллионы,
Бежавших  из  своей  страны  за  лучшей  долей.
Им  нужно  больше,  чем  бесплатные  бульоны,
Что  раздают  на  площадях  голодным.

От  власть  имущих  требуют  они,
С  присущей  всем  просителям  сноровкой,
Жилье, работу, медицинскую  страховку
Для  всей  семьи -  они  ведь  приезжают  не  одни.



Как  устарела  мысль  твоей  предсмертной  оды!
Она  дала  сегодня  явный  сбой.
«Лишь  тот  достоин  жизни  и  свободы,
Кто  каждый  день  за  них  идет  на  бой».
 
 Ха-ха!  Сегодня  все  иначе,
Зачем  сражаться  -  есть  другие  варианты,
Сбежать  в  страну,  что  посытней  и  побогаче
И   там  качать  права  мигранта.

Конечно, среди  них  есть  и  такие,
Кто  от  войны  спасался  бегством.
Бомбежки  и  террор  заставили  покинуть
Родные  очаги.  Таким  мотивом  веским


Нельзя  не  убедить  в  их  праве  на  приют,
Не  звери  же, живущие  в  Европе,
Уж  сколько  лет   пристанище  дают,
Друг  с  другом  соревнуясь  в  филантропии.

Ну,  что?  Зайдем  вовнутрь  собора?
Когда  ты жил,  он   был   ведь   не  достроен,
Чума  и  войны  помешали  споро
Храм  возвести,  но  через  двести  лет  простоя

Опять  взялись  за  дело  камнетесы,
Стекольщики,  прорабы,  ювелиры…
Все  выше  поднимались  контрфорсы,
Соперничая  с  сотвореньем  мира.

Ты  сам  бы  не  пришел  сюда,  а    жаль,               
Ты  в  вере  все-таки  не  так  неистов.
Сольемся  же  с  толпою  прихожан,
Иль  правильней  сказать  туристов?

Входят  в  собор.

Фауст:
Я  поражен  -  какая  высота
У  нефа! Здесь  витражи, стремясь  быть  к  богу  ближе,
Дотягиваются  до небес. Но  в  этой  высоте  доступней  бог  не  стал
Для  человека…

Мефитсофель:
 И  правильно.  Недаром  говорят: «Простого  бога  и  телята  лижут».

Фауст:
 Здесь  времени  отсчет  идет  лишь  на  века.
Года  бессильны  прочный  след  оставить.
Смотри  -  прекрасна  вдоль  стены  горящая  река
Из  тысячи  свечей,  зажженных  в  чью-то  память.

Мефистофель:
Находят  люди  утешение  в  огне
Свечи…
Ты  б  не  хотел  зажечь  свою  в  честь  Маргарете?

Фауст:
Она  всегда  горит  во  мне…
Но  эта  тема  под  запретом.

Мефистофель:
Прости,  я  вовсе  не  хочу
Тем  заслужить  твое  презренье,
Что  понуждал    горящую  в  тебе  свечу
На  общее  представить  обозренье.

Хотя  не  скрою  -  мне  б  хотелось  знать,
Что  происходит  в  человеке,
Когда  не  в  силах  он  унять
Тоску  по женщине,  потерянной  навеки.

Ведь  ты  тоскуешь,  Фауст?

 Фауст: 
 Нет.  «Тоскуешь…»   тут   глагол  неточный.
Представь,  что  на  тебя  набросили  петлю
И  вздернули,  но  жить  ты  продолжаешь,
В  петле  борясь  с  удушьем  днем,  и  ночью.
И  ночь  особенно  я  не  люблю,
Когда  острей    испытываешь  жалость
К  тому,  кто  не  воскреснет, сколько  ни  моли,
И  никогда  тебя  не  вынут    из  петли.

Страшней  всего,  что  не  дано  нам  осознать
Что  смерть  с  собою  принесет, и  до  поры  мы  как  бы  ей  не  верим,
Лишь  потеряв  любимых,   начинаем  понимать
Ее  необратимость  в  полной  мере,
Как  полоснувшую  по  горлу  бритву
Ничья  рука  уже  не  остановит.
И  не  поможет  мне  моя  молитва
Чтоб  с  Гретхен  повстречаться  внове.

Мефистофель:
И  все  же  помолись,  несчастный!

Фауст:
Я  помолюсь,  но  отойди  подальше  мнимый  пастырь.
В  своей  обиде  знаю  наперед,
Никто  мне  мою  Гретхен  не  вернет.

                Молитва  Фауста:
«Молю.  чтоб  сон,  в  котором  ты  жива,
Мне  снился  долгой,  вечной  ночью.
Не  просыпаться б  я  желал.
Но  против  бог.  Бог  этого не  хочет.

Хочу  к  тебе  вернуться в  старый  сад,
Где  мое  сердце  рвалось  в  клочья
От  радости,  что  нет   пути  назад
Но  против  бог. Бог  этого  не  хочет.


Чтоб  снова  вместе  оказались   мы
В  твоей  каморке  чудной    ночью,
Молю творца  переустроить  мир.
Но  против  Он.  Он этого  не  хочет.

И  хоть  бессмысленно  противиться  судьбе,
И  не  вернет  потерю   память  строчек , 
Хочу  сложить  поэму  о  тебе,
Но  против  бог. Бог  этого  не  хочет.

Одно  спасенье  -  в  духе  подлецов  -
Чтоб  рана  перестала  кровоточить,
Мне надо  позабыть  твое  лицо.
Но  против  бог. Бог  этого  не  хочет».

Но  остановимся  на  этом,
Сказал  ведь  я,  что   тема  под  запретом.

Мефитсофель:
Ну,  будь  по-твоему… Тебе  ведь я  не  враг
И  умолкаю.  Погляди  - вон  впереди  народу  густо,
Пройдем  туда  ,  осмотрим  саркофаг  -
Шедевр  ювелирного  искусства.

Он  весь  из  золота. Рубины,  изумруд
Без  счета  шли  на  украшение  ковчега,   
И,  если  нам  историки  не  врут,
 Внутри    там  мощи  королей,  до  Вифлеемского  ночлега
Добравшихся  к  рождению  Христа,
Как  было  им  указано  звездою.

В   ту  ночь  все  начиналось  с  чистого  листа,
И  мир  мог  стать  иным,  но  предпочел  остаться  сам  собою.
И  хоть  клянется   мир  в  своей  любви 
К  спасителю  и  кается  в  его  крови,
В  его  раскаянье  не  верю         
 И  с  горечью   могу  назвать  я
Апофеозом  лицемерья
Расставленные  по  церквям  распятья.

Но,  стоп!  Довольно  с  нас  печали.
Скорбеть  о  мертвых  неуместно
На  новогоднем  карнавале,
Сегодня  как-никак  Сильвестр.

Ты  слышишь  шум  веселия  снаружи?
Толпа,  наверно,  запускает  фейерверки,
Петарды  хлопают,  как  залпы  канонерки,
Пугая  дам, собак,  а  ветер  кружит
По  площади  обрывки  серпантина…
Так  поспешим  туда  к  гуляющему  люду,
Другого  шанса  поразвлечься  не  найти  нам,
Там  песни,  шутки,  смех  звучат  повсюду.
А  то  я  чувствую,  что  становлюсь  занудой.

На  площади  перед  собором.

В  многолюдной  толпе  группа  молодых  парней,  по  виду  мигрантов, отхлебывая  пиво  из  банок, громко  хохочет..

1 мигрант:
Давай  вон  ту,  что  вышла  из  вокзала
И  торопливо  переходит  площадь.
За  нею   тоже  поспешим.  - Эй,  фрау!

К  другому  мигранту:
Ты  понял,  что  она  сказала?
Я  по-немецки  то  не  очень.

2-мигрант:
Поздравила  должно  быть  с  Новым  Годом…
Не  важно. Ну,  парни, потесней  сомкнем  кружок
Вокруг  добычи  и  объяснимся  жестами. Свобода
Рук   сближению  поможет.  Не  правда  ли,  дружок?

3-мигрант:
Я  сзади  к  ней  прижмусь, люблю  я  сзади
Почувствовать  упругость  пышных  форм.
И да  простит  мой  грех   верховный  кади,
Хочу  я  фрау  угостить  пивком.

4-мигрант: 
Косметики  меня  волнует  запах,
Хоть  благовония  не  чужды  нам,  арабам,
Но  лучшие  духи  ведь  создал ..  Запад,
И  их  так  не  хватает  нашим  бабам.

Женщина,  пытаясь  отбиться  от  приставаний:

Да  отпустите  же  меня,  уроды!
Серьезно  вас  предупреждаю,
Заплатите  лишением  свободы,
Сейчас  я  кликну  полицая!

1 мигрант:
Лишь  горло  надорвешь  от  писка,
Полиция  к  нам  не  подходит  близко.
Ну, не  сердись,  тебе  должно  быть  платье  слишком  узко.
Аббас,  попробуй  расстегнуть  ей  блузку.

