Последнее небо

Или Попытка смешения жанров, 1-я

К слову, нечто необязательное, бытие необязательности.
Тот, кто из последних, бывают такие, что он успеет сказать, только крикнуть что-то напоследок, ведь ему уходить, сознательно, с боем, яростно, чего уж тут говорить, когда, просто некогда. Когда уходить обязательно, слова становятся необязательными. Уходи, молча. Как же быть с обязательными словами, есть ведь и такие, их не надо изобретать, просто взять с полки, лежат, положены когда-то, по сути, валяются. Тогда, все просто, и то верно, чего проще, подобрать. И бросить, куда? Известно, в лицо. После чего броситься самому, куда? И это известно, в бой, в последний бой. И всякий раз, как в последний свой бой.

0.1.
Теперь то, что претендует на серьезное, быть серьезным, бытие серьезности.
Последнее небо. Или все-таки, небо последних. Различие очевидно, чем и удобно. Там, где очевидность, не нужны пояснения. Пояснять не требуется. Доказательства, не требуются. Очевидное, то, что принимается без доказательства. Действительно, очень удобно. Тогда к теме. Я бы предпочел, небо для последних. Были первые, должны быть последние. А небо как было, так и останется. Оно не может быть последним. Потому что не было первого? Но ведь когда-то было творение, было сотворенное небо. Не зря же говорим, сад Эдема, а какой сад без неба. Мы уверены, любой сад — под небом, а то небо над тем садом? Наверное, было одного цвета, всегда. Если было творение, что-то было до творения. Наверно, не было цвета, вообще не было ничего цветного. Нет цвета, никакого. А небо всегда имеет цвет, небо — то, что должно иметь цвет.
Или все-таки, было небо первых.
Считается, первый тот, кто приходит. Последний, тот, кто уходит.
Приходит, есть куда, иначе как прийти. Последний, тот, кто уходит, неужели ему есть куда уходить? Даже последний из могикан ходил по земле, под небом. Иногда плавал, под тем же небом. Ходил, плавал, спал, еще? Возвращал долги, взыскивал, еще? Наверняка считал это небо своим. С чего бы! Он так решил, есть такие типы, могут решать, сами, никого не спрашивая. Он уходит, уйдет, а его небо останется? Мое небо, говорил он, кому? Себе. Этого было достаточно, чтобы ходить под своим небом. Более того, жить. Любая жизнь нуждается в небе. Последняя жизнь, в последнем небе. Жизнь последнего, и она не может погаснуть без неба. Не странно ли, чтобы погаснуть жизни требуется небо. Точнее, его жизнь нуждается в Небе. Повод для гордости. Моя жизнь есть то, что нуждается в Небе, кому еще такое выпадет. Есть то, что недостижимо. И есть то, что не может быть без недостижимого. Невозможно быть без невозможного. Или так, невозможно жить без невозможного. Есть недостижимое? Потому есть то, к чему стремятся. Есть то, чего надо достигнуть. Есть путь, наверх. Зачем? Чтобы путь вниз стал неприемлемым. Чтобы вышел тот, кто отвергнет путь вниз. Прочие, восхищенно пойдут за ним, ведь он ведет их вверх. К Небу. Дорогу осилит, нет избитой фразы, которую нельзя избить еще раз. Есть идущие, они осилят дорогу. Есть зовущие, осилят глухих. Зовущие плюс идущие, когда их дорога превращается в плоскость равнины. Когда эта равнина становится необозримой. Бескрайний горизонт. Краев нет. Иди куда угодно, до края не дойдешь. То же Небо. Мы уже на Небе, сотворенном нашими руками. Сколько рук, больших рук, неужели этих рук будет еще больше.
Первые руки.
Руки последние. Или все-таки, руки последних.

1.0.
руины, то, что остается, последнее, брошенное, пустое.
А могут ли быть первые руины. Как и все прочее. К чему я? Теперь то, что претендует на логическое, быть логичным, бытие логики. Уходить, но оставить после себя, то же Небо, бесконечное небо. Невозможное. Прийти, принести с собой, иное небо, новое небо. Конечно, оно будет бесконечным. Возможное. Что пытаются сделать, вернее, чего стремятся достигнуть, кто? Те, кто приходят. И те, кто уходят. Если предположить, и первые, и вторые, все стремятся к одному. Стремятся достигнуть одинакового. Что может выступить в такой роли, в роли одинакового? Быть разными, предельно разными, чтобы обрести одинаковое. Или это уже не зависит от наших стремлений. Предел нам дан, и все что мы можем, достигнуть его.
