Евтушенко в Праге I

               

          ЕВТУШЕНКО  В  ПРАГЕ –
    В  ГОСТЯХ  У  КАЗАНСКОГО  БАРИТОНА

                *

          Я родился в Казани и очень люблю этот город. В одном из своих писем Шаляпин называл Казань прекраснейшим городом мира. И для меня это – так.
Да будем мы пристрастны к местам, где родились!
          Но есть ещё один город, с которым связаны 18 лет моей жизни, – это Прага. Именно в Праге дважды побывал у меня в гостях Евгений Евтушенко. Хотя впервые мы встретились в Казани, и именно Казань связала нас дружбой.
           В год ухода великого поэта туда, где нет ни времени, ни пространства, предлагаю читателям свои воспоминания о двух встречах с ним в Праге.

                I

                НОВЫЙ  ГОД  В  «ЯМЕ»

          «Дружить надо навсегда – в противном случае дружба не имеет смысла». Эту фразу Евгения Евтушенко я часто вспоминал на протяжении почти полувековой дружбы с поэтом.
           Однажды в юности мне очень повезло: я познакомился с Евгением Евтушенко, который приехал в Казань, чтобы работать над поэмой  «Казанский университет». Я был студентом именно этого университета, а он еще молодым и уже прославленным поэтом. Нет, лучше наоборот – прославленным поэтом и вполне молодым человеком.
         Голубые глаза его ослепительно сияли, соперничая с его же улыбкой. А высокий рост, а спортивная фигура! Во всяком случае, с девушками он знакомился не на раутах и тусовках, а по-молодому: в трамвае и на улице, выдавая себя то за профессионального футболиста (что в принципе могло бы быть правдой), то за побочного сына Косыгина (что было, разумеется, чистой воды приколом).
          Жизнь, как известно, сюжета не имеет, а только – фабулу. Или, говоря проще, что было – то было. Но если оглянуться назад, сюжет выстраивается почти детективный.
          Казань. 1969 год. Женя (так Евгений Александрович  разрешил его называть) сидит у нас дома за столом, курит и читает стихи. Моя юная жена смотрит на него, словно на новое воплощение Будды. Магнитофон включен, записывая запретное:

                Танки идут по Праге
                в закатной крови рассвета.
                Танки идут по правде,
                которая не газета.

            В моей руке хрустит сломанная рюмка, осколок впивается в руку, и кровь материализуется.
            ...Знал ли я тогда, что дружить мы будем куда дольше, чем просуществует империя?
            Мог ли предположить, что поеду работать в Пражской опере именно в тот же год, когда Евтушенко поедет преподавать в Нью-Йорке?
            Думал ли о том, что буду принимать участие в его кинорежиссёрском дебюте, снимаясь  в фильме  «Детский сад» в роли... милиционера?
            Мог ли предположить, что однажды, вернувшись со своих лондонских гастролей в пустую пражскую квартиру, выну из почтового ящика письмо с американской маркой.
            Это был 1993-й. Октябрь. CNN передавало на весь мир кадры расстрела Белого дома в Москве. Танки лупили по своим – не привыкать.
            
               США, Нью-Йорк.

           «Дорогой Эдик!
           Если кто-то заинтересован в романе, ты, конечно, можешь им дать мои координаты.
Очень жалко, что мы так и не увиделись – без спешки и гонки – в Москве. Я Вас нежно люблю и всегда помню.
          Ужасаюсь тому, что происходит в России. Неужели мы не можем жить по-человечески, культурно, без хамства, без грубой силы?
         Одновременно бывают припадки ностальгии.
Даже вот так написалось:

Сам себе чужой я на чужбине,
всосанный в совсем чужую ночь,
будто бы на Родине убили,
ну а тело выкинули прочь.