3 мигрант:
Готово.
 Ого,  какие  мягкие,  как  вата.
Клянусь  Аллахом,  ей  и  юбка  тесновата.

2  мигрант  лезет  женщине  под  юбку.

3  мигрант,  наблюдая  за  своим  приятелем:
Сейчас  узнаем  у  Мусы,
Какого  цвета  у  нее  трусы.

4 мигрант:
Пробрал  меня  любовный  зуд,
Еще  немного  и  я  вытащу   свой  «зуб»…

1 мигрант:
Спокойней,  фрау.  Ну, зачем  так  волноваться?
Мужчине  женщина  должна  повиноваться,
Отступниц  гнев  пророка  покарает,
Обычай  этот  закреплен  в  Коране.

Вы  все  принадлежите  нам  по  праву,
К  тому  ж  у вашей  канцлерши  мы  в  тренде…
Мы  вашей  чести    не  нарушим,  фрау,
А  заберем  лишь  кошелек  и  хенди.

Фауст:
Что  происходит  здесь,  я  что-то  не  пойму
Людской  водоворот,  но  где  же  песни, танцы?
И  площадь  вся  погружена  во  тьму,
И  вся  заполнена  толпою  чужестранцев.

Они  ведут  себя  предерзко,  нагло,
Хватают  женщин,  что-то  требуют  от  них…
Будь  моя  воля,  я  сажал  бы  на  кол
Таких  молодчиков,  и  не   одних,

А  вместе  с  ними  тех,  кто  допустил
Европу  заполнять  таким  отребьем.

Мефитсофель:
Они  ведь  молоды,  и  я  бы  их  простил,
Ведь  нет  мозгов  под  петушиным  гребнем.

Фауст:
Ты  порешь  чушь,  пытаясь  оправдать
Насилие  незрелыми  годами.
К  тому  ж  не  юноши  они  -    видать
Не  доводилось  мне младенцев  с  бородами.

Смотри, там  женщина  пытается  отбиться
От  приставаний  тварей  оголтелых!
Нет, оставаться  в  стороне  нам  не  годиться,
Вмешаться  время  подоспело.

Скорей  на  помощь  к  ней!

Мефистофель:
 Постой,  я   -   пас.
Благоразумней  все-таки  уйти  нам.
Забыл  ты  разве,  чем  закончилась  для  нас 
Ночная    стычка  с  Валентином?
С  нее  все  началось…  Трагедия  и  мрак…
Я  не  хочу  повтора  в  виде  фарса.
И  уличных  я  избегаю  драк,
Мне  кровь  претит,  я  не  поклонник  Марса.

Фауст, горько  усмехнувшись:
Ты  говорил,  что  кровь  -  особый  сок,
Когда  я  ставил  подпись  на  контракте.

Мефистофель:
Я  и  теперь  не  откажусь  от  своих  слов,
Юлить,  отнекиваться  -  то  не  мой  характер.
                После  паузы:
Я  помню,  как  он  кровью  истекал,.
И  больше  крови  не  пролью  по  пустякам.

Пусть  бог  карает  этих  упырей,
Пусть  светские  суды  заводят  дело,
А  нам…  Нам  надо  прочь  отсюда  поскорей,
Не  то   припишут  по  ошибке   нам  насилие  над  девой.

                Глава 3

Турецкий  берег  Средиземного  моря  где-то  под  Дидимом.

Фауст:
Зачем  мы  здесь,  на  этом  побережье?
К  чему  предпринят  сей  вояж?
На  Средиземном  море  я  бывал  и  прежде,
Но  я  бы   предпочел     песчаный  пляж,
А  здесь  сплошные  камни , да  колючки
Кустарников,  увядших  от  жары.
Не  мог  местечка  выбрать  ты   получше
Для  отдыха  на  море?  Есть  миры
Прекрасней  дикого  турецкого  пейзажа…
Мефистофель:
Я  помню,  что  тебе  милей  всего   Эллада.
Ну,  хорошо,  а  что  ты  скажешь,
О  Самосе? Туда  отправимся  мы, ладно?
Я  вижу  катер    к  берегу  причалил
Невдалеке  от  нас.   В  Измире
Он  зафрахтован    дюжиной  печальной
Несчастных,  ищущих  покоя  в   мире.
Их  две  семьи,  одна  жила  в  Ираке,
Страна  другой   - Афганистан.
Подальше  от  кровавой  драки
Бегут  они  в  Европу. Я   не  стал
Заранее  вводить  тебя  в  курс  дела,
Мы  не  случайно  появились  здесь.
Признаюсь  ,  очень  мне  хотелось
Путь  беженцев  самим  изведать  весь.

Сейчас  примкнем  мы  к  этим  людям.
Цена  за  переправу  вполне  сносна,
Всего  две  тысячи   в  валюте
Американской  с  носа.
Их  катер  выглядит  надежно
Никак  не  ржавая  лохань,
И  пассажиры  судя  по  одежке,
Отнюдь  не  нищие,  не  рвань.
С  иголочки  одеты  дети,
Смартфон  у  женщины  в  руках…
Мне  говорят  приметы  эти,
Что  был  к  ним  милостив  Аллах.
Пойдем,  узнаем  их  поближе
Попутчиков   на  остров  Самос,
Из  них  ведь  каждый  на  судьбу  обижен,
Да  так,  что  ничего  иного  не  осталось,
Как,  в  панике  покинув  землю  предков,
Искать  спасенья  и  достатка  на  чужбине.
Хоть  им  удача  выпадает   редко,
И новые  напасти  ждут  отныне,
Они  идут  на  все  в  неистовом   стремлении
Сорвать  свой  куш  в  враждебном   казино.
Не  упрекнешь  ни  в  трусости,  ни  в  лени,
Отплывших  в  неизвестность. Но,
Довольно  слов,  пора  взойти  на  борт
Над  горизонтом  небо  посветлело
Любому  кораблю,  что  покидает  порт,
Рассвет  благоволит, и,  значит, смело
Мы  можем  отправляться  в путь.

Обращаясь  к  капитану  катера:

 Как  это  мудро -
Довериться  восходу, капитан !
 Надежды  больше,  что   туманным  утром
 Минуем  пограничников  капкан.
Вот  наша  доля  за  морской  круиз
Комфортный,  пусть  и  нелегальный.
Привычка  путешествовать  без  виз
Давно  знакома  нам  -  мы  никогда  не  лгали,
Арест  возможный  не  пугает  нас.
Но  вот  другие ваши  пассажиры…
Скажу  вам  честно  без  прикрас,
От  страха  схваченными  быть стоят чуть  живы.

Капитан:
Хорош  болтать. Места  свои  займите  на  кокпите.
Канистру  передайте  мне, вон  ту -  с  бензином.
Жилеты  все  одели?  Хорошо. Надеюсь,  что  меня  вы  извините
За  резкий  тон…   Стоп,  стоп!  Мне  кажется  я  слышу  муэдзина…
До  городской  мечети  здесь  не  очень  далеко
И  с  минарета  песнь  доносится  легко.

Глава    иракского  семейства:
Он  призывает  к  утренней  молитве
Сегодня  пятница  и  это праздничный  азан.
Хороший  знак  для  нас!               
Мефистофель:
Вы,  мусульмане,  в  вере  монолитны
И  в  ней  синхронны , я  б  сказал.
Что-ж  ваши  женщины  стоят,  потупив  лики?
Как  украшает  каждую  хиджаб!
Детей  у  вас  от  мала  до  велика,
Вы  поступили  правильно,  сбежав
Из  мест,  где  рвутся  бомбы  и  снаряды,
Спасти  детей  -  что  может  быть  важней?
Должны  быть  малыши  и  сыты,  и  нарядны,
И  в  детстве не  должно  быть  страшных  дней.

Фауст,  обращаясь  к  афганской  женщине:

Перенести  детей   позвольте  вам  помочь
На  катер, тут  ваших  четверо  и  трое  у  иракцев.
Для  них  бессонной  оказалась эта  ночь,
О  них  и  о  себе  мне  расскажите  вкратце.

Малышка  на  груди  у  вас,  ей  сколько?
Афганка:
Четыре  месяца,  а  сыновьям  три,  пять  и  старшему  тринадцать
Взорвалась  мина  на  базаре  и  осколком
Ему  на  левой  кисти оторвало  пальцы.
Я  счастлива,  что  жив  остался  он,
Но  за  других  не  покидает  страх,
Мне  с  того  дня  проклятый  снится  сон,
Что  кто-то  сыплет  мне  в  лицо  горячий  прах,
И  я  во  сне  кричу:  «Чей  это  прах  на  мне ? Скажите,  чей?»
И  голос  свыше: « Прах  твоих  детей»…

   После  паузы:
Доходы  нашей  швейной  мастерской
Из  года  в год  все  становились  хуже,
Жизнь  переполнилась  отчаяньем  и  тоской,
Мы,  наконец,  решились  с  мужем
Судьбу  семьи  своей  переменить
И  выдернуть,  как  жало  скорпиона,
Все  то,  что  нам  мешало  жить
В  стране,  где  счастье    вне  закона.