…
На склоне дней, о ком так говорят, о пожилом, о больном, короче, об уходящем.
На то и склон, тем и отличается склон от подъема. На том же склоне дней, одинокий, а кому нужен склон чужих дней. Есть налог, платить всем, разумеется, это потери. Высокий, я о налоге, для тех, чей склон тянется невыносимо долго. Уходящие, одинаково идут по склону. Одни, очень быстро. Другие, очень медленно. Бывают же такие плавные склоны, никаких ступенек, ровная дорожка под уклон. Шаг за шагом. Да и шаги, не шаги, так, шажки. Неужели есть идущие вниз по ступенькам, крупными шагами. Да еще через две ступеньки. А то и вовсе, прыжками. Склон подождет, подставит, что он может подставить, неужели плечо? Какое счастье, что мы ленивы и нелюбопытны. О ком говорил поэт? О себе. О своих друзьях. Или о всех нас. Бывших. Нынешних. Будущих. Забывших. Старательно забывающих. Ожидающих возможности забыть. Возможность,
забыться, затаиться, затеряться.
И как знать, сбыться.
Понятно, сбиться куда легче. Но и сбыться реально, есть и такая возможность. И что же они выбирают, конечно, пробиться. Они? Те, которые были в 17-ом. Были? Пришли. Пробились. На Олимпе. И что теперь? Сбиться. Не с курса, как можно подумать. В стаю. В фалангу. В партию. А как иначе отбиться. Круговая оборона. Отбиться. Отбились. Теперь? Разбиться. Иначе разделиться. Возможность есть, не упустить, проще говоря, возможность превратить в необходимость. Кому-то надо дать такую возможность, пусть сойдутся, пусть бьются. Пока не разобьются. Разбились, разделились, на группы. Каждая за себя. И от себя. Дайте, разделиться. Что говорил основатель, прежде чем объединяться, надо разделиться. Дать? Или воздать. Куда проще, поставить на край. Встаньте. Встали. Что-то потянулось, из прошлого.
Последний монарх, за ним.
Первый демократ, место пусто не бывает, сбежал, за ним.
Основоположник, он же основатель, мы наш, мы новый мир, за ним.
Пока еще рядом с ним, был такой бурный период, разумеется, создатель новой армии. Вот кого надо бы поставить на край, за ним вся армия, не зря же он ее создавал. На край? Он и так на краю. Показалось мало. Сам себя поставил на край, для чего постарался найти этот край, нашел: быть правым против партии нельзя. Вот теперь за ним, конечно, генеральный секретарь, он же создатель новой бюрократии, за ним. Никого. Не могло быть. Разве что тени, оставляющие крики из нескольких слов. Только тени. Переход из реальности — в тень вечности, почти сакральная жизнь, ставшая чем-то вроде подготовки к новому броску. Что и доказал тот, кто стал первым секретарем. После чего? Доказывать что-либо вообще ему уже не требовалось. Нужно только и просто говорить, иногда без слов, ткнул пальцем, готово. Говоря современным языком, вся технология состоит из трех стадий, кавычки опущу. Сортировка. Измельчение. Экструзия, оно же продавливание. Пластик. Или как говорит один известный режиссер, прошлое, настоящее, будущее. Люди. Проблема в одном, как связать эти три стадии. С пластиком проблем нет. А вот с будущим людей. Тоже, наверное, есть своя технология. В конце, в любом конце?.. как и положено, синтез. Чем-то должно завершаться историческое творчество. Семьдесят лет непрерывного творения, поневоле, как было у старого литератора, шапки долой, коли я говорю. Настало время синтеза, как выглядел тот синтез, известно, повторять необходимости нет.
…
Только при чем тут диалектика, в ходе технологического процесса никто о ней и не вспоминал.
