Везучка

ИЛИ

«три
относительно миниатюрные
ж-.-ы».


Говорят, что все слабости губительные.
Ерунда это всё.

Хотя, если уж очень хочется, то верьте, что и в самом деле, «всё в губительном, не так уж перспективно». Но, – запросто может им быть.

А вот тогда это будет уж точно «не моя история», «не моя неподражаемая карьера», «не моя деловая репутация» и «не моя сказка», которую порой и, даже достаточно часто, путают с китайским анекдотом.

Не фельетон, не басня, не анекдот, не саркастическая проза, всё это, что нас всех здесь собрало не без интереса, не что иное, как  «роман в виде репортажа».

Конечно, а как же могло быть всё иначе? если «я непутёвый журналист своих собственных путёвых заметок».

И следующая моя «путеводная заметка» и, как всегда-то «до того как», – о Великих Китайских Художниках.

Так вот, ничего в ту пору не ведая о китайском языке, я себе так тихонечко думала: «Какие же они удивительные люди «на эти самые все загадочные три буквы»».

И вот следующий, хотя, как я вас уже давно предупредила, никогда не очередной, был-таки тем самым на «три» плюс «две» буквы. Где «про «три»» я вам «кой да чё» скажу. А как же иначе? Тем более, что они-то не последние, а – «ЛАО».

А вот тот самый перевод, уж извините меня, как-нибудь попозже... Даже, и тем лучше, – значительно позже.

Ведь в то-то время я совершенно не знала китайский язык.

Но вот просто бесконечно и по-настоящему любила Великое Китайское Искусство.

Путь к Лао был не на своих двух. И, естественно, как уже повелось на другом конце света, –  «прямо к нему домой».

Кого мы там встретили?

Что мы там встретили?

Кто нас там встретил?

Чем нас там встретили?

С чем нас там встретили?

Начнём отвечать на все эти вопросы с самого, что ни на есть, настоящего конца.

Нас встретили с ракетой!

Да, вы всё правильно поняли, если правильно прочитали, – не с теннисной ракеткой, а с макетом самой настоящей взлётной ракеты, которая скромно так позировала в отведённом ей уголочке.

Уголок, естественно, не значился красным, ведь тут (в Китае же) почти все буддисты.

Художник Лао «очень даже маленький» – «если говорить о физическом внешнем росте». И, естественно, – безгранично талантлив, – когда подчёркивать дар с
Небес.

Его даром были не только тигры. Хотя тигры, говорят, тоже там были.

Так вот, именно с личной квартиры-студии Национального Художника, я узнала, что художники талантливы не в одном ограниченном направлении письма, т.е. – «не только тигры», или «не только женщины». А уж если талантлив, – то, пожалуйста, будь по полной программе.

Нам повезло. Мы были (там).

Хотя тут-то я уж точно замахнулась и перемахнулась на местоимение «нам» слишком  преждевременно.

На самом-то деле повезло, как всегда и далее, только мне.

«Везучка» я такая сякая. Родилась, видимо, такой-сякой «везучкой».

«Везучка» же, тем временем, только начинала обнимать впервые увиденного Лао, как в этой-то художественной прихожей, «откуда ни возьмись, да появись» его художественная жена. И не подумайте, что с метлой, а представьте себе, что с самым настоящим китайским фарфоровым чайничком.

Но хозяин дома ей что-то вдруг (почти что нежно) сказал, и она удалилась, точно также незаметно, как и появилась. Ненадолго, правда. Но об этом – совсем подходящим временем.

Мы же, тем временем, прошли ближе к ракете, где совершенно уютненько  смотрелся сказочно крохотный (видимо, под хозяевов обители) диванчик.

Я даже удивилась, когда на этот вот чудный предмет восседания поместились наши «три относительно миниатюрные ж-.-ы». Т.е. – разместились мы все – трое.

Тем временем, переводчик не знал, как переводить. И не потому, что не знал язык в совершенстве. А лишь потому, что мы все трое запросто молчали. Как бы улыбались невидимому отражению. Потому, как зеркала перед нами никакого не было.

Вошла жена Художника, на сей раз не только с чайником, но и с разносом, с которого с разных источников, и, почти что одновременно, источался дивный аромат удивительного китайского чая. Наверное, у художественной жены в глазах, можно было бы прочитать единственный волновавший её тогда вопрос: «Что вы все тут сидите?»

Мы бы, например, могли ответить нечто в похожем духе:

«А как тут пошевелиться?».  «А уж тем более – развернуться со всеми своими масштабами?»

Но, «настоящий масштаб нашего творческого ступора», понимал лишь «мой переводчик». 