        Катер  отходит  от  берега.  Фатима:
Ну,  а  теперь  мне  надо  позвонить,
На  Самос.  Там  находится   мой  брат,
Используя  Wahts App,  он  должен  проследить
Наш  водный  путь  и  ждет    от  нас  координат.
Он  в  лагере  для  беженцев  живет
Два  месяца  назад  он  первым  испытал
И  посоветовал  нам  этот  переход
По  морю.

    Отправляет  сообщение  по  смартфону…

    Катер  отходит  от  берега.  Через  пол-часа…
Мефистофель:
Мне  кажется  сильнее  стал
 В  лицо  нам  дующий  норд-ост,
Остатков  сна  сгоняя  негу.
Люблю,  когда  мне  ударяет  в  нос
Чуть  уловимый  запах  снега.
Но  капитана  ,  к  сожалению,
Тревожит  ветра  усиление.
Я  прав?
Капитан:
Взгляни  назад,  и  станет  ясной               
Причина  для  моей  тревоги.
Не  ветер  главная  опасность.
Нам  надо  срочно  делать  ноги!
Мы  обнаружены  береговою  стражей!
Теперь  их  катер  гонится  за  нами!
Конечно,  мне  арест  не  страшен,
Но  будет  жаль  расстаться  мне  с  деньгами.
Попробуем  уйти  от  этих  обормотов,
Прибавив  до  отказа  обороты.

Через  час  в  открытом  море.

Капитан:
Ну,  все  -  теперь  хана  нам!
 Мотор  заглох! 
Не  выдержал  он  темп  такой  погони.
Хоть  от  преследователей  мы  оторвались,
Зато  сейчас, как   загнанные  кони,
Бессильно  рухнем  мордой  вниз.
Нас  опрокинет  бортовая  качка,
А поперек  волны  не  встать, когда  потерян  ход.
Будь  проклята  предпринятая  скачка
В  штормящем  море.  Только  идиот
Такой,  как  я,   решиться  мог  на  это.
Погоня  мне  мешала  скорость  снизить,
И  нас  теперь,  как  щепку  кружит   где-то
Всего  в  трех  милях    от  Агатонизи.

Фауст:
Как  страшно  волны  бьют  о  борт,
В  удар  вложив  всю  ярость  Посейдона.
Ну,  что  теперь  ты  скажешь, милый  черт?
Не  лучше  ль  было  оставаться  дома?

Мефистофель:
В  тепле  пить  чай,  закусывать  печеньем…
Уволь, скучаю  я  по  приключеньям.
Зачем  себя  записываешь  в  старцы?
И  где  же  твое  прежнее  бунтарство?
К  тому ж нельзя  ж  сражаться  только в  мыслях,
В  сухой  теории    не  так  страшна  беда,
Но  в  жизни,  чтоб  достичь  спасительного  мыса
Налечь  приходится  на  весла  иногда.

Фатима:
Дараб, Дараб,  ты  меня  слышишь?!
Наш  катер  не  дойдет  до  порта!
Мы  в  шторм  попали  и  все  выше
Волна  вздымается  над  бортом!
Нас  заливает!  Мы  обречены!
Дараб,  мы  тонем!  Сообщи  о  нас,
Проси,  моли,  чтоб  кто-нибудь  нас  спас. 

   Очередная   набежавшая  волна  опрокидывает  катер…

Мефистофель:
Все  живы, кто  качается  в  волнах,
Кого  жилеты  держат  на  плаву?
Фауст:
Людскую  скорбь изведал  я  сполна,
Но  ты  открыл в  ней  новую  главу.
Главу  о  материнском  горе
Удар  волны  свирепо  разомкнул  объятья
Малютки  с  матерью,
 И  в  миг  исчезла  в  море
Малышка  без спасательного  платья.
Безмолвная  и  жуткая  картина  -
Ее  пропажа  без  следа   в  морской  пучине.

Мефитофель:
Наш  капитан  в  крови  и  без  сознания,  разбит  висок…
Ударился  он  о  какой-то  штырь  торчащий
На палубе,  когда волна  его  свалила    с  ног.
Боюсь,  что  скоро  он   «сыграет  в  ящик».
Увы,  нередко,  что  в   погоне  за  деньгами,
Выносят  гонщика  вперед  ногами.


Фауст:
Не  вежлив  ты  в  общении  со  смертью…
Но  что  же  делать?  Кто  поможет  им?
Они  не  рыбы,  что  попались  в  сети,
И  твердый  берег  им  необходим.
Крепчает  ветер,  а  холодная  вода
Убьет  их  волю   к  жизни,  и  тогда
На  них  опустится  чудесный,  сладкий   сон…
И  непробудным  будет  он.

Мефистофель:
Еще  не  все  потеряно. Надежды  возлагаю  на  Дараба,
В  центр  по  спасению,  в  Афины,
Он  дозвонился. Там  обещали,  что  пришлют  корабль.
Осталось  верить,  что  они  не  проволынят
С  отправкой.  Чтоб  помощь  вовремя  поспела,
Пусть  срочно  принимаются  за  дело…

     Прошло  два  часа.

Фауст:
Отчаянье  и  страх, и  силы  на  исходе!
Дрожат  от  холода  замерзшие  младенцы!
А  старший  из  иракцев ,  вроде,
Скончался. Не  вынесло  такого  стресса  сердце.
Хоть  я  на  осужденья  мертвых  скуп,
Старик  пустился  в  дальний  путь  напрасно, 
Теперь,  как  поплавок,  волна  качает  его  труп
В  спасательном   жилете  красном.
В  предсмертной  панике,  от  холода  и  страха  мучась,
 Он  понимал,  что  и  детей  настигнет  та  же  участь?


Мефистофель:
Беспалый  юноша  вцепился  в  мою  руку,
Двух  младших  братьев  держит  Фатима,
Боюсь,  что  не  снести  ей  эту  муку,
Близка  к  тому,  чтобы  сойти  с  ума.

Эй,  женщина, детей  растормошите!
Чтоб  смертный  холод  глубже  не  проник,
Ни  в  коем  случае  не  дайте  им  заснуть.
Им  надо  больше  двигаться,  в  защите
Против  холода  для  них
Теперь  остался  только  этот  путь.

Фауст:
Держитесь,  люди! Показалось  судно.
К  нам  держит  курс  и  судя  по  всему
Такому  лайнеру  не  будет  трудно
Шторм  одолеть. Спасенью  своему
Обязаны  мы  греческому  флагу,
Его  я  вижу  на  верхушке  мачты.
Клянусь,  что  нынче с  рейнским  флягу
Достану  из  своей  заначки
И  выпью  за  спасение  на  море,
За  всех,  откликнувшихся  на  чужое  горе.

Мефистофель:
До  времени прибереги  свой  тост.
Мне  кажется  корабль  проходит  мимо,
Не  видя  нас.  А  вот  дорога  на  погост
Для  наших  спутников     реально  зрима.
Он  удаляется. Достаньте  из  жилетов
Свистки  и  дуйте,  что  есть  мочи,
Хотя  мне     кажется  нелепым,
Что  слух  у  корабля  острей  чем его  очи.

Фауст:
Ушел  от  нас  и  встал  вдали.
Зачем  остановился  он  на  рейде,
Когда осталась  миля  до  земли?
Он  словно  шутит  с  нами:  «Не  робейте,
Мы  подберем  вас,  но  немного  погодя,
Когда  притихший  шторм  спустить  позволит  шлюпки».
И  если  это  так,  то  капитан  последний  негодяй,
И  чести  в нем  не  больше,  чем  у  шлюхи.
Для  тонущих  стократ  сильней  предсмертное  смятенье,
Когда  доступна   глазу   дверь  к  спасенью!
Но  дверь  лишь  приоткрылась  к  сожаленью.
Зловещая  до  жути  пантомима –
Корабль, бесстрастно  проходящий  мимо!
Фатима:
Сыночек,  потерпи,  не  засыпай!
Согреемся  мы  скоро  у  огня,
Уже  пришел  корабль, он  увезет   нас  в  теплый  край.
Мальчик:
Я,  мама,  больше  не  могу.  Убей  меня.  Убей  меня,
Прошу.
Фатима:
И  я  прошу  -  преодолей  свой  страх,
Не  закрывай  глаза!  Поможет  нам  аллах!
Мальчик  бормочет:
Зачем  кричишь,  ведь ты  разбудишь  брата,
Ведь  он  заснул  уже. Завидую  Фараду.
Скажи,  чтоб  перестали  дуть  в  свистульки,
Пусть  волны  в  тишине  качают  мою  люльку…
Фауст: 
Корабль  снялся  с  якоря,  уходит.
Сейчас  он  скроется  из  виду…
Мефистофель:
Прогноз  на  улучшение  в  погоде
Поможет  нам  перенести  обиду.
Переменился  ветер   до  зюйд-оста
И волны  к  вечеру  нас  вынесут  на  остров.
Фауст:
В  объятьях  матерей  заснули  дети.
Не  вижу  силы,  что  могла  бы  их   разъять,
А  к  вечеру  лишь  трупы  к  берегу  прибьет  упрямый  ветер.
До  вечера  недолго  ждать.