История как технология. Как ни грустно, диалектика потеряла убедительность, о чем это? Политическую убедительность. Не говоря уже о философской. А что скажет партия, что она должна сказать, свое веское слово, конечно. Партия не заставила долго ждать. Положила, иначе, поставила, кого? Себя, конечно, кого она еще могла поставить, куда? В начало. Так и хочется добавить, инфернальная сила, была да вся вышла.
Еще раз, партия ставит себя в начало.
Прочее, лишь приложение, точнее, дополнение. Тем самым, партия придает началу абсолютный характер. Ну, и себе, разумеется. И как результат, мы все оказались на склоне. Тогда, впрочем, это выглядело как подъем. Ведь если есть склон, спуск по этому склону всегда его можно обратить в подъем. Это называлось диалектикой, превратить диалектику в действие, не обязательно диалектическое. Начался долгий путь, вниз. Благо склон был очень долгий. Соблазн, превратить тот спуск в бесконечный. Что может человек, оказавшийся на склоне, смотря какой. Один, встать на собрании и высказать все, что накопилось. После чего уйти из редакции. Другой, кто он такой? Может не только выбирать, но и что-то решать. А если последнее решение за ним? Последний монарх, за ним первый, он же последний кандидат от демократии, за ним первый кандидат в диктаторы, за ним первый диктатор, за ним первый, он же последний народник, за ним творец застоя, первый. И за каждым из них было последнее решение.
Есть тот, который выбирает.
И он не уклоняется, выбирает, что же он может выбрать, склон. И он мужественно выбирает склон, очень долгий, очень ровный. Пологий, без складок, без резких сходов. Потом шагать. На таком склоне шагать можно очень долго. А что еще делать в жизни, не сидеть же на известном диване. Или лежать. Или шагать. Еще бы диван такой, чтоб сам двигался. К чему я? Не обязательном самому шагать. Есть клавиши, стучи потихоньку. Прочим, следовать. Потом, когда окажутся в яме, будут вспоминать этот склон как самое лучшее время жизни. Шагали. Да еще как дружно. Когда такое еще будет.

2.0.
В очередной раз по склону, упрямым быть не запретишь. Нужно ли, что именно? Запрещать. Или быть упрямым. Запрещать упрямым — быть самим собой, то есть, быть упрямым. Куда выходит упрямый, а куда его может вывести его упрямство. 
Все тот же пологий склон, с некоторыми остановками.
На каждой остановке грандиозные планы, от которых содрогается мир. Иногда в восторге. Все, что может человек, и к нему примкнувшие, растянуть время движения по склону. Нужное умение. Говорят, редкое. Или подобрать склон, очень долгий. Или шагать, очень медленно. Как бы совместить, первое и второе. Путь наверх, чем не совмещение. Так можно шагать и шагать, очень долго. Пока не окажешься на самом дне. К счастью, или не к счастью, бездонных бочек не бывает. Очень глубокие, встречаются, но дно есть всегда. За этим? Надежда на бесконечность.
Если бы, замах. На обгон. Все прочие — это те, кто должен отстать. Обогнать всех. Оставить за спиной. И что они там будут делать? Карабкаться к вершине. Попутно, небольшая картинка, Лазарь — в лазарете. Из лазарета, на что рассчитывать, выкарабкаться, что еще можно сделать в лазарете. Тем более, в полевом. А если перенести образ на страну. Вся, какая есть, оказалась в лазарете, мечется, мается. Сможет ли выкарабкаться? Страна вряд ли. А вот ее подданные получают шанс. Могут ли воспользоваться. Неужели стереотипы сильнее. Так зачем нужна система, конечно, поддерживать стереотипы. Один из них, о спасителе, придет, и всех нас, робких страдальцев, спасет. Не вижу, слышится. Не вижу, говорит каждый себе, сам себе, сквозь зубы. Не должно быть. Нет. Потому и не вижу. Разумное берет верх? Здравый смысл, только и всего. Того самого человека, о котором говорят, человек с улицы. Или, простой человек.  Кто он такой, этот простой человек? Тот, кто охотно шагает к вершине, под руководством спасителя. Хотя бы вождя. Шагает всегда за вождем. И никогда не знает, что будет расплачиваться за мировые устремления вождя. Простой человек — тот, кто расплачивается. Небо требует платы, чтобы однажды самому стать платой. Небесная плата, как дойти. Кто-то усиливает, платой, наградой. Значит, кто-то должен заплатить. Вот для этого и дан в истории, самой историей, столь занятный тип, я о простом человеке.