         Я совсем один. Маша приедет с детьми только к 15 октября.
         Антология русской поэзии вышла 1072 страницы! Очень красивая книга.
        Обнимаю.
         Всегда Ваш
         Евг.Евтушенко»
 
         Мороз продирал по коже от этих слов. А еще оттого, что орудия танков все грохали и грохали, Белый дом клубился черным дымом, сквозь который не было видно ни прошлого, ни настоящего, ни будущего...
         И у меня написалось письмо, где были такие строчки:

            Чехия, Прага.

           «Дорогой Женя!
           Спасибо за письмо. Очень горючими у тебя вышли эти строчки. Но, видно, это уж наше свойство – быть чужими на чужбине. Как я тебя понимаю сейчас! Я тоже живу один – Галя месяц назад уехала в Казань, заболела её мама. Дочку пришлось временно отдать в Интернат при школе.
            Не знаю, сколько еще мне предстоит жить в одиночестве, а тут еще такая беда в России – сердце кровью обливается, не сплю ночами, а надо петь, петь и быть в форме.
………………………………………………………
           О многом мне хотелось бы с тобой поговорить, мне тебя очень не хватает. Странно, в эти дни у меня, давно уж ничего не пишущего, тоже вышли сами собой такие строчки:

Повстречать земляка за границей
как приятно: ведь это же – свой!
Словно волжской водицы напиться,
не мазутной, а прежней, живой.

Ты – сибирский, а я – из Казани,
друг от друга дома далеки…
За границей мы – вот наказанье,
но зато мы – свои, земляки!

Что на родине нас разделяет,
что мешает друг друга понять?
Земляки земляков убивают –
и воды им живой не сыскать…»

          А позднее эти мои строки вошли в девятитомное собрание сочинений Евтушенко, наряду с отрывком из повести о съемках в его фильме.

         Тогда же, в 93-м, Евгений Александрович попросил меня связаться с его чешскими друзьями – поэтами и переводчиками Лидией Душковой и Вацлавом  Данеком. С тем, чтобы осуществить перевод  нового романа «Не умирай прежде смерти».
         Я читал этот роман, вернее, отрывки, еще до того, как он вышел на русском. Полуисторический-полубиографический, детективно-любовный, полный достоверных и выдуманных подробностей прошлого и настоящего роман уже был переведен на несколько европейских языков, но Евтушенко непременно хотелось, чтобы он заговорил с читателями и по-чешски.
         - Кстати, в романе есть и твое имя, - интригующе сказал Женя. – Помнишь, ты меня в Москве на «Фауста» пригласил?
           Я, конечно, помнил.
           Это было лето 86-го: время начала любви Евтушенко к Маше, его теперешней жене. Тогда он, наверное, казался самому себе Фаустом, влюбленным в Маргариту.

           Но сейчас была осень, Чехословакия разделилась на две страны, социализм ушёл в прошлое, и невозможно было напечатать роман, хотя бы и очень известного автора, без финансовой поддержки.
          Я пел в оперных спектаклях, репетировал, учил новые роли и... искал спонсоров. Даже президенту Гавелу письмо написал, памятуя о том, что тот лично знает Евтушенко.  А к тому же, поэт совсем недавно был председателем Комитета по борьбе за освобождение чешского писателя-диссидента Гавела из тюрьмы! 