Пустынный  берег  Атагонизи.  Ночь.
Фауст:
В  живых  остались  только  двое,  кроме  нас.
Конечно, без  тебя   я  тоже  бы  погиб..
Но  почему  ты  остальных  не  спас?
Не  вмешиваться  в  ход  событий  -  перегиб
В  конкретном  случае  для  твоего  обета,
Ведь  речь  о  детях  шла, как  мог ты    оставаться  безучастным?
И  твоя  совесть  оставалась  не задета
Их  гибелью,  что  приближалась  с  каждым  часом?

Мефистофель:
Спасенье  смертных  не  моя  забота,
Оно не  оговорено  контрактом.
Анализ  бытия  моя  работа.
Тебе  твердил  я  многократно,
Что  лишь  тебе  готов  к  любой  услуге.
Мой  альтруизм  не  больше,  чем  легенда,
Придуманная  кем-то  на  досуге.
Я  не  хочу  пронырливою  мышью
Вторгаться  во  владения  всевышнего.
Он   -   правит  судьбами,  не  я.
Куда  скромнее  роль  моя.

Фауст:
Спустилась  ночь,  как  черная  чадра
Скрыв  лица  наших  мусульманок  у  костра…
И Фатима  забылась  сном… Готов  поклясться,
За  счастье  стало  б  для  нее  не  просыпаться…
И  все же  мысль  одна  мне  не  дает  покоя –
Как  в  принципе  могло  произойти  такое?
Чтобы  корабль, днем  посланный  за  нами,
Не  разглядел  жилетов  красных  над  волнами?

Мефистофель:
Все  ошибаются  -  на  то  они  и  люди.
И  здесь  не  обошлось  без  роковой  ошибки.
Все  дело  в  том,  что  в  десять  пополудни
Тут  потерпел  крушенье  ботик  хлипкий.

Полсотни  беженцев  сирийцев  оказались  в море,
Вот  их  и  подобрал  корабль  наш,
На  якорь  встав,  на    радость  им,  а  нам  на  горе.
Уверен  был  и  капитан,  и экипаж,
Что  это  те,  о  ком   в  Афинах  подняли  тревогу.
 Координаты  драмы  совпадали,
И  так  случилось,  что  спеша  к  нам   на  подмогу,
Они  нашли  не  тех,  кого  искали.
И  слишком  поздно  удалось  им  разобраться,
Что среди  поднятых  на  борт  нет   ни  афганцев,  ни  иракцев
С  рассветом  поиски  возобновят  на  этом  месте,
А  что  найдут  -  тебе  и  мне  уже  известно…

Фауст:
Мне  кажется  пора  покинуть  место  драмы
Развернутой  сегодня  перед  нами,
С  меня  довольно  панорамы
Из  детских  трупов погоняемых  волнами.

Мефистофель:
Куда  прикажешь?  Выбирай!
Фауст:
Мне  все  равно.
Любое  место  после  ада  -  рай.

            
                Глава 4.

Фауст: Мы  где?
Мефистофель:
Эгисхайм,  Эльзас,
Уютный  городок  средневековый…
Нуждаемся  мы  в  тишине  сейчас,
Чтоб  сбросить  напряжения  оковы.
Присядем  здесь. Под  тентом  спрячемся  от  солнца,
За  чашкой  кофе  успокоит  сердце  наше
Журчащая  струя   старинного   колодца
С  епископом  над  каменною  чашей.
Святейшеств  изваянья  каменные
Повсюду  украшают  лик  былой  Германии.
Мы  отдохнем,  а  после  на  прогулку
Отправимся  по  узким  переулкам,
Вдыхая  аромат  шестнадцатого  века,
Любуясь  классикой  фахверка,
Где  голову  задрав  повыше,
Увидеть  можно  аиста  на  крыше.
Согласно  вековой  традиции
Он  гнезда  вьет  на  красной  черепице,
Став  символом  прекрасного  Эльзаса…
Фауст: 
Да,  в  выборе  твоем  достоинств  масса.
И  всюду  розы,  розы,  розы…
На  подоконниках, на  клумбах, на  перилах…
В  цветы  несущем , человеке  нет  угрозы, 
Пусть  даже  лик  его  свиреп ,  как  у  гориллы.
И  город,  утопающий  в  цветах,
Нам   говорит,  что  людям  здесь  не  ведом  страх.


Мефистофель:
Да,  здесь  не  думаешь  о  войнах,
Воспринимаются,  как  антитеза,
Окутанные  дымкой  знойной,
Лежащие  вокруг  Вогезы.
Хотя не  будем  забывать  о  том,
В  любом  пейзаже  место  есть  для   умерщвленья  плоти,
Что  в  этих  же  в  лесах  предательским  копьем
Убит  был  Зигфрид  на  охоте.
Фауст:
Уж  если  мы  о  крови  говорим,
Ее  не  мало  пролил  здесь  и  Древний  Рим,
Когда  тут  Цезарь  к  Рейну  вывел  легион,
С  германским  воинством   легко  покончил  он.
Мефистофель:
Сказав  о  Рейне,  ты  напомнил  мне
Как  постигал  я  конюха  искусство,
В  коляску  запрягая  двух  коней,
Подаренных  влиятельным  курфюрстом.
Я  отправлялся  в  путь   из   Кобленца  на  юг,
Избрав  дорогу  берегом  вдоль  Рейна,
Где  слева  скалы   мрачные    встают,
А  справа  Vater  Rhein    течет  степенно.
Другой  же  берег  несколько  положе,
Там  исстари  селились  виноделы,
Зеленою  лозой  увиты  гор  подножья,
И  башенки  церквей  мелькают  то  и дело.
В  тот  год  в  высоких  Альпах  таявшие  льды
Доставили  немало  всем  волнений.
Мой  глаз   повсюду  замечал  следы
Недавнего  большого  наводненья.
Торчали  из  воды  стволы  деревьев,
Как  бы   распиленные  водной  гладью.
И  жители  затопленной  деревни
Сушили  на  веревках платье.
Садилось  солнце   где-то  там  в  верховьях,
Сгущая  сумерек  коричневую  краску,
И  как  пуховая  подушка  в  изголовье
Объятье  тишины   сулило  сказку.
Вечерний  Рейн  загадочней  и  краше
Чем  тот, что  виден  ясным днем. 
Навстречу мне,  вниз  по  теченью  плыли  баржи,
Во  тьме  мерцая   топовым   огнем.
Шли  медленно  фарватером  изученным,
Нагруженные  камнем   и  рудой
Ночной  реки   уютное  беззвучие
Нетронутым  оставив   за  собой. 
Упорный  труд  не  прерывался  ночью,
Как  сердце,  что  качает  кровь  без  пауз.
Впервые  Рейн  предстал  чернорабочим,
Свернувши  романтичный  парус.
Взошла  высокая  луна,  тревожно  озаряя пропасть,
Где  дном  служила  Рейнская  долина.
И  чувство  странное,  похожее  на  робость,
Во  мне  возникло  от   увиденной  картины 
Залитых  лунным  светом  гор,
Где  на   вершинах  замки  феодалов,
Стоят  и  неприступны  до  сих  пор
Их  стены,  возведенные  на  скалах.
Осев,  как  каменные  грифы,
На  кручах  страшных,
Напоминали  замки  гимн   старинный:
«На  Рейне  стража».
Я  не  романтик,  как  тебе  известно,
Практичности  во  мне  -   хоть  отбавляй,
Но  сердце  дрогнуло,  когда  добрался  я  до  места,
Где  пела  свои  песни  Лореляй.
Я  придержал  коней  и  спрыгнул  с  козел,
Дойдя  до  Рейна, дно  опробовав  на  ощупь,
Нырнул  в  поток…
 Другие  реки, скажем,  Эльба  или  Мозель
Такой,  как  Рейн,  не  обладают  мощью.
Хотел  представить  я  смертельное  смятенье
Того, кто  справиться  с  волной  не  смог,
Когда  волшебным  зачарован  пеньем,
На  рифы  направлял  здесь  свой  челнок.
Я  тоже  стал  тонуть  и  в  миг пошел  ко  дну,
Усвоив  тут  же  истину  одну,
Поэзия  куда-то  исчезает,  если
Ты  сам  становишься  субъектом  песни.
Фауст:
Забыть  хотел  я о  предсмертных  воплях,
Погибших  от  крушения  на  водах.
Но  ты  опять   толкуешь  об  утопленных,
Хоть  обещал  мне  здесь  покой  и  отдых.
К  тому  же  твой  рассказ,  невольно  пусть,
Навеял  мне  особенную  грусть.
Представил  я,  что  в  недалеком  времени,
Как  дом  бесхозный  обветшав,
Неузнаваемо  измениться  на  Рейне,
Описанный  тобой  ландшафт.
Пройдет  не  более  столетья
Как  будут  отражаться  в  здешних  водах
По  берегам   стоящие  мечети,
Их  куполов   отточенные  своды.
И  вместо  пенья  златокудрой  девы,
Чей  образ  предадут  забвенью,
Над  Рейном  зазвучат  напевы,
Зовущие  всех  мусульман  к  моленью.

