Пасха

    Привыкнуть к боли нельзя, когда говорят «можно», лгут тебе и себе. Привыкнуть к боли можно, и тогда не лгут. Просто наступает момент
отрешенности от неё, вот что пытаюсь донести. Вообще – это праздная лексика, грубая, вульгарная, потому что абстрактная. Дело делать надо бы…Да, но ведь трудно и непреложно, особенно когда висишь, свисаешь то бишь. Запястья практически перерезаны хомутом, ноги – перебиты. Спокойно рассуждаю, ибо гнев прошел. Нет больше гнева. Как там пела гагарина? «Драмы больше нет, не больше драмы». Хиазм. Утверждал один козлина, якобы бродя с годами писал на автомате Рождественские Стихи. Якобы сие трансформировалось в формальную обязанность. Ох, враки.
Наблюдает одноглазо легионер, приставленный к нам. Вот нафига, спрашиваю, легионер
приставлен к тем, кто ногой одной на том свете? чукча умный: одна нога – валенок, другая – калоша. Бензин почему-то тоже назывался «калошей», когда курьерил. Ведь легионер – составная часть легиона. Слова – однокоренные, стало быть, просто обязаны находиться в одном семантическом поле. И вместо этого хилый смазливый молодчик копье навел на Соседа, а я разглядываю икроножные мышцы надсмотрщика.   
Самое бесячее – жарень. В сих широтах (или глуботах) истекаешь потом, и затем уже – кровью.
Ну если тебя поймают мускулистые легионеры. Выпячивают у них пахи. Забавно получилось «пахи». Держу пари(к) ты в первый раз пах во множественном числе слышишь. Или видишь. Скорее всего, видишь, потому что в баню ты не вхож (бомжов городских моют, то есть куча заскорузлой инфекции). Если есть городские бомжи, значит, и есть сельские. Оставляю в покое, а сенаторов на большой дороге обворовываю, кого надо – камнем пришибаю. Вот я такая тварь. Тире поставьте сами. дубровский, я сказал, дубровский.
          Хотел обогатиться – обгадился. Теперь на черепообразной горе вишу [вишу, помнится, один из презервативов франции был, коллаборационист, нет?], свисаю то бишь. Хоть пописал кто в ротешник – ни дождя, ни другой влаги, ни ручки, чтоб отразить Стих на бумаге. Ласточка пролетела мимо, ворон сел на брусок, расклевывает мой мутный глаз. Сосед внимательно смотрит на меня, аж смутил, нервничаю. Говорю, чего уставился? Он тепло что ли, с заботой, как-то так в самое сердце глядит. Ну вот умеют некоторые. Фиг ли, не знаю, короче. Не умею точно изъясняться. Язык у меня не подвешен. А вот тело подвешено. Парадокс. Верно? Язык не подвешен, а тело подвешено. Уяснил?
           - Что лик свой морщишь, отвернул аки? – обращается по-отечески, с живой искрой во взгляде.
           - У меня не лик, а морда козлиная, - огрызаюсь, отвернулся и парнишу в доспехах с пером в шлеме разглядываю.
             Он обратился ко мне по имени, и здесь я, признаться, братюня, весьма удивлен, откуда?
           - Откуда, ты, Соседушка по несчастью, имя мое знаешь? – сразу отвернулся от парниши смазливого с копьем, заточенным в мой адрес, но развернулся к источнику речи. 
           - ты – писатель, - мягко отвечает.
           - я – разбойник, - усмехаюсь и покоцанному ворону в клюв смачно харкаю.
           - Зачем ты птицу обидел, - горестно вздыхает Соседушка.
           - Не фига себе, птичка глаз мой клюет, - возмущаюсь и стараюсь рассмотреть визави, но солнце, но солнце, ёлы-палы, жжет! В мой уцелевший скукоженный глазик.
           - Возможно, когда-то вирши стругал. Вероятно, было дело, рассказы писал, не романы, роман умер, а вот потом начал разбоем заниматься. Чем еще заниматься в разваленной экс-империи? Ну, чего скажешь на это?! – психую, ну ты это явно заметил по многочисленным восклицательным и вопросительным знакам.
           - Помогать людям, онкобольным детям кровь сдавать, - мягко замечает.
           - Гм, - гмыкаю, - Ну теперь-то уж поздно. Хотя потроха мои послужат на удобрение землице подо мной.
           - а Душа?
           - Не знаю, есть ли Она, - осторожно замечаю. парниша-легионер дергает себя за чресла и скрывается за выжженными ободранными кустами. Шлем блестит язвою, ядовито слепит уцелевший сморщенный зрительный аппарат мой.
           - Стало быть, не Веришь?
           - Пфффф…сложно сказать… а что? – напрягаюсь всем своим телесным мешком, тем, что от него осталось, так скажем.
           - Началось, ну чего ты слушаешь этого безумца, дружище, - встрял в беседу привязанный к третьему кресту. – Можно реально откосить от срока, только подписать заяву на этого, - он похабно хмыкнул, - проповедника…вот ты кто?
           - В Смысле? – реально не врубаюсь.
           - ты из политических? – испытующе глядит бледный-пребледный шатен, - Страдаешь за свои либеральные убеждения? – докапывается.
           - Да нет, а что?