         «Уважаемый господин Президент!
        Прежде, чем обратиться к Вам с просьбой, позвольте мне представиться. Меня зовут Эдуард Трескин, я русский певец и в настоящее время второй сезон работаю по контракту в Statni Opera Praha.
        Я обращаюсь к Вам не только как к президенту, но и как к писателю.
         Дело вот в чем. Прошлым летом мой близкий друг, известный поэт и писатель Евгений Евтушенко передал мне свой новый роман «Не умирай прежде смерти». Не к чести российских издательств, впервые он опубликован в Нью-Йорке, где Евтушенко сейчас читает курс литературы в Университете. Роман переводится на все основные языки мира.
         Узнав о том, что я еду в Прагу, Евтушенко дал мне этот роман с  тем, чтобы я передал его переводчикам с целью издания на чешском языке.
        «Чехия, Прага очень близки мне, - сказал Евтушенко. - В Чехии знают мои стихи, и я хотел бы, чтобы мой роман читался бы и на чешском языке, а не только на английском или немецком».
       Он назвал мне имена своих друзей, известных переводчиков Лидии Душковой и ее мужа Вацлава Данека. Я разыскал Лидию Душкову и, передав ей роман, по сути передал и все хлопоты, связанные с его выходом.
        Вначале издательство «Млада фронта», куда обратилась Душкова, как будто заинтересовалось возможностью публикации романа (кстати, пожалуй, единственного художественного полотна о современной России, где сплетены любовь и политика, философия и юмор, реализм и символика).
        Издательство предложило чешскому критику Яну Петранеку написать рецензию на роман. Это было сделано, и я прилагаю рецензию на роман к своему письму. Но в декабре я узнал, что издательство все же не может опубликовать роман – считает издание нерентабельным. Проблема, таким образом, повисла в воздухе. Я пытался обращаться к некоторым коммерческим структурам за спонсорской помощью, но тщетно.
       Господин Президент! Я вполне отдаю себе отчет в том, что проблемы, которыми заняты Вы, гораздо важнее того, о чем пишу я, но, как известно, великое складывается из малого.
       Евгений Евтушенко – не просто всемирно известный поэт. Это человек, у которого никогда, даже в самые тяжелые годы советского тоталитаризма, не умирало чувство совести, чувство справедливости. Более того, Евтушенко пробуждал это чувство в других людях.
       Я помню, какое чувство недоумения, стыда и боли переживала наша интеллигенция в августе 1968 года, когда из Праги донеслось железное лязганье гусениц танков – танков, которые проехали и по нашим душам. Тогда единственный русский писатель послал протестующую телеграмму Брежневу – это был Евтушенко. И только Евтушенко осмелился написать стих «Танки идут по Праге». Конечно, этот стих не мог быть опубликован, но его переписывали от руки и передавали друг другу тайно. Я именно тогда познакомился с поэтом и прочитал этот стих.
       Господин Президент!
       Прошу Вас, поймите меня правильно. Я не получаю абсолютно никакой выгоды от публикации романа Евтушенко здесь, кроме интуитивного ощущения справедливости его издания для чешского читателя.
       Роман «Не умирай прежде смерти» можно назвать актуальным откликом поэта на августовский путч 1991 года. Но это – не просто публицистика. События новой и новейшей истории отражены в романе. Но это и не исторический роман. Поэт откровенно говорит о своей личной жизни. Но это и не автобиография. Роман, скорее всего, можно определить как автобиографию, написанную Россией последних лет – так сплелись здесь судьбы и страсти, любовь и политика, лица, характеры, герои и антигерои, борьба идей и мнений, жизнь личности и жизнь народа. Роман, при всей его многозначности, читается азартно, как детектив, и позволяет отрываться от чтения лишь затем, чтобы размышлять о прочитанном.
       Евтушенко несколько раз писал мне в Прагу из Нью-Йорка, но о романе упоминал очень деликатно, понимая, видимо, что дело это не столь простое, сколь желанное.
       Если бы Вы смогли уделить этому вопросу хотя бы небольшое внимание, то, я уверен, чешские читатели были бы Вам очень благодарны, а современная литература стала бы еще богаче и всемирней.
       Искренне уважающий Вас – Эдуард Трескин».
    
       Ответа я не получил, хотя письмо было переведено на чешский профессиональным переводчиком и положено через секретаря на стол президента...

        Время шло. Но только через три года звезды сложились таким образом, что роман все-таки удалось и перевести, и издать в Праге. История издания была почти детективной – с привлечением инвесторов из благотворительного фонда, подключением нескольких переводчиков, согласившихся работать за мизерный гонорар.
          Так получилось, что к моменту выхода романа «Не умирай прежде смерти»  увидела свет книга «Дай Бог!» - роскошное издание, включающее стихи Евтушенко, множество фотографий поэта в Казани и Свияжске, выполненных фотохудожником и издателем книги Сергеем Свинцовым, и мою маленькую повесть «Как стать кинозвездой» - о
съемках в фильме поэта «Детский сад».