Мефистофель:
Преувеличил  ты  в  своем  пророчестве
Влияние  ислама  на  отчизну.
К  тому  ж  мне  кажется  порочной
Идея  по  своей  культуре  править  тризну.
Нет,  инородцев  нам  не  следует  бояться,
Хоть  и  внедряются  в  Европу  все  проворней.         
Народ  -  не  сборище  паяцев,
Он  не  забудет  свои  корни.
Фауст:
Я  не  утрирую. Такой  тропой
Идти  народам  коренным  не  безопасно.
Не  то  решится  все  само  собой
Простым  демографическим  пролапсом.
И  кто  границы  европейские  стирал,
Не  брал  в  расчет  известный  факт,  наверное,
Низка  рождаемость  у  христиан,
И  высока  у  «правоверных».
Мефистофель:
В  словах  твоих  легко  найти  изъян
Ведь  бегство  с  родины  не  все  приемлют
Так   среди  беженцев  мы  не  найдем  крестьян,
Они свою   не  покидают    землю.
Ну,  а  крестьяне  -  корни жизни,  не  листва.
Без  них  мигрантам  не  достигнуть  большинства.
Фауст:
В  чем  видишь  ты  альтернативу?
Ведь  у  мигрантов  к  бегству  есть  серьезные  мотивы.
Нельзя  же  провести  всю  жизнь  в  лишеньях
Проблема  беженцев  должна  иметь  свое   решенье.

Мефистофель: 
Чтоб  беженцев  на  родину  вернуть,
Иной  должна  Европа  выбрать  путь.
Коль  скоро  ты  в  Эльзасе  очутился,
Тебе  напомню  я  о  том,  кто  здесь  родился.
Ты  не  слыхал  о   Швейцере?     Он  твой  коллега.
И  так же,  как  и  ты, не  ведал  страха.
Врачом  он  в  Африку  уехал…
И ,  кстати,   тоже  был  поклонник  Баха,
Сам   музицировал  прекрасно  на  органе,
И  смолоду  объездил  всю  Европу  с  концертами,
Как  исполнитель.
Но  все  ж  его  влекла  стезя  другая.
Он  выбрал  путь, лишь  сердцем  предначертанный,
Когда  лишь  совесть  жизни  повелитель.
Его  девизом,  как  на  рыцарском  щите,
Отныне  станет  слово  - «Помошь».
Всем,  кто  в  болезнях,  в  горе,  в  нищете
Ты  руку  протяни  и  помоги,  чем  можешь.
Но  в  грудь  вонзившийся  осколок
Молитва  пастора  не  извлечет  в  бою.
Профессор  философии,  теолог,
Он  вновь  садится  за  школярскую  скамью.
Он  хочет  стать  врачом,  чтоб  действовать,
А  не  в  призывах  расточать  слова.
Курс  медицины  -  практика  и  лекции,
 В  его  служенье  новая  глава.


Пять  лет  на  медицинском  факультете…
Учиться  надо  долго  на  врача
Неблагодарней   нет  профессии  на  свете
Светя  другим,  сгораешь,  как  свеча. 
В  руках  диплом,  теперь  готов  он  к  делу
И  что  же  выбирает  он?
Готов  нести  он  «бремя  белых»,
И  отплывает в  Африку,  в  Габон.
В  селенье  под  названьем  Ламбарене
Из  личных  сбережений  небольших
Больницу  строит  для  аборигенов
Целить  страданья  тела  и  души.
В  одном  лице  и  плотник  и  прораб
Хирург,  и  лаборант, и  фармацевт…
Все  сам  от   скальпеля  до   топора
И  сам  больных  встречает    на  крыльце…

Фауст:
Я  представляю  -   белая  больничка
Под  сенью  пальм  на  берегу  реки,
И  райские  порхают в  небе  птички,
Не  жизнь,  а  пастораль  - прикинь.

А  главное  вдали  от  мира,
Где  войны,  революции   и  гниль,
Толпою  созданных,.  кумиров,
Мир  превращающих  в  безумный  водевиль.


Наивный  человек,  по  нынешним-то  меркам,
А  впрочем  и по  прежним  меркам  тож.
Сиянье  этих  душ  давно  померкло,
И  в  одиночку  против  быдла  не  попрешь.

Мефистофель:
Нет,  все  не  так,  как  ты  рисуешь.
Да,  он  один  на  сотни  миль  вокруг,
Один,  кто  против  смерти  не  спасует,
В  борьбе  за  жизнь,  кто    не  опустит  рук.
Один,  кого  зовут  средь  ночи,
Унять  страдания  и  боль.
Не  ищет  он  величья  в  одиночестве,
Святых изгнанников  играя  роль.   
Здесь  в  джунглях  его  имя  на  слуху,
Как  раньше  было  в  Страсбурге,  в  Париже…
Ведь   он  один  здесь  знает,  как   в  паху               
Рассечь   кольцо  при  ущемленной  грыже.
Его  не  сразу  приняли  с  восторгом -
Колонизатора  шлем  пробковый  на  нем,
Какой  носили  те,  кто  у  истоков
Работорговли  жгли  тела  клеймом.
Он  -  белый,  нечего  пытаться
Доверье  заслужить  у  дикарей,
Когда  гангрену  лечишь  ампутацией,
В  ответ  получишь  ненависть  скорей.
Средь  жителей  чернее  шоколада
Помощников  не  сыщешь  днем  с  огнем.
Ты  строй, лечи, раз  тебе   надо,
 А  мы  пока  под  пальмой  отдохнем.





Фауст:
 Аборигены   виноваты
 В  пороке  лени    лишь  отчасти
 Ведь  у   живущих  на  экваторе            
Свои  суждения  о  счастье.

Мы  слишком  однобоки  в  порицанье
Иного  мнения   на  то,  что  сердцу  мило.
Нам  не  понятно  верховенство  созерцания
Над  практикой  переустройства  мира.

Мефитофель:

Ты  с  ним  хотел  бы  повстречаться?
 Я  вижу  вспыхнул  интерес  в твоих  глазах.
Ну  что  ж,  перечил  я  тебе  не  часто,
Открутим  время  на  сто  лет  назад…

               

                Глава 5.

Африка, Габон. По  реке  плывет  пароход, на  палубе  которого  происходит  встреча  с  Швейцером.

Швейцер:
Четвертый   день,  как  мы  плывем  вверх  по  Огове,
Спешу  я   в  Н-Гоме,  тяжело  больна  там  женщина   из  миссии  французской…
 Но  судно  наше  держится  на  честном  слове
И  скорость  для  него  смертельная  нагрузка.
Своими  записями  занят,
Я  пропустил  момент,  как  вы  взошли  на  борт.
Но  кто  вы?

Мефистофель:
Африка  нас  манит,
Мы  знать  хотим,  как  тут  живет  народ.

Нам  интересен  континент,  где  эволюция
Замедлила  свой  темп,  что  привело   в  итоге
К  отсталости  и  жизни  куцей,
И  к  вымиранью  в  эпилоге.

Представлю  друга  своего-
Он  политолог,  горд  профессией  своей,
Образованья  маловато у  него,
Зато  в  избытке  сногсшибательных  идей.
А  я,  о  его  жизни  миф  творя,
При  нем  играю  роль  секретаря.

Наклоняясь  к  Фаусту, шепотом:

Прости  за  выдумку,  тебе  ведь  нипочем
Не захотелось  бы    предстать  пред  ним    врачом.
Твое  невежество  он  раскусил  б  мгновенно,
Ведь  ты  возрос  на  анатомии  Галена.

Фауст:
Почту  за  честь  знакомство  с  Вами, 
Хотелось б   мне  хоть  малость  почерпнуть
От  вашей  стойкости. Так  в  зыбкий  грунт  вколоченные  сваи
Нам  помогают    проложить   надежный  путь.

И  все-таки,  позвольте  вам  заметить:
Порыв  ваш  благороден  спору  нет,
Но  я  боюсь,  что  горестей  на  свете
Не  станет  меньше  -  так  устроен  свет.

Согласен  я  -  поможете  вы  сотням,
Но  миллионы  будут  прозябать
И  помнить,  что  у  них  навеки  отнят
Надежды  свет,  другими  им  не  стать. 

Я  старше  вас, и  мой  потух  очаг,
Давно  сгорели  пафоса  поленья.
В разочарованиях  мой  мозг  зачах,
Бессилье  совести – причина  моей  лени.
Почти  уверен  я,  что  на  закате  дней
Разочарованье  будет  ждать  и  вас.

Мефистофель,  после  паузы:
Включиться  в  разговор  позвольте  мне.
«Все  тщетно»  -  это  старый  сказ.

