Встречи с Евгением Евтушенко - II

  ВСТРЕЧИ С ЕВГЕНИЕМ ЕВТУШЕНКО - СЛУЧАЙНЫЕ И НЕСЛУЧАЙНЫЕ

                II

          Майское утро было пасмурным, влажный ветер дул с Волги. Я поднимался вверх по улице к университету, когда меня окликнул одногруппник Борис:
          - Привет, старик! Слышал новость? Евтушенко через два дня выступает у нас в университете, в актовом зале.
          - Да, знаю, - сказал я.
          - Пускать будут по пригласительным. Говорят, что уже все места розданы комсомольским активистам, в партком, профком и так далее. Мне обещали парочку билетов, я же всё-таки в самодеятельности не последний человек! – похвастался он.
          Я тоже мог бы похвалиться – тем, что накануне поэт пробыл у нас в гостях  целый день, но что-то останавливало меня, удерживало…  Не скромность, а, скорее, сокровенность, желание сохранить  событие в тайне – хотя я и понимал, что скоро это будет секретом Полишинеля.
          - Как-нибудь, проскочу, - пробормотал я.
          - Смотри, старик, лучше позаботься о билетах заранее. Ты слышал, что в Москве во время его выступлений дежурит конная милиция?
          - Нет…
          - То-то! Ступай в комитет комсомола – тебе не откажут, ты же тоже выступаешь  на фестивалях за университет. Кстати, скажи, только честно… - Борис оглянулся по сторонам. – Говорят, тебе по общественным дисциплинам – по истории КПСС, по диалектическому материализму – пятёрки на экзаменах ставят просто так… за талант. Правда?
          - Правда, - признался я. – Так и говорят, мол, вот вам пятёрка – пойте дальше, не уходите из университета, а то нас КАИ на следующем смотре задавит.
          - Так я и знал, - опечалился Борис. – А мне вот экзамены самому сдавать приходится… хотя уж меня-то талантом бог тоже не обидел.
          - Ещё как не обидел! – горячо поддержал его я. - Не грусти, старик… Я тоже сам сдаю… иногда…
          Однако приятель мой прав: надо подумать, как попасть на концерт. Вчера, когда Евтушенко был у нас в гостях, нам и в голову не пришло разговаривать с ним о каких-то пригласительных билетах. Казалось, всё образуется само собой. Какие формальности, когда вчерашний день выпал нам как настоящий пригласительный билет в фантастическое будущее? Там, в этом будущем, нет, конечно же, ни бытовых забот, нет несправедливости, нет жизни вне искусства, там всё дышит поэзией, там Евгений Евтушенко для нас – просто Женя. Так он и велел нам называть его.

           Вчера всё было легко, а сегодня… Небо хмурое, начинает накрапывать дождь, и надо, всё-таки,  позаботиться о входных билетах на концерт. С этими мыслями я вошёл в вестибюль университета – вестфак – вестибюльный факультет, как его называли тогда в шутку. Там мы встречались, обменивались новостями, шутили, а порою и влюблялись. Были там свои завсегдатаи – из тех студентов, кто основную часть времени проводил не на лекциях или в библиотеке, а именно здесь. Был и свой декан Олег – высокий осанистый студент-физик, похожий на молодого генерала Отечественной войны 1812 года.
           Не успел я оглядеться, как ко мне подошёл парень, учившийся курсом старше меня.
          - Привет! Мне сказали, что у тебя в гостях вчера был Евтушенко…
          - Кто сказал? – изумился я такой осведомлённости.
          - Это неважно. У тебя, случайно, нет лишнего билетика на его концерт?
          - Вот у него и спрашивай, - крайне раздосадованный вылезшей наружу правдой ответил я.