Который вдруг «вскочил оловянным солдатиком» и не думайте, что для того, чтобы помочь хозяйке с чаем. С чаем, моя новая любимая китайка, и сама отлично справлялась. «Мой переводчик» решил спасать всю «ситуацию». Кто такая эта «ситуация»? я и по сей день точно не знаю. Но она по всему и прочему-то, видимо, всё-таки была спасена.

Нас запечатлили.

Потом в моих руках неожиданно (руками переводчика) появился сувенир, который я должна была вручить.

А потом?
Потом нас опять усадили всех втроем. Естественно, чтобы запечатлить.
А потом?

… вдруг и, уже очень неожиданно для меня, притом «на самом моём единственно любимом языке» «мой переводчик» сказал мне взять интервью.

- Интервью? – Моё удивление выползало отовсюду, и потому-то его по всему было видно.
- Да, интервью. Или как там это у вас называется?
- Где называется?
- Ну, там, где ты работаешь?
- На радио?
- А ты разве не на радио работаешь?
- Так я же здесь «по культурному обмену»?
- А… Ну, да, точно… Забыл.
- …
- Так возьми интервью.
- Какое интервью?
- С художником. Это ведь на самом деле Народный Художник современного Китая… Разве тебе трудно задать несколько вопросов?
- Художнику, которого я впервые вижу?
- Ну, есть же какие-нибудь общие вопросы?
- Для Великого Художника Китая?
- На нас все (хозяева) уже очень долго смотрят. Я должен что-то переводить.
- Переводите.
- Что?
- Что я согласна.
- Что согласна?
- Взять общее интервью... Только вот куда записать? Диктофон же мой на другом конце света.
- А телефон?
- Что телефон?
- С собой.
- И что?
- А то, что современная аппаратура, всегда совместно и диктофон.
- А куда это интервью потом я дену?
- В смысле?
- Прямом.
- А куда бы собиралась?
- На радио.
- Туда и денешь.
- Так телефонная запись не подойдёт.
- Значит, останется на твоём телефоне на добрую вечную память.
- На добрую?.. – постараюсь. А о вечной? в таком случае, договаривайтесь с аппаратурой.

И таки да, я что-то там спрашивала «на добрую вечную память» для себя. И вы знаете, или «моя память мне подфартила», или переводчик как-то всё чудно перевёл, но нас пригласили повыше. Т.е. – «подняться всеми ж-.-.-ми» с прекрасного дивана и пройти на другой уровень, т.е. – «в самый эпицентр творчества» – в мастерскую Великого Народного Художника.

Вот тут-то и пошли рассеиваться мифы об одном направлении творчества. Конечно, макет ракеты было видно и отсюда.

Но, как говаривал «мой переводчик», здесь было кое-что поинтереснее.

Художнику, которому понравилось моё интервью, или моя «спонтанная любвиобильная доброжелательность», (притом – абсолютно искренняя и, как оказалось, абсолютно обоюдная), пришло в голову разрешить мне, как уже повелось не только в Китае, делать, «всё, что угодно». По крайне мере, мне так перевёл «мой переводчик». И я занималась, естественно, самым эксклюзивным фоторепортажем. И, как вы уже давно все поняли, с истории происходящего, – всё происходило с припиской: «себе лично! на добрую вечную память».

А всё лишь потому, что на радио не то, что «фотографии ни о чём не говорят», но даже – и «телефонная запись не имеет никакой ценности».

Я вообще очень мало понимаю «в тех самых общественных радийных ценностях». И, видимо, с той самой  причины,  – они совершенно ничего не хотят увидеть «в тех ценностях», которые для меня были и есть «на добрую память».

Память же, тем временем, как женщина благодарная, записывала всё и при том, на свой собственный единственный носитель – «под строго ярлычным девизом»: «Сеять разумное, доброе, вечное».

Уж простите, как «в азах» научили, «так и пишет эта странная «женщина память»».

На свой невидимый и невиданный вечный серенький такой и очень даже морщинистый, если верить тем, кто до них (таких носителей) добирался.

Делать ««всё, что угодно» в мастерской Великого Художника», мне, конечно же, очень даже сильно понравилось.

И потому-то, не так-то страшно было вновь спускаться на первый этаж.  Где там нас ждала удивительная миниатюрная хозяйка, но, на сей раз, без чайника в руках, а – с доброй и настоящей улыбкой.

Что, видимо, обозначало, что мы ей очень понравились.

Она, наверное, совершенно не поверила, или, просто совершенно не знала, что «о китайском языке я понимаю» только так, как вижу, а не так, как слышу.  И, по сему, в «следующий раз (но в этот же день) на кухне» долго мне что-то рассказывала.

«Мой переводчик» стоял не так далеко и потому, когда мы уже ехали, естественно, – в ресторан, он перевёл мне её прекрасный монолог. С которого я полюбила эту китайскую искреннюю женщину на всю свою жизнь.