Не  для  вождей,  конечно,  этот  лозунг,
Не  помышляющих  о  проигрыше  в  борьбе.
 Проигрывает  всегда     философ,
 Искавший  истину  в  себе.

К  какому  тезису  приходит  он  в  итоге,
В  конце  мучительной  дороги?
-  Наш  мир  неизлечим,  как  канцер  или  сепсис.
Увы   -  я   разделяю  этот  скепсис

В  своих  поступках   честны  и  прямы
Лишь  юноши  с  горящим  взором.
С  чем  не  согласны  в  молодости  мы,
Под  старость  кажется  нам  вздором.


 И  детских   книг  потрепанные  томики
Стоят  ненужными на  полках  -  жалко…
Ведь  сказок  « пряничные  домики»
Прекрасней  возводимых  нами  замков,

Где  прячем  мы   от  мира нажитое,
Где   голос  совести  тревожит  нас  все  реже,
Как-будто  поразил  нас  глухотою
Подъемного  моста  зловещий  скрежет.

Швейцер:
Однако,  господа,  с  чего  вы  взяли,
Что мир   мечтаю   переделать  на  свой  вкус?
С  такой  задачей  справится  едва  ли
Создатель  сам  и  сын  его  Исус.
 
Ошибка  думать  будто  я  желаю
Призвать  кого-то  следовать  за  мной.
Пусть  каждый  для  себя  решает
Какой  дорогой  той  или  иной

Идти  по  жизни  и  какой  оставить  след.
На  этот  случай  у  меня  рецепта  нет.
Одно  я  знаю  - обращая  в  свою  веру,
Не  обойтись  без  личного  примера.
 


Мефистофель, кивая  на  исписанные   листы, разложенные  на  коленях  Щвейцера :

Мы  помешали,  доктор,  вам  -  прошу  прощенья.
Вы  -  автор  столь  известных  книг.
Над  чем  трудились  вы  до  нашего  вторженья –
- Трактат,  научный  справочник,  дневник?

Швейцер:

Я  много  лет  определить  пытался
В  чем  главный   нравственный  закон
 Для  человека.
И  чем в  своих  деяньях  и  мытарствах
Обязан  руководствоваться  он.

Искал   напрасно  смысл  высший
В  библиотечной тишине,
Ни  Шопенгауэр,  ни  Ницше
Ответа  не  давали  мне.

 

Как  цапля,  вытянувши  шею,
Болотную  разглядывает  муть…
Когда  казалось  мне,  что  близок  я  к  решенью,
Стальная  дверь  мне  преграждала  путь.

Искал  я  долго  и  не  мог  найти
Универсальную  для  этики  основу
 Мой  мозг  мечтал,  как  узник  взаперти,
Дверь  отворить, но   безуспешно  снова.               


И  вот  вчера,  когда  мы  проплывали
В  закатном  солнце  мимо  островов,
Восторг  от  жизни,  как  на  карнавале
Внезапно  взбудоражил  мою  кровь.

В  тот  час  уже  сошла  на  нет  жара  дневная,
Стих  гомон   джунглей , и  в  вечерней  тишине,
В  безмолвии      реки,    струна  иная
Вдруг  прозвучала  явственно  во  мне.

Своими  мыслями  измучен
Я  отложил  листы  блокнота.
Возникла  впереди  реки  излучина…
Мы  проплывали  мимо  стада  бегемотов…

Таким  спокойствием    пронизан
Был  мир  вокруг  меня  в  тот  миг
«Благоговенье  перед  жизнью» -
 Спонтанно  предо  мной  возник               


Этический  закон универсальный,
Который  столько  лет  искал,  и  тут…
Так  с  искры  выбитой  кресалом
Внезапно   вспыхивает  трут.

Любая  жизнь  достойна  уваженья,
Творить  добро  -  любую  жизнь  беречь.
Теперь  все  просто,  как  таблица  умноженья,
Когда  об  этике  заходит  речь.
Я  -  жизнь, живущая  среди  таких  же  жизней,
И  я  обязан  жизни  помогать,
Не  подавлять  другую  жизнь  и  не  унизить
Своим  презреньем    жизни  благодать.
Что  нами  управляет?  -  Воля  к  жизни.
Она  определяет  все:
Любовь, работу,  поиск  истины,
Истоки  творчества  в  себе  несет.
«Благоговенье  перед  жизнью»  -
Тот  колокол, который  должен
В  груди   у  каждого  звучать.
И  с  ним  сверяя  все   свои  дела  и  мысли,
За  все  содеянное  отвечать.



Фауст:
Москит  вопьется  в  вашу  кожу  нежную,
Вы  будете  терпеть? Куда  Вас  занесло…
Швейцер:
Прихлопну,  если  это  неизбежно,
Но  буду  знать,  что  совершаю  зло.

                Глава 6.
               
Снова  Эгисхайм,  ресторанчик  на  открытом  воздухе, Фауст  и  Мефистофель  сидят  за  столиком…

Мефистофель:
Да,  было  бы  куда  как  славно
Миграции  исправить  смысл и  вектор,
Используя  пример  тот  давний
Заботы  подлинной  о  человеке.
Чтоб  беженцев   исчезли   караваны
Бессмысленно  границы  запирать. Умнее  будет
Помочь  встать  на  ноги  тем  странам,
Откуда  в  страхе убегают  люди.


Фауст:
Не  из  простых  задача,  между  прочим.
Здесь  недостаточно  усилий  одиночек.
Европе,  чтоб  решиться  на  такую  жертву,
Пожертвовать  придется  собственным  бюджетом,
А  в  это  не  поверю  я.
От  воплощенья  замысел  всегда  далек,
Когда  затронут  личный  кошелек.

Мефистофель:
На  эту  тему  есть  довольно  критики
Без  нас.  Забудем  про  нее  на  время.
В  конце  концов  мы  не  политики,
Чтоб   вешать   на  себя  такое  бремя.
Я  вот  о  чем  подумал,  вспоминая
Наш  разговор  со  Швейцером,  ведь  где-то
Твой  Вагнер,  сам  того  не  зная,
Был  первым  его  этики  адептом.
Когда  послушавшись  меня,
Как  ведьма,  зелье  он  варил.
Не  просто  жизнь  он  охранял,
Жизнь  новую  он  сотворил,
Собою  подменив  отца  и  мать.
И  вот  сейчас  я   вынужден  признать
Гомункул  наш  оставил  прочный    след
Мечтою  лакомой,  как   вишенка  на  торте.
Обычным  стало  появление  на  свет
Детей,  зачатых  без  любви  в  реторте.
Рожденья  тайну  можно  скрыть  от  них,
Растить  любя,  беречь  от  всех  невзгод,
Из  дома  уходя,  не  оставлять  одних…
Да  мало  ли  родительских  забот,
Теперь  доступных  и  бесплодным  парам,
Забот,  что  составляют  счастье  для  семьи.
Что  проку  в  заповедях  старых,
Не  отступающих  от  норм  своих,
Когда  заходит  речь  о  счастье,
Для  обделенных милостью  господней.
Фауст:
С  тобою  соглашусь  отчасти,
Но  ты  забыл,  владыка  преисподней,
Что  так-то  оно  так, и  все  же
Не  видеть  в  том  греха  негоже.
Дарован  свыше  акт  любви,
Как  непременное  условие  зачатья.
Нельзя  сводить  лишь  к  химии  в  крови,
Задуманное  богом  предприятье.
Растенью  все  равно, каким  путем  пыльца
От  пестика  доносится  к  тычинке,
Но  люди  все  по  замыслу  творца
Душой  наделены, а  ей  любовь  начинка.
Не  будет  справедливым  до  конца
Опровергающее  Троицу  поветрие.
Ведь  не  участвует  душа  отца
В  соитье  клеток  в  чашке  Петри.
Мне  это  кажется  еще  одним
Пренебреженьем  к  духу  в  человеке,
Мне  больно  видеть,  как  он  стал  другим,
Чем  был  в  покинутом  мной  веке.
Мефистофель:
«Другим…» - вот  ключевое  слово!
 Позволь  разворошить  твой  стих,
Ведь   с  незапамятных  времен,  «ab  ovo»,               
Мир  разделен  на  нас  и  на  других.
Мы  и  другие  -  вечная  проблема,
И  как  в  природе,  существуют  полюса:
Плюс-минус, север-юг, направо  и  налево…
Так  в  общем  хоре  душ  различны  голоса.
Фауст:
Хотя  с  трудом  находим  мы  единство  в  людях,
Есть  у  «других»  и  общая  черта-
В  разделе  пирога  на  блюде,
Кусок  побольше  донести  до  рта.
При  этом  не  считая  за  порок,
Что  был   не  ими  испечен  пирог. 