           - У меня батя – сенатор, и он нас реально отмажет, - подмигивает бледный-пребледный шатен.
           - вы, наверное, молодой человек, совсем не в себе? мы приговорены к гниению заживо, - холодно замечаю, - Солнце палит нещадно, - пытаюсь загнуть переломанный указательный, - мухи жирные, зеленые, спешат отложить в наши раны личинки, - пробую загнуть безымянный вывихнутый, - в-третьих, какой смысл-то? я – действительно убивал и грабил людишек и…людей…, - загибать больше нечего, - Готов понести наказание. 
           - фуй, ты какой скучный, однако, - фыркает невыносимо бледный черноволосец.
           Вздрагиваю, и тут же воспоминание тела о боли возвращает эту самую пресловутую боль:
           - Постой, молодой человек, у тебя ж волосы не черные были, то бишь…
           - По ходу, твой одинокий глазик скоро накроется, - ухмыляется острыми мелкими-премелкими беличьими зубцами, - Галлюцинации у тебя, робин бэд, «он – твоя иллюзи-я-я-я-я, он – бессонниц-а-а-а-а-а», - по-блатному хрипит молодчик с неестественно матовой кожей.
           - Замолчи! – сурово прикрикнул.
           - «не начавшись, эта история не оконч-и-и-иц-а-а-а-а-а», - мотает чудовищной шарообразной головищей.
           - Заткнись, мать твою, мудила! – хомут, кажется, преодолел последний слой эпидермиса и направляется к мясу левой ноги. Ну к тому, чем когда-то была нога.
           - Вот мы тут подыхать будем, а нет, мы и так подыхаем, а я вас киркоровым добивать буду, - ржет и слюной брызжет.
           - Жаль, что связан, так бы мир избавил от еще одного сорняка, - презрительно замечаю.
           - Оставь его, дружи, - голос Соседа строго одергивает меня, - Как зовут тебя? - мягко обращается к несоизмеримо прозрачному молодчику. 
           - Ну догадайся, - расплывается в жирной маслянистой улыбке, - Ты ж у нас – Царь Российский и Сын Божий.
           - Какой мерою меришь, такой и тебя измерят, варр абас, сын абаса, - тихо промолвил Сосед.
           - Допустим, - скривил угловатую ломанную физиогномию варр абас, - Ты мог слышать разговор охраняющего нас пацана с другим легионером, - И что с того?
           - А то, варр абас, сын абаса, что главные враги человечьи – его домашние, близкие.
           - Что Ты имеешь в виду? – насупился бледный черноволосец.
           - А то, что мать твоя продала тебя прокуратору…
           - Ой, не заливай… - но тут варр абас, сын абаса осекся и угрюмо замолчал, невидяще смотря на пятнистую гадюку, подползающую к его осиновому кресту. 
           - Я возьму тебя с собой, варр абас, сын абаса, к Отцу Нашему Небесному… и прощу грехи твои… и воссядешь по правую руку от Меня…
           - Нет у меня грррррехов! – зарычал бледный-пребледный молодчик, и глаза его по-рыбьи завращались вокруг оси. он начал в тупом оцепенении колотить длинными несуразными ногами по середине креста, пытаясь свалить его наземь, - папочка – сенаторррр, я много чего имею!!! 
           - Многое имеешь, говоришь… - покачал головою Сосед, - кто имеет, тому дано будет и приумножится, а кто не имеет, у того отнимется и то, что имеет, - горестно заключил Он.
           - А я ничего не хочу, кроме свободы! – злобно уставился варр абас на Говорящего, - И плоти! И ты не Царь Российский, и уж точно не Царь Божий!!! – бешено заорал черноголовый.
           - Да? – горько улыбнулся Слово Взявший, - Почему тогда тебе не больно, варр абас?
           - Потому что боль притупилась! И я не ощущаю ее! – зашипел бледный- пребледный черновласец, - Умею! Ибо я – совершенно новое существо.
           - Веришь ли ты, что Я Спасу тебя, варр абас, сын абаса? – совсем по-отечески и…не знаю даже…по-Доброму, сердечно что ли…вопросил Он.
           - Нет! – рявкнул варр абас и пафосно, что было абсолютно неуместно, отвернулся.
           - А ты, - Говорящий обратился ко мне, на этот раз я наконец-то разглядел Его…глаза – совсем ясные и взгляд – такой глубокий и… - ты Веришь, что Я вознесу тебя к Отцу Моему Небесному и воссядешь по правую руку от Меня? Веруешь ли ты, что Аз есмь Прощение и Милосердие, что Аз есмь Царь Российский и Царь Божий?
           - Верую… - выдохнул я.
           - Решено, - Голос Его моментально остудил разгоряченный пыльный воздух, - Отче, к Тебе восходим…Прошу…забери Нас.
           кустарники, закрывавшие дорогу в город, постепенно размылись в моем слезящимся глазе. Видел, как возвращавшийся легионер, оцепенел…и упал на колени…
           - Тогда сделаю тебя Хранителем Слова, Покровителем всех пишущих и несущих Слово мое в изящную словесность, - сказал Он и с тех пор я – Хранитель Слова, и с тех пор я – Покровитель всех пишущих и несущих Слово Господа.
23.05. 27.04.2019