          Я не знаю объяснения, но закон парности событий существует. Во всяком случае, в моей жизни. А посему было решено проводить презентацию сразу двух книг – с участием Евтушенко, разумеется.
          Рождество только-только миновало, в Праге было холодно – аж минус 10! – а Женя прилетел из Штатов в летних ботинках... 
          Нет, не хлопоты с организацией его выступлений, интервью, телесъемок и радиозаписей были основной заботой в те предновогодние дни. Главная проблема заключалась в том, где в Праге найти теплые ботинки 48-го размера.
          Что ни говори, а если человек талантлив в творчестве, его и в жизни интуиция не подведет. Мы метались из бутика в бутик – и всё было неподходящим: то мало, то маловато. А Женя крутил головой в сторону универмага «Котва», цепляясь взглядом за этот якорь.
          - Туда, туда надо идти.
          В «Котве»-то ботинки для «йети» и нашлись.
          После удачной покупки обуви поэт направился к выходу. Но его жена Маша остановилась возле отдела с шарфами и платками. Пока она выбирала себе кашне, Женя углядел нечто очень цветастое, как палитра художника,  и попросил продавщицу показать. Он вертел в руках пёстрый платок и прикладывал к своему пальто.
           Маша взглянула на платок и фыркнула безапелляционно:
           - Бабий!
           - А мне нравится, - невозмутимо сказал поэт. – Заверните.
           Меж тем накатывал Новый год (Сильвестр, по-здешнему) он, видимо, тоже бегал по магазинам, закупая для всех подарки – кому что.
           Прошло выступление Евтушенко в загадочном Икс-клубе, устроенное загадочным немцем по имени Петер Пиффер. Этот «Перчик» - как его называли – был благотворителем и музыкантов, и литераторов, и оперных певцов. Чем он занимался в прошлом, никто не знал, как никто не знал и происхождение его капитала.  Важно было то, что он в студенческие годы был страстным поклонником Че Гевары и Евтушенко.
          Потом прошла презентация книг в Лавке писателей, что в Манесовой улице, с пресс-конференцией, с вопросами о ближайших планах, личной жизни и о том, на какие средства поэт жил при тоталитаризме и почему так часто ездил за границу.  Переводчиком был по стечению обстоятельств известный оперный эксперт доктор Павел Экштайн, который некогда и принимал меня в Государственную оперу Праги.
            На вопрос о тайне поездок в Европу, Америку и Австралию из-за железного занавеса Женя ответил просьбой:
            - Представьтесь,  пожалуйста.
            Но любознательный человек представляться отчего-то не захотел и, пыхтя, ретировался.
            - Стоит ли отвечать на анонимный вопрос? - невесело улыбнулся Евтушенко. – Тем более на такой типичный. Хоть бы новенькое что-нибудь придумали!