Мефистофель:
В  таком   сужденье общем  много  простоты,
Не  мог  бы  ты  конкретнее  назвать
Те  свойства, по  которым  ты
«Других»  способен  отличать?
Фауст:
Вот  первое  -    Презрение  культуры.
Как  следствие  им  не  дано  понять,
Что  человек,  расставшись  со  звериной  шкурой,
Не  должен  ее   снова  примерять.
Что  вне  культуры  жизнь  скудна  и  примитивна,
Каким  бы  ты  богатством  не  владел,
Не  сможешь  записать  в  свои  активы,
Что  отличаешь  зерна  от  плевел.
В  своем  невежестве  ты  сам  не  знаешь  кто  ты,
Не  ведома  тебе  свеча  в  ночи  бессонной…
Твой  уровень  -  восторг  от  анекдотов,
И  слезы водочные  от  шансона.
Ты  можешь  посетить  Париж,
Но  постояв под  Триумфальной  аркой,
Собой  довольный  нувориш,
Не  ощутишь  ты  грусть   Ремарка.
Мефистофель:
Постой. Тебе  известен   автор  разве?
Но  откуда?
Фауст:
Я  время  не  терял  в  загробном  царстве
И  нет  тут  никакого  чуда.
Скажу,  чтоб  избежать  дальнейшего  расспроса,
Что  с  ним  не  раз  встречался  там   за  рюмкой  кальвадоса.

Продолжу  я …
Не  видим  мы  в  невежестве  беды,
Но  сколько  душ  оно  растлило  постепенно.
Пора  понять
Чиновник-вор  продукт  не  воровской  среды,
А  плод  отсутствия  культуры  в  его  генах
Вот  и  крадут,  не  брезгуя  любым  наваром.
Крадут  и  вновь,  и  вновь,  и  вновь…
Но  счастье  жизни   не  является  товаром
Его  нельзя  купить, оно как  и  любовь
Дается  человеку  даром.






Другая  ветвь  -  все  та  же  серость, только
Настоянная  на  вековой  обиде
На  целый  мир,  на  все  вокруг,  поскольку
Просвета  в  жизни  для  себя  не  видят.
Да, трудятся  они, но  неумело,
А  мастерства  достичь  мешает  лень
Или  бездарность,  но  при  этом  смело
Поносят  власти  каждый  день.
Им  все  должны,  они  же  никому.
Учитель,  врач…  для  них  прислуга.
А,  если  их  достаток  на  кону,
То  в  горло вцепятся  друг  другу.
Не  ценят  тех,  кто  обустроил  этот  мир,
Прогресс,  как  дань   воспринимая.
И  не  ученый,  не  художник  их  кумир,
А  тот,  кто  гол  в  ворота   забивает. 
Потомки  из  того  же  теста
Их  серость  прогрессирует   скачками,
Для  них  забава  бить  витрины  в  знак  протеста
И  егозить  по  жизни  с  рюкзачками.
Как  возбудитель  эпидемии,  проник
Микроб  той  серости  в  кровь  общества  не  знаю.
Но  вижу,  что  работая  на  них,
Мир  деградирует,  их  вкусам  потакая.
И  может  быть  анализ  мой  нелеп, 
Но  вывод сделаю    короткий
В  то  время, как одни  выращивают  хлеб,
Другие  в  вечной  злобе  режут   глотки.

  Мефистофель:

Да  доводы  твои  крепки,
Но  все  же  воздержусь  от  комплимента.
Бессмысленно   хотеть, чтоб   островки
По  нашей  воле   превращались  в  континенты,
Где  каждый  будет  образован  и  воспитан,
И   вне  культуры  жизнь  свою  не  мыслит.
Всегда  такие  в  меньшинстве,  их  карта  бита, 
Смысл  демократии  весь  в  том,  что  побеждают  числа.
Но  ты  не  прав  печалясь  о  забвенье
Культуры  в  современном  мире.
Достаточно  лишь  побывать  к  примеру  в  Вене,
Искусны  там  по-прежнему  в  клавире.
Филармонический  оркестр  собирает
Европы  цвет  к  себе  на  Новый  Год,
Там  в  зале  не  найдешь  пустого   места.
Встречает  Штраус  «Голубым  Дунаем»,
И весь  партер  восторженно  поет
В  такт  дирижерской  палочки  маэстро.


А  очереди  в  Лувр  иль  в  Уффицци,
В  музей  Ван-Гога  или  в  Ватикан?
В  них  ожидание  часами  длится,
А  ты  твердишь,  что  бездуховности  капкан
Захлопнулся  над  миром,  ослепленным
Желанием  одних  материальных  благ.
Фауст:
Признаюсь,  что  немного  удивлен  я,
Как  ты  пытаешься  защитный  лак
На  тонущий  корабль  нанести.
Когда  прогнило  дно, его  тем  не  спасти.
К  тому  ж  ты  путаешь  культуру  и  искусство,
Понятие  культуры  глубже,  шире.
Сейчас  ее  святое  место  пусто,
В  благополучном  современном  мире.
Семья, история, религия…
Все  терпит  крах  в  своей  основе.
Воспитывают  теперь  не  книги
А  масскультуры  пустословие.

Признаться,  утомил  меня  наш  спор,
И  правильнее  будет
Прервать  бесплодный  разговор
Давай  на  время  отдохнем  от  словоблудия.

Мефистофель:          
Ну  что ж, тебя   я  не  виню,
Что  в  споре  видишь  лишь   пустую болтовню.
Вернемся  же  к  тому,  что  нами  подзабыто-
Нам  надо  утрясти  проблему  быта.
Жизнь «матерьяльная»  нуждается  в  стараниях,
Наполним  же  заботами  ее,
Нельзя  просиживать  все  время  в  ресторане,
Придется  подыскать  приличное  жилье.
Задача  не  простая  между  прочим,
Потребует  и  времени,  и  сил,
Моя  мечта  -  старинный  дом,  чтоб  прочен
И  в  то же  время  комфортабелен  он  был,
Гостям  чтоб  был  уютен  и  приветлив,
Не  в  мегаполисе,  но и  не  в  глуши,
Есть  у  меня  достойный  на  примете,
И  стоит  сущие  гроши…





 
                Глава 7

 Небольшой  городок  где-то  в  Тюрингии. На  окраине,  посреди  собственного  сада  возвышается  каменный  особняк  в  европейском,  дворцовом  стиле  с  покатой   черепичной  кровлей. Вся  усадьба  окаймлена,  как  остров,  двумя  рукавами  шоссе. У  ворот  Анна , высокая  статная  женщина  средних  лет,  встречает  гостей…
Мефистофель:

Какой  шикарный  дом  у  вас  и  сад!
Ему  подобный  редко   повстречаешь
Дубы,  канадский  клен  под  небеса,
Вдоль  всей  ограды   туя  с  молочаем.
В  тени  деревьев   в  жаркий  день
Всегда  царит  приятная  прохлада.
А  я  особенно  предпочитаю  тень,
Она  частица  моего  уклада.

Фауст:
А  что  там  в  глубине ? Заросший  пруд.
Вода  в  нем  словно  в  омуте   чернеет
И  рядом  незабудок  круг
Пятном  контрастным  пламенеет,
Как  крохотный  кусочек  неба,
Что  поделилось  с  ними  синевою.
Фонтан,  скульптуры  здесь  смотрелись  бы  нелепо.
Я  вашим  вкусом, Анна,  восхищен,  не  скрою.

Анна:
Моей  заслуги  в  этом  нет  и  близко
Парк  разбивал  хозяин  прежний
Не  мог  он  знать,  что  стиль  английский
Понравится  мне  больше,  чем  прилежный
Французский  утонченный  стиль,
Где  торжествует  аккуратная  симметрия.
Я не  люблю  в  природе  полный  штиль
Мне  шторм  милее,  чем  безветрие.
Мефистофель:
Да,  это  я  успел  заметить,
Покой,  рутина  -  явно  не  для  вас.
Вас  не  пугает  дальних    странствий  ветер,   
Когда  лишь  он  один  предоставляет  шанс
Достичь  желанной  цели  в  полной  мере.
Известно  нам,  что  вы   хотели  бы  в  Америку.
Переселиться. И  для  меня,  поверьте, было б  важно
Узнать  с  чем  связано  решенье  ваше,
И  кто  в  том  виноват,
Что  сторонитесь  вы   родных  пенат?
Фауст:
Неужто  будет  вам  не  больно
Расстаться  с   этим  дивным  парком?
Пожертвовать  таким  раздольем…
Бесценным  стал  бы  он  подарком
Для  каждого, кто  не  гонясь  за  модой,
Находит  высший  смысл  в  общении  с  природой.

Анна:
Все  расскажу,  но  только  не  сейчас,
Продолжим  разговор  наш  за  обедом.
Не  буду  ничего  скрывать  от  вас,
Предвижу  я  приятную  беседу.
             Приглашает  войти  в  дом
Мефистофель:
Напоминает  дом  дворец  снаружи,
А  изнутри  еще  полнее  сходство.
Простор  дворцов   затем  нам  нужен,
Чтоб  ощутить  свободы  благородство.
Есть  в  тесноте  намек  на  заточенье,
Она  всегда     была  уделом  черни.