…
Бери шинель, кавычки опущу, это о нем.
Бери, долги оплачены, вернее, возвращены, стократно. Потому, шагай. Вершина будет сиять тебе. В этих простеньких словах, много прошлого. Немало настоящего. И чуток будущего. Так, самая малость, крохи. Кто-то улыбается, зато как щедро рассыпаны эти крошки. Потопчись. Очень скоро убедишься. Ты не тот, кто решает, как быть тебе. За тебя решают, как тебе быть. Где быть. Кем быть. Когда быть. Не сомневайся, решат. А пока все могут быть на своих местах. Такая звонкая фраза, даже звенящая, и не стала исторической. Должно быть время было неподходящее для высокого звона. Или тот, кто ее изрек, это был редактор одной, довольно непростой газеты, упустил свое время. Значит, был не на своем месте. Что ему оставалось, убирать прочих со своих мест. Если каждый будет не на своем месте, он будет при деле. Другого способа обрести свое место у него не было. Миг редактора, и сотрудников нет. Миг газеты, и редактора нет. Два мига. Пока пройдет тот миг, и придет твой миг, приходится шагать и шагать. Подставлять и подставлять. Шеи. Спины. Иногда другие места. А иначе как получить пинок. При этом, не забывать, нужен приличный вид. И это входит, должно входить, в содержание понятия простого человека. Есть шинель, вопрос решается сразу. И вид приличный. И намек на прошлое, которое тоже, как выясняется, было приличным. Каждый, как все, в строю.  А все, как любой и каждый, в одном строю. Так просто, почему же так трудно быть простым человеком. Или быть им не трудно, но трудно простому человеку, быть простым, жить просто, и обходиться своей простотой. Обходиться? Искать и находить в простоте удовлетворение. Быть удовлетворенным. 
Покажите мне грань, которую нельзя переходить.
Простым людям ничего не надо показывать. Они и так ничего не перейдут. Даже то, что валяется, а что валялось в 17-ом, и через что можно просто перешагнуть. И что теперь? Отделиться. Поднять голову. Не руки же поднимать, тем более сразу обе руки. Встать выше. Не стать. Встать. Попутно благодарить судьбу, что на свете еще есть простые люди. Которые находят себя в своей простоте. Через свою простоту. Еще бы? Коросту. Но это уже слишком.

3.0.
Не вернуться ли к началу.
Незабвенные 50-е, когда это было. Итальянцы, неореализм, в центре, всегда должно быть что-то в центре внимания. И вот там показался простой человек, у него? Конечно, куча недостатков. К этому можно добавить не меньшую кучу, с другим знаком, достоинства. Плюсы. Минусы. Таким и должен быть реальный человек. Что делает реальный человек, со своими плюсами и минусами, с ними ничего. Но благодаря им пытается выйти за пределы простого человека. За пределы самого себя. Неужели такое возможно. Случается. Был май, скажем, 48-го. Весна, как быстро она пронеслась. Потом был май 45-го. Почти сто лет. И столь же быстрая весна. Быстрая или короткая. Потом май 53-го. Май 56-го. И наконец, май 61-го. Быстрее, быстрее. Короче, короче. Все тот же заход на сто лет. Почему так повторяются события. Или надежды, тех самых простых людей. Бог ты мой, как трудно вспомнить то, что так легко забывается.
1848-й, Весна народов. 1853-й, война, Восток — Запад. 1856-й, коронация, новое правление, новое лицо державы. 1861-й, большая реформа, теперь ее называют великой. И наконец, 1866-й, первое покушение, первый теракт. Исполнитель? Кончилось время простых людей. Самодержца спас случай, в лице обывателя, простого человека. Далее, череда покушений, чем кончилась, известно. Видимо, действительно, время простых людей стало отступать на  задний план.