          В комитете комсомола сказали, что билетов, действительно, нет, но меня как-нибудь да пропустят в зал.
«Как-нибудь» меня не устраивало – я кинулся к телефону-автомату и с замирающим сердцем набрал заветный номер. Телефон молчал.
          «Наверное, в архиве работает, - подумал я, - он же рассказал, что изучает документы эпохи, чтобы поэма получилась убедительной».
           Я вернулся домой и ещё раз позвонил поэту – с телефона соседей, поскольку своего у нас не было.
Телефон отозвался.
           - Слушаю, - низким, чуть хрипловатым  голосом сказал Евтушенко. – Билеты? Какие билеты? Ах, да, да… конечно. Загляните ко мне сегодня с Галей часа через два. Кстати, с тобой кое-кто хочет сейчас поговорить, минутку.
           В телефоне прозвучал женский, тоже чуть хрипловатый голос:
           - Алё, Эдик, привет. Это Марго… Неверова… ну, ты узнал?
           Марго Неверова училась с моей женой на филологическом и снимала койку у нашей чудаковатой соседки по этажу.
           Мы никогда с этой Марго по телефону не разговаривали, пришлось сказать, что, да, узнал.
           - Ты не помнишь, когда у нас консультация по зарубежной литературе?
           - Да откуда же я знаю, когда у вас консультация.
         - Извини, я спросила так…  на всякий случай… - сказала она озабоченно.
          Женя снова взял трубку:
          - Так я вас жду, приходите.
          …В архиве сегодня был, по-видимому, выходной.
Мы с Галей пришли в гостиницу чуть позднее – мало ли что. Я осторожно постучался – поэт из-за двери спросил:
           - Кто там?
           Я ответил.
           - Подожди немного, - сказал Женя, - я сейчас выйду.

           Пока он мешкал открывать дверь, мы внезапно увидели, как по коридору идёт, словно четвёрка мушкетёров, компания наших университетских и школьных друзей. Только в роли Д’Артаньяна выступала миловидная пухленькая девушка – она смело шла, несмотря на невысокий рост, впереди… Лица их сияли надеждой на встречу с небожителем – тем более, что мы с женой стояли у двери, являя как бы пропускной пункт у райских врат.
           Но вот дверь отворилась – Евтушенко выглянул в коридор и мгновенно оценил ситуацию.
           - Что вам угодно? – обратился он к мушкетёрам ледяным тоном.
           Мушкетёры оцепенели от страха и стали прятаться за спины друг друга.
           - Та-а-ак, - процедил поэт. – Пойдёмте-ка со мной.
          Он закрыл дверь и первым пошёл по коридору. Все цепочкой двинулись за ним. Мы оказались в холле с маленьким диванчиком, парой потёртых кресел и журнальным столиком.
           - Что ж, - сказал Евтушенко, - должен вам заметить, что вы дурно воспитаны. Прежде, чем приходить в гости, надо звонить.
          Я похолодел.
          - Ну, это-то – мои друзья, - ободряюще обернулся он к нам с Галей. – Но вас я принять не могу, извините.
          Прежде, чем мушкетёры ретировались, один из них сунул мне в руки книжечку стихов Евтушенко – взять автограф у поэта.
          - Друзья, я не могу пригласить вас в номер. Там…гм… не убрано, – сказал Женя совершенно другим голосом, нежели говорил только что с мушкетёрами.
         Теперь это, действительно, был Женя, а не Евгений Александрович. Он протянул мне два входных билета, взял тонкую книжечку своих стихов, покачал её, лёгонькую, на руке и сказал:
          - Какая хорошая книжка… зачитанная…
         Потом он достал из нагрудного кармана рубашки шариковую ручку и быстро написал на обложке пожелание счастья… нам с Галей.  Я не успел сказать, что книжечка не наша.
          Ура! Это был второй автограф великого поэта. Первый он оставил вчера перед самым уходом из нашей квартиры на маленьком виниловом диске из серии «Поэты читают свои стихи». 
          «Свадьбы», «Окно выходит в белые деревья», «Со мною вот что происходит»… Рядом с этими названиями стихов возникла надпись: «Гале и Эдику с нежностью и с мечтой о их сыне».
          - А Женей обязательно называть? – растерянно спросила Галя.
          - Нет, конечно, называйте, как хотите.
          …Годы спустя у нас родилась дочь, которую мы назвали в честь великой французско-испанской певицы Полины Виардо, музы Тургенева. Каково же было наше изумление, когда мы обнаружили, что день рождения певицы совпадает с днём рождения Евтушенко – 18 июля!