    В  просторную  залу  прихожей  из  соседней  комнаты  вбегают  две большие,  лохматые  собаки,  с  изящно  выгнутыми  спинами,  на  тонких  лапах  -  очень  грациозные. Не  обращая  внимания  на  гостей, громко  лают, играя, гоняются  друг  за  другом…


Фауст:
Какой  породы  эти  милые  создания?
От  них  так  много  радостного  гвалта.
Анна:
«Борзая».  Из  России  их  названье.
Фауст:
 Я  к  сожаленью  не  бывал  там.
Анна:
Они,  как  дети  для  меня.
Чтоб  быть  происхожденью  верным
Я  русские  дала  им  имена:
Варяг  и  Верба.

Брат  и  сестра  они,
Щенками  продавались  вместе,
С  тех  пор  и  неразлучны…

Мефистофель:
Позвольте  замечанье  обронить
Инстинкт  любви  -  его  как  устранить?
Анна:

Собакам  не  дано  понятие  родни
Для  них  позора  нет  в  инцесте.

Проблема  состоит  в  другом,
Им нету  равных  для  охотничьего  гона,
Быстрее  их  в  природе  лишь  гепард.
А здесь  поблизости  ни  пашен,  ни  лугов,
Где  ежедневный  бег  для  них  бы  стал  законом,
Чтоб  форму  не  терять  им  нужен  постоянный  старт.
В  предместье  же   боюсь  я  их  спустить
С  ошейника,  чтоб  предоставить  волю.
Свободу  чуя,  они  могут  забрести
В  владенья  частные,  в  чужое  поле,
Где  их  спокойно  могут  пристрелить,
Такие  случаи  уже  бывали.
У  нас  все  больше  тех,  кто  кровь  готов  пролить
За  свой  надел. Жестоки  немцы  стали.
Не  скрою,  этот  факт  нелестный
Склоняет  меня  тоже  к  переезду.

Мефистофель:
Вы  заберете  их  с  собой?
Анна:
Конечно.  Как  могли  вы  сомневаться.
Естественно,  когда  одной  тропой
Дом  покидают  домочадцы.

Мефистофель  на  ухо  Фаусту:
 
Чтоб  столь  же  ласковой  ей  быть  со  мной,
Как думаешь,  уместно  будет  ли
Чтоб  я ,  тряхнувши  стариной,
Предстал  пред  нею  черным  пуделем?

К  Анне,  шутливо: 

Их  родословную  советую  скрывать
Скажите,  что   грингаутов  везете  двух,
Когда  границу  станете  пересекать -
В  Америке   не  любят  русский  дух.
Вас  могут  упрекнуть,  что  недостаточно  лояльны
К  стране,  где  русофобия  повальная.

Анна:
Увы,  теперь  уж  слишком  поздно
Рядиться  в  хитрого   обманщика
В  симпатиях  к  России  заподозрить
Меня  могли  и  раньше.
Я  автор  книг  о  русской  дипломатии
В  разрезе  отношений  с  Западом,
Когда  пытались  старый  мир  сломать
И  строить  заново.


Ну,  а  сейчас  пройдемте  в  залу,
Где  стол  обеденный   уже  накрыт  для  нас.
Еще  не  все  вам  в  доме  показала,
Но  мы  осмотр  продолжим  через  час.

Позвольте  вам  представить  эту  даму,
Что  в  кресле  у  окна  сидит.
Мефистофель:
Я  догадался, это  ваша  мама,
Ее  весь  облик  мне  об  этом  говорит.
Осанка  гордая, прямая
Во  взгляде  твердом  проступает  нежность…
Вдобавок,  только  вам  присущая,  немая
Готовность  встретить  зло,  как  неизбежность
Знакомство  с  Вами,  фрау,  для  меня  большая  честь.
Ценю  ту  красоту,  что  женщине   приносит  старость,
Она  не  увяданье  той,  что  с  юности  осталась,
Она  развитие  ее. Поверьте  мне  -  мои  слова  не  лесть.

Фауст:
Шато  Марго…  Я  где-то  слышал  изреченье,
Что  немцы,  не  любя  французов  от  и  до,
Оказывают  все  же  предпочтенье
Их  винам  из  провинции  Бордо.
Мефистофель:
Уж  если  ты  занялся  плагиатом,
 Прошу  не  искажать  мои  цитаты.
Анна:
Да,  мутти, эти господа,
Что нашими  гостями  согласились  быть,
Они  не  просто  так  приехали  сюда,
Возможно,  что  они  надумают  купить
Наш  дом  и  сад. Была  б  я  очень  рада
В  их  руки  передать  фамильное  гнездо.
Барыш  не  главное,  о  чем  нам  думать  надо,
Как  душу  дома  сохранить,  все  остальное  вздор.
Мутти:
До  вас  тут  приходил  один  мясник…
Богач, владелец  крупной  свинофермы
Считавший,  что  уж  дело  на  мази,
Но  мы  не  договорились  с  ним,
Он  дом  хотел  снести  под  магазин
Такая  мысль  нам  показалась  скверной.
Анна:
Я  обещала  вам  раскрыть
Переселенья   нашего  причину
Их  несколько. Но ,если  говорить
О  главной,  то  она  в  неизлечимой
Моей  любви  к  свободе  и  прогрессу,
И  это  то , в  чем  стала  отставать
Германия  в  последние  лет  десять.
Мне  горько  это  признавать,
Но  это  так. Я  по  профессии  историк,
И  правда  для  меня  особенно  важна.
Лишь  зная  правду   можно  вымыслы  оспорить,
Которыми  история  полна.
В  архивах   ищут  правды  след          
Сейчас  мой  круг  научных  интересов
Те  документы,  что  в  единственном  числе
Сохранены  Библиотекою  Конгресса.
Чтоб  в  выводах  своих  быть  точным,
Историку  необходим  первоисточник.


Мне  нужен  доступ  в  тот  архив
И  в  этом  главный  мой  мотив,
Для  переезда  в  Вашингтон.
Хоть  странным  может  показаться  он.
Фауст:
Ну,  почему  ж.. Ученые  всегда  упрямы
В  своем  стремлении  достигнуть  совершенства
В  познанье  истины. Но  возраст  вашей  мамы…
Не  повредит  ли  ей  такое  путешествие?
Мутти:
Напрасно  мои  годы  вас  пугают.
Не  бойтесь, доктор:  «Сорняки  не  умирают».
Я  помню  голод  после  первой  мировой…
Мы  жили  в  Эрфурте, недалеко  от  Ангера
Еще  ребенком  я  могла  закончить  свой
Путь  жизненный,  но видимо  вмешались  ангелы.
 На  нашей  улице  семнадцать  человек  не  дождались
Когда  пожар  инфляции  потухнет.
И  уходили,  проклиная  жизнь,
Открывши  вентиль  газовый  на  кухне.
 Анна:
Проблема в  том  еще,  что  нам  нужна  служанка
Ухаживать  за  мамой, помогать  по  дому…
Самой  не  справиться  мне  с  этим.  Ах,  как  жалко,
Что  мы  должны  расстаться  с  той,  что  нам  знакома,
Уж  скоро  месяц,  как   работает  у  нас
Одна  мигрантка  из  Афганистана.
Мы  к  ней   привыкли  и  сейчас
Она   родной  для  дома  стала.
Заботится  о  маме  идеально,
Готовит  вкусно,  все  содержит  в  чистоте,
Умна, но  как-то  внутренне  печальна,
И  спать  не  может  в  полной  темноте,
Не  в  силах  позабыть  своих  утрат.
Страх  пред  ночью  в  кровь  ее  проник.
Теперь  до  самого  утра
 Горит  на   столике  ее  ночник.
Нам  жаль  ее…
Фауст:
Вы  озабочены  ее  судьбой…
Так,  что  мешает  взять  ее  с   собой?
Анна:
Увы, не  обошлось  без  неприятного  сюрприза –
Американцы   не  дают  ей  визы.
Вы  правы,  я  тревожусь  о  ее  судьбе,
Но  не  могу   оставить  при  себе.
И  если  вы  наш  дом  приобретете,
То  лучше  вы  прислуги  не  найдете
А  я  спокойна  буду,  зная  что  она,
 Достойным    господам  передана.
Мне  б  не  хотелось,  чтоб  она  теряла  место
Из-за  задуманного  мною   переезда.
Мефистофель:
В  своей  судьбе  мигранты  сами  виноваты
По  большей  части.
 Я  не  хочу  быть  понятым  превратно -
Комфорт  чужбины  не  заменит  счастья.
Анна:
Мигрантов  осуждать  мне  не  пристало
Сама  являю  беженки  пример
В  шестидесятые   и  я  мигранткой  стала,
На  Запад  убежав  из  ГДР.

Мутти:
А  мне  позвольте  в  свою  очередь
Найти  изъян  в  совете   дочери.
Ведь  общество  мужское  сразу
Причиной  станет  для  ее  отказа.
Анна:
Посмотрим. Что  блуждать  впотьмах.
Сейчас  узнаем,  что  нам   скажет  Фатима.
    Встает  из-за  стола, выходит  из  комнаты  и  вскоре   возвращается  с  Фатимой.

                ... продолжение....