1945-й, май, Победа. 1953-й, весна, Оттепель. 1956-й, съезд прошлого, оковы тяжкие падут, как будто бы и пали. 1961-й, съезд будущего, нынешнее поколение будет жить. 1968-й, Пражская весна. И кто же входил, на танках, в Прагу, конечно, самые простые люди. Их в упор не замечали, те же самые простые люди. Бог ты мой, кавычки опущу, как трудно быть простым человеком. Позволю себе небольшое сокращение, как трудно быть. А дальше-то что? Дальше каждый выбирает сам. Края известны, их обозначили братья-писатели, края, своего рода пределы. На одной стороне, как трудно быть писателем. На другой, как трудно быть богом.
Две стороны, всегда даны, ты только не смотри в другую сторону.
…
И что теперь, возвращение к началу, начало — то, к чему можно вернуться.
Не нам, так нашим потомкам. Есть ли начало, к которому вернуться нельзя. Кому это интересно. Начало, к которому надо вернуться. В нашей истории было такое возвращение, вернулись не просто к вечным истинам, к началу истории. И что? Еще раз прошли весь исторический путь. Только на этот раз не за тысячу лет, всего за семьдесят. С небольшим. Верно, время иногда ускоряет свой бег. Пожалуй, стоит уточнить. Вернулись мы не просто к началу. Вернее будет сказать, к Началу. Считается, есть Начало, к которому всегда можно вернуться. Не всегда нужно. Опереться. По крайней мере, сослаться. Считается, пока есть Начало, скажем, наше Начало, мы будем. Никто не задается вопросом, а если? Пока есть только это Начало, ничего другого не будет, мы будем лишены будущего. В какой-то момент Начало означает,
будущего у тех, кто дан этим Началом, нет.
…
Возможно ли такое, иметь начало, и потому не иметь будущего. Скажи такое молодому человеку в 17-ом, наверняка бы выхватил наган. Простая логика подводит к неприятному выводу. Мы лишены? Позвольте, а кто это мы, цивилизация, конечно. Современная цивилизация, где ее границы, иное невозможно. Тогда, где границы цивилизаций вообще. На мой взгляд, первая граница цивилизации — ее начало. Цивилизация верна себе самой, верна своему Началу. А значит, придет и ее время, вернее, пройдет.
Любая цивилизация — начало и конец.
Можно поискать, попытаться представить. Мне интереснее другое начало. Новые цивилизации. Древние. Неолитическая цивилизация. Ведь было что-то в начале, до? Это теперь, наши деяния, после! Что же легло в начало. Было положено? На мой взгляд, и легло, и было положено. И лежит, до сих пор? Напрашивается, можем ли мы поменять то, что лежит в нашем Начале. Поменять Начало, то, самое первое. Не значит ли это, поменять самих себя.

Необязательное дополнение
Если верный член партии пишет, заполняет личными заметками тетрадь, потом пишет на этой тетрадке:
тем, кто придет после меня.
Случалось и более трезвое отношение. Последние заметки. Последние замечания. Последние умолчания. Или просто, последняя тетрадь. На последней странице, кто уходит, кто приходит. В самом деле, что там может быть. Ни то, ни другое. Ни первое, ни второе. Предложено нечто совсем другое. Называется абсолютизацией. Первый шаг на том бесконечном пути, как всегда, черное отделить от белого.
Для чего, черное назвать черным, белое — белым.
Или все-таки, для начала тот, кто должен остаться. Уходя, уходи. Оставаясь, оставайся. Желая молчать, молчи. Желая кричать? Куда ни сунься, куда ни ткнись, везде тени абсолютизации. Мелькают. Сгущаются. Не можем без них, значит абсолютизация, значит абсолютное что-то дает. Как это выглядит применительно к нашей скучной жизни,
черное — белое + чужие — близкие + верх — низ = абсолют.
Мир вдруг резко упростился, стал понятным. Сто лет назад, меняем мир, поколение того времени жило в полной уверенности, меняем. Сменим. Грядет новый мир. Не подозревали, для этого придется поменять самих себя. А что значит, поменять самих себя. Поменять богов, отказ от религии, по сути, та же перемена богов. Боги остаются, меняется только отношение к ним. Та несбывшаяся история намекает, какое-то начало должно быть поменяно. Какое? И есть ли такое начало, поменять которое невозможно.
…
Кстати, о совмещении жанров. Все-таки, совмещение или смещение?