            По воле случая мы встречали 1997-й в ресторане «Яма», расположенном в той части Праги, где когда-то все пивные и рестораны были излюбленными местами посиделок Гашека со Швейком.
           Компания была разношерстная, интернациональная:  русские, чехи, американцы. Под сводчатым потолком стоял веселый гвалт.
           Все ждали Нового года, но у Жени с Машей был еще один праздник – десятилетие свадьбы. Они поженились 31-го декабря, и с тех пор весь мир, стреляя пробками шампанского в честь Нового года, не подозревает, что устраивает салют еще и в честь  русского поэта и его жены.
             Гудели голоса, лилось вино, в струях табачного дыма плавали чьи-то знакомые глаза. Я невольно вспоминал свадьбу Жени  там, в Переделкино...
            И тогда – кого только среди гостей не было! Литераторы, музыканты, художники... корреспондент Нью-Йорк Таймс... сын личного врача Льва Толстого... министр культуры Евгений Сидоров... родственники близкие и дальние... друзья...
            В разгар веселья приехал Андрей Вознесенский. Он высоко поднимал стакан с чачей и говорил, что счастлив присутствовать на свадьбе у великого русского поэта, а Женя поднимал ответный тост, объявляя, что счастлив – он, потому что на его свадьбе гуляет великий русский поэт. Впрочем, долго Вознесенский не гулял – хлопнул пару стопок и уехал, по-моему, вполне трезвым.
             А свадьба продолжалась, «...и крылья эту свадьбу вдаль несли, широкой этой свадьбе было места мало – и неба было мало, и Земли!». Так, кажется, пелось в известном шлягере на стихи поэта, про которого некий партийный начальник сказал задушевно, что, мол, Роберт – это наш, советский Евтушенко.
             Тогда в Переделкино пелось много разных песен (в основном, мною – или  гостями  со мною же в качестве солиста). Особенно забавно было, когда все мы хором пели арию из «Иоланты»:
            «Кто может сравниться с Матильдой моей!»
            На самом деле, в тот день, конечно же, никто не мог сравниться с северной красавицей Машей Евтушенко, еще не знавшей, впрочем, что ее будущие сыновья будут говорить на американском английском гораздо лучше, чем на московском русском.
             Ну, а в эту ночь в «Яме» я пел совсем немного. Главной певицей была дочь – тогда еще школьница – Полина.  От одной из ее песен Женя даже прослезился: песня была о Праге, любви и России.               
         - В болевую точку попала, - сказал он, - понимаешь, туда, где болит.
         Поцеловал ее и добавил:
         - Ах, ты... девяностик!
         - Девяностик? - удивилась дочь.
         - Ну, да. Я шестидесятник, а ты – девяностик.
            
         Было бы все же неправдой сказать, что мы встретили Новый год вместе. За полчаса до полуночи по европейскому времени Евтушенко почему-то захотел вернуться в отель «Богемия», где тогда остановился.

          Этот отель я не мог вспоминать равнодушно: год назад я пел там на концерте, и во время верхнего «соль» в «Каватине Фигаро» лопнула люстра – буквально, кусок отвалился и упал на пол, к счастью, никого не задев. Свидетелями этого казуса были  весьма известные музыканты, певцы и журналисты. Поэтому вскоре в одном из пражских журналов появилась статья с моим портретом под заголовком: «Русский баритон голосом разбивает люстры».
           Когда я рассказал эту историю Евтушенко, тот удивился, посмеялся и сказал, что с таким умением надо жить в Америке и выступать в цирках, поскольку американцы такие трюки любят и платят за них бешеные деньги.

            Может, причиной возвращения Евтушенко в отель была его усталость, может – недомогание Маши, а, может быть, он просто не захотел дожидаться Нового года в месте с названием «Яма»...
           Во всяком случае, встретились мы уже в 1997-м, то есть на следующий день, 1-го января.
           Новогодняя ночь не прошла для поэта впустую - он написал стихи о Праге, любви...

           Это было внезапней обвала -
           то, как ты меня целовала
           новогоднею ночью пражской.
           И луна серебрилась пряжкой
           твоего захмелевшего пояса,
           улетевшего дальше полюса...

           Взорвалась ты, как пенная брага,
           так, что вздрагивала вся Прага.
           Целовалась, теряя разум,
           словно тысячи женщин разом!..

           Через два дня после Нового года состоялось выступление Евтушенко в Российском культурном центре, как всегда, в переполненном зале.  Зал носил имя Дмитрия Шостаковича, который когда-то сам позвонил Евтушенко с предложением написать симфонию на его стихи «Бабий яр».