           Конной милиции перед выступлением Евтушенко в актовом зале Казанского университета не было. Но толпа перед входом в здание собралась изрядная. В переполненном зале жарко, но окна открывать  невозможно. Потому что зрители стояли не только вдоль стен, но и на подоконниках.
          Перед концертом я поднялся к поэту в номер – машина ждала у входа в гостиницу. Поэт нервно ходил по тесной комнате и красиво ругался, застёгивая  рубашку.
          - Не обращай внимания, я всегда перед выступлением немного матерюсь – помогает, - сказал он. – А ты один за мной приехал?
          - Нет, - сказал я, - в машине, кроме водителя, заместитель секретаря парткома. Позвать?
          - Заместитель? Нет, не надо.  Пусть сначала секретарём станет.

          Перед самым началом выступления ко мне протиснулся один из комсомольских вожаков.
          - Слушай, у нас к тебе просьба: если Евтушенко вдруг, каким-то образом, начнёт антисоветчину толкать со сцены, осади его, пожалуйста.
          - Антисоветчину? Толкать со сцены?
          - Ну, в смысле… провоцировать начнёт… призывать…
          - К чему? – спросил я.
          - Да мало ли к чему, - уклончиво сказал тот.
          - Не переживай, - ободрил я, - он не провокатор. А вот его провоцировать не советую – знаешь, как он секретаря ЦК комсомола  отделал стихами?
          - Слышал, - сказал комсомольский вожак, покраснел почему-то и отошёл от меня.

          Евтушенко вышел к микрофону и сразу стал читать стихи. Я отметил, что его микрофонный голос в сравнении со старой записью звучит богаче и по тембру, и по модуляциям. Он стоял на сцене – тогда в актовом зале университета ещё была сцена – высокий, широкоплечий, по-юношески стройный, и зал слушал его, затаив дыхание.
«Идут белые снеги, как по нитке скользя…»  - это было его поэтическое кредо. «Любимая, спи…» - и каждая сидящая в зале девушка считала, что это – про неё. «Ярмарка, в Симбирске ярмарка, почище Гамбурга – держи карман!» - и гипсовый Ильич, стоящий в нише сзади поэта, казалось, вздрагивал. Ну, а в Монологе  американской девчонки-хиппи, в которую мастерски, как большой актёр, преображался Евтушенко,  сквозил иной смысл:

Никакая я не анти,
но скажу вам от души:
вы на рожи эти гляньте,
до чего ж нехороши! 

           А когда поэт парадоксально перецитировал Пушкина в прологе к поэме «Под кожей статуи Свободы», зал просто застонал от восторга:

 И, может, буду тем любезен я народу,
что прожил жизнь, борясь, - не попросту скорбя,
что в мой жестокий век восславил несвободу
от праведной борьбы, свобода, за тебя...

          Из зала летели всякие вопросы:
          - Как вы относитесь к поэзии Тютчева?
          - К поэзии Тютчева? – переспросил поэт. – Как к воздуху – я ею дышу.

         Какой-то старик, с внешностью учёного из довоенных советских кинофильмов –  седая бородка клинышком, очки в стальной оправе – спросил резким голосом, раскатывая
букву «р»:
         - Не думаете ли вы, что некоторые ваши новые стихи являются духовной аберрацией по отношению к  детерминистским принципам развития вашей творческой личности?..
         Но конец его фразы утонул в смехе и улюлюкании, не дав Евтушенко ответить.
         - А как вы относитесь к тому, что вас частенько называют оформителем в поэзии? – спросил кто-то ехидно.
         Евтушенко просто ответил, что не считает оформительство большим грехом, особенно, когда оформляются настоящие, а не лживые идеи.
         Из зала мы вышли вместе с потоком людей, среди которых – беру на себя смелость сказать – не было ни одного равнодушного.
         Нам доводилось слушать прекрасных чтецов – тогда этот жанр был весьма популярен. Замечательно читали стихи и Павлов, и Сомов, и Осмоловский. Но до чтения Евтушенко им было далеко. Собственно, он и не читал стихи – он их проживал, каждое слово, каждую фразу.  Так, будто только что написал.
          Сразу после выступления нам увидеться не удалось – Евтушенко  вынесла из университета толпа поклонников, оттеснив нас. На улице возле колонн стояли несколько машин – Женя быстро сел в одну из них и кавалькада тронулась с места.