Она, как оказалась, тоже преподавала в Академии искусств, только «не практикум по рисовым холстам», а – теорию «современного и не только» искусства. Она рассказывала заодно и о том, что всегда нужно быть рядом с Великими Художниками и, что очень переживает, когда её «муж на своём девятом десятке» уезжает «в другие странны с впечатляющими мастер-классами».

Но, увидев нас, «с другого конца света», она в следующий раз больше не будет так сильно переживать и беспокоится за собственного мужа, в ту пору, когда он полетит непосредственно в нашу страну, потому что уж теперь-то она уж точно знает, что он обязательно вернётся… да ещё – «с теми самыми добрыми впечатлениями – для дальнейшего творчества».

А мы, тем временем, находились в шикарном ресторане, который для нас «с великой любовью» выбирал сам Лао.

Когда, вернувшись с этих всех необходимых туалетов, я скромненько так себе присела в круг стола, (так как везде, где мы были «не в местном ресторане», углы за застольями в Китае напрочь отсутствовали), «меня тут же попросили». Но только – «с просьбой присесть рядом с Великим Художником».

- А как же субординация?
- Тебя ««субординировали» опять по правую руку».

«- «Никакой левизны»». – Привздохнув, подумала я, не подумав сие озвучить.

Но «без левизны» скучно мне не было.

От чего и почему Великий Художник был счастлив.

Ну, а я?

Тем более.

«Моё «тем более» доходило до восторга» – даже «без знания всех международных языков, – кроме одного».

Удивительна сама по себе жизнь. Но,  кто в ней ещё удивительнее, так это  тот, которого не видно, но о котором всегда думаешь и говоришь во всех самых необъяснимых моментах нашего непредсказуемого бытия.

«Жизнь, как жизнь» – история, видно, совершенно не для меня и уж тем более – не про меня.

Обо мне же если говорить, – то там, где я королева (как в тех шахматах по поводу  ходьбы). Но вот мне в таком случае – всё ««хоть бы» х..» (тут много вариаций измышления – даже не две, если знать мой второй славянский),  – уж  очень всё нравится.

Хотя, даже у королев, «бывает, что не очень-то сильно спрашивают».

Вот возьми и принеси мне «китайский деликатесный десерт» – «варёное тофу».

Нет, «вы уж меня (славянку) простите, и без прощания», но вот это, наверное, то единственное блюдо, которое я не люблю вообще.

Я не знала, что оно (блюдо) «настолько не приемлимо моим организмом». И по сему, почти что, «кое что из глубины» вдруг захотело произойти. Но, каким-то дивным образом, я превозмогла выход и удержала, чтобы развернуть в обратном направлении. 

Хотя дальше «новыми закидонами во внутрь»  шутить никак не стала.  Какие там шутки? когда на кону репутация не так моя, как моего переводчика?

Но вдруг, как «в моей китайской сказке», мой сидящий (по левую руку) художник, заметил этот самый нюанс. И начал мне что-то с трепетом и веселостью объяснять.

И только, когда его рука потянулась «за тем самым непринятым моим организмом десертом», я запротестовала.

Хвала всей Поднебесной, – вовремя спохватился «мой переводчик». И, экстренно прибежав «из другого конца круга», начал мне объяснять пользу «всего этого великолепного тофу».

- Вы меня простите, но переведите, что я этого есть не буду.
- Я не могу это перевести.
- В смысле?
- Это же любимый десерт Народного Художника?

«Тогда уходите в отставку». - Подумала я, но сказала совершенно иное:
- Но не мой же?
- И что?
- Ешьте его сами.

С  того (сказанного) «мой переводчик» онемел. Но, ненадолго, видимо, «сработал инстинкт самосохранения».  Правда, «сохраняли» мы его (инстинкт) оба.

«Обоюдное сохранение» привело нас к консенсусу, – где нужно действовать не сообща, а – «конкретно действовать».

И я так себе по-простому прощебетала, что «очень даже не против «всех ихних тофу»», но только – в том случае, если оно жареный  (извините, раз уж повелось, что «сыр всегда мужского рода»).

И «наше масло», видимо, пришлось по вкусу Великому Народному Художнику Китая.

Почему?

Потому что и на сей раз, я ничуть не обманула.

«Жареный тофу» не просится наружу тем самым выходом, которым все заходят.

А дальше «всё было, как в сказке».

Во-первых, никто не курил.

Во-вторых, было очень шикарно в этом ресторане.

И, в- главных, я опять и снова поняла, что у меня в Пекине есть ещё один удивительный и «вечный друг», (по совместительству – владелец ракеты), который любую технику умеет присмирить. И, заметьте, самым тихим образом. 

Дополнительных впечатлений, после запечатления самого великого ресторанного Будды, мне не понадобилось. 

И, посему, «мой переводчик» спал спокойно.