           В первом ряду восседал посол – Николай Рябов, тот самый человек, что  недавно как председатель Центризбиркома подписывал мандат Ельцину. Соответственно, все первые ряды были оккупированы посольскими и торгпредскими, как полагалось по протоколу.  Я сказал несколько вступительных слов, показал публике вышедшие только что книги, ну, а потом – было время Евтушенко и его стихов.
           Он читал и старые свои стихи, и новые. А чтение одного из стихотворений – «Нет лет» - посвятил мне, как человеку без возраста…
           На следующий день мы пригласили Женю и Машу к себе в гости.
           - Чем угощать будем? - спросил я жену, не отличавшуюся выдающимися кулинарными способностями.
           - Этого гурмана, - сказала Галя, - ничем не удивишь. Знаешь, у него есть такие строки в стихотворении «Парк»:
«И, возжелавши легкой качки,
лелея благостную лень,
 возьму я чешские "шпикачки"
и кружку с пеной набекрень». Здорово? Давай купим пива, ты пожаришь шпикачки, и еще какой-нибудь салатик сделаем. По-студенчески, а?..
           - Давай, - сказал я. – Попробуем. В случае чего у нас тут рядом приличный ресторан имеется.

           К счастью, никаких шпикачек готовить не пришлось. Нам неожиданно позвонили из резиденции посла и пригласили на ужин. Даже прислали машину.
           Евтушенко с женой уже были там.
           До утра мы просидели в тесной компании: пили, пели, слушали  рассказы поэта о встречах с Пикассо, Кеннеди, Никсоном, Луи Армстронгом… О том, как он охотился на медведя в Сибири и анаконду в амазонской сельве, ходил в море с китобоями…
           Я попросил его рассказать что-нибудь интересное про оперу. И он выдал – как однажды в Париже  всю ночь ходил из бара в бар вместе с владелицей кабаре «Распутин» мадам Мартини и её подругой Марией Каллас. А под утро, напившись анисовой водки и объевшись луковым супом в бистро для ночных таксистов, они пришли к нему в отель и, не раздеваясь, рухнули на огромную кровать «королевского» номера.
         - А утром Мария Каллас распевалась? – невинно спросил я.
         - Нет, она молчала… у неё вечером должна была быть «Тоска».

          Под утро Женя взялся гадать нам по руке, уверяя, что умеет это делать профессионально, но с нас денег брать не будет.
         - Какая интересная у тебя ладонь!.. - сказал он, обращаясь к моей жене. - Ну, в точности как...  у меня. Как такое возможно? Никогда не встречал…
         Я в это время сидел за роялем и что-то наигрывал тихо – так, что до меня долетали только обрывки его фраз. Женя говорил, как заправский гадальщик, пересыпая речь такими эпитетами, что посол удивлённо смотрел и старательно держал подсвечник – по правилам, как сказал поэт, гадать полагалось при свече.
         - А у меня, Евгений Александрович, у меня такая же рука, как у мамы? – несколько ревниво спросила дочь.
         - У тебя?.. – Женя внимательно изучал ладонь Полины.
         - Знаешь... Таких линий я вообще что-то не припомню. Словно у марсианки... санскрит будущего…
            - А вы встречались с марсианами? - по-подростковому съехидничала дочь.
          - Представь себе – да. Я частенько там бываю.
          «А что? - подумал я. - Может, и бывает».

          Спокойного отъезда из Праги не получилось. Вначале  рано утром отправили совсем разболевшуюся Машу в Америку. Евтушенко уезжал поездом в Германию на запись телевизионной передачи. Сборы, неразбериха, белые листы черновиков разбросаны на столе, из чемоданов высовываются рукава сорочек, будто не хотят уезжать. Как назло, куда-то подевался билет –
   а до отхода поезда всего полчаса.
              - Сколько ехать до вокзала?
            - Рядом, если в пробку не попадем.
            Всю дорогу, пока ехали, искал билет, выворачивал карманы. На вокзале кинулись к кассам – очередь! И ведь не возопишь: «Граждане, пропустите, пожалуйста. Это – Евтушенко!» Тут, у кассы, каждый – Шекспир.
            - Туда! – закричал Женя, полагаясь, как обычно, на свою верняк-интуицию. Слава Богу, что мы его на сей раз удержали – не то прямо по путям побежал бы.
            - Ничего, может, в поезде куплю. Обойдется.
            Он влетел в вагон, ловя на лету чемоданы. Состав тронулся. Уже потом выяснилось, что билет был в одном из них. Так что интуиция и на этот раз не подвела – обошлось.

             Когда Евтушенко уехал, Прага показалась  пустой и немного более провинциальной, чем обычно. Впрочем, я знал, что у этого человека есть особенность: в любую столицу мира приезжать, словно в провинцию из великой страны, которой нет на географических картах, которую нельзя сфотографировать  с новейшего спутника из космоса, у которой нет границ и пограничников.
             Эта страна не конкретна, она – всюду, «где-то»: в Сибири и на Аляске, в Казани и в Рио-де-Жанейро, на Кавказе и в Андах, в Москве и в Мытищах, в центре Европы и на далеких островах южных морей. Это целая империя, где живут всенациональные обладатели самых разных званий, профессий, титулов, состояний, возрастов, характеров и интересов.
            В этой империи равноправно обитают буфетчица Зинка и «белая ночь поэзии» Анна Ахматова, пастух-татарчонок Бахавий и солнцечубый Роберт Кеннеди, первая машинистка и похожий на самого себя Хемингуэй, девочка из города Казани и «высокое общество» старух, бывший тореро и Шаляпин русского футбола Всеволод Бобров, танцовщица живота и идущая «на пальчиках» Уланова, Франсуа Вийон и Панчо Вилья, Стенька Разин и Петр Великий, Пушкин и Пиросмани...
             Это – империя его души, и попасть в нее можно только через сердце поэта, а пропуск туда – его книги. Ну, да он сам написал когда-то:

             В мое сердце,
                как в дом,
             заходите -
                и в нем
             будьте,
                как дома!
    
             «Спасибо, Евгений Александрович, - говорил я себе, – непременно зайдем – и в дом, и в сердце. Не надейтесь, что мы вежливо откажемся от вашего приглашения».
              Кстати, о возрасте.
              В свое время Евтушенко написал такие строки:

             Жизнь, ты бьешь меня под вздох,
             а - не уложить!
             До семидесяти трех
             собираюсь жить.

             Казалось, наверно, тогда, что семьдесят три – это где-то далеко, в ХХI веке.
             Помню, как тогда сказал ему осторожно:
             - Жень, а ты не хочешь переделать этот стих, ну, скажем, так: «до восьмидесяти трёх собираюсь жить!».
             - Ты думаешь, 83 это так много? - улыбнулся поэт.
             - Ну… тогда: «Я до девяноста трех собираюсь жить!». А можно и так: «Я до ста, быть может, трех собираюсь жить!».
         Евтушенко похлопал меня по плечу:
   - Не волнуйся. Я уже продумал все варианты.

«Нет
         лет...» -
              вот что кузнечики стрекочут нам в ответ...
              Нет
                лет.
              Мы все,
                впадая сдуру в стадность,
               себе придумываем старость,
                но что за жизнь,
                когда она - самозапрет?
                Копни любого старика,
                и в нем найдешь озорника...
                Нет
                лет.
                Есть только чудные и страшные
                мгновенья.
                Не надо нас делить на поколенья.
                Всевременность -
                вот гениев секрет.
                Любить.
                Быть вечным во мгновении.
                Все те, кто любят, -
                это гении.
                В любви полмига -
                полстолетия.
                Полюбите -
                не постареете.
                Нет
                лет.
                Есть
                весть,
                что существует жизнь другая,
                но я смеюсь,
                предполагая,
                что сотня жизней не в другой,
                а в этой есть,
                и можно сотни раз отцвесть
                и вновь расцвесть...
                Нет лет...



P.S. Статья о Евтушенко опубликована в журнале "Казанский альманах"