           Провожали Евтушенко на вокзале. Тогда там был довольно просторный привокзальный ресторан. Мы сидели в уголке за сдвинутыми столами – журналисты Надежда Сальтина,  Николай Харитонов, поэт Николай Беляев, кто-то из университетского начальства, кто-то из партийного – а рядом с поэтом сидела русоволосая девушка в голубом берете  по имени Оля. Евтушенко поднимал бокал с шампанским, смотрел сквозь него на девушку и говорил как бы сам себе:
         - Вот, кто был – сама нежность…
         Девушка пила шампанское и отвечала поэту взглядом голубых глаз в обрамлении чёрной туши ресниц.
         Напротив нашей компании – тоже за сдвинутыми столами – сидели парни и девушки, похоже, студенты, в свитерах, куртках. На полу лежали рюкзаки – видимо, ребята собрались в туристический поход. В отличие от нас, они пили чай.
          Поэт говорил о том, как он был счастлив приехать в Казань, где он встретил новых друзей. Рассказывал о том, как ездил на родину Тукая в Кырлай вместе с молодым талантливым поэтом Ренатом Харисом, о том, как во время сильного ветра оторвался кусок ржавой кровли и, порхая, как железная бабочка, пронёсся в опасной близости.
          - Представляете, что сказали бы? В Кырлае родился Тукай – и погиб Евтушенко. А? Каково?
          Потом Женя – уже снова Женя! – произносил тосты в честь каждого из присутствующих, о ком-то говорил кратко, о ком-то – подольше.
          Я сидел за столом один –  Галя сдавала зачёт по русской литературе.
          Женя взглянул на меня своими «незабудными», сказал о том, как ему понравился мой голос.
           - И не только голос – Эдик блестяще перевёл стихотворение моего друга польского поэта Ярослава Ивашкевича «Волк». Я обязательно передам ему. Вот послушайте!
          И он достал из кармана сложенный листок, развернул его и прочитал:

Холодные лучи мохнатых звезд,
Лиловый сумрак леса, снег и стужа –
Вот спутники мои на той дороге,
Где я сейчас. Вот всё, что мне осталось.

Я каждый вечер выхожу из леса,
Я каждый вечер подхожу к деревне:
Вокруг костела три десятка изб –
Наседка черная и белые цыплята…

А окна льют живой и теплый свет –
Он так отраден в стужу и ненастье!
И пение, что слышно сквозь пургу,
Напомнило о сломанной любви.

Чужое счастье, бывшее моим,
Веселый пир, мне – тяжкое похмелье…
Дверь распахнется – шум меня поглотит.
Колодец скрипнет – и опять все тихо…

Скрипач играет. И его веселье
В моей груди рождает боль и злобу,
И в сердце – страх,
А в горле – вой тоскливый.

И я бегу, бегу от страха – вспомнить.
Я волк без стаи – мне кричат об этом.
И я глотаю слезы сожаленья.
Я не один. Ведь у меня есть звезды.
         
          Женя опустил голову, как будто задумался о чём-то:
          - Мне иногда кажется, что я тоже – волк без стаи…
          И в этот самый момент из противоположного угла, оттуда, где сидели туристы, раздался хор молодых голосов:
«Бежит река, в тумане тает, бежит она на склоне дня… Ах кавалеров мне вполне хватает, но нет любви хорошей у меня…»



P.S. Статья о Евтушенко опубликована в журнале